Breaking the ice. Хроники (джен)

Часть баз маки располагалось в очень красивой местности.

Конечно, какие-то пришлось поставить в стратегических районах, иногда даже на астероидах, где была только примитивная атмосфера, а порой и того не случалось, и зона обитания членов ячейки начинала напоминать стандартную космическую базу из тех, к которым так привыкли бывшие офицеры Звездного флота. Но в Пустошах, на планетах М-класса, необитаемых, незаселенных — мало нашлось бы желающих основать колонию в центре сосредоточения плазменных штормов, — богатых разнообразной растительностью, окружающая первозданная опасная красота нет-нет, да и сбивала дыхание. Хоть сейчас проводи ритуальные охоты или заново проходи весь курс по выживанию в земных тропических джунглях, который Чакотаю запомнился особенно хорошо, ведь в тех залитых дождями лесах каждый звук казался знакомым и напоминал о чем-то полузабытом. И там, в Пустошах, Чакотай порой задумывался, кто же выбрал именно эти места для баз — уж не отец ли? Но решимости задать этот вопрос кому-нибудь из ветеранов сопротивления у него так и не хватило.

Лес, воссозданный голороманом о Беовульфе, почему-то живо напомнил Чакотаю ту последнюю из длинной череды планет, на которой ему случилось жить и работать и которую — он только теперь с запозданием это осознал — он начал считать подобием дома. Уже и не вспомнить, что стало тому причиной. Знакомые пейзажи ли, краски предрассветных ветров и голос далеких гор? Как там всегда говорил Антвара о колонии коренных американцев на Дорване 5? Когда мы прибыли в это место, нас приветствовали реки, и земля откликалась пружинистым шепотом на каждое прикосновение. Чакотай никогда до конца не понимал эти поэтические сравнения, и почему-то осознал — нет, прочувствовал — их только там, на базе маки, всматриваясь бессонными ночами в звездное небо и прислушиваясь к перешептыванию лесной листвы. Или дело было в разговорах с другими членами сопротивления, таких знакомых, будто он вернулся в родную колонию и снова оказался в окружении людей, среди которых вырос? Снова споры, чуть-чуть иные, и все же прежние — о пути, о выборе, о корнях, что тянут к земле, и они же уводят в небо; споры, в которых постоянно звучат слова «Звездный флот»; споры, после которых вопреки всякой логике еще острее чувствуешь: что бы ни было, ты среди своих, среди тех, с кем у тебя навечно одна дорога — какие бы широкие развилки ни рисовали обстоятельства и решения.

— Коммандер, что вы знаете о сюжете этого голоромана? — неожиданно поинтересовался Тувок тихим шепотом.

Шедшая чуть впереди Фрея — голографический персонаж — не обернулась на голос, но было не ясно, то ли она просто не расслышала слов, то ли проигнорировала их из-за протоколов голодека, проводивших мимо матрицы персонажей все, что не укладывалось в логику сюжета программы.

— Ничего, — так же тихо ответил Чакотай, выныривая из воспоминаний. — Но раз роман основан на «Беовульфе», нас, вероятнее всего, ведут в Хеорот — резиденцию конунга данов Хродгара.

— Союзники протагониста, — кивнул Тувок.

— Не совсем. В эпосе Беовульф прибывает в Хеорот движимый, с одной стороны, жаждой воинской славы и подвигов, что типично для языческих поэм, а с другой — долгом благодарности конунгу Хродгару, когда-то оказавшему гостеприимство и помощь его отцу, Эггтеову. — В этот момент Чакотая что-то кольнуло в солнечное сплетение, но ощущение было настолько мимолетным, что он не успел его осознать даже приблизительно.

— Звучит очень по-клингонски, — задумчиво, словно в пространство, протянул Тувок.

— Тебя натолкнула на эту мысль уверенность Фреи в том, что мы, «родичи Беовульфа», явились, чтобы отомстить за его смерть? — не столько спросил, сколько уточнил Чакотай. — Впрочем, ты прав. Добродетели, прославляемые в языческих земных культурах, почти идентичны тем, которыми руководствуются клингоны.

Они переглянулись. Чакотай мог бы поклясться, что Тувок, как и он сам, вспомнил о генетической программе, открытой земным археологом — профессором Гейланом — так недавно, что информация о ней еще не успела широко разойтись по мирам альфа-квадранта.

— То есть, нам предстоит встреча с земной версией клингонов. — Замечание прозвучало почти иронично.

Чакотай улыбнулся. Сравнение сходств и различий культур альфа-квадранта всегда было одной из тем их разговоров и в Пустошах, и в те минуты миссий маки, когда рабочих вопросов для обсуждений уже не оставалось. Для маки, людей, отказавшихся от многих ценностей Федерации, — а кое-кто из них отказался и от самого гражданства — вполне естественно выходили на первый план ценности национальные. Забавно было понять, что этот демонстрируемый в те дни интерес был для Тувока искренним. Как он сказал неделю назад в столовой? «Я был честен в рамках параметров своей миссии». Не то чтобы Чакотай в этом сомневался… И все же, получалось, что — все-таки сомневался. Подсознательно, неосознанно ожидал найти несоответствия, то ли не желая признавать тот факт, что, несмотря на открывшиеся обстоятельства, этот человек остался все тем же, кого он узнал когда-то, — то ли будучи просто не в силах это сделать.

— Я в этом не уверен, — ответил он на замечание. — Во-первых, это голороман, а не сам эпос, то есть современная переработка классического текста, наверняка с дополнениями и переосмыслениями, а во-вторых, даже в самой поэме многие исследователи видели элементы влияния христианства, для которого характерна иная картина мира.

Тувок собирался что-то сказать, но в этот момент за деревьями показался Хеорот, и в центре внимания снова оказалась суть задания.

Рассказ голографических персонажей о том, что случилось с Гарри, дал мало новой информации, но помог сформировать план дальнейших действий. Передав показания трикодеров на мостик, Тувок и Чакотай занялись системами оптического контроля голодека, а потом снова переключились на сканирование окружающего пространства. Приближалась битва с Гренделем — эпизод программы, во время которого исчез Гарри, — и следовало быть предельно внимательными, чтобы не упустить какую-нибудь мелочь.

— Древние земные культуры были просто очарованы монстрами, — сдекларировал Тувок.

Чакотай улыбнулся: тот и раньше просто не выносил, когда последнее слово в дискуссии оставалось не за ним. Сам он, впрочем, тоже не удержался от соблазна развить интересную тему, — и это тоже было знакомо.

— В каждой культуре есть свои демоны. Они воплощают самые темные эмоции людей. Придание им физической формы в героическом эпосе — это способ исследовать эти эмоции. Народ вок’ша на Ракелле Прайм верит, что ненависть — это зверь, который живет в желудке. Их величайший мифический герой — человек, который ел камни двадцать три дня, чтобы убить зверя, и стал святым.

Тувок, казалось, был полностью поглощен трикодером, но кончики его ушей едва заметно и очень забавно подрагивали, как всегда, когда тот напряженно к чему-то прислушивался. Чакотай решил, что в данном случае напряжение, должно быть, связано с попыткой сконцентрировать достаточно внимания на двух задачах одновременно.

— Подобные истории необходимы расам, которые придают чрезмерно большое значение эмоциональному поведению, — с видом прослушавшего скучную лекцию кадета заключил Тувок, пряча трикодер в карман. — Я должен заметить, что в вулканской литературе нет никаких демонов.

Чакотай снова не смог сдержать улыбку — теперь стало ясно, что так задело вулканца, — а ехидное замечание чуть ли ни впервые с начала полета «Вояджера» сдерживать вполне сознательно не пожелал:

— Что ж, это объясняет ее популярность.

Тувок на секунду замер, обдумывая то ли само утверждение, то ли достойный ответ на него, но в этот момент послышался грохот. Двери задрожали и распахнулись, и помещение залил невообразимо яркий, но почему-то не слепящий свет.

Впоследствии Чакотай не мог вспомнить ничего из того, что происходило между этим моментом и возвращением на «Вояджер». Он даже не мог сказать, происходило ли что-то вообще, хотя Гарри, похоже, сохранил какие-то воспоминания о месте, в которое их всех забирали фотонные пришельцы, но такие обрывочные, что не мог облечь их в слова.

Вечером Том Пэрис чуть ли не волоком потащил всю команду мостика в бар Сандрин — чтобы, как он выразился, провести экзорцизм и изгнать неприятные воспоминания об инциденте. Застрявшие в медотсеке Гарри и капитан Джейнвей опаздывали, но собирались явиться, Ниликс сделал вид, что к нему приглашение не относится — он, похоже, считал Сандрин реальной конкуренткой и воинственно натягивал поглубже поварской колпак, — а вот Тувок, несмотря на отсутствие того, что называл «прямым приказом», даже не попытался уклониться от сборища. Он с обычным своим видом озабоченного сразу всеми проблемами вселенной человека прогуливался вокруг бильярдного стола и наблюдал за партией, которую разыгрывали запрограммированные Пэрисом знаменитые игроки двадцатого века.

— Интересная у вас с Тувоком вышла миссия, коммандер, — заявил Пэрис. — Жаль, что первого контакта не получилось.

— Это спорный вопрос, — улыбнулся Чакотай, позабавленный таким определением прошедших событий. — А интереснее всех, я полагаю, было Доктору.

— И вы ошибаетесь, лейтенант. — Не отрывающий взгляда от стола Тувок, видимо, решил озвучить соображения, которые Чакотай предпочел оставить при себе, сочтя время неуместным. — «Вояджер» ненамеренно спровоцировал инопланетную расу, но в конце концов конфликт был улажен, пусть и при помощи невербальной коммуникации. И было установлено то, что можно счесть мирными отношениями. Тренированный офицер Звездного флота мог бы опознать эту цепочку сам.

— Тувок… — Чакотай покачал головой. Тот приподнял правую бровь, однако сделал буквально полшага назад — хорошо, мол, не будем сейчас об этом.

Пэрис, несмотря на отповедь, выглядел чем-то странно довольным. Он помолчал с минуту, а потом махнул рукой на игроков и сообщил на весь зал:

— Я ставлю на Москони.

Тот поднял голову от стола, приложил руку к шляпе, а потом сильным ударом отправил в лузы сразу два полосатых шара.

— Я сделаю вид, что ничего не слышал, лейтенант, — усмехнулся Чакотай. — Азартные игры на борту корабля запрещены протоколом.

— Ай, брось, Чакотай, это же голодек! И потом, а как же турниры по покеру и джину?

— Собираешься заняться организацией досуга экипажа?

— Нет, предоставлю это Ниликсу. Интересно, у талаксианцев есть карты?

— База данных мистера Ниликса есть в общем доступе корабля, мистер Пэрис, — проинформировал Тувок.

Чакотай беззвучно фыркнул, но, видимо, все-таки какие-то мышцы на его лице заменили собой голос, потому что Пэрис пробормотал себе под нос:

— Нет, вы друг друга стоите, — а потом, спохватившись и сделав вид, что ничего такого не говорил даже шепотом, почти без паузы заявил: — Однако, Тувок, я не думал, что у вулканцев слабость к биллиарду.

Тот собирался что-то ответить, но в этот момент двери бара открылись, и появился Гарри.

— О, наши тридцать три несчастья пожаловали! — немедленно переключился Пэрис. — Гарри, — он спрыгнул со стула и направился к вошедшему, — ты так часто исчезаешь с этого корабля в неизвестном направлении. Еще немного, и я решу, что наше общество тебя угнетает.

Тувок снова приподнял правую бровь и скосил глаза на Чакотая, словно задавая безмолвный вопрос. Этот жест Чакотай помнил. Чего он не помнил, так это того, случалось ли уже подобное на «Вояджере», или это обращение к прошлым привычкам было первым за последние месяцы.

— Каждый из нас, представителей народов, придающих чрезмерно большое значение эмоциональному поведению, по-своему борется с демонами, Тувок, — пояснил он. — Том всем способам экзорцизма предпочитает юмор.

— Что ж, будем надеяться, что никому из вас не придется есть камни, — с ноткой иронии, но весьма серьезно сообщил Тувок.

— Думаю, этого можно не опасаться, — в тон ему ответил Чакотай. — Сыграем? — он кивнул на только что освободившийся биллиардный стол — никто из присутствующих так и не заметил, кто же именно выиграл закончившуюся партию, — протянул руку и взял со стены деревянный кий. И с удивлением почувствовал, что отполированное, перерожденное, но все равно по-прежнему хранящее воспоминания о своих корнях и солнечном свете дерево будто бы потеплело под его ладонью.