Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

На страницах этой рукописи я совсем не уделяю внимания моим кузенам — Уиллу и Гарри. Они младше меня, они лишены волшебного дара, зато на них лежит куда более высокая ответственность перед семьёй и нацией.

Уилл — второй в очереди наследования престола, Гарри — третий. Со стороны видно, что Уиллу чаще оказывают предпочтение, делают поблажки, даже когда он бывает (как все младшие кузены) невыносим. Гарри всегда на вторых ролях, но я не скажу, что ему это подходит. Резкими манерами и буйной фантазией он похож на своего отца, принца Чарльза. И, мне кажется, он не отказался бы поменяться местами с Уиллом. Этого, пожалуй, я никогда не смогу понять.

Уиллу было десять, когда их родители разошлись. Мой читатель, конечно, осведомлён об этих событиях куда лучше меня, поэтому не стану углубляться в детали. Скажу только о том, что видел сам: это была трагедия для обоих кузенов, но Уилла она задела сильнее, острее.

Если бы я проводил больше времени дома, возможно, мы бы подружились. Но из-за того, что я постоянно отсутствовал, кузены легко забыли обо мне: мы не успели сойтись раньше, и у нас не появилось общих интересов в дальнейшем. Но в те холодные снежные рождественские каникулы я был рад их обществу. Мы играли в мяч, вместе ездили верхом, а один раз даже устроили снежный бой под пристальными наблюдением телохранителей и гувернанток кузенов. Тогда-то, уворачиваясь от метких бросков Уилла, я и подумал, что мы могли бы стать хорошими друзьями, даже, может, братьями. Я отдыхал рядом с ними и искренне веселился.

А потом появился Паркер и позвал меня «на два слова». Я отряхнулся от снега, попрощался и пошёл прочь. Хорошо помню: обернулся с крутых каменных ступеней, а мальчишки уже нашли себе другое занятие. Теперь они брали штурмом живую изгородь, потрясая воображаемыми мечами. И стало ясно: нет, не станем мы братьями — так и останемся кузенами, которые встречаются лишь по праздникам. Слишком разный у нас опыт, слишком разная жизнь. В конце концов, нравилось мне это или нет, но я уже куда больше принадлежал волшебному миру, нежели маггловскому. Варясь в этих меланхоличных рассуждениях, я быстро переоделся, отмахиваясь от помощи Уилсона, и вышел в гостиную. Паркер уже был там, помахивая сложенной пополам газетой.

— Кажется, я отвлёк вас от прекрасного семейного времяпрепровождения, сэр, — улыбнулся он, и мне почудился лёгкий укор.

— Именно так, — ответил я с вызовом. Мне, чёрт возьми, всего пятнадцать! Неужели я не мог повести три часа, играя в снежки с младшими кузенами?! Паркер отлично считал моё раздражение, улыбнулся шире, примирительно, и сообщил:

— Я подумал, вы захотите узнать в числе первых. Вот, пожалуйста, сначала прочтите, а после я дам соответствующие пояснения.

На первой полосе «Ежедневного Пророка» красовалась роскошная фотография. Двое мужчин — оба высокие, сильные, энергичные, — замерли, направив палочки друг на друга. Они не колдовали, почти не шевелились, только сверкали глазами. Честное слово, ожившие шахматные фигуры, белый и чёрный ферзи, Сириус Блэк и Люциус Малфой.

Заголовок под фото не блистал остроумием: «Малфой и Блэк едва не устроили дуэль в Хогсмиде», — могли бы и получше придумать. Впрочем, кажется, ни Рите Скитер, ни её языкастым коллегам просто не доверили писать эту статью — текст был сухим, скучным и максимально вежливым.

Упрощая и укорачивая, говорилось в нём следующее: вчера вечером мистер Люциус Малфой (член Визенгамота, чистокровный волшебник в энном поколении) посетил дом мистера Сириуса Блэка (члена Визенгамота, чистокровного волшебника в энном поколении). Мистер Блэк не пригласил мистера Малфоя в гости, они обменялись несколькими фразами на пороге, после чего мистер Малфой выхватил палочку. Мистер Блэк сделал точно так же и пригрозил мистеру Малфою, что, если тот сунется в его дом, он будет иметь полное право спустить его с лестницы как мелкого воришку. Мистер Малфой ответил, что его собеседник — позор своего рода, от которого отказалась родная мать. Мистер Блэк сообщил, что мистер Малфой — позор ещё больший, потому что, во-первых, «ползает на пузе» перед «грёбаным безмозглым полукровкой», а во-вторых, потому что не в состоянии защитить собственную семью. Неизвестно, чем бы закончился светский визит мистера Малфоя, но мистер Блэк взмахнул палочкой, и дом окружили защитные чары.

— Что там на самом деле произошло? — изумлённо спросил я, перечитывая заметку в третий раз.

— О, — Паркер забрал у меня газету, — это прекрасная история!

— Что ж, — вздохнул я, — рассказывайте её с комфортом. Садитесь.

Вместо того, чтобы разместиться в кресле, Паркер залез на подоконник. Подумав, я поступил так же. Поёжился — в замке было отнюдь не жарко, а я уже окончательно остыл после беготни с кузенами. Паркер полез за термосом.

— Что ж, история началась два дня назад. Ваш друг Драко рассорился с семьёй и сбежал из дома.

— Что?!

— Подождите, сэр. Дайте дорассказать. Свидетелей у нас нет, но через третьи руки знаю, что скандал был знатный, красивый, я бы даже сказал, блэковский. То есть — с битьём столового фарфора, испорченным паркетом, некоторым количеством жалящих заклятий и тремя подпаленными павлинами. Не смотрите так, птицы выжили, просто напуганы. После этого мистер Драко покинул отчий дом и камином переместился к мистеру Блэку. А вчера днём произошла та сцена, которую описали в «Пророке».

У меня голова кругом пошла от таких новостей.

— Мистер Малфой поклялся лишить сына всех карманных денег, сказал, что на следующие каникулы двери Малфой-мэнора для него закрыты, а его счёт в банке останется заблокирован до тех пор, пока он не вернётся и не извинится перед ним и матерью. Миссис Малфой пошла и того дальше, пообещав проклясть непутёвого сына, если только он не явится с повинной.

К моему изумлению, Паркер продолжал улыбаться, словно только что рассказал мне потрясающую новость.

— Они не могут… вынудить его вернуться?

— Никак. Драко пятнадцать, Сириус Блэк его кровный родственник, полностью дееспособный. В теории, Малфой может обратиться в Визенгамот, чтобы там рассмотрели это дело и запретили Блэку оказывать покровительство мальчику. Вот только вопросы это небыстрые, рассмотрение может затянуться и на полгода, и на год…

Судя по интонации, я должен был угадать скрытый подтекст в словах Паркера. Но какой тут может быть подтекст! Драко разругался с родителями, лишился средств, ему грозит проклятие от родной матери. Что тут?.. Я изумлённо уставился на Паркера:

— Мистер Малфой не хочет забирать Драко от мистера Блэка?

— Что вы, сэр, очень хочет. А мадам Нарцисса, думаю, выплакала все глаза. Вот только здравый смысл подсказывает, что мальчику где угодно будет лучше, чем в родном доме. Догадываетесь, какой важный гость намерен остановиться у них?

— Да не догадываюсь, а знаю. Драко рассказал. Но… — я попытался понять, что именно меня смущает в этом плане, и быстро нащупал подводный камень. — Риддл не придёт в ярость, узнав об этом? Я имею в виду…

— Не подставил ли Драко родителей? — догадался Паркер. — Давайте рассуждать. Прямо сейчас у Риддла мало сторонников. Широкой общественности неизвестно, что ещё в ноябре в Азкабане скончалось несколько Пожирателей Смерти из числа очень близких и верных последователей. Не все, к сожалению, но Рабастана и Рудольфуса Лестрейнджа Риддл ценил особенно высоко. У него нет собственного дома. Путешествие в попытках стабилизировать магию и вернуть себе человеческую внешность не принесло особого эффекта, пророчество недосягаемо. Великаны снялись с места и не желают сотрудничать. Малфои ему сейчас нужны как никогда. Не сомневаюсь, он хотел бы видеть вашего друга в своих рядах и жестоко наказал бы старшего Малфоя, если бы тот решил спрятать сына. Но такой побег? Неприятно, раздражающе, но объяснимо. В конце концов, все знают, что с Блэками это случается: Сириус сбежал из дома в шестнадцать, Андромеда, родная сестра Нарциссы, в семнадцать. До этого был ещё Альфард, ещё раньше, кажется, Антарес Блэк… нет, этот побег — отнюдь не повод для ярости. Максимум, что он вызовет, это разочарование. Уверен, Драко долго обдумывал план и решил, что лучше так, чем остаться и превратиться в идеальный рычаг давления на родителей.

По спине прошёл холодок. Какое страшное решение! Я находил его разумным и даже элегантным, но всё равно — страшным.

— Мистер Малфой куда старше своего сына и, если не умнее, то, во всяком случае, опытнее. Он видит все преимущества этого побега. Что до мадам Нарциссы, то, поверьте, она скорее своими руками перережет горло мужу, чем согласится потерять сына.

— Можно? — я забрал газету и ещё раз прочитал заметку. Точнее, я пробежал её глазами, не понимая ни слова. Просто мне требовалось немного времени наедине со своими мыслями — всё обдумать и уложить в голове. Вернув газету, я слез с подоконника и спросил:

— Могу я отправить Драко письмо?

Паркер тут же вскочил на ноги, чтобы не сидеть в моём присутствии, расправил полы щёгольского узкого пиджака и заверил меня, что, пока я не в Хогвартсе, я волен писать что угодно и кому угодно. Уж, во всяком случае, здесь нет генерального инспектора, которая читала бы чужую переписку. «Здесь её читают люди Дженкинса», — подумал я, но говорить ничего не стал.

* * *

Есть ещё один эпизод этих долгих холодных каникул, который я хотел бы упомянуть прежде, чем перейти к рассказу о дальнейших событиях. И дело не в том, что он как-то по-настоящему важен или значим — скорее, в моей реакции на него.

За два дня до отъезда в Хогвартс я получил письмо от Сьюзен Боунс. Пожалуй, от писем друзей оно отличалось более строгим стилем, а также указанием «Его королевскому высочеству принцу Альберту» в правом верхнем углу.

«Здравствуй, Альберт!

Выражаю надежду на то, что твоё здоровье в порядке. Моё письмо не содержит никаких срочных новостей, и мне бы не хотелось, чтобы оно отвлекло тебя. Прочти его, когда будет удобно.

Я слышала, что ты посетил похороны мистера Уизли, и знаю, насколько тяжёлыми бывают такие события даже для посторонних. Мне очень жаль твоего друга Рона и всю его семью. Если это будет уместно — передай им, пожалуйста, мои соболезнования по поводу их утраты.

Удалось ли тебе, несмотря на все события, немного отдохнуть? Мне повезло значительно больше, каникулы выдались спокойными, поэтому я много читала. Джастин прислал мне пьесу маггловского поэта Уильяма Шекспира „Ричард III“. Возможно, ты с ней знаком. Если да — как ты относишься к таким произведениям? С одной стороны, это художественная литература, но с другой — она написана с опорой на исторические события. Не уверена, что у волшебников есть подобные произведения, но мне такой подход показался очень интересным, я не могла оторваться, пока не дочитала. Знаешь, мне даже немного жаль Ричарда. А тебе?»

Дальше шло ещё немного рассуждений о книге и вежливое прощание. Я дочитал, продолжая улыбаться, пересел за стол, взял чистый плотный лист бумаги и принялся писать. Разделавшись с формальностями, перешёл к сути:

«Джастину следовало сопроводить свой подарок небольшим комментарием, учитывая, что ты не погружена глубоко в маггловскую историю. Я люблю почти все исторические драмы Шекспира (тебе стоит прочесть „Генриха V“, если хочешь, я захвачу свой экземпляр в Хогвартс). Однако исторической достоверности в этих пьесах не больше, чем в книгах нашего бывшего профессора Локхарта.

Шекспир писал развлекательные пьесы для театра, смотрели их самые разные люди — не только образованные, но и мелкие лавочники, ремесленники, заезжие крестьяне. Кроме того, многое писалось с учётом политической обстановки того времени и с целью угодить королеве Елизавете I.

Так, образ короля Ричарда Плантагенета не имеет ничего общего с реальностью. По историческим документам, он не был ни горбуном, ни злодеем, считался крайне образованным для своего времени человеком, искренне любил жену, храбро проявил себя в последней битве. До сих пор остаётся неизвестным, действительно ли он убил своих племянников (я считаю, что нет, а вот господин, с портретом которого я иногда беседую, написал трактат о том, что виновен именно Ричард). С логической точки зрения, эти дети представляли куда большую опасность для Тюдоров, а не для Плантагенета.

Что касается твоего вопроса, то ответ — да, я люблю романы, основанные на исторических событиях. Но мне важно после прочтения изучить, что именно в рассказе было правдиво, а что автор выдумал».

Ничего особенного в этих двух письмах не было, но я уже давно заметил — спокойная переписка действовала на меня умиротворяюще.

* * *

Я нервничал. Так сильно, что уговорил Паркера и Грюма приехать на вокзал ещё раньше обычного, и сократил прощание. Понимающие взгляды взрослых раздражали, и я поспешил спрятаться от них в купе.

Да, мне было страшно, как пройдёт встреча с друзьями. Да, я пока не знал, каким образом общаться с Роном и Драко, которые за эти каникулы пережили столько всего. Но я собирался держать себя в руках. Всё, что мне требовалось, это немного времени в одиночестве.

Дверь купе отъехала, и ко мне зашла Гермиона. Я кинулся помочь с чемоданом, но она только отмахнулась и справилась сама. Она села напротив, поправила заново подстриженные волосы. Прикусила губу, сильно, наверняка больно, выдохнула через нос — шумно, с присвистом.

— Это нормально, что я боюсь видеть Рона? — спросила она быстро, оглядываясь на закрытую дверь.

— Думаю, да. Это сложно.

— Мама сказала, нужно проявить сочувствие, быть осторожной, я так боюсь… сделать что-то не то!

Протянув руку через столик, я сжал пальцы Гермионы. Да, мне тоже было страшно. Но у нас не было варианта «не справиться». Нам придётся.

Вошёл Драко. Всё ещё с нелепыми чёрными волосами, красный, нервный. Едва поздоровавшись, он опустился на край сидения, а я спросил:

— Поздравлять или сочувствовать?

— Посередине, — буркнул Драко. Гермиона посмотрела на нас удивлённо, и я понял — вряд ли она знает подробности. У неё ведь нет Паркера, способного объяснить суть бестолковой заметки в «Пророке».

— Тогда я просто скажу, что рад тебя видеть, — произнёс я, надеясь, что Гермиона отложит расспросы на потом. Отложила, конечно, поддержала меня в том, что рада обществу Драко, и довольно изящно свернула разговор в сторону домашнего задания по арифмантике.

Следующим явился Блейз. Оглядел нас, велел Драко подвинуться, сел возле меня, вытащил толстенный журнал «Зельеварение сегодня» и углубился в него, всем своим видом показывая полное нежелание участвовать в беседе.

Рон зашёл последним, сел чуть в стороне от Гермионы, поправил воротник мантии и спросил:

— Можно, вы не будете, ну… вы знаете?..

Он очень изменился за эти дни, причём я даже не понимал, чем именно. Вроде и не похудел, и не вырос, но я смотрел на него и совсем не мог узнать. Ещё недавно мы говорили наедине, и я легко видел в нём длинного нелепого первокурсника. Теперь он исчез. Все молчали, переглядывались, и я понял — надо немедленно предложить тему для разговора. Что-то более серьёзное, чем учёба, и менее болезненное, чем семейные драмы моих друзей.

— Как вы думаете, — произнёс я с сомнением в голосе, — если Риддл на шестом месте в списке самых опасных волшебников Великобритании по меркам маггловских спецслужб, то… кто опаснее?

Возможно, кто-то другой нашёл бы другой способ заполнить неуютную тишину, но меня хватило только на это. Гермиона, конечно, заговорила первой — нахмурилась, поджала губы и заметила:

— При этом, ты говорил, профессор Дамблдор на четвёртом?

— Именно так.

Я кинул быстрый взгляд на Рона — не среагирует ли он на имя директора. Но нет, он только слегка дёрнул щекой. Гермиона продолжила:

— Они считаются самыми сильными волшебниками в мире…

— Кем считаются? — спросил Блейз из-за журнала. — Если «Взлётом и падением тёмных искусств», то… — он хмыкнул.

— Ты считаешь, это неавторитетный источник?

— Его автор сам хоть раз практиковал тёмную магию, интересно мне знать?

— Тогда уж, — строго возразила Гермиона, — нужно начать с определения тёмной магии. Как по мне, оно довольно расплывчатое.

Это заявление вынудило Блейза отложить журнал, сложить руки на груди и посмотреть на Гермиону как на неизвестный науке, но крайне любопытный объект.

— Что? — резко спросила Гермиона.

— Оно расплывчатое до тех пор, пока не попробуешь, — медленно и внятно произнёс Блейз. — А там уже всё становится ясно. К тёмной магии относятся заклятия, которые используются только и исключительно для нанесения вреда здоровью, либо для лишения жизни, либо для контроля над волей и свободой, при этом для их действия необходимо испытывать яркие эмоциональные переживания. Ты можешь подорвать кого-нибудь «Редукто», думая о вчерашнем обеде, но не сможешь таким же образом применить «Империус». И нет, эти идиоты, которые пишут популярным языком о тёмной магии, не имеют к ней никакого отношения.

Даже меня пробрала эта резкая отповедь. Гермиона побледнела и спросила резко:

— Большой опыт?

— Небольшой в силу возраста, — осклабился Блейз. — В моей семье считается, что нужно учить тёмной магии с детства — тогда подросток будет знать её опасность и не потеряет голову.

— У Блэков считалось так же, — сдавленно пробормотал Драко, — дядя Сириус говорил, что ненавидит тёмную магию с детства.

— Могу его понять, — сказала Гермиона и вернулась к рейтингу. — И всё же, кто может быть сильнее профессора Дамблдора?

— Старейшина О’Куинн, — предположил я, — глава магической общины Ирландии. Она старше Дамблдора, это точно, и очень… — я не сумел найти подходящего слова. — Ирландцы её обожают. Если она скажет — завтра они начнут войну.

— Допустим, — с некоторым недовольством согласилась Гермиона. — Кто ещё?

Мы переглядывались в сомнениях. Мне больше ничего в голову не приходило, остальные тоже молчали. Наконец Гермиона спросила Драко и Рона, не стоит ли им дойти до вагона старост. Рон покраснел, а я быстро спросил:

— Может, вы вдвоём с Драко сходите? Зачем всей толпой?

— Выкладывай, Ронни, — со вздохом велел Блейз, вытягивая длинные ноги, когда за Гермионой и Драко закрылась дверь.

— Я пойду тоже…

— Погоди. Моего отца убили, когда мне было пять, а Берти у нас такой понимающий, что зубы сводит. Выкладывай.

— Блейз… — начал я, но Рон вдруг сжался на сидении, стиснул зубы и быстро помотал головой.

— Моего отца убила группа чокнутых националистов, — продолжил Блейз, — потому, что он был чёрным. Или потому, что он сорвал им несколько крупных поставок запрещённых ингредиентов и теракт, а потом засадил в Азкабан нескольких главарей.

— Он был аврором? — спросил Рон слабым голосом, при этом выглядел так, словно его вот-вот начнёт тошнить.

— Магическое подразделение карабинеров. Мама не взяла меня на опознание тела, но рассказала потом, что там было и как. Его пытали. Мама считает, если бы он не был таким чёртовым святошей и пользовался тёмной магией, ему удалось бы выбраться. Говорит, он был болваном. Но очень хорошим болваном.

— Мы не попрощались, — сказал Рон, отворачиваясь к окну. — Сначала нас не пускали в больницу, потом сказали — подождите в коридоре. Мама зашла одна, нас не взяла. Билла позвала через минуту… А нас — нет. Не успела просто. Я не понимаю, зачем он пошёл в этот мордредов коридор! — он стиснул руки в кулаки и зажмурился, проигрывая в борьбе за самоконтроль.

— Потому что он был болваном, — сказал Блейз без колебаний. — Но, подозреваю, очень хорошим болваном. Давай… что ты помнишь про него лучше всего? Я про своего помню… ха, дурацкое. Картошку в углях. Без волшебства. Он меня взял в горы на ночь, сунул эту картошку, я ещё думал, что за глупость. А он её потом достал, отряхнул, разломил и посолил… Потом я как-то сам туда сходил, в горы. С картошкой, углями, вот этим всем. Херня вышла.

— Он взял меня полетать на фордике. Только меня, не всех нас. Я проснулся как-то ночью, спустился воды попить, а он там над кухонным столом завис, колдует над деталями. Спросил, чего я не сплю… Почему Дамблдор позволил ему туда пойти?! — вдруг выкрикнул он, широко распахивая сухие горящие глаза. — Он, — Рон ткнул в меня пальцем, — всем сказал! И вышло как по… Вот прямо точно так. Коридор, змея, клыки. Ему просто не надо было туда ходить!

Я отвернулся к окну, за которым проносились на большой скорости заснеженные холмы. Наверняка случайно Рон затронул тему, о которой я боялся думать. Тогда я ещё не читал Моэма, но позднее, в «Шеппи» встретил у него пересказ старой притчи, которая идеально отражала мои сомнения и метания. Вот она: «Жил в Багдаде купец. Как-то послал он слугу на базар за товаром, но тот прибежал назад бледный и дрожащий, и сказал: „Господин, на базаре в толпе меня толкнула какая-то старуха; я оглянулся и увидел, что меня толкнула сама Смерть. Она посмотрела на меня и погрозила мне. Господин, дай мне коня, я уеду из этого города, скроюсь от своей судьбы. Я поеду в Самарру, спрячусь там, и Смерть не найдёт меня“.

Дал купец слуге коня, сел слуга на коня, вонзил шпоры ему в бока, и помчался конь со всех ног. А купец пошёл на базар, разыскал в толпе Смерть, подошёл и спросил: „Почему ты погрозила моему слуге, когда увидала его нынче утром?“

„Я не грозила ему, — ответила Смерть. — У меня лишь вырвался жест удивления. Я не ожидала увидеть его в Багдаде, потому что сегодня вечером у нас с ним свидание в Самарре“».

Примерно в этом направлении крутились мои мысли — и, честно говоря, наткнувшись на эту притчу, уже работая над своими записками, я поразился тому, как точно и ярко она иллюстрировала мои сомнения в ту пору.

Нельзя уйти от судьбы. Невозможно. А мои видения — всего лишь призраки грядущих событий, мучительные, бессмысленные. Я начинал понимать профессора Трелони, которая сидела безвылазно в своей башне, окуривала её травами и несла вздор. Лучше отвратить от прорицаний как можно больше юных умов! Пусть они считают их вздором, только бы не осознавали ужасную правду.

— Думаю, — сказал я устало, — твой отец делал то, что считал правильным.

На тему вины Дамблдора у нас вышел ещё один разговор, на сей раз — в школе, вместе с Гарри и остальными. И, несколько нарушая хронологию, я приведу его здесь.

— Я тоже был зол на Дамблдора, — заметил Гарри спокойно. — Ну, знаешь, за Дурслей и прочее. Кто в здравом уме отдаст ребёнка родственникам, которые его ненавидят? А потом вспомнил Диккенса.

Чистокровная волшебная часть нашей компании посмотрела удивлённо.

— Ну, там, «Оливера Твиста» какого-нибудь, «Дэвида Копперфильда»…

— Это тот, который сто шестнадцать раз привлекался за нарушение Статута о Секретности? — спросил Рон внезапно. — Он есть на вкладышах от шоколадных лягушек…

— Э-э, нет, другой. Ещё, — Гарри глянул на нас с Гермионой в поисках поддержки, — «Джейн Эйр» там.

— К чему ты? — не поняла Гермиона.

— К тому, что Дамблдор родился и вырос в то время, когда отдавать детей в работный дом было нормой. Ну, нехорошо, конечно, но выжил ребёнок — значит, всё в порядке. Если так посмотреть, моё детство было сказочно-прекрасным, — он невесело улыбнулся, — кормят, место для сна выделили, одежду дают, в школу водят, даже не бьют. Ни разу не пороли.

— Повезло… — поёжился Блейз, и я с ним мысленно был солидарен. В принципе, телесные наказания у нас в семье не практиковались, но пару раз… Судя по лицу Драко, он тоже только что признал детство Гарри безоблачно-прекрасным.

— А что я в одежде кузена хожу или по дому работаю, так вроде всё нормально. Я же сирота. Меня взяли на воспитание. Должен же я быть благодарен тёте и дяде.

— Ну, если по меркам девятнадцатого века… — с сомнением протянула Гермиона.

— А с чего бы ему мерить концом двадцатого? Я это к тому, что Дамблдор не злодей. И… Рон, честно, я уверен, он не хотел, чтобы с твоим отцом случилось что-то плохое.

Рона это не убедило, я видел, но эту тему мы закрыли надолго.