Breaking the ice. Хроники (джен)

Если в языке эскимосов была сотня слов для обозначения различных оттенков белого цвета, то у клингонов была тысяча для описания различных состояний звездолета, его боеспособности, внешнего вида, полученных повреждений и тех неуловимых для глаз других рас зарубок, которые мелкие неисправности вроде барахлящих плазмопроводов оставляют на корпусе. Коммандер Чакотай по-клингонски знал всего несколько фраз, да и те старался не произносить без крайней нужды — уж больно сильным получался акцент, — но с некоторых пор активно пополнял свой пассивный словарь клингонского, неосознанно запоминая эпитеты, которыми К’Тара описывала возвращающиеся на базу маки корабли. Это немудрящее филологическое упражнение помогало помнить о том, что сверкающие такой родной, как очертания родительского дома, стальной полировкой федеральные суда в системе распознавания «свой-чужой» уже несколько месяцев относятся к категории «чужих». Не врагов — Чакотай даже не пытался подогнать под свою систему координат это определение, в Пустошах считавшееся чуть ли не аксиомой, — но чужих. К которым приходится относиться с осторожностью, если хочешь выполнить задание и сохранить корабль и команду.

Вот и теперь, возле непонятной станции, неизвестно зачем притащившей их за семьдесят тысяч световых лет от пространства Федерации, Чакотай, глядя на обзорный экран, изучал непривычные, и все же неуловимо знакомые очертания федерального корабля явно нового класса и, мысленно описывая особенности конструкции словами, которые не рискнул бы произнести вслух, слогами чужого языка напоминал себе эту прописную истину. На всякий случай.

— Нас вызывает корабль Федерации, — доложил Аяла ровным голосом. Чересчур ровным, пожалуй. Так уж получилось, что сейчас на мостике оказались именно те три человека, которые никогда даже мысленно не употребляли прозвища «федералы» и «флотские», постоянно слетавшие с губ остальных членов команды то с горьким, то с презрительным, а то и с яростным оттенком.

— Коммандер Чакотай. Я — капитан Кэтрин Джейнвей.

— Откуда вы знаете мое имя? — не сдержал изумления Чакотай. Будто в озвученном словосочетании содержался какой-то тайный смысл. Будто незнакомая женщина в капитанской форме каким-то чудом угадала секретное прозвище из тех, что дают друг другу дети в игровых лагерях следопытов.

За последние месяцы он привык слышать от офицеров Звездного флота обращение «мистер». И мысленно усмехаться в ответ, повторяя клингонские слова.

— Мы искали вас, когда нас перенесла сюда эта станция, — пояснила Джейнвей.

Получив предложение о совместной работе по поиску пропавших членов команды, Чакотай подавил инстинктивное желание немедленно согласиться и посмотрел на Тувока, словно говоря: «Мне нужен твой совет». Эта фраза никогда не звучала вслух и все же тоже успела стать привычной. У меня расстроена система распознавания, и компас дурит, постоянно отклоняясь от четкого севера на пару делений — так бывает, когда штормовой эмоциональный фронт закрывает звезды ночного моря. Но вулканцам не знакомы подобные шквалы. И хотя Чакотай не мог постичь, что же за логика стоит за решением вступить в маки, именно немногочисленные в сопротивлении вулканцы довольно часто удерживали бывших офицеров Звездного флота от опрометчивого сотрудничества с бывшими же коллегами, которое кажется таким естественным, когда ты находишься в оке своего эмоционального тайфуна, — а на поверку оказывается гибельным.

Дождавшись кивка Тувока, Чакотай ответил:

— Трое из нас транспортируются на ваш корабль, — и, отключившись, все-таки распорядился: — Оружие. — А потом неожиданно для себя произнес вслух то, что раньше проговаривал только мысленно: — На логику вулканца, который присоединился к маки, вряд ли можно безоговорочно положиться.

Тувок приподнял правую бровь, но воздержался от комментариев. Он вряд ли понял суть иронии, да и никто бы не понял. Просто именно после вступления в ряды маки Чакотай чаще, чем раньше, стал ловить себя на том, что практически подсознательно абстрагируется от любых ярлыков. Не употребляет те слова-маркеры, за которыми теряется индивидуальность человека, с которым имеешь дело в каждый момент времени. Или употребляет только в ироническом ключе.

На мостике федерального корабля капитан Джейнвей сочла нужным начать знакомство с расставления всех точек.

— Рада, что вы снова с нами, мистер Тувок.

Тот немедленно убрал фазер в кобуру и повернулся к Чакотаю:

— Я должен сообщить, что моим заданием было проникнуть в вашу команду, сэр. Я — начальник службы безопасности капитана Джейнвей.

В этот момент Чакотай впервые пожалел о том, что, какими бы серьезными ни были повреждения корабля, универсальные переводчики отказывают еще реже, чем система жизнеобеспечения. Он плохо знал вулканский, однако помнил, что в этом языке грамматических конструкций, дифференцирующих разные типы и виды долга, раз в десять больше, чем в английском. Какую именно форму использовал Тувок? Вынужден обстоятельствами? Или практически прямым приказом капитана? Или стремлением к честности, которое вулканцы декларируют так гордо, но забывать о котором умеют лучше любой другой расы в квадранте? Ответ на этот вопрос не имел никакого значения, если подумать, — и почему-то казался очень важным.

Чакотай не глядя остановил дернувшегося Аялу — резкое движение не уловило даже боковое зрение, но этот порыв был всего лишь отражением, словно размытая картина, которую знаешь до малейших деталей, — и, усмехнувшись, поинтересовался:

— Так ты собирался доставить нас в их распростертые объятия, вулканец?

Тувок снова вопрошающе приподнял правую бровь. Он никогда не слышал обращение «вулканец» из уст Чакотая, но не мог не уловить многозначительность интонации.

Вопрос был, скорее, риторическим. Точные параметры задания шпиона Чакотая совершенно не интересовали. Просто в эти минуты и почему-то именно тогда, когда такое неправильное противостояние со Звездным флотом отдалилось на семьдесят тысяч световых лет, он с удивлением поймал себя на том, что на какое-то короткое мгновение впервые за прошедшие месяцы полностью перешел на язык маки.

Бывших офицеров Звездного флота не бывает.

Во всяком случае, именно к такому выводу пришла Кэтрин Джейнвей после непродолжительного сотрудничества с коммандером Чакотаем. Одна его реакция на признание Тувока говорила о многом. «По крайней мере, вулканец выполнял свой долг офицера Звездного флота», — не совсем те слова, что можно было ожидать от человека, которого фактически только что предали. И безоговорочная поддержка решения об уничтожении станции Опекуна — это тоже из тех знакомых каждому командующему офицеру мгновений, когда неброская ткань униформы кажется тяжелее Эвереста — и ярче всех звезд галактики.

Джейнвей реплицировала очередную чашку крепкого кофе и вызвала на рабочий экран данные на людей Чакотая. «Люди Чакотая» — верное определение. Коммандер был отличным командиром, и чтобы это понять, не нужно читать его личное дело — достаточно посмотреть на то, как держится с ним его команда. Маки выполнят любой его приказ — а что еще нужно в этой ситуации? «Вояджер» вылетел на свою первую миссию до того, как его окончательно укомплектовали командой. Дожидаться прибытия всех назначенных на корабль людей казалось абсолютно ненужной роскошью, ведь предполагалось, что «Вояджер» вскорости вернется на базу, а пока справится и с неполным составом. Теперь же этому «неполному составу», да еще и прореженному инцидентом со станцией Опекуна, предстоял полет длиной в неизвестное количество лет. Впрочем, Джейнвей предложила бы маки присоединиться к команде даже в том случае, если бы на «Вояджере» вообще не было свободных кают. Ни у нее, ни у них просто не было теперь другого выбора.

Дверной звонок тренькнул как-то чересчур многозначительно, будто осознавая важность и торжественность момента, которые пока не удалось почувствовать людям.

— Открыть.

Тувок и Чакотай вошли в кабинет вместе. Они не смогли бы протиснуться в узкие двери оба одновременно, но неизбежная заминка на пороге была настолько кратковременной, что зрение ее даже не зафиксировало.

Они вошли вместе. И все же — врозь. Это обстоятельство тоже было из тех, что не фиксируются зрением, — но ощущаются кожей.

Разговор командующему составу «Вояджера» предстоял довольно рутинный — если бы пополнение в экипаж было получено обычным образом. Но здесь, в дельта-квадранте, в первые часы и дни путешествия, каждое сколь угодно незначительное решение казалось чуть ли не судьбоносным. Хорошо, что капитан Джейнвей никогда не была суеверна.

Она быстрым движением убрала с рабочего экрана данные на маки и вызвала внутреннюю схему «Вояджера». Свободных кают, с учетом возвращения Тувока и закреплением места первого офицера за Чакотаем, оставалось мало, но больше половины энсинов и даже рядовых пока занимали свои двухместные апартаменты в одиночестве.

— Капитан, я подготовил предварительную схему расселения, — официальным тоном сообщил Чакотай и протянул ей падд.

Джейнвей, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, быстро просмотрела данные и протянула падд Тувоку.

— Что скажете, лейтенант?

Тувок бросил мимолетный взгляд на схему:

— В данном случае соблюдение стандартного порядка Звездного флота представляется… смелым.

Джейнвей усмехнулась — она могла бы поклясться, что Тувок собирался сказать «излишним», но в последний момент почему-то передумал. Он смотрел строго перед собой, но вся его манера говорила о том, что слова эти предназначены лично для Чакотая.

— В данном случае соблюдение стандартного порядка Звездного флота представляется… логичным, — отчеканил Чакотай. И эти слова тоже предназначались не для того человека, на которого коммандер в тот момент смотрел.

Джейнвей опустила глаза и осторожно помассировала виски. Им всем предстояло притереться друг к другу — это неизбежное условие любой ротации экипажа, и любой офицер Звездного флота после хотя бы года активной службы учится не обращать внимания на возникающую в таких случаях легкую неловкость. Но, как любил повторять профессор Чэпмен, в… гм, данном случае есть существенные нюансы.

Чакотай и Тувок стояли почти что по стойке «смирно» на одном и том же расстоянии от стола и на равном расстоянии от центра, неожиданно образованного капитанским креслом, — и переговаривались через эту своеобразную вершину, словно через коммуникационный буй, запущенный в поле повышенной интерференции. Джейнвей скептически осмотрела эту спроецированную на плоскость пирамиду, основание которой утонуло в песках пустынь, и задержала жесткий взгляд поочередно на лицах обоих своих визави.

— Вольно, джентльмены, — распорядилась она. Тувок приподнял правую бровь, но все же чуть сменил положение корпуса, на пару градусов повернувшись к Чакотаю. Чакотай просто повел плечами, расслабляя мышцы, а потом глубоко вдохнул и, тоже чуть повернув голову на пару градусов, заметил:

— Капитан, увеличение числа личных контактов пойдет на пользу команде. — Помолчав с секунду, он все-таки добавил: — И облегчит процесс интеграции.

Чакотай говорил что-то еще, но Джейнвей его почти не слушала. Она едва знала этого человека, и все же сейчас могла предсказать его реплики пусть с точностью не до слова, но до фразы. Потому что он был превосходным командующим офицером Звездного флота. Потому что он был прав. Да и Чакотай, пусть и смотрел только на нее, приводил свои аргументы для Тувока, которому не всегда удавалось сходу уловить тонкости взаимоотношений тех рас, что не способны относиться к происходящему безэмоционально. И Тувок, похоже, это понимал. Но тоже смотрел только на капитана.

Джейнвей беззвучно фыркнула. Конечно, с самого начала было очевидно, что такого рода казусы на первых порах будут неизбежны. И все же жаль, что нельзя запереть этих двоих в одной комнате хотя бы на сутки. К счастью, в отношении других маки такого ограничения не существовало.

— Итак, коммандер, вы решили расселить новых, — она многозначительно улыбнулась, — членов экипажа в свободные места в двухместных каютах. Я поддерживаю это решение. Надеюсь, новые соседи между собой поладят.

— Как будто у них будет выбор, — фыркнул Чакотай.

— Когда меня сразу после Академии назначили на «Аль Бетани», — неожиданно для себя призналась Джейнвей, — я делила каюту с болианкой. Это был кошмар. Она не замолкала ни на минуту, подчас даже во время сна. И обожала рок-н-ролл. Слава богу, что ее через два года повысили до лейтенанта, а то дело, боюсь, кончилось бы трибуналом за убийство.

— Вы, я полагаю, говорите о капитане Дел? — уточнил Тувок. — Если я правильно помню, в прошлый отпуск вы провели неделю на Райзе в ее компании.

— В самом деле? — непонятно чему удивился Чакотай. — Забавное совпадение. Я в свой последний отпуск тоже был на Райзе, правда, всего три дня. С коммандером Дэритом. Он был моим соседом во время первого назначения, — Чакотай многозначительно улыбнулся. — И он денобуланин. Они, как вы знаете, почти не спят, кроме периода спячки. После полугода я и сам научился обходиться четырьмя часа сна в сутки.

Тувок возвел очи горе, четко, как на параде, развернулся лицом к Чакотаю и протянул ему падд:

— Что ж, когда вернемся в альфа-квадрант и отправимся на Райзу, будем знать, какое для команды «Вояджера» забронировать расселение.

Сердце любого корабля находится не на мостике. И не в инженерном отсеке. И не в каком-либо другом «ключевом» — по определению охраны — месте, помеченном на схеме тем или иным броским символом.

Сердце корабля находится в столовой. Там, где члены команды собираются вместе, чтобы отметить какое-нибудь событие; где быстро перекусывают или со вкусом обедают, обмениваясь нехитрыми новостями; куда приходят после дежурства пропустить стаканчик-другой чего-нибудь бодрящего или крепкого и перекинуться парой слов с приятелями. Там, где не смолкает гул голосов и звучит смех.

Со смехом, впрочем, на «Вояджере» были серьезные проблемы. Поначалу Ниликс винил во всем звезднофлотские пайки, которыми команда была вынуждена питаться ради экономии энергии. Ну как, в самом деле, можно остаться в приподнятом настроении, даже если ты в нем проснулся, после обезвоженных яиц или замороженных овощей? А уж о том, чтобы приободриться после такого завтрака, речь вообще не идет. Но потом он заметил…

Впрочем, нет, это неверное слово. Замечать было особенно нечего: никто не ругался, не разворачивался на сто восемьдесят градусов, едва заметив в дверях чью-то фигуру, не устраивал демонстративных сцен, пересаживаясь после какой-нибудь фразы за другой стол и громыхая по нему подносом. И даже висевший в воздухе гул голосов оставался ровным: не звенел время от времени металлом, не взлетал к потолку пронзительным свистом, в момент перемахнув через парочку октав, и не смолкал на две-три секунды красноречивым затишьем. Вот только всего через пару дней путешествия Ниликс, не имевший и не желавший иметь понятия о том конфликте, что гремел за семьдесят тысяч световых лет от его родной планеты, мог безошибочно перечислить тех членов команды, что когда-то были маки. Вне службы они всегда держались обособленно, не пытаясь переступить незримую границу — и не встречая подобных попыток в остальных.

Ниликс был общительной личностью, и, хотя никогда раньше не путешествовал на корабле, команда которого состояла бы из больше чем одного человека, безошибочным инстинктом улавливал шаткое состояние этого водораздела. Он может в одночасье разлететься брызгами смеха, растаять, словно мираж, от которого останутся только воспоминания, — а может также в одночасье превратиться в непреодолимую каменную стену в сотни метров высотой. И мгновение трансформации будет не длиннее наносекунды.

Он как раз размышлял о том, стоит ли делиться своими соображениями с капитаном Джейнвей и коммандером Чакотаем, когда в столовую на варп-скорости влетела Джор. Ниликс с трудом вспомнил ее имя — настолько спокойной, уравновешенной и незаметной была эту девушка, выглядевшая сейчас примерно так же мирно, как раненый талаксианский носорог.

— Дженни! — прошипела она, остановившись возле столика, за которым ужинами сестры Дэлэни.

Те синхронно подняли головы и воззрились на нее одинаково честными глазами. Ниликс, по правде говоря, не мог определить, которая из близняшек — Дженни. Видимо, Джор это тоже оказалось не под силу, потому что она рыкнула:

— Мне плевать, которая из вас Дженни, но… — Она осмотрелась, подтянула ближайший стул, уселась за столик и начала что-то говорить яростным шепотом.

— Красная тревога? — поинтересовался за другим столиком Курт Бендера.

— Джор делит каюту с Дженни Дэлэни, — объяснил Тэйбор.

— У Чакотая извращенное чувство юмора, — понимающе кивнул Бендера.

— Или у капитана Джейнвей. Хотя, признаться, я не понимаю, из-за чего можно все время ссориться с соседом по комнате, особенно если этот сосед — Джор.

— Ну, говорят, Дженни Дэлэни — девушка разнообразных талантов. Слышал краем уха треп флотских в инженерном, — добавил Бендера в ответ на вопросительный взгляд. — Но подробностей не знаю.

Развить тему, казавшуюся Ниликсу более чем достойной внимания, приятели даже не попытались. Но прежде, чем прервалось короткое молчание, к ним подсела Джор, которая все еще не могла успокоиться.

— Что на этот раз? — немедленно спросил у нее Тэйбор с искренним сочувствием.

— Эта… — Джор запнулась, видимо, не желая выражаться нецензурно в общественном месте, — во всех отношениях гениальная леди проводила научный эксперимент. Эксперимент! У нас в каюте! И… — тут она почему-то покраснела и замолчала.

— И — что? — навострил уши Бендера.

— Ничего. Неважно. Не конец света, — пробормотала Джор, старательно не глядя на Тэйбора.

Тот удивленно прищурился, но ответил ровно:

— Что ж, не важно — так не важно. Ладно, господа и дамы, у меня дежурство.

Как только Тэйбор отошел на достаточное расстояние, Бендера вернулся к теме разговора:

— Так что там не важно?

Ниликс, уже собиравшийся прервать свое невольное подслушивание и ретироваться, наклонился в их сторону под весом любопытства. Как оказалось, своевременно, потому что Джор понизила голос:

— Она расплавила мою мандолу.

— Твою? — переспросил Бендера.

Ниликс было решил, что тот тоже не понял значение последнего слова, но оказалось, что суть вопроса была в другом.

— Я хотела подарить ее Тэйбору. Мы же эвакуировались с корабля в спешке, а ты знаешь, как для него это важно. Ну и я сохраняла право на использование репликатора — на шампуне там и прочей мелочи — и реплицировала для него новую.

— На шампуне? — удивился Бендера. — Прости за столь интимное замечание, но я что-то не видел, чтобы ты ходила с грязными волосами.

— Ну, я пользовалась шампунем Дженни, — покраснела Джор. — Совсем немного, Курт! Это же такая мелочь!

— Мелочь, — кивнул тот. — На корабле, на котором в настоящий момент каждый запуск репликатора на вес золота. Угу.

— Как бы там ни было, Дженни говорит, все получилось случайно, — развела руками Джор.

В этот момент раздался звук коммуникационного соединения, и ее вызвали в инженерный. Оставшийся в одиночестве Бендера громко хмыкнул и, видимо, придя к тем же выводам, что и Ниликс, пробормотал себе под нос:

— И это оставляет нас с извечным вопросом: кто виноват? И что делать?

— Опять полночи читал какую-то доисторическую муть? — громко поинтересовался Игорь Петровский — высоченный широкоплечий улыбчивый инженер, специалист по гель-пакетам, из которых состояла сеть корабля. — Я из-за твоих ночных изысканий сегодня чуть на вахту не опоздал.

— Отвянь, Петровский, — вяло огрызнулся Бендера. — Если уж у тебя такая острая светобоязнь, попросись в другую каюту.

Тот сделал движение, будто собирался пожать мощными плечами, но чуть не выронил поднос и, покачнувшись, усмехнулся:

— Да ну. Там хорошо, где нас нет.

— Пожалуй, — согласился Бендера. И, видимо, устыдившись своей давешней — похоже, что невольной — нелюбезности, добавил: — Если поделишься туалетными принадлежностями, я, так и быть, через несколько дней реплицирую какую-нибудь приглушающую свет финтифлюшку.

— Я подумаю над твоим предложением, — с наигранной серьезностью ответил Петровский.

Бендера фыркнул и, помолчав с секунду, предложил:

— Присоединишься?

Одновременно с ним Петровский с нотками вообще-то несвойственной ему неуверенности спросил:

— Можно?

Металлический поднос громко стукнул о столешницу — все в столовой мимолетно обернулись на этот показавшийся удивительно громким, но неожиданно гармоничным звук, — и Ниликсу почудилось, что он видит расцветающие радужными переливами водные брызги.

Вулканцам не знакомо чувство неловкости.

В первые дни путешествия по дельта-квадранту Тувок напоминал себе эту аксиому так часто, что в конце концов это стало уже подозрительно. Земляне в таких случаях апеллируют к подсознанию и прочей фрейдистской тарабарщине, которая только добавляет в паутину новые нити. Вулканцы во всех случаях полагаются на логическую деконструкцию. Тувок, впрочем, замечал, что другие расы тоже способны к этому не сложному, но требующему незаурядного — вулканского — самообладания упражнению, но только если речь идет о ком-то другом. Наверное, именно это — неспособность руководствоваться чистой логикой, когда дело касается лично тебя, — и называется эмоциональной реакцией.

Вулканцам подобные реакции чужды. А потому Тувок, потратив не такое уж и большое количество времени, вычислил суть проблемы. Ни одна из тысячи компьютерных тактических симуляций в Академии, ни один из миллиона известных тактических сценариев — о реальном прошлом опыте даже говорить не приходится — не предполагал и не мог предполагать такого финала карьеры внедренного агента. Он и маки — снова одна команда. Коллеги, объединенные на долгий срок общей целью из тех, что называются «витальными». Логически, именно это — абсолютную новизну ощущений — и следовало отнести к причинам вышеописанного странного феномена. Кроме того, было еще одно обстоятельство. На легкую настороженность со стороны маки, дерзко вздернутые головы или, напротив, опущенные на секунду глаза, или спины, сильнее выпрямляющиеся в тот момент, когда он входит в помещение, Тувок не обращал ни малейшего внимания — этого следовало ожидать, и потом, за многие годы общения с землянами он притерпелся к отсутствию у них самодисциплины в подобных вопросах, и даже снисходительные усмешки позволял себе только в своей каюте за закрытой дверью — и то если выдавался особенно напряженный день. Но никогда раньше Тувоку не доводилось иметь дело с экипажем, некоторые члены которого не хотели бы служить на корабле Звездного флота. Впрочем, этот казус следовало отнести к разряду «неизбежного зла» — и, как все неизбежное, оно не требовало длительных размышлений.

Однако, сами маки к своему «неизбежному» злу — тому факту, что они теперь являются частью команды звезднофлотского корабля, — относились с типичным для «эмоциональных видов» раздражением, излечить которое могло только время. Механику этой эмоциональной реакции — на неприятное, но неизбежное событие — ему объяснял как-то Чакотай — еще тогда, в Пустошах. Тренированная вулканская память сохранила это казавшееся не очень нужным знание — а вот надо же, пригодилось раньше, чем можно было ожидать. И Тувок, слушая, как офицеры поправляют рядовых, знающих о рутине службы еще меньше, чем кадеты второго курса, ждал неизбежного — по давнему утверждению Чакотая — взрыва.

Ждать пришлось недолго. Что и неудивительно, учитывая наличие в команде полуклингонки.

Оставив изрядно побитого Кэри на попечение голографического доктора, Тувок и Чакотай шли по коридору по направлению к турболифтам. Тувок размышлял о том, какую неудачную форму принял «ожидаемый взрыв». Лучше бы Кэри и Торрес подрались в столовой, а не в инженерном отсеке во время дежурства. Теперь же устав оставлял не так много пространства для маневра.

— Где мисс Торрес?

— Я запер ее в каюте, — спокойно ответил Чакотай. Это было странно: коммандер не мог не понимать серьезность ситуации.

— Я бы хотел перевести ее на гауптвахту, пока не будут выдвинуты официальные обвинения, — с нажимом уточнил Тувок.

— Официальные обвинения? — как-то весело переспросил Чакотай. — Да ладно, Тувок. Мы за семьдесят тысяч световых лет от ближайшего суда. Ты в самом деле собираешься держать ее на гауптвахте так долго?

Тувок недоуменно прищурился. Пробелы в юридических знаниях коммандера его не удивили — в конце концов, тот был командующим офицером, а не сотрудником службы безопасности, — но тон голоса и построение фразы казались немного неуместными — и все же странно знакомыми.

— Капитан имеет право судить мисс Торрес здесь, на корабле, учитывая особые обстоятельства.

— Я бы хотел уладить это сам, — с нажимом возразил Чакотай, — без предъявления обвинений и без участия капитана.

— Она ударила коллегу-офицера. Это нарушение, наказуемое трибуналом.

— Она — маки, а в маки иногда нужно оттолкнуть людей с дороги, чтобы сделать все, как надо.

Как только Тувок услышал эти слова, он понял причину своего давешнего недоумения. И причину внезапного дежавю. В противовес первым дням, когда Чакотай с трудом даже смотрел в его сторону, теперь он разговаривал с ним почти так же, как когда-то в Пустошах. Это можно было бы счесть знаком благотворного влияния времени — но почему-то не получалось. Как будто качели взяли слишком большой разбег, и амплитуда движения висящей на цепочках скамейки вышла за безопасные пределы и грозила развалить всю казавшуюся такой устойчивой конструкцию ко всем земным чертям.

— Мисс Торрес больше не принадлежит к маки, — напомнил очевидное Тувок. — И, при всем уважении, коммандер, — он выделил обращение голосом, — вы — тоже. Позволить мисс Торрес избежать наказания за явное нарушение устава — значит подать дурной пример команде. Может показаться, что вы проявляете фаворитизм по отношению к маки.

Чакотай удивленно округлили глаза. Если бы Тувок не был уверен, что коммандер вряд ли вообще расслышал последние слова, он бы предположил, что эта мысль не приходила тому в голову. Но Чакотай странно застыл еще на обращении — как будто именно там содержалась какая-то новая и очень важная для него информация.

— Послушайте, лейтенант, — отчеканил он, — я не обязан перед вами отчитываться. Я займусь Б’Эланной лично. А потом извещу капитана. Вы в это не вмешиваетесь. Это приказ.

Тувок удивленно приподнял бровь. Он почему-то не ожидал такого ответа. И не из-за устава — строго говоря, в их ситуации подобное послабление было вполне логичным. Но его почему-то поразило обращение Чакотая к формулировкам протокола.

Хотя что же в этом поразительного?

Усилием воли загнав поглубже странные ощущения, Тувок ответил — точно так же, строго по регламенту:

— Я признаю ваши полномочия в этом деле. Однако, я сделаю полный отчет в журнале службы безопасности.

Чакотай, ни словом, ни жестом не показав, что вообще услышал его реплику, направился в турболифт, но в дверях обернулся. Он смотрел исподлобья, словно решая какую-то дилемму, а потом очень веско, будто подчеркивая осознанность своих действий, сказал:

— Да, ты займись этим.

Переход от формальности обратно к будничному тону был резким — и тоже отлично знакомым. Обычное дело на борту корабля, если подумать. Обычное дело между давно знакомыми коллегами-офицерами. Видимо, в этом все и дело — определил для себя Тувок. Ранее Чакотай сбился на привычный по Пустошам тон случайно, — теперь же сделал это сознательно. Как будто формулировки протокола оказались той центральной осью вращения, уцепившись за которую удалось хотя бы на время немного сдержать бешеный ритм раскачивающихся качелей. И хотя рваная линия перехода красноречиво свидетельствовала о том, что период «нуанка» — период скорби и привыкания — еще не окончен, они, похоже, все же приступили к движению в правильном направлении.

Поняв, что по крайней мере первый офицер «Вояджера» наконец начал выбираться из-под своего эмоционального груза на логический свет, Тувок удовлетворенно кивнул закрывшейся двери турболифта и направился к себе в каюту.

Лишь через несколько минут он понял, что почему-то все еще прокручивает в голове их с Чакотаем давние разговоры в Пустошах.

Событие такого масштаба, как перенос в другую часть галактики и перспектива семидесятилетнего полета обратно домой, укладывается в голове не один день. И даже не одну неделю.

Чем больше проходило времени с начала полета, тем явственнее Чакотай замечал стремительность происходящих с членами экипажа изменений. Здесь, в дельта-квадранте, единственный корабль Звездного флота быстро превращался из звездолета в небольшой провинциальный городок, с размеренным течением жизни, рутиной повседневных дел, в роли которых выступала служба, собственным главным пабом — центром общественной жизни, с истинно соседскими разговорами и сплетнями. Куда раньше, чем ожидал, он начал примечать, что к компании Бендеры, Тэйбора и Джор время от времени присоединяется Игорь Петровский, уже через минуту начинающий заглушать все реплики собеседников своим медвежьим рыком. И раньше, чем ожидал, услышал прозвище «третья грация», которым наградил Джор энсин Мерфи. Не слишком остроумно, но парня можно понять: частенько разбавляющая дуэт сестер Дэлэни своим присутствием Джор мешала романтическим поползновениям с привкусом пикантности в адрес близняшек. Чтобы разбить усиленный редут, требовалась наглость, которой Мерфи пока не набрался. Б’Эланна же — что вообще казалось невероятным — почти моментально включилась к круговую опеку в адрес Гарри Кима, потянув за собой Сеску. Конечно, Гарри в той или иной форме опекал весь старший офицерский состав — Чакотай и в себе замечал эти замашки «старшего товарища», когда так и тянет вытащить зеленого энсина с повадками годовалого щенка лабрадора на очередную высадку, чтобы тот своим чистым восторгом первооткрывателя добавлял красок в ставшую привычной работу. Но Б’Эланна, изредка позволявшая себе процедить «флотский» с такой нетипичной для нее, но очень хорошо знакомой Чакотаю по собственным давним ощущениям иронией, почти заставляла пересмотреть незыблемость казалось бы изученных законов Вселенной.

Что греха таить, у Чакотая был соблазн записать на свой счет все эти переплетения, незримо связывающие корабль страховочными тросами, но все-таки он старался рассуждать здраво. Конечно, Тэйбор — кажется, к собственному удивлению, — щеголял новой офицерской звездочкой; Аяла, скакнувший сразу в лейтенанты (впрочем, вполне заслуженно), пожирал вожделеющим взглядом тактическую станцию, но бросал на капитана не раздраженные, а понимающие взгляды — с маки в службе безопасности в самом деле стоило чуть-чуть подождать; а Б’Эланна на правах главного инженера вообще постепенно перевернула с ног на голову весь инженерный отсек, повысив эффективность на какие-то там мизерные проценты и обеспечив, по ее собственному выражению, «своим людям» статус «ударников» и пару дней заинтересованных перешептываний. Да и бытовые споры Дженни Дэлэни с Джор или Бендеры с Петровским, в подробности которых они невольно посвящали всех, присутствующих в столовой в момент взрыва, все больше приобретали чисто семейную окраску. Но Чакотаю казалось, что мозг всех членов экипажа до такой степени занят попытками до конца осознать то самое «масштабное событие», что все остальные действия совершаются по большей части автоматически. Как с той самой сороконожкой, в их случае превратившейся в продукт генной инженерии с искусственно подогнанными к телу ногами. Она, быть может, и задумалась бы о том, как же именно умудряется ходить, но, по счастью, у нее просто нет такой возможности — центральный процессор загружен под завязку, — и именно поэтому она не путается в своих бесконечных конечностях и продвигается вперед.

Наряду со множеством плюсов в подобной неосознанности были и существенные минусы. Чакотай не верил в «чистую логику без примеси эмоций», и чем больше общался с вулканцами, тем больше укреплялся в своем мнении. Вулканцы, конечно, дадут в этом смысле фору всем четырем квадрантам, но и земляне, и баджорцы, и болианцы умеют логически обосновывать собственные эмоциональные решения. А потом, когда спадет накал и разомкнется эмоциональная цепь, оглянешься на собственные действия с высоты прошедшего времени и с по-настоящему холодной головой и неизбежно спросишь себя: «Боги, и чем я только думал?!» Чакотаю с начала полета «Вояджера» уже случалось задавать себе этот вопрос. Планета с залежами делития, на поверку оказавшаяся хитроумной ловушкой видиан. Да, можно было логически объяснить, почему он решил не брать с собой на ту высадку никого из сотрудников службы безопасности: они не ждали столкновений, планета, хоть и содержащая богатые запасы ценнейшего ресурса, была необитаема, сканеры не фиксировали признаков жизни, да и Ниликс, эксперт по этой части космоса, утверждал, что координаты этого места мало кому известны. Да, все так. Вот только, покидая мостик, Чакотай чувствовал взгляд Тувока, буравящий ему спину. Вряд ли это что-то значило, если подумать. Тогда, в другой жизни, Тувок точно также провожал взглядом покидающего мостик командира корабля, и, оказавшись на «Вояджере», не изменил ни одной из своих привычек, в том числе этой — пусть Чакотай уже и не был капитаном. Но впервые в ответ на этот взгляд что-то глухо и протяжно звенело внутри. И к черту, к дьяволу протоколы и предписания — не в них было дело.

Чакотай никогда не верил в отрицание. Он был адептом религии осознанности. Возможно, не самым удачливым, но преданным.

Хотя следовало признать, что для некоторых индивидуумов отрицание работало просто прекрасно. Том Пэрис так старательно делал вид, что ему «плевать на все», от разлуки с альфа-квадрантом до пары стычек с неугомонным Долби в столовой, что его раскусили даже наименее проницательные и наиболее равнодушные к окружающему миру члены команды. То ли данное обстоятельство прошло мимо внимания Пэриса, то ли как раз на это ему и в самом деле было плевать, но оптимизм изливался из него как из рога изобилия на всех, кто оказывался в радиусе трех метров. И хотя многие, причем и флотские, и маки, в кризисной ситуации наверняка задавались вопросом, можно ли доверять бывшему осужденному, сдавшему на суде всех, кого смог, — все-таки личную репутацию со счетов не сбросишь, — сопротивляться его обаянию при непосредственном контакте было просто невозможно. Даже Долби в конце концов сдался. Сам же Чакотай просто время от времени ненавязчиво напоминал своей бывшей команде эпизод на планете окампа и зачастил в бар Сандрин.

Бар этот вполне мог бы отнять у столовой статус центра провинциальной жизни, если бы только возможности для использования голопалубы не были столь ограничены нехваткой энергии. Пэрис в первый же день пригласил туда всех офицеров мостика, а капитана привел не иначе как набравшийся у неразлучного приятеля дурных привычек Гарри.

Как-то вечером, поглаживая кий и переводя взгляд с Тувока на Пэриса и обратно, Чакотай вспоминал, как сорвался на мальчишку у станции Опекуна. Все та же история: оно было более чем логично — Пэрис вписал своими показаниями в ордера на арест немало имен маки. И все же — боги, чем я только думал? Вероятно, злостью на Тувока, которого просто невозможно было обложить площадной бранью — мешало понимание. Гремучая смесь, пары которой еще долго будут расползаться по телу, путая курс разумных решений и заглушая истинный голос интуиции. Но Чакотай был адептом религии осознанности и верил, что именно она есть первый шаг на пути к тому, чтобы оставить прошлое в прошлом.

По молчаливому уговору в баре Сандрин о делах не говорили вообще, но с каждым переведенным взглядом у Чакотая внутри словно разгорался небольшой пожар. Очередная эмоциональная реакция — ну да и черт с ней.

Закончив партию, Чакотай тронул Тувока за плечо и кивнул головой на дальний угол.

— Лейтенант, я хочу внести небольшие изменения в протокол высадки на необитаемые планеты с богатыми залежами ценных ресурсов.

— Разумная предосторожность, — кивнул тот. — Я подготовлю предложения.

— Отлично. Тогда, — Чакотай указал кием, который так и не выпустил из рук, на биллиардный стол и очень, возможно даже чересчур для обстановки веско предложил: — Вернемся в саванну.

Тувок приподнял левую бровь. Не узнать фразу он не мог — у всех вулканцев была отменная память даже на мелочи. Значит, удивило его нечто другое. Чакотаю не понадобилось много времени, чтобы понять, что именно.

Шутка про саванну родилась в Пустошах, когда Чакотай заметил, что для Тувока любые сборища были сродни пытке.

Здесь, на «Вояджере», Чакотая — а может и их обоих — постоянно носило из крайности в крайность, шатало на штормовых волнах мимолетных воспоминаний и укоренившихся привычек. И — странное дело — если он заплывал в эту гавань случайно, волны немедленно поднимались над горизонтом смертоносным валом, но стоило обратиться к банку памяти сознательно, как на море наступал полный штиль, словно затишье перед новой бурей. Чрезмерно раскаченные обстоятельствами качели, что при очередном неосторожном движении могут просто вылететь из петель, устроив всем, кто окажется рядом, мини-Армагеддон.

Чакотай пристально взглянул на Тувока и каким-то непостижимым образом понял, что тот думает о том же. Тувоку уже приходило в голову это сравнение. Не в силу поэтичности натуры, а в силу того факта, что он очень, возможно даже слишком хорошо успел узнать человека, который сейчас поглаживал кий, словно опорные столбы деревянных качелей.

Чакотай клял себя последними словами за дурацкую абсолютно неуместную эмоциональность, и все же эта мысль оседала на сердце горько-сладкой радужной пылью.

Хотя никто, строго говоря, и не назначал Ниликса офицером по морали — он сделал это сам, — к обязанностям своим на этом поприще он относился более чем серьезно.

Идея, что представители стольких разных миров могут не только мирно уживаться вместе, но и являться гражданами одного государства, состоять в одной организации, постоянно пересекаться, общаться, вместе работать, была для дельта-квадранта, или по крайней мере той его части, откуда родом был сам Ниликс, не то чтобы абсолютно новой, но, пожалуй, в каком-то смысле революционной. Ниликсу случалось бывать в открытых портах или на космических станциях, центрах межзвездной торговли, на межзвездных курортах и тому подобных местах, где можно было встретить представителей куда больших рас, чем на «Вояджере», но все эти муравейники казались временными, почти искусственными сооружениями. Люди прилетали, улетали, задерживались на какое-то время и снова отправлялись в путь — куда-то туда, к звездам, на ту единственную планету, которую называли домом и где жили им подобные. «Вояджер» же стал домом для землян, болианцев, вулканцев, бетазоидов, баджорцев, и, хотя это обстоятельство было вынужденным, само ежедневное сосуществование с представителями стольких разных миров казалось для членов экипажа привычным и даже почти естественным.

Все это было, разумеется, прекрасно и очень просвещено с их стороны, но некий офицер по морали, поставивший себе задачей-минимум в кратчайшие сроки ознакомиться хотя бы поверхностно с традициями родных миров всех членов команды, почти забыл, что такое ночной сон. К счастью, у него имелся в запасе набор универсальных приемов, способных в случае необходимости подбодрить любого, представителем какого бы мира он ни являлся, как-то: хорошая закуска, специальная смесь пряностей — бабушкин кулинарный секрет, делавший ее самой популярной женщиной на всем Райнаксе, где недостатка в веселых девушках никогда не было, — и, конечно, раканские народные песни. Сам Ниликс впервые услышал этот ритмичный напев с вроде бы бессмысленным набором слов в те дни, когда только-только покинул Талакс после войны: незамысловатая мелодия пробралась под ледяной панцирь первым солнечным лучом, задела какие-то мнившиеся окончательно порванными струны глубоко внутри — и с тех пор никогда, даже в самые черные дни, его не подводила.

Изучение разнообразия земных субкультур заняло у Ниликса столько времени, что к тому моменту, когда он добрался в базе данных до баджорского слова «мандола», не смог вспомнить, где же его раньше слышал. Мелкая эта несуразность жужжала в голове назойливой мухой весь день, едва не заставив загубить талаксианский омлет, в приготовлении которого очень важен точный расчет времени.

Только когда в столовую, сменившись с дежурства, вошел Тэйбор, Ниликс наконец нашел ответ на мучавший его вопрос и даже не смог сдержать довольно громкий вздох облегчения.

Между тем, Тэйбор, не найдя в помещении своих приятелей, подсел к Долби и Гэррону. Едва поставив поднос с едой на стол, он тут же полез в карман, вытащил сережку и надел ее вслепую быстрым, явно привычным движением. Ниликс уже знал, что это за украшение — у Гэррона в ухе висела точно такая же традиционная баджорская серьга.

Долби скептически следил за этими манипуляциями, а потом, искоса взглянув на слегка порозовевшего Гэррона, бросил:

— И охота тебе возиться?

Тэйбор равнодушно пожал плечами:

— От меня не убудет. Пока протокол не требует, чтобы я поменял местами имя и фамилию, не вижу особых проблем.

— Некоторые меняют, — заметил Гэррон.

— Да. Ублюдки, которые стыдятся своего происхождения. — Тэйбор произнес эту фразу так, словно озвучил недвусмысленно доказанный наукой факт.

Рядом что-то громко звякнуло — как раз в этот момент проходившая мимо их столика темноволосая баджорка чуть не выронила поднос. Стакан со свежевыжатым соком — между прочим, только что из гидропонного сада, первый урожай! — опасно накренился, готовясь свалиться на пол и разлететься вдребезги. Ниликс инстинктивно оперся о кухонную стойку, словно собирался через нее перепрыгнуть и броситься спасать плоды их с Кес труда.

— Ого, осторожно! Коррекция курса. — Том Пэрис вырос как из-под земли и ловко подхватил разваливающуюся конструкцию. — Селес, верно?

— Да, — кивнула та как-то механически. — Тал, — баджорка сделал паузу после имени, но Ниликс так и не понял, случайно или намеренно, — Селес.

— Ну, держи штурвал крепче, а то Ниликса, чего доброго, хватит удар, и мы останемся без повара. Нельзя этого допустить, верно? И вообще, для нас, космических бродяг, натуральные продукты — почти роскошь. Если подумать, мы тут, в дельта-квадранте, шикарно живем, не находишь?..

Продолжая болтать в том же духе, Пэрис подтащил Селес к свободному столику и сам уселся напротив.

— Браво, Тэйбор, — не удержался от ехидства Петровский, успевший, оказывается, не только появиться в столовой, но и застать всю небольшую сцену.

— Говорю, что думаю, — огрызнулся тот. — Это против правил Звездного флота?

Нетипичная для Тэйбора раздражительность красноречиво свидетельствовала о том, что он все-таки не слишком доволен происшедшим.

Петровский вопрос проигнорировал и, как не в чем ни бывало, продолжил:

— Зато Флоттер, — он мотнул головой в сторону Пэриса, — к счастью, как обычно, спешит на помощь, — и спокойно уселся рядом с Тэйбором.

Ниликс беззвучно фыркнул. Он не знал, кто такой Флоттер, но смысл прозвища был понятен и без подробностей биографии прототипа. Том Пэрис просто излучал дружелюбие и радушие. И Ниликс даже мог оценить эти жесты — если только в зоне их досягаемости не оказывалась Кес.

Сказать по правде, от дружелюбия и чувства юмора Тома Пэриса спастись было попросту невозможно. Когда после отлета с планеты банеан тот чуть ли не официально проинформировал Тувока, что теперь считает его другом, Ниликс сразу понял: спокойные дни для мистера вулканца однозначно закончились. Не то чтобы ему это могло повредить, конечно. Скорее уж напротив.

— Лейтенант Пэрис, явитесь на мостик, — прогудела внутренняя связь.

Тот стукнул по коммуникатору, отозвался:

— Иду, — и принялся озираться по сторонам. — Ты, — он схватил за шиворот расположившегося поблизости паренька в синей форме. — Билли, кажется? Посиди здесь. — Пэрис практически насильно усадил жертву на свое место напротив Селес и быстро вышел из столовой.

Ниликс собирался досмотреть антрепризу до конца, но тут его тоже вызвали на мостик.

— Мы подлетаем к системе Барсай, — объяснил Чакотай причину вызова. Выглядел он при этом так, будто у него болят все зубы сразу, но это обстоятельство его почему-то ничуть не расстраивает.

Ниликс осмотрелся, пытаясь понять, не происходит ли на мостике чего-то необычного. Пэрис, уже успевший усесться на место рулевого, сиял, словно только что доставил «Вояджер» обратно в альфа-квадрант практически единолично. У Гарри розовели уши. Дежуривший за инженерной станцией Хоган улыбался от уха до уха, но, заметив, что на него смотрят, немедленно спрятал свою ухмыляющуюся физиономию куда-то в приборную панель. Тувок прямил спину даже сильнее обычного.

— На второй планете много съедобных растений. Но она является спорной территорией, — повторил Ниликс то, что уже говорил недавно на брифинге, и внимательнее всмотрелся в обзорный экран, отображающий планету и корабль на ее орбите. — О, это сенельцы. Они не слишком-то жалуют инопланетян, но с ними обычно можно договориться. Их противники куда более агрессивны, коммандер. Я бы сказал, что это удачный момент.

— Отлично. Тогда, чтобы не терять времени, готовьте десант к высадке, а мы пока будем договариваться.

Тувок едва заметно скривился и нажал какие-то кнопки на консоли, очевидно, давая распоряжение своим сотрудникам сопровождать группу.

— Живите и процветайте! — бодро пожелала консоль.

Пэрис засиял еще ярче, хотя минуту назад казалось, что это невозможно. Гарри старательно сдерживал улыбку, а его уши порозовели еще отчетливее.

Чакотай выразительнее откашлялся и ровным голосом — только духи Великого леса знают, чего его это стоило — спросил:

— Хоган, что там ремонтники?

— Работают, сэр, — отозвался тот откровенно веселым тоном.

— Ну-ну, — фыркнул Чакотай. — Эту бы изобретательность да в рабочих целях, — пробормотал он себе под нос. — Ниликс, — он сделал приглашающий жест.

— Иду, сэр, — отозвался тот с улыбкой. Он уже сообразил, что происходит: очевидно, Пэрис и Гарри поколдовали над тактической консолью. Кажется, в словаре Пэриса это относилось к категории «дружеских подначек». Что ж, как и ожидалось, этот день для Тувока точно не будет спокойным.

После успешного завершения миссии по сбору съедобных растений Ниликс заглянул в инженерный, чтобы поговорить с Б’Эланной о дополнительной энергии для гидропонного сада. Поймал он ее уже на выходе: в инженерном была пересменка.

— Это настолько срочно? Ладно, посмотрим, что можно сделать. Тэйбор.

Заступивший на дежурство Тэйбор молча кивнул и принялся нажимать какие-то кнопки.

— Пэлдор джой! — пожелала консоль оператору.

— Какого дьявола?! — взорвалась Б’Эланна.

— Мы справимся, лейтенант, — пообещал Петровский таким елейным голосом, что сразу стало ясно: его работа.

Б’Эланна бросила на говорившего подозрительный взгляд, но потом махнула рукой и все-таки отправилась спать.

Ниликс тоже отправился к себе, гадая, последовал ли Петровский дурному примеру Пэриса или пришел к той же идее самостоятельно.

Ответ на этот вопрос нашелся на следующее утро во время завтрака, когда вся столовая обсуждала вчерашние странности в поведении оборудования. Ниликс пропустил начало беседы и подошел к оживленно переговаривающейся группе в тот момент, когда все как раз разразились хохотом. Отсмеявшись, Бендера смерил Петровского наигранно-строгим взглядом и изрек:

— Что ж, говорят, великие умы мыслят одинаково. А еще говорят: у дураков мысли сходятся.

— И какой же вариант наш? — поинтересовался тот.

— А уж это вы с Флоттером решайте самостоятельно.

— Непременно, Бендера, — пообещал незаметно вынырнувший из-за чужих спин Пэрис. — Непременно. Да, кстати, Тэйбор. Пэлдор джой.

— Тебе того же, Пэрис, — пробурчал Тэйбор, зевая во весь рот. — Живи и процветай. Да, кстати, — передразнил он, посмотрел куда-то за фигуры собеседников и повысил голос: — Селес. Пэлдор джой.

Та снова чуть не выронила поднос — на этот раз, видимо, от неожиданности, — внимательнее всмотрелась в лицо Тэйбора и, убедившись, что тот не иронизирует, улыбнулась краешками губ и кивнула:

— Пэлдор джой.

Ниликс отправился обратно на кухню, решив, что сразу после завтрака обязательно прочитает побольше про баджорский фестиваль благодарности.

Том Пэрис с улыбкой наблюдал за тем, как Гарри отбивается от шуток Сески и Б’Эланны по поводу его поездки в голографическую Венецию, и по мере своих скромных — ну хорошо, нескромных, и весьма нескромных — возможностей подливал масла в огонь. Ему всегда нравилось слышать, как вокруг звучит смех. Рассыпается блестящими шариками разноцветного бисера, словно бы ловит и многократно усиливает свет искусственных огней, — и вокруг вне всяких законов физики сразу становится немного теплее.

— Кажется, лед наконец-то тронулся. — Джейнвей почти прошептала эти слова, явно не рассчитывая, что ее услышит кто-то, кроме собеседника. Но Том услышал.

Впрочем, ему казалось, что эту фразу — «лед тронулся» — он бы услышал и с другого конца огромного корабля. Возможно, потому что сам часто думал о том же. И в такие вот моменты, когда члены команды сидели в столовой, о чем-то болтали, и, хотя подробностей разговоров по большей части слышно не было, то тут, то там раздавался смех — лучший, по мнению Тома, скрепляющий материал из изобретенных где бы то ни было во Вселенной, — и казалось, что барьеры и в самом деле давным-давно рухнули или во всяком случае расшатались настолько, что буквально следующий же искрящийся шарик дематериализует их окончательно. И в те мгновения, когда что-то вдруг происходило: все вокруг замирало, на какую-то наносекунду, но так ощутимо, что Том чувствовал это странное поглощающее поле кожей, и барьер, незримый, но прочный, словно алмазный, также на наносекунду вырастал вновь — чтобы тут же снова разлететься вдребезги, оставив на полу стеклянные оглушительно хрустящие под ногами крошки. Том чуть ли не с начала полета пытался нащупать это непонятное «что-то» с таким энтузиазмом, что заработал себе прочную репутацию полублаженного миротворца, но у него пока ничего не получалось.

Когда Чакотай сообщил о подающем сигнал бедствия корабле, старшие офицеры немедленно поспешили на мостик. Стоя в турболифте, Том пытался выкинуть из головы несущественные мысли, но на этот раз у него ничего не получилось — как будто тот вообще-то очевидный факт, что не он один наблюдает за экипажем в ожидании треска сломавшихся, окончательно сдавшихся солнечному теплу льдов, что-то изменил в окружающем мире.

— Докладывайте, коммандер, — приказала Джейнвей.

— Подпространственный сигнал бедствия послан с судна на курсе сто двадцать пять отметка двадцать один. Расстояние двести тысяч километров.

— Корабль меняет курс и летит на перехват, — добавил Тувок.

Как только раздался этот голос, Том почувствовал, что волоски у него на загривке встали дыбом. Это ощущение было ему не совсем незнакомо, да и причина, пожалуй, стоило лишь о ней задуматься, оказалась ясна — просто раньше он почему-то не связывал подобные инциденты с гуляющими по кораблю «аномалиями».

Том сидел спиной к мостику, но ему не нужны были глаза, чтобы увидеть происходящее. При первых словах Тувока Джейнвей повернулась к нему — вполне естественное движение. А Чакотай — замер ледяным изваянием. На наносекунду, не больше — как будто взвешивая что-то на невидимых весах, в точности работы которых все равно не уверен, или, наоборот, выпутываясь из неожиданно возникшей из воздуха стальной паутины. Но, чем бы ни было вызвано, его мимолетное, но острое напряжение ощущалось кожей.

Том обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как исходящие от заледеневшей фигуры будто бы зримые волны разлетелись по мостику — и Тэйбор, встававший из-за инженерной станции, также не более чем на наносекунду, но все-таки замер в нелепой неудобной позе, а собиравшаяся занять его место Б’Эланна едва заметно вздрогнула и как-то недоуменно сдвинула брови, словно вдруг, ни к селу ни к городу, вспоминала что-то неприятное, но это воспоминание промелькнуло так быстро, что даже контуры не различить.

А потом Чакотай повел плечами, вскинул голову и, улыбнувшись краешками губ, повторил жест капитана, покосившись на тактическую станцию. Возникший из ниоткуда алмазный барьер знакомо разлетелся стеклянными брызгами — и все пошло своим чередом, даже крошки не хрустели под ногами, что, впрочем, здесь, на мостике, было неудивительно: не та обстановка. Том бессознательно повел стопой, будто проверяя состояние пола, — и сразу понял, что, как только сойдет со сцены протокол, услышит разлетающийся по комнате иллюзорный, но оглушительный хруст.

Что ж, ларчик открывался просто. Том долго удивлялся, что это простое объяснение до сих пор не пришло ему в голову, и даже на Сикарисе, в окружении приятных и необыкновенно гостеприимных обитателей этого мира, не мог отделаться от своих мыслей. Он, сам того не желая и практически не осознавая, краем глаза подмечал знакомые, ставшие привычными детали, которые теперь налились новыми едва заметными, но насыщенными оттенками. Вот Бендера, флиртующий с тремя местными девицами сразу, на секунду перестал пытаться смотреть двумя глазами на три лица и обернулся на проходящего мимо Чакотая — привычно и мимолетно, словно бросил взгляд в зеркало. Вот Тэйбор и Джор, вроде бы полностью поглощенные друг другом, на мгновение синхронно отвлеклись от своего приятного времяпрепровождения, переведя взгляд на крупную фигуру в красной форме — повседневный жест, в котором оба едва ли отдали себе отчет. И Чел, наконец-то дорвавшийся в лице местных до аудитории, способной выносить его беспрерывную болтовню, даже не замолчал — просто запнулся на миг, скосив глаза на бывшего командира, и заулыбался еще шире, бессознательно скопировав чужую позу.

Маки смотрели на Чакотая. Каждую минуту каждого дня — цеплялись, словно за якорь, за оставшийся неизменным элемент разваливающейся реальности. А Чакотай, что во флотской форме, что без нее, оставался неизменным, все тем же, каким и сам Том узнал его когда-то в Пустошах, — будто безумный шторм, протащивший через полгалактики людей и корабли, разбивший в клочья мечты и планы, перевернувший с ног на голову привычную жизнь, не затронул и не потревожил глубин сознания этого человека. И те, кто уже когда-то пошли за ним, в знакомых выражениях лица, в запавших в память привычных жестах, в ровном голосе инстинктивно искали — и находили — око подхватившего их тайфуна.

События, однако, вскоре приняли такой оборот, что стало не до философских наблюдений. Подпространственный проектор, способный транспортировать на десятки тысяч световых лет, моментально взбаламутил всю команду. Том в истории с незаконно и в нарушение приказа приобретенной матрицей проектора участия не принимал, однако уже через несколько часов после отлета с Сикариса знал все. Впрочем, подобной осведомленностью могли похвастаться многие члены экипажа — секрета из истории никто не делал. Вероятно, потому что это было невозможно.

После разноса у капитана инженерная команда неудачливых заговорщиков почти в полном составе — только Сески не хватало — сидела в столовой и, как положено в таких случаях в доме повешенного, старательно молчала о своей веревке. Говорили они о другом. Спокойно и как-то несуетливо, с длинными, но не неловкими паузами, с время от времени вклинивающимися в беседу проходящими, которые не казались незваными гостями на этом недопразднике. У каждого находившегося в столовой, у каждого входившего или выходившего в бесшумно открывающиеся двери, у каждого члена экипажа «Вояджера» была всем известная цель — вернуться домой. Цель, обычно слишком далекая и нереальная, чтобы постоянно держать в сознании посреди рутины службы, но в тот момент показавшаяся достижимой — и оказавшаяся общей. Быть может, стоило поставить на кривоногую лошадку хотя бы для того, чтобы вспомнить об этом, — путь даже матрицу проектора оказалось и невозможно совместить с технологией Федерации.

Тувок — весь экипаж уже знал, что тот обозначил себя в этой группе заговорщиков «старшим офицером», — появился в столовой позже остальных. Кэри, поймав его взгляд, с минуту изучал непроницаемое лицо, Б’Эланна отчетливо кивнула и чуть улыбнулась, остальные слегка приподнялись, обозначив намерение немедленно перегруппироваться, чтобы освободить за столом место, — и Тувок, заломив бровь, принял компромиссное решение: к компании не присоединился, но и не уселся по своему обыкновению в дальнем углу с паддом, а пристроился четко посередине зала. Бендера, опоздавший сегодня на вечеринку нарушения субординации, немедленно вклинился на отвергнутую площадку, что-то сказал с хитрой усмешкой — явно в расчете на то, что услышат его не только соседи, — и все приглушенно рассмеялись. Тувок, и не подумав сделать вид, что к нему это не относится, ответил — Том расслышал только слова «земные традиции», — и легкий смех раздался снова. Льды таяли, медленно, но неотвратимо — под солнечными лучами, отраженными в бисерных шариках смеха; под бризом скрипа отодвигаемых стульев; под неизбежной весенней оттепелью общих воспоминаний, что с размеренным течением жизни приносит время; под грозами и бурями прожитых вместе ошибок и неудач.

Чакотай нарисовался в столовой с шумом и грохотом — явно наигранным, ибо, несмотря на медвежеподобную фигуру, умел при желании передвигаться абсолютно бесшумно, — обозрел провинившуюся компанию и их сидящего в стороне самопровозглашенного задним числом «лидера», чуть сдвинул брови, оценил выражение лиц и улыбнулся — мол, заварили вы кашу, ребята, но раз сами все понимаете, то ладно, проехали. Перекинулся парой слов с Ниликсом и, похоже, вознамерился нарушить весьма условное, но все-таки уединение Тувока, но тут раздался писк внутренней связи:

— Коммандер, — сообщил дежурный уже заступившей на вахту ночной смены, — мы получаем сигнал бедствия с инопланетного корабля.

«Где-то я это недавно слышал», — подумал Том, припомнив знакомство с сикарианцами. Не любил он такие совпадения, даже когда они и в самом деле оказывались не более чем просто совпадениями.

Чакотай, только что спокойно и даже приветливо направлявшийся к Тувоку, снова знакомо замер ледяным изваянием, рухнув на мгновение глубоко в свои мысли — или, скорее, ощущения, — оценивая рациональность порывов и выпутываясь из паутины воспоминаний. Том не застал первую встречу у станции Опекуна, но ему рассказывали. Не как о чем-то имеющем значение — просто треп о всякой ерунде; кажется, шутили с кем-то из тактиков по поводу успеха Тувока в роли «личного советника капитана». Ведь капитан корабля маки, как и капитан «Вояджера», тоже — в той, другой жизни — имел привычку советоваться с Тувоком.

Маки смотрели на Чакотая. Ледяное изваяние — сверкающий баджорский обелиск, обозначающий координаты места во Вселенной, — высилось на месте водораздела между тем, что было, и тем, что не есть — нет, пока еще не есть, — но будет. Когда окончательно истают тянущиеся в прошлое нити, протянутые через личные только заживающие раны, а потому слишком прочные, чтобы испарить их без остатка простым усилием воли.

Чакотай кивнул Тувоку, безмолвно предлагая подняться вместе с ним на мостик — видимо, тоже не любил совпадений. Пауза, как обычно, заняла не более чем наносекунду — которая, кажется, стала с прошлого раза чуть-чуть короче. И — наверное, когда-нибудь, однажды — прошлое, и все, что в нем было, все, что обрело новое, требующее переосмысления значение, отодвинется настолько, что баджорский обелиск тоже рассыплется блестящим перестуком шариков по коридорам «Вояджера».

И вот тогда лед и в самом деле тронется.

Максиму «враг моего врага — мой друг» Тувок всегда находил более чем сомнительной. Если противоречия столь серьезны, что не позволяют объединиться ради достижения любой другой общей цели, то чем так принципиально отличается эта конкретная? Но за время службы в Звездном флоте он уже успел убедиться в том, что подобный подход — очень вулканское восприятие действительности. И что для «эмоциональных видов» это правило и в самом деле работает в девяносто девяти процентах случаев. Джонатан Арчер, говоря о первой миссии первого из «Энтерпрайзов», упоминал, что как только «на нас начали нападать плохие ребята, сразу стало не до ерунды». Курс истории Звездного флота в Академии содержал запись десятка речей легендарного капитана, которые кадеты учили чуть ли не наизусть — бессмысленная, по мнению Тувока, трата времени. Но нельзя не признать, что многие наблюдения Арчера были на удивление — почти по-вулкански — точными.

Вот и теперь, в дельта-квадранте, перспектива предательства на борту «Вояджера» сделала то, что оказалось не под силу самой миссии по возвращению домой: быстро и жестко перестроила приоритеты в логически верную линию. Как сказала капитан Джейнвей: «Зачем кому-то на борту предавать нас? Мы все здесь на одной стороне». Тувок видел как минимум одну логичную причину для предательства — несогласие с политикой Федерации и, как следствие, с теми методами, которые выбирала капитан Джейнвей для обеспечения возвращения в альфа-квадрант, — и с десяток причин нелогичных, то есть эмоциональных, идентифицировать которые даже не пытался — просто знал, что они есть всегда. Но, вопреки обыкновению, оставил эти соображения при себе. Логичная причина слишком явно выводила вверх листа подозреваемых бывших маки — ведь те уже давно заявили действием о своем неприятии политики Федерации. Однако сам себе Тувок сказал, что промолчал, разумеется, по иной причине — просто он не верил в психологическую школу следствия и предпочитал опираться на улики и доказательства, благо их еще можно было добыть на поврежденном кейзонском корабле. Однако в первые же минуты посоветовал Чакотаю быть осторожнее с тем маки, которого обнаружили недалеко от лагеря кейзонов на планете, то есть с Сеской. Что-то — хотя у вулканцев и не бывает предчувствий — подсказывало: в этой ситуации бывший командир маки логическую причину разглядит не раньше, чем ту сунут непосредственно ему под нос. Потому что сам, как бы сильно ни был с чем-то не согласен, никогда не сделал бы ничего подобного. Кажется, земляне называют это «проекцией»? Тувок думал об этом во время проверки систем связи и неожиданно вспомнил, что уже давно не возвращался к тактическому учебному сценарию на случай мятежа маки. Искоса взглянул на копающегося в системных отчетах Чакотая и вдруг решил: и не нужно. Никто, кроме Чакотая, не сможет подбить полкоманды на мятеж — что было очевидно практически с самого начала, — а тот может нарушить приказ, но не станет бить в спину — какими бы ни были причины. Конечно, это соображение было из разряда «психологических», доверять которым на сто процентов нельзя ни при каких условиях, и все же… Чакотай ведь и к маки присоединился только после того, как официально ушел из Звездного флота. Хотя логически было выгоднее хотя бы на какое-то время сохранить должность, а вместе с ней и доступ к тактической информации.

— Что-то нашли, лейтенант? — поинтересовался Чакотай.

Тувок отметил спокойный тон голоса. Обычно Чакотай хватался за протокол как за стабилизатор, но сейчас ему, кажется, действительно стало все равно, какие формулировки использовать и с кем разговаривать: с хорошо знающим его коллегой, с которым когда-то в перерывах между вылетами с базы в Пустошах обсуждали всякую ерунду, и теперь просто глупо делать вид, что этого не было, — или с главой тактической службы «Вояджера».

— Нет.

— Лаконично, — усмехнулся Чакотай. — Что ж, уверенность в том, что кто-то на «Вояджере» действительно связывался с кейзонами, и в самом деле сложно счесть достойным уловом.

— Это мы выяснили еще час назад, — удивленно приподнял бровь Тувок. — Я полагал, коммандер, что вас интересует наличие новой информации.

Тот рассмеялся:

— Это ирония, Тувок. Не обращай внимания, — он поднял глаза от консоли и посмотрел на собеседника с каким-то странным выражением лица.

Тувоку не составило труда догадаться, о чем тот думает: это было первое ироничное замечание, которое с начала полета Чакотай позволил себе в его присутствии.

Когда Сеска самовольно отправилась на поврежденный кейзонский корабль, чтобы доставить на «Вояджер» предположительно федеральное оборудование, послужившее причиной несчастного случая (мой план позволит сделать это быстрее — так она объяснила свое решение), Тувок все-таки счел возможным и разумным указать на то обстоятельство, что истинной целью ее действий может быть попытка уничтожить улики.

— Она пытается доказать нам, что не имеет к этому отношения! Неужели вы не видите?! — немедленно возразил Чакотай.

Тувок возражению не удивился — тем более что такая вероятность действительно была, — но отметил эмоциональную форму высказывания: в конце концов, опровергнуть его версию можно было и другими словами. Однако вскоре события приняли абсолютно неожиданный оборот.

— То есть вы пытаетесь убедить меня, что Сеска — кардассианский агент, проникший в ряды маки? — переспросил Чакотай, когда капитан поделилась с ним сообщением Доктора. — Бред. Это невозможно.

— Звездный флот задокументировал несколько случаев, когда кардассианские агенты проводили косметические изменения, чтобы проникнуть в ряды врага, — напомнил Тувок. — Доктор уверен, что другого объяснения для аномалий клеток ее крови нет.

— Я бы хотел услышать ее объяснение, прежде чем делать выводы, — жестко отрезал Чакотай.

Данному — на этот раз уже не слишком логичному — возражению Тувок тоже не удивился. Типичная эмоциональная реакция.

— Я предлагаю подождать с этим, пока мы не заберем с кейзонского корабля оборудование, — неожиданно мягко ответила Джейнвей.

В первый момент Тувок ничего не понял, и только потом сообразил: в самом деле, кардассианка Сеска или нет, для текущей ситуации на «Вояджере» это мало что меняло и ничего не доказывало. Это все в прошлом, история, семейный анекдот — по выражению землян. Так почему же он сам мысленно придал вопросу видовой принадлежности Сески такое большое значение? Можно было бы сказать: потому что она солгала экипажу «Вояджера», но этот резон даже землянину не показался бы убедительным. В конце концов, Тувок вернулся к своему капитану, а Сеска — если она и вправду кардассианский агент — по-прежнему со всех сторон была окружена противниками. То, что она не захотела в той ситуации терять доверие маки, казалось разумным даже вулканцу.

На выходе из офиса, пропустив капитана вперед, Чакотай повернулся к Тувоку и скороговоркой выпалил:

— Ты работал на нее, Сеска работала на них, хоть кто-то на борту того корабля работал на меня?

Вопрос ответа не требовал, но Тувок всерьез задумался. Не над ответом, разумеется, а над прихотью земного сознания, в одну минуту игнорирующего всякую логику в угоду своим желаниям, а в другую — отвергающего вероятность ошибки и возводящего в ранг доказанного факта то, с чем очевидно все еще не готово смириться. Или это очередная «ирония»?

После исследования оборудования — кто-то передал кейзонам пищевой репликатор, причем явно именно с «Вояджера», а не с другого звезднофлотского корабля, — появились новые зацепки, и Чакотай с Тувоком снова засели за системные проверки.

— Коммандер, вы уже говорили с энсином Сеской?

— Нет, — отрезал тот. А минуту спустя зачем-то добавил: — Но собираюсь.

— Доктор составил список возможных объяснений для аномалий клеток крови, которые мог бы предложить кардассианский агент, — Тувок вытащил из кармана падд и положил на стол.

— Твоя… гм, уверенность, конечно, впечатляет, но у меня уже выработался к ней иммунитет, — фыркнул Чакотай.

Тувок прищурился. Во-первых, он отчетливо услышал опущенное дополнение «само» в слове «уверенность» — и не сомневался, что именно такого эффекта собеседник и добивался, — а во-вторых и в-главных, не мог не отметить непринужденность, с которой Чакотай косвенно упомянул факт их очень давнего и довольно близкого знакомства. Как будто все его противоречивые эмоции, которые Тувок не мог идентифицировать, но наличия которых только слепой бы не заметил, сейчас сосредоточились на другом человеке, и мозг оказался настолько занят попыткой встроить новый смальт в мозаику картины мира, что на прочие «семейные анекдоты» уже просто не осталось ресурсов.

— Напротив, коммандер. Я не исключаю никакую возможность. Доктор — по сути, компьютерная база данных, и то, что способно обмануть человека, не способно обмануть его. С другой стороны, даже база данных может быть неполной. Энсин Сеска может привести объяснение, которого в нашей базе данных нет.

— Спасибо. — Чакотай взял падд и положил его рядом с собой. — Но все по порядку. Сначала разберемся с текущими странностями, а загадки прошлого могут и подождать. Даже если Сеска — кардассианский агент, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд, — это не означает, что именно она предала «Вояджер».

— Она солгала нам, — зачем-то напомнил Тувок, хотя несколько часов назад пришел к точно такому же выводу. — Что подозрительно.

— У тебя не было такой возможности, — парировал Чакотай. — Что очевидно. Окажись мы на кардассианском корабле… Впрочем, мое воображение не в состоянии представить в подробностях такое развитие событий.

— Я понял твою мысль. И не стану оспаривать твое предположение.

— Потому что я прав.

— Потому что это бессмысленно.

— Что ж, — улыбнулся Чакотай, — в любом случае приятно осознать, что могло быть и хуже, верно?

— Коммандер, — Тувок все-таки решил высказать вслух то, о чем не упомянул даже капитану Джейнвей, — окажись тогда у станции Опекуна кардассианский корабль, мы либо погибли бы, либо, если бы нам все-таки удалось с ними договориться, уже вернулись бы в альфа-квадрант. Кардассианцы не уничтожили бы станцию. А если бы все-таки были вынуждены остаться в дельта-квадранте, строили бы отношения с кейзонами совсем иначе.

Чакотай намек не понял:

— Не слишком логично тратить время на рассуждения о том, что могло бы быть.

— Не слишком, — подтвердил Тувок. — Однако…

— Лейтенант, — вдруг перебил его Чакотай и кивнул на свою консоль, — вы видите то же, что и я?

Тувок всмотрелся в список файлов.

— Да. Я запущу проверку.

— Бесполезно, — отмахнулся Чакотай. — Мы уже убедились, что наш противник умеет прятать следы. Впрочем, запусти для порядка, а пока я предлагаю пойти другим путем.

Тувок усмехнулся. Он сразу понял, куда тот клонит, и хотя операцию предстояло построить на «психологической школе», не мог не признать, что это мог оказаться весьма эффективный способ поиска доказательств.

— Ты предпочтешь поговорить с Кэри? — Только задав вопрос, он понял, что механически опустил обсуждение деталей плана, уверенный в том, что ход их мыслей в этот момент идентичен. Самое занятное, что это предположение вполне соответствовало действительности.

Чакотай на мгновение задумался, но потом сжал руку в кулак и тряхнул головой — словно прыгая с обрыва:

— Нет. С Сеской. Как только ознакомлюсь с отчетом Доктора.

— Я проинформирую лейтенанта Торрес. Нам понадобится ее помощь.

— А я одолжу у Бакстера карты, — сказал Чакотай. И снова ответил на вопросительный взгляд: — Придется какое-то время просидеть в засаде. Ты играешь в джин?

Тувок молча кивнул и с трудом сдержал ухмылку, вызванную странной, почти парадоксальной мыслью: в Пустошах всякое бывало, но вот сидеть вместе в засаде им пока не доводилось.

Правила джина он помнил, хотя играл в него лишь однажды: командующий офицер как-то раз решил приобщить Тувока к социальной жизни экипажа, а игнорировать подобные «предложения», сделанные в приказной форме, тот не любил. Чакотай наверняка сказал бы, что из вредности, но это чушь, разумеется: вулканцам подобные побудительные мотивы незнакомы. На каждом корабле Федерации непременно играли то в покер, то в джин, то в бридж, и теперь Тувок не мог не увидеть в этом поветрии определенный резон: когда надо «убить время» в ожидании какого-то события — земляне же не могут просто ждать, — кал’то или другая нормальная игра не подойдет, потому что требует полного внимания, а карты всяко предпочтительнее светской беседы.

Предатель попался в заготовленную ловушку довольно быстро, но действия, которые он предпринимал, были не совсем ожидаемы. Кто-то — следящий протокол Чакотай подключать запретил, опасаясь спугнуть дичь, — пытался не уничтожить улики, а подложить их, видимо, в надежде подставить кого-то другого.

— Кто-нибудь знает, чей это код безопасности? — спросила Торрес.

— Я, — задумчиво ответил Чакотай: его мысли явно были где-то далеко. — Это код Сески.

— Значит, это Кэри. — Торрес говорила довольно ровно, что было странно, учитывая ее дружбу с Сеской. Видимо, просто думала вслух. — Кэри пытается подставить Сеску.

— Тувок, следящий протокол! — рявкнул Чакотай.

Тот ничего не понял, но подчинился. Впрочем, нет, это не совсем верное слово: Тувок и не вспомнил о том, что получил приказ от вышестоящего офицера. Просто среагировал на уверенный голос человека, про которого знал, что тот доверяет своей интуиции, и хотя такое доверие казалось сомнительным с точки зрения логики, Тувок уже имел возможность убедиться — да, снова напомнили о себе Пустоши, — что оно довольно часто оказывается оправданным.

— Придется повозиться: снова довольно хитрые блокировки.

— Чакотай? — спустя несколько минут невнятно спросила Торрес.

— Ввести свой собственный код. Сеска знает, что никто не поверит в подобную беспечность, — безжизненным голосом пояснил тот.

И одновременно с его словами Тувок добрался до конечной точки — консоли в медицинском отсеке, где сейчас находилась Сеска. И тогда же вспомнил, почему всегда с интересом прислушивался к суждениям и наблюдениям Чакотая.

— Почти что операция в стиле маки, верно? — все тем же тоном заметил Чакотай. Он догадался — еще до того, как Тувок нашел ответ, — но по-прежнему не хотел верить.

Этот человек всегда каким-то непостижимым образом умудрялся следовать логике даже тогда, когда она шла в разрез с тем, что говорили ему громко звучащие — не подавленные — эмоциональные порывы.

После бегства Сески Чакотай подошел к Тувоку в столовой и очень официально спросил:

— Могу я попросить вас быть честным со мной, лейтенант?

— Я вулканец, и всегда честен, — не удержался Тувок. Он прекрасно понимал, что последует за этими словами. Как только неизбежный обмен колкостями закончился, Чакотай вернулся к теме разговора:

— Я хочу спросить вас, человека, который тоже пускал пыль мне в глаза. Я что, был таким наивным? Не обращал внимания на детали? Какого черта все вы, шпионы, собрались вокруг меня?

Тувок на мгновение задумался:

— Вы — землянин, а значит, следуете эмоциям и инстинктам. И они часто, — он позволил себе небольшое преувеличение, чисто в профилактических целях, — вас подводят. Но наивным? Нет, коммандер. Я всегда считал вашу бдительность удовлетворительной.

— Вы замечали в Сеске что-то подозрительное?

— Нет, — признал Тувок. Раз уж вопрос задан — на него надо ответить честно. — Она весьма умело пускала пыль и мне в глаза.

— Что ж, — Чакотай кивнул, — мне уже легче. Спасибо.

— Любопытно. — Тувок не столько спрашивал, сколько думал вслух. — Почему моя неудача, прибавленная к вашей, улучшает ваше самочувствие?

Чакотай замер. На какой-то короткий миг вся его фигура выражала знакомое по первым дням в дельта-квадранте почти осязаемое напряжение — как будто его снова раздирают на части противоречивые эмоции. Эмоции, что логика и целесообразность велят отбросить, похоронить в прошлом, которое больше не должно иметь значения. Но потом широкие плечи расправились, словно с них свалилась хотя бы часть огромного груза, Чакотай полуобернулся, улыбнулся и пояснил:

— На миру и смерть красна, Тувок.

Ему уже случалось объяснять Тувоку тонкости взаимоотношений и мышления тех рас, которые лишены возможности безэмоционально относиться к происходящему. Тогда, в прошлом — которое все-таки имело значение. Или?..

Тувок посмотрел Чакотаю в глаза и опять непостижимым образом понял, что они снова думают об одном и том же: такое уже случалось — в прошлом, восприятие которого медленно, постепенно, но все же подстраивается под новый угол зрения.

Часть баз маки располагалось в очень красивой местности.

Конечно, какие-то пришлось поставить в стратегических районах, иногда даже на астероидах, где была только примитивная атмосфера, а порой и того не случалось, и зона обитания членов ячейки начинала напоминать стандартную космическую базу из тех, к которым так привыкли бывшие офицеры Звездного флота. Но в Пустошах, на планетах М-класса, необитаемых, незаселенных — мало нашлось бы желающих основать колонию в центре сосредоточения плазменных штормов, — богатых разнообразной растительностью, окружающая первозданная опасная красота нет-нет, да и сбивала дыхание. Хоть сейчас проводи ритуальные охоты или заново проходи весь курс по выживанию в земных тропических джунглях, который Чакотаю запомнился особенно хорошо, ведь в тех залитых дождями лесах каждый звук казался знакомым и напоминал о чем-то полузабытом. И там, в Пустошах, Чакотай порой задумывался, кто же выбрал именно эти места для баз — уж не отец ли? Но решимости задать этот вопрос кому-нибудь из ветеранов сопротивления у него так и не хватило.

Лес, воссозданный голороманом о Беовульфе, почему-то живо напомнил Чакотаю ту последнюю из длинной череды планет, на которой ему случилось жить и работать и которую — он только теперь с запозданием это осознал — он начал считать подобием дома. Уже и не вспомнить, что стало тому причиной. Знакомые пейзажи ли, краски предрассветных ветров и голос далеких гор? Как там всегда говорил Антвара о колонии коренных американцев на Дорване 5? Когда мы прибыли в это место, нас приветствовали реки, и земля откликалась пружинистым шепотом на каждое прикосновение. Чакотай никогда до конца не понимал эти поэтические сравнения, и почему-то осознал — нет, прочувствовал — их только там, на базе маки, всматриваясь бессонными ночами в звездное небо и прислушиваясь к перешептыванию лесной листвы. Или дело было в разговорах с другими членами сопротивления, таких знакомых, будто он вернулся в родную колонию и снова оказался в окружении людей, среди которых вырос? Снова споры, чуть-чуть иные, и все же прежние — о пути, о выборе, о корнях, что тянут к земле, и они же уводят в небо; споры, в которых постоянно звучат слова «Звездный флот»; споры, после которых вопреки всякой логике еще острее чувствуешь: что бы ни было, ты среди своих, среди тех, с кем у тебя навечно одна дорога — какие бы широкие развилки ни рисовали обстоятельства и решения.

— Коммандер, что вы знаете о сюжете этого голоромана? — неожиданно поинтересовался Тувок тихим шепотом.

Шедшая чуть впереди Фрея — голографический персонаж — не обернулась на голос, но было не ясно, то ли она просто не расслышала слов, то ли проигнорировала их из-за протоколов голодека, проводивших мимо матрицы персонажей все, что не укладывалось в логику сюжета программы.

— Ничего, — так же тихо ответил Чакотай, выныривая из воспоминаний. — Но раз роман основан на «Беовульфе», нас, вероятнее всего, ведут в Хеорот — резиденцию конунга данов Хродгара.

— Союзники протагониста, — кивнул Тувок.

— Не совсем. В эпосе Беовульф прибывает в Хеорот движимый, с одной стороны, жаждой воинской славы и подвигов, что типично для языческих поэм, а с другой — долгом благодарности конунгу Хродгару, когда-то оказавшему гостеприимство и помощь его отцу, Эггтеову. — В этот момент Чакотая что-то кольнуло в солнечное сплетение, но ощущение было настолько мимолетным, что он не успел его осознать даже приблизительно.

— Звучит очень по-клингонски, — задумчиво, словно в пространство, протянул Тувок.

— Тебя натолкнула на эту мысль уверенность Фреи в том, что мы, «родичи Беовульфа», явились, чтобы отомстить за его смерть? — не столько спросил, сколько уточнил Чакотай. — Впрочем, ты прав. Добродетели, прославляемые в языческих земных культурах, почти идентичны тем, которыми руководствуются клингоны.

Они переглянулись. Чакотай мог бы поклясться, что Тувок, как и он сам, вспомнил о генетической программе, открытой земным археологом — профессором Гейланом — так недавно, что информация о ней еще не успела широко разойтись по мирам альфа-квадранта.

— То есть, нам предстоит встреча с земной версией клингонов. — Замечание прозвучало почти иронично.

Чакотай улыбнулся. Сравнение сходств и различий культур альфа-квадранта всегда было одной из тем их разговоров и в Пустошах, и в те минуты миссий маки, когда рабочих вопросов для обсуждений уже не оставалось. Для маки, людей, отказавшихся от многих ценностей Федерации, — а кое-кто из них отказался и от самого гражданства — вполне естественно выходили на первый план ценности национальные. Забавно было понять, что этот демонстрируемый в те дни интерес был для Тувока искренним. Как он сказал неделю назад в столовой? «Я был честен в рамках параметров своей миссии». Не то чтобы Чакотай в этом сомневался… И все же, получалось, что — все-таки сомневался. Подсознательно, неосознанно ожидал найти несоответствия, то ли не желая признавать тот факт, что, несмотря на открывшиеся обстоятельства, этот человек остался все тем же, кого он узнал когда-то, — то ли будучи просто не в силах это сделать.

— Я в этом не уверен, — ответил он на замечание. — Во-первых, это голороман, а не сам эпос, то есть современная переработка классического текста, наверняка с дополнениями и переосмыслениями, а во-вторых, даже в самой поэме многие исследователи видели элементы влияния христианства, для которого характерна иная картина мира.

Тувок собирался что-то сказать, но в этот момент за деревьями показался Хеорот, и в центре внимания снова оказалась суть задания.

Рассказ голографических персонажей о том, что случилось с Гарри, дал мало новой информации, но помог сформировать план дальнейших действий. Передав показания трикодеров на мостик, Тувок и Чакотай занялись системами оптического контроля голодека, а потом снова переключились на сканирование окружающего пространства. Приближалась битва с Гренделем — эпизод программы, во время которого исчез Гарри, — и следовало быть предельно внимательными, чтобы не упустить какую-нибудь мелочь.

— Древние земные культуры были просто очарованы монстрами, — сдекларировал Тувок.

Чакотай улыбнулся: тот и раньше просто не выносил, когда последнее слово в дискуссии оставалось не за ним. Сам он, впрочем, тоже не удержался от соблазна развить интересную тему, — и это тоже было знакомо.

— В каждой культуре есть свои демоны. Они воплощают самые темные эмоции людей. Придание им физической формы в героическом эпосе — это способ исследовать эти эмоции. Народ вок’ша на Ракелле Прайм верит, что ненависть — это зверь, который живет в желудке. Их величайший мифический герой — человек, который ел камни двадцать три дня, чтобы убить зверя, и стал святым.

Тувок, казалось, был полностью поглощен трикодером, но кончики его ушей едва заметно и очень забавно подрагивали, как всегда, когда тот напряженно к чему-то прислушивался. Чакотай решил, что в данном случае напряжение, должно быть, связано с попыткой сконцентрировать достаточно внимания на двух задачах одновременно.

— Подобные истории необходимы расам, которые придают чрезмерно большое значение эмоциональному поведению, — с видом прослушавшего скучную лекцию кадета заключил Тувок, пряча трикодер в карман. — Я должен заметить, что в вулканской литературе нет никаких демонов.

Чакотай снова не смог сдержать улыбку — теперь стало ясно, что так задело вулканца, — а ехидное замечание чуть ли ни впервые с начала полета «Вояджера» сдерживать вполне сознательно не пожелал:

— Что ж, это объясняет ее популярность.

Тувок на секунду замер, обдумывая то ли само утверждение, то ли достойный ответ на него, но в этот момент послышался грохот. Двери задрожали и распахнулись, и помещение залил невообразимо яркий, но почему-то не слепящий свет.

Впоследствии Чакотай не мог вспомнить ничего из того, что происходило между этим моментом и возвращением на «Вояджер». Он даже не мог сказать, происходило ли что-то вообще, хотя Гарри, похоже, сохранил какие-то воспоминания о месте, в которое их всех забирали фотонные пришельцы, но такие обрывочные, что не мог облечь их в слова.

Вечером Том Пэрис чуть ли не волоком потащил всю команду мостика в бар Сандрин — чтобы, как он выразился, провести экзорцизм и изгнать неприятные воспоминания об инциденте. Застрявшие в медотсеке Гарри и капитан Джейнвей опаздывали, но собирались явиться, Ниликс сделал вид, что к нему приглашение не относится — он, похоже, считал Сандрин реальной конкуренткой и воинственно натягивал поглубже поварской колпак, — а вот Тувок, несмотря на отсутствие того, что называл «прямым приказом», даже не попытался уклониться от сборища. Он с обычным своим видом озабоченного сразу всеми проблемами вселенной человека прогуливался вокруг бильярдного стола и наблюдал за партией, которую разыгрывали запрограммированные Пэрисом знаменитые игроки двадцатого века.

— Интересная у вас с Тувоком вышла миссия, коммандер, — заявил Пэрис. — Жаль, что первого контакта не получилось.

— Это спорный вопрос, — улыбнулся Чакотай, позабавленный таким определением прошедших событий. — А интереснее всех, я полагаю, было Доктору.

— И вы ошибаетесь, лейтенант. — Не отрывающий взгляда от стола Тувок, видимо, решил озвучить соображения, которые Чакотай предпочел оставить при себе, сочтя время неуместным. — «Вояджер» ненамеренно спровоцировал инопланетную расу, но в конце концов конфликт был улажен, пусть и при помощи невербальной коммуникации. И было установлено то, что можно счесть мирными отношениями. Тренированный офицер Звездного флота мог бы опознать эту цепочку сам.

— Тувок… — Чакотай покачал головой. Тот приподнял правую бровь, однако сделал буквально полшага назад — хорошо, мол, не будем сейчас об этом.

Пэрис, несмотря на отповедь, выглядел чем-то странно довольным. Он помолчал с минуту, а потом махнул рукой на игроков и сообщил на весь зал:

— Я ставлю на Москони.

Тот поднял голову от стола, приложил руку к шляпе, а потом сильным ударом отправил в лузы сразу два полосатых шара.

— Я сделаю вид, что ничего не слышал, лейтенант, — усмехнулся Чакотай. — Азартные игры на борту корабля запрещены протоколом.

— Ай, брось, Чакотай, это же голодек! И потом, а как же турниры по покеру и джину?

— Собираешься заняться организацией досуга экипажа?

— Нет, предоставлю это Ниликсу. Интересно, у талаксианцев есть карты?

— База данных мистера Ниликса есть в общем доступе корабля, мистер Пэрис, — проинформировал Тувок.

Чакотай беззвучно фыркнул, но, видимо, все-таки какие-то мышцы на его лице заменили собой голос, потому что Пэрис пробормотал себе под нос:

— Нет, вы друг друга стоите, — а потом, спохватившись и сделав вид, что ничего такого не говорил даже шепотом, почти без паузы заявил: — Однако, Тувок, я не думал, что у вулканцев слабость к биллиарду.

Тот собирался что-то ответить, но в этот момент двери бара открылись, и появился Гарри.

— О, наши тридцать три несчастья пожаловали! — немедленно переключился Пэрис. — Гарри, — он спрыгнул со стула и направился к вошедшему, — ты так часто исчезаешь с этого корабля в неизвестном направлении. Еще немного, и я решу, что наше общество тебя угнетает.

Тувок снова приподнял правую бровь и скосил глаза на Чакотая, словно задавая безмолвный вопрос. Этот жест Чакотай помнил. Чего он не помнил, так это того, случалось ли уже подобное на «Вояджере», или это обращение к прошлым привычкам было первым за последние месяцы.

— Каждый из нас, представителей народов, придающих чрезмерно большое значение эмоциональному поведению, по-своему борется с демонами, Тувок, — пояснил он. — Том всем способам экзорцизма предпочитает юмор.

— Что ж, будем надеяться, что никому из вас не придется есть камни, — с ноткой иронии, но весьма серьезно сообщил Тувок.

— Думаю, этого можно не опасаться, — в тон ему ответил Чакотай. — Сыграем? — он кивнул на только что освободившийся биллиардный стол — никто из присутствующих так и не заметил, кто же именно выиграл закончившуюся партию, — протянул руку и взял со стены деревянный кий. И с удивлением почувствовал, что отполированное, перерожденное, но все равно по-прежнему хранящее воспоминания о своих корнях и солнечном свете дерево будто бы потеплело под его ладонью.

Джор любила сочетание желтого и черного.

На Талаксе понятие «траура» было совсем иным, нежели у землян, и особого «похоронного» цвета не существовало, но Ниликс и без того находил черный цвет чрезмерно мрачным. Желтый же, напротив, любил, во всем многообразии его оттенков — от талаксианского «тропически-ржавого», почти оранжевого, до бледно-лимонного. Бесконечных же шуток на тему «цветовой ориентации» Джор, извергающихся в последние дни фонтаном, но исключительно в ее отсутствие, не понимал вовсе. Иногда в переносном — когда речь заходила об «инсектофилии» (Чем им так не угодили пчелы? Полезные животные, если знать, как с ними обращаться. Или земные пчелы обладают каким-то особенно зловредным нравом?), а иногда и в прямом смысле. Последнее обычно случалось, когда Тэйбор в очередной раз демонстрировал свою начитанность в области сказок всех миров альфа-квадранта.

Поначалу Ниликс даже не задумался над тем, почему эта странная тема вообще начала всплывать в разговорах некоторых членов экипажа. Если уж на то пошло, тема вовсе не казалась ему «странной»: в конце концов, сам он еще по прибытии на «Вояджер» обставил свою каюту множеством милых и ярких безделушек из тех, что самому мрачному помещению могут придать немного уюта, благо в его багаже таковых было достаточно. Звездолеты Федерации, конечно, всем хороши, но уж больно… серые. Однако корабль Ниликса стоял в доках вместе со всем своим грузом — в том числе ненужным хламом, разобрать который все никак не доходили руки, — тогда как корабль маки погиб у станции Опекуна, а с запасами энергии, и, соответственно, с ресурсами репликатора на «Вояджере» все еще были некоторые проблемы. Так что поначалу Ниликс ничуть не удивился тому, что про себя окрестил «дизайнерским бумом», и только несколько дней спустя понял, что происходит нечто куда более интересное.

— Отлично, — фыркнул Бендера как-то утром, в то тихое время, когда дневная смена уже позавтракала и приступила к несению службы, а сдавшая вахту ночная пока еще сидела в столовой, сонно ковыряя вилками в тарелках, — я уже чувствую себя долбанным Винни-Пухом.

— Вы, земляне, ничего не понимаете в тонком искусстве декорирования, — обиделся Чел. — Дай вам волю, и вы из всех цветов спектра оставили бы только черный, серый и коричневый. Вот у нас на Боларусе…

— Чел, уймись, — отмахнулся Тэйбор. — Мы готовим вечеринку-сюрприз, а не занимаемся перепланировкой «Вояджера» по фэншую.

Бендера покосился на навострившего уши Ниликса и пробурчал:

— Браво, Тэйбор. Ты еще по громкой связи об этом объяви, а то вдруг кто-то не в курсе. Джор, например.

— Это Аяла вам навязал такую строгую конспирацию? Так он просто по тактическим заданиям соскучился.

— Это здравый смысл нам навязал такую строгую конспирацию, — отпарировал Бендера.

— Потому что в прошлом году, — добавил Чел в своей обычной манере «триста слов за наносекунду», — ты растрепал Джор о наших приготовлениях через сутки после того, как тебя в них посвятили. Лично я с самого начала говорил, что тебя не стоит впутывать, но Бендера возразил, что иначе ты сам можешь запланировать для вас что-то романтическое, а Джарвин считает…

— Чел! — рявкнули на него оба собеседника одновременно.

— Чаю, джентльмены? — невинным тоном поинтересовался Ниликс, подходя ближе. — Особый сбор с Барсай 8. Система Барсай, если помните, является спорной, но торговцы со всего дельта-квадранта рискуют, входя в зону военных действий, не в последнюю очередь ради вот этого, — он повыше приподнял металлический чайник, и в полированных боках на мгновение отразился приглушенный свет ламп, — напитка. Отличное расслабляющее и… гм, успокаивающее средство.

— Тогда его надо подавать на мирных переговорах, — фыркнул Тэйбор и подвинул свою кружку ближе к краю стола. — Спасибо, Ниликс.

— Подслушиваешь, Ниликс? — весело спросил Бендера.

— Не то чтобы, — улыбнулся тот. — Но кое-что все же невольно услышал. Может быть, я могу помочь?

Троица переглянулась, и Тэйбор приглашающе отодвинул соседний стул. Чел, правда, красноречиво возвел глаза к потолку, но Ниликс сделал вид, что этого не заметил.

О традиции устраивать вечернику-сюрприз на чей-нибудь день рождения он уже читал в федеральной базе данных и даже собирался воспользоваться идеей, чтобы в будущем году поздравить Кес. А вот просмотреть личные дела на предмет дат тех самых дней рождений пока не удосужился. Ах, какой все-таки непросительный промах для офицера по морали! Ниликс расстроенно почесывал бакенбарды и слушал о плане набега на вторую голокомнату в свободное от дежурства время в день икс.

— И в чем же ваша проблема? Помимо того, что вы не можете выбрать декорации для вашего праздника.

— В репликаторе, — пояснил Бендера так, будто одно это слово все объясняло. Поймав недоуменный взгляд, но добавил: — Голографическая еда. Не то чтобы она была невкусной, но ведь она не содержит питательных веществ. Нужно хоть что-нибудь настоящее, а ресурсы репликатора ограничены. А ведь еще подарки реплицировать надо.

— Ни слова больше! — с энтузиазмом воскликнул Ниликс. — Конечно, времени осталось мало, и к иллидарианцам десант отправится только через пять дней, а вернется и того позже, а ведь те делают такой потрясающий пряный шоколад, — он мечтательно прищурился, вспоминая этот потрясающий насыщенный вкус. Кто раз попробовал — не забудет! — Но ведь у нас еще осталась леола. И если проявить немного фантазии… Не волнуйтесь, друзья мои. Вопрос снабжения вашего праздника я возьму на себя.

Тэйбор и Бендера содрогнулись.

В этот момент общее внимание привлек звук открывающейся двери. Дженни Дэлэни застыла на пороге с таким видом, будто обнаружила в столовой не мирно беседующую компанию сослуживцев, а пару-тройку кейзонов, не меньше.

— Засиделись вы, однако, господа, — фыркнула она, почему-то пряча руки за спину. — Что, бессонница?

— Не могу заснуть в светлое время суток — солнце в глаза лезет, — с серьезным видом изрек Бендера.

Ниликс сообразил, что, во-первых, они и в самом деле засиделись, во-вторых, пора бы уже приниматься за подготовку обеда, а в-третьих, Дженни вчера просила дать ей кое-какие натуральные травы из числа приправ — видимо, за ними и зашла. Знать бы еще, зачем ей эти травы, а то как бы все не закончилось очередным скандалом с Джор по поводу взрывоопасных экспериментов в их каюте. Но тут ему пришла в голову одна догадка.

— О! — Ниликс даже по лбу себя хлопнул — до того все теперь казалось очевидным. — Что ж, господа, мне, пожалуй, стоит уступить место даме и заняться обедом.

Чел, Бендера и Тэйбор воззрились на него с неподдельным изумлением.

— Что ты?..

Но тут Бендера вдруг расхохотался в голос:

— Пожалуй, в самом деле стоит, — сказал он, отсмеявшись, и мотнул головой в сторону Дженни, привлекая внимание приятелей к торчащей у нее из-за спины куску желто-черной ленты.

Когда Ниликс вернулся из кладовой с обещанными травами, Дженни уже сидела за столом и что-то оживленно втолковывала слегка обалдевшему Тэйбору.

— … По этой книге нет голороманов, так что заданных параметров гостиной тоже нет, но Пэрис справится с программированием, просто потребуется дополнительное время.

— Интересно, как, если по ней нет голоромана? — сыронизировал Чел. — Ведь значение слова «книга» Флоттеру неизвестно.

Ниликс подошел ближе и протянул Дженни темный пакет. Та, кивнув, немедленно его открыла и принялась изучать содержимое.

— Я забронировал вторую голокомнату на свое имя на два часа начиная с 20.00 в пятницу, — сообщил Тэйбор.

— Дежурство Джор заканчивается в 19.00, — не отрываясь от своего исследования, заметила Дженни.

— Знаю, но час с семи до восьми уже был занят.

— Ага. Мной, — все так же ровно сказала Дженни. — Так что за те же деньги можем начать и в семь.

Бендера прикусил губу, видимо, чтобы сдержать очередной приступ хохота, взглянул на Ниликса и покачал головой, словно говоря: все-таки мы идиоты.

С этим невысказанным утверждением сложно было не согласиться. Ниликс никак не мог взять в толк, как это они, планируя свой сюрприз, не привлекли в «оргкомитет» соседку именинницы.

Хотя, возможно, этому не следовало слишком уж удивляться.

— А что говорит коммандер Чакотай? — вырвалось у него.

— Чакотай говорит, что для праздника не может быть неподходящего времени, — радостно ответил Чел.

— Только это?

— Это он говорит всегда, — пояснил Бендера. — А в данном конкретном случае — мы его еще не спрашивали. Точнее, еще не приглашали.

— Я капитану Джейнвей тоже пока еще ничего не говорила, — по-прежнему глядя в пакет, кивнула Дженни.

Тэйбор поперхнулся своим «расслабляющим» чаем и закашлялся.

Дженни подняла голову — в ее глазах плясали озорные искры:

— Кстати, если соберетесь реплицировать упаковку для подарка, можете воспользоваться созданными мною параметрами, — она помахала черно-желтой переливающейся праздничной ленточкой. — Файл репликатора «Дэлэни-дельта-два». Я его сохранила: мне почему-то показалось, что, несмотря на дикое сочетание цветов, он еще может кому-нибудь пригодиться.

Теперь Чакотай жалел, что они не взяли на Иллидарию хотя бы с десяток сотрудников научной службы. Но кто же знал, что все обернется именно так.

Иллидарианцы, по утверждению Ниликса, были широко известны в этом секторе дельта-квадранта. Любопытные, доброжелательные, миролюбивые и терпимые, они контролировали несколько планет с богатыми залежами ценных ресурсов, но славились больше как ботаники и кулинары, и каждую торговую миссию рассматривали как предлог для очередной вечеринки. В талаксианской базе данных содержались килотонны информации об их культуре — общество у них было очень открытым, и они охотно делились информацией с другими расами. При других обстоятельствах «Вояджер» бы непременно задержался несколько дней на орбите этой планеты, чтобы предоставить экипажу отдых, а научному отделу — материал для исследований, но сенсоры засекли в нескольких парсеках в противоположной стороне излучение, которое могло указывать на червоточину, и капитан Джейнвей приняла решение направить ресурсы корабля на изучение этого феномена, а на Иллидарию отправить шаттл с командой всего из двух человек. Разумный выбор, учитывая, что и планета, и излучение были в стороне от курса к альфа-квадранту, а в талаксианской базе было столько данных по иллидарианцм, что рассчитывать на значительное дополнение не приходилось. Однако в первый же день торговых переговоров, проходивших даже легче, чем предполагали и без того чрезмерно оптимистичные прогнозы Ниликса, Чакотай понял, что капитан, пожалуй, пожалеет о своем решении, как только ознакомится с их отчетом. Дело в том, что иллидарианцы, обладавшие достаточно мощным флотом для того, чтобы их не трогали ни кейзоны, ни Этанийский орден (главный возмутитель спокойствия в этом секторе, с которыми, тем не менее, «Вояджеру» пока сталкиваться, к счастью, не приходилось), торговали всем, включая свои технологии. Но именно сейчас иллидарианские ученые, судя по всему, находились на пороге создания транспортерной системы. Конечно, разработка, по прикидкам, должна была занять не один год, а то и не одно десятилетие, но уже теперь в их обществе чувствовались пока еще неоформившиеся настроения в пользу пересмотра политики торговли технологией, не в последнюю очередь в связи с перспективой этого нового открытия. Чрезвычайно любопытная коллизия, и Чакотай чуть зубами не скрипел от злости, думая, что на планете им можно провести всего лишь два дня, и толком изучить все тонкости момента не получится. Тувока же, раз двадцать повторившего «Когда ситуация разовьется настолько, чтобы представлять тактическую опасность, «Вояджер» будет далеко от этого сектора», и один раз расщедрившегося на «Я разделяю ваш интерес, коммандер, но тратить энергию на переживания по поводу обстоятельств, которые находятся вне вашего контроля, непродуктивно», и вовсе готов был придушить собственными руками.

Сказать по правде, импульс этот был не то что не агрессивным в буквальном смысле этого слова, но даже веселым и — почти что вопреки собственным желаниям Чакотая — теплым. Очередное обращение к прошлым привычкам. Тувока, с его страстью к изречению очевидных истин, и без того знакомых сослуживцам, но в некий конкретный момент времени просто проигрывающих эмоциональному накалу, всем маки хотелось задушить раз по пять на дню. Странно было ощущать, до какой же степени все не изменилось. Знакомые фразы, знакомые жесты, знакомые паттерны поведения окружающих — все эти мелкие штришки пусть на мгновение, но давали возможность почувствовать себя дома, в тех его координатах, что располагаются не в пространстве космоса, а в некоей эфемерной вселенной, звездами которой являются люди. Это — правильно, и это — удачно, да и попросту полезно, в конце концов, так почему в данном конкретном случае каждый сигнал маяка «привычности» на мгновение до боли режет глаза? Риторический, разумеется, вопрос. И, вероятно, придется просто всматриваться в путеводные огни звездной дорожки из вчера в сегодня, пока зрение окончательно не приспособится к длине и интенсивности этой световой волны.

Однако приглашение слетать на третью луну ближайшей Иллидарианской колонии и лично полюбоваться на тропические леса, особому климату которых местный шоколад был обязан своей славой лучшего в квадранте, Чакотай принял скорее от злости на обстоятельства вообще и Тувока в частности, чем из реального интереса. Иллидарианцы обладали даром ненавязчиво общаться двадцать семь часов в сутки, так что полет туда и обратно в компании приставленного к гостям сопровождающего и короткая экскурсия на плантации обещали стать неплохим испытанием для вулканского терпения. О мелочности своей Чакотай пожалел через час после отлета: не то чтобы он ожидал каких-то неприятностей или испытывал дискомфорт сам, но не стоило поддаваться эмоциональному порыву. Впрочем, время он собирался использовать с толком, расспрашивая сопровождающего, молодого чиновника по имени Бензор, о настроениях на планете и культурных традициях максимальной открытости их общества и заодно отвлекая его внимание на свою персону. Тувок же, похоже, был занят тем, что вешал сто тридцатый шифровочный протокол на системы шаттла, особую заботу уделяя транспортеру. На всякий, как он выразился, случай.

Почти у самой колонии они натолкнулись на странную картину. Плотное облако в космосе, на первый взгляд напоминающее туманность, но очень уж небольшую, всего пара километров в диаметре, и какую-то чересчур насыщенную, почти осязаемую. Вязкие нити розового, красного, синего и оранжевого протягивались среди звезд, сплетались, словно притянутые неведомой силой, в клубок чистого мягкого света и отбрасывали вокруг перья-всполохи. Будто закатное небо уходящего лета, теплое, манящее и хрупкое в своей тронутой дыханием увядания красоте. Чуть в стороне от аномалии зависли два крупных корабля: один иллидарианский, другой сенельский, с которыми команда «Вояджера» уже тоже успела познакомиться, — и направлялся прямо к облаку иллидарианский шаттл.

— Странная туманность, — пробормотал Чакотай. Хотя он и без сенсорного анализа был уверен — это что угодно, но никак не туманность.

— Это Курган, — пояснил Бензор. — По крайней мере, мы называем аномалию так, у сенельцев, кажется, другое название. Да и у всех остальных рас, что с ней сталкивались, тоже.

— В каком смысле «сталкивались»? — поинтересовался Чакотай. Теперь, когда немного схлынуло острое восхищение красотой космического закатного неба, феномен казался ему странно знакомым.

— В этом секторе отчеты первых космоплавателей многих рас содержали упоминания о «закатном облаке», которое неожиданно появлялось в разных частях космоса, зависало на несколько часов, а иногда и минут, и пропадало снова, — охотно принялся рассказывать Бензор. — Попытки проникнуть в аномалию предпринимались с ранних лет освоения космоса, но ранние корабли были слишком несовершенны, чтобы преодолеть термобарический барьер по периметру. А даже когда это удалось… Аномалия легко впускает внутрь и выпускает наружу, но исчезнуть может в любой момент, без какой-либо системы. Из тех, кто был внутри в момент ее исчезновения, никто не вернулся.

— И что, периоды ее появления абсолютно непредсказуемы? — Чакотай следил на экране за иллидарианским шаттлом, как раз в этот момент исчезнувшем за барьером и тут же пропавшем с радаров.

— Были, — улыбнулся Бензор. — Лет пять назад мы нашли способ «привязать» Курган к излучению определенных частиц, как к якорю, на три часа. Излучение генерируется дефлектором нашего корабля. Я вынужден попросить вас воздержаться от сканирования конфигурации дефлектора.

— Разумеется, — кивнул Тувок.

— Тем более что она все равно закодирована, — добавил Бензор так, будто его не прерывали, и вернулся к рассказу: — Курганом интересуются многие. Отчеты тех, кто за всю историю там побывал и все-таки смог вернуться, будоражат воображение.

— В самом деле? — с какой-то странной интонацией спросил Тувок. — Любопытно.

Чакотай не сомневался как в том, что это «любопытно» — банальная провокация, так и в том, что Бензор немедленно клюнет. Так и оказалось.

Пока он связывался со своими людьми, спрашивая разрешение на посещение аномалии для гостей с «Вояджера», Тувок молча протянул Чакотаю падд с поверхностным сенсорным анализом «туманности». Тот бросил один взгляд на данные и тут же, не удержавшись, присвистнул. Ядро аномалии содержало всю таблицу Менделеева — это как минимум. Ценнейшие минералы, драгоценные металлы, в том числе латина, хотя ее в этом секторе, похоже, не особо ценили — по крайней мере, пока, — и многое другое. Не удивительно, что этим… Курганом интересуются все осведомленные о его существовании расы.

Шаттл Федерации прошел через барьер так же легко, как и иллидарианский. Предназначение барьера, похоже, было не в том, чтобы не впускать кого-то внутрь, а в том, чтобы удерживать атмосферу — вполне, кстати, пригодную для дыхания большинства гуманоидов. Внутри аномалия представляла собой своеобразную вертушку из трех небольших лопастей-астероидов, равноудаленных и от ядра, и друг от друга и соединенных небольшими перемычками. Слишком симметрично для естественного формирования. Чем дальше, тем больше Чакотай убеждался — к созданию Кургана приложили руки разумные существа.

На ближайшем астероиде показалось возвышение — холм насыпанной земли, по цвету заметно отличавшейся от местной почвы. На вершине, словно маяк, сверкал треугольник, и в его позолоченных гранях вспыхивали отблески далеких звезд. Чуть дальше — небольшой каменный круг, опоясывающий застывшее миниатюрное «озеро» (определить состав невооруженным глазом, да еще на таком расстоянии, было невозможно), а рядом — правильной формы обелиск, напоминающий кельтские менгиры. Воздух вокруг, казалось, дрожал, будто в жаркий летний полдень, и почему-то чудилось пение листвы, приветствующей вечерний ветер, хотя никакой растительности, конечно, рядом не было и в помине. Покой тысячелетий, отпустивших скорбь и оставивших лишь память, золото осенней листвы и серебро первых снежинок на еще пружинящей земле.

— Это захоронения, — с трудом выдохнул Чакотай. Ему случалось посещать древние могильники, как земные, так и инопланетные, но нигде, ни раньше, ни — он был в этом уверен — позже, слова «вечный покой» не казались настолько осязаемыми.

— Наши ученые установили, что здесь сосредоточены захоронения минимум сорока рас, — с энтузиазмом принялся объяснять Бензор. — Возраст древнейшего насчитывает почти миллион лет, но…

Чакотай его не слушал. Он смотрел на соседний астероид — там, возле точно такого же холма, суетились ученые-сенельцы: брали пробы грунта; с помощью приборов, похожих на трикодеры, прощупывали состав венчавшего вершину треугольника; и занимались прочими подобными исследованиями.

— Лейтенант, отключите сенсоры! — рявкнул Чакотай так громко, что Бензор от неожиданности подавился очередным предложением. — Сделаем круг и возвращаемся на прежний курс.

Дорогу до колонии, как, собственно, и посещение тропического леса, плантаций с местным аналогом деревьев какао, окруженных, как и на Земле, буйной растительностью для защиты капризных плодов от прямого воздействия солнечных лучей, Чакотай почти не помнил. В висках обреченной дробью выстукивало: «Осквернители могил». Он сам не знал, почему его так сильно, так лично задевает подобное мародерство. «О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ни явился, — ибо я знаю, что ты придешь, — я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело». Возможно, не сама разумная «заморочка» для антрополога — или, по крайней мере, для человека, который когда-то мечтал стать таковым, — но собранные в одном месте инопланетные захоронения оказались удивительно созвучны его состоянию. Мягкий, ностальгический флер золотой осени. Память времен, чертог размышлений и озарений. Не меньше, чем мародеров, Чакотай не выносил церковных воров.

— Коммандер, — Тувок осторожно тронул его за плечо, а это означало, что перед тем он какое-то время безуспешно пытался привлечь его внимание одним только голосом. — Нам пора, если не хотим опоздать к месту встречи с «Вояджером». Еще предстоит загрузка припасов по возвращении на Иллидарию.

На скулах у Тувока ходили желваки. Видимо, удар общительности иллидарианцев и в самом деле оказался довольно сильным. Чакотай слабо усмехнулся — весело все-таки вылетали на эту экскурсию, жаль, заканчивалось все на минорной ноте, — и сменил Тувока на посту «развлекаемого гостя».

На обратном пути аномалия — хотя они и знали о ее наличии — возникла все так же неожиданно, будто мираж, формирующийся из песков пустынь. Оживающая на глазах легенда, сотканная из самого времени. Однако что-то, похоже, было не в порядке. На всех частотах звучал широкополосный сигнал бедствия.

Чакотай включил связь.

— Отказ двигателей… Двое тяжело раненных… Спасательная группа… Двадцать минут…

— Термобарический барьер дает помехи на коммуникационный массив, — доложил Тувок. — Компенсирую.

Это, впрочем, не понадобилось: еще до окончания настройки с ними связался ведущий иллидарианский корабль и сообщил, что у находящегося в аномалии шаттла вышел из строя двигатель. А между тем, Курган должен был вернуться обратно в подпространство в течение двадцати минут.

Чакотай скосил глаза на Тувока. Даже тех данных, что они успели собрать, хватало, чтобы понять: аномалия, разумеется, была искусственного происхождения, и отнюдь не являлась незнакомой. Чакотай слышал о подобных древних подпространственных могильниках в альфа-квадранте — их даже поверхностное изучение осложнялось проблемами с транспортацией. Вытащить транспортером застрявших в ней людей, конечно, можно — и черт с ними, даже с образцами и оборудованием, — но сканеры наведения, вероятнее всего, нарушат баланс ядра и собьют калибровку «якоря», используемого для «привязки» аномалии. Такой случай был задокументирован в базе данных Звездного флота. Новую конфигурацию дефлектора было бы сложно подобрать даже инженерам Федерации, а ведь иллидарианцы значительно менее искусны.

— Коммандер, — воскликнул Бензор, — может быть, вы могли бы помочь? Ваш транспортер…

— Справится, — почти сразу решился Чакотай. — Лейтенант, наведитесь на группу внутри аномалии. — Он открыл канал связи с иллидарианским кораблем.

Тувок приподнял бровь, но почему-то воздержался от комментариев. Вот только Чакотай не сомневался: тот тоже вспомнил. И все понял.

— Готово.

— Запускайте.

Можно было бы сказать, что о наиболее вероятных последствиях этой «помощи» Чакотай не сообщил иллидарианцам из-за нехватки времени, но это было бы пошло.

На пути к координатам встречи с «Вояджером» Тувок упорно молчал. Впрочем, это было для него типично.

— Я подготовлю для капитана полный отчет о миссии, — наконец сообщил Чакотай потолку, сделав ударение на слове «полный». Конечно, иллидарианцы сами попросили о помощи, и никаких директив он не нарушил, по крайней мере, формально, и все же…

Тувок секунду помедлил, а потом развернулся всем корпусом, криво усмехнулся, — и в его глазах мелькнуло странное выражение, словно солнце на мгновение отразилось в гранях заледеневших капель:

— Я в этом и не сомневался.

Тувок никогда не воспринимал Чакотая как командующего офицера.

Обстоятельство это было в высшей степени парадоксальным, но, при всей своей кажущейся нелогичности, — вполне логичным. Понятие «командующий» не представляло никакой проблемы: Тувок исправно и даже без намека на малейшее внутреннее сопротивление выполнял приказы Чакотая — и на высадках, и в тех ситуациях, когда обстоятельства запирали их в том или ином отсеке корабля во время кризиса. И тогда, когда был полностью согласен с решением, и тогда, когда не мог уловить ход чужой мысли — что, надо сказать, случалось очень редко. Понятие «офицер» тоже казалось абсолютно верным. Еще в первые даже не дни — часы — в дельта-квадранте капитан Джейнвей сказала про своего нового первого помощника: «Бывших офицеров Звездного флота не бывает», и Тувок удовлетворенно отметил, что они снова, независимо друг от друга, пришли к одинаковым выводам. И если бы его спросили, он бы, несмотря на обстоятельства, аттестовал коммандера теми же словами еще в Пустошах.

Вот только почему-то эти два по отдельности верные определения не связывались в устойчивое словосочетание.

Кроме того, парадоксальное это обстоятельство оказалось для Тувока еще и неожиданным, — что уже действительно являлось тревожным фактором. Земляне в таких случаях апеллируют к неосознанности, но для вулканца подобное попросту невозможно. Должно было быть невозможным. Однако текущее положение дел свидетельствовало об обратном.

Когда капитан Джейнвей вступила в контакт с деформационным полем, искажающим то ли сам «Вояджер», то ли его восприятие в сознании команды, Тувок обнаружил себя в странной ситуации. Каким бы опытным командиром ни являлся Чакотай, подобная угроза кораблю была не в компетенции командира маки. Вероятно, в этом и было дело: Тувок поймал себя на том, что все еще воспринимает Чакотая как «командира маки». Не то чтобы авантюрного склада, но излишне охотно идущего на риск; не то чтобы игнорирующего протокол, но излишне легко, в случае, если чувствует необходимость, умеющего отыскивать в нем лазейки. Чакотай совсем не изменился — с удивлением осознал Тувок. Не то чтобы он в этом сомневался — хотя нет, получается, что все-таки сомневался. Когда-то он считал, что человек, по какой бы то ни было причине выбирающий для себя путь преступника, а потом снова круто меняющий свою жизнь, не может пройти через подобные метаморфозы неизменным. Достаточно было взглянуть на Торрес или Аялу, чтобы укрепиться в этой уверенности. Но Чакотай одним своим существованием опровергал казалось бы незыблемые максимы.

Все эти, вероятно, все-таки несвоевременные мысли пронеслись в голове стремительным ветродуем — кратковременной, но мощной и смертельно опасной песчаной бурей из тех, что иногда возникают в вулканских пустынях на закате, — и на пару секунд позже, чем следовало. Потому что с языка уж сорвалось:

— Я должен заметить, что капитан Джейнвей на протяжении многих лет нашей совместной службы часто демонстрировала склонность соглашаться с моими рекомендациями…

Чакотай, даже не дослушав, что в его случае свидетельствовало о крайней степени бешенства, сделал несколько быстрых шагов вперед и отчеканил:

— Если вы не заметили, лейтенант, — он подчеркнул обращение голосом, — капитан Джейнвей сейчас не в состоянии принимать решения. Кораблем командую я. Это понятно?

Когда Торрес и Пэрис отправились осуществлять ее план борьбы с аномалией — излишне рискованный, кстати, ну да для Чакотая это никогда не было серьезной проблемой: этот человек рисковать умел даже слишком хорошо, — в голокомнате повисло молчание, которое Тувок впервые в жизни готов был охарактеризовать как «неловкое». Обычно ему было абсолютно комфортно в тишине, — он как раз находил раздражающей привычку окружающих заполнять паузы светской беседой, — но сейчас… Сейчас, как верно заметил Чакотай, капитан Джейнвей временно выбыла из их маленькой, ставшей привычной игры в опосредованное общение. Тувок отчетливо вспомнил первые дни в дельта-квадранте, когда они с Чакотаем даже разговаривали через этот своеобразный коммуникационный буй. Неизбежная неловкость адаптационного периода давно прошла, но ретранслятор по-прежнему функционировал, да так исправно, что они давно перестали обращать на него внимание. Но вот вершина незаметно выстроенной пирамиды исчезла, будто голограмма, и они внезапно оказались на семи ветрах невысказанных претензий и незаданных вопросов.

Чакотай чуть повел плечами, чуть повернул голову и бросил на Тувока странный, показавшийся несвоевременным взгляд. Тот немедленно его узнал, и тут же понял, что под теми же ветрами звенели протянутые в пресловутое «вчера» чересчур туго натянутые струны, — именно так командир маки смотрел на своего навигатора, безмолвно спрашивая совета. Вероятнее всего, в данном случае — о том, что предпринять, если план Торрес не сработает.

Тувок подавил усмешку. Пожалуй, это искажение было куда опаснее того, что сейчас гуляло по «Вояджеру».

Совет свой Тувок решился озвучить только тогда, когда горе-инженеры во всеуслышание заявили, что исчерпали свои возможности. Он, в общем, не сомневался, что Чакотай ему последует — тот был достаточно разумен и достаточно владел собой, чтобы согласиться с подобным логическим построением, от кого бы оно ни исходило, — и все же тот простой факт, что они остались вдвоем — снова, как когда-то, верховный командир корабля и один из его подчиненных, — превращал рутину повседневных решений в строительный материал уже достаточно прочного, но все же не неуязвимого мостика, тянущегося в завтрашний день.

Как только Чакотай ожидаемо принял его рекомендации, Тувок, каким бы глупым это ни казалось с логической точки зрения, счел нужным подойти к нему и сказать:

— Коммандер. Хочу вас поблагодарить за то, что одобрили мою рекомендацию. — Слово «снова» он опустил скорее случайно, чем сознательно.

Чакотай наградил его слегка недоуменным взглядом, словно не улавливая, за что тут в принципе можно благодарить. И Тувок понял, что по крайней мере с одним искажением они в тот день все-таки справились.

В одной земной книге из федеральной базы данных Никлис не так давно вычитал странную фразу: «друзей не выбирают». Утверждение на первый взгляд смехотворное, но теперь он склонялся к мысли, что эксцентричный землянин был не так уж и не прав в своем парадоксе. Ведь в самом деле, бывает так — и куда чаще, чем может показаться, — что людей сводят вместе не столько общие цели или схожие вкусы, сколько обстоятельства. Или судьба — если вдруг придет в голову блажь наградить ту же силу более поэтичным именованием.

Ниликс давно понял, что тот, кто сообразил поселить вместе бывших маки и кадровых флотских, — гений. Человек, с которым делишь жизненное пространство; с которым ругаешься из-за незакрытой зубной пасты или другой подобной мелочи; которому, случается, барабанишь в дверь, требуя впустить в ванную; чье сонное сопение слышишь каждую ночь, порой накрывая голову подушкой и с трудом сдерживая желание запустить этой самой подушкой то ли в стену, то ли непосредственно в соседа — такой человек, пусть тебе и хочется его убить по несколько раз на дню или раз в две-три недели (в зависимости от обстоятельств и темперамента), с течением времени начинает восприниматься почти как член семьи. Той самой, которую — да — не выбирают.

Наряду со множеством плюсов в этой ненавязчиво внедренной семейственности был и существенный минус. Хотя коммандер Чакотай наверняка бы не согласился с такой оценкой: в конце концов, он сам не так давно сказал Ниликсу, что, по его мнению, все то позитивное, что ты получаешь от той или иной привязанности, перевешивает любые возможные риски, в том числе боль потери. Собственно, Ниликс и сам не стал бы оспаривать это утверждение. Более того, отдавал себе отчет в том, что «минус» этот — если его вообще можно так назвать — не был связан с конкретной историей формирования экипажа «Вояджера». Просто — такова жизнь.

И просто — такова смерть.

Постоянные атаки кейзонов измотали всю команду. Так что, вероятно, не стоило удивляться тому, что у кого-то в конце концов сдали нервы. Тем более в подобных обстоятельствах.

Поминальная служба по Курту Бендере закончилась мини-скандалом Хогана с капитаном Джейнвей и рематериализовала казалось бы окончательно погребенные под рутиной повседневной жизни противоречия, о которых сам Ниликс по-прежнему почти ничего не знал и не хотел знать. Впрочем, нет, это не совсем верное определение. Когда-то Ниликс мог с легкостью назвать тех членов экипажа, что в прошлой жизни были маки, — по той незримой, но ощутимой границе, что в первые дни пролегала между ними и остальными членами команды. Теперь эти некстати возрождающиеся из небытия барьеры сменили координаты и ориентацию в пространстве. И если бывший маки Аяла, услышав предложение «дать кейзонам то, что им нужно», только головой покачал — это, мол, не выход, — то Игорь Петровский, напротив, несмотря на все годы службы в Звездном флоте, выглядел так, будто готов был немедленно подписаться под каждым словом. Как там капитан сказала, едва вылетев на варп-скорости из столовой? Ниликс случайно услышал из-за приоткрытой двери камбуза. «Все в порядке, коммандер. Я знаю, Хоган расстроен. Они с Бендерой дружили». Да, все верно — частично проблема была именно в этом. Эмоциональная реакция на потерю близкого человека. Вот только, помимо исполнительного Хогана, вдруг устроившего скандал, или последние пару дней покидавшего каюту только на дежурство Тэйбора, или Б’Эланны, раз двадцать разным собеседникам повторившей: «Он однажды спас мне жизнь; на кардассианской границе», был еще Петровский, непривычно молчаливый и будто бы даже потерявший в своих исполинских размерах — немного изменилась осанка, — и настолько выбитый из колеи, чтобы сразу внутренне согласиться с диким для офицера Звездного флота предложением, и Дженни Дэлэни, которую теперь и самый ненаблюдательный человек мог бы легко отличить от сестры-близняшки, тоже расстроенной, конечно, но не задетой случившимся настолько лично. И, наверное, через неделю, или две, или десять — когда все немного успокоится и притупится боль потери, — и коммандер Чакотай, и капитан Джейнвей, и сам Ниликс поймут: этот — в настоящий момент скорее добавляющий в и без того скорбную картину черных красок — факт свидетельствует о том, что у них все-таки получилось.

Однако пока что до успокоения было едва ли ближе, чем до альфа-квадранта. Скандальное предложение Хогана будто открыло невидимые шлюзы, и уже на следующий день в столовой то тут, то там начали возникать немыслимые ранее разговоры. Не о кейзонах и торговле технологиями — о принципах и политике Федерации.

— Полагаю, многие маки и без того чувствуют, что Федерация уже однажды предала их, — заметил на следующий день после похорон Том Пэрис. — Капитан Джейнвей, может, и готова сложить голову за принципы Федерации, но они — вряд ли.

— Даже офицерам Звездного флота время от времени кажется, что Первая директива — паршивая идея, — рассеянно протянул Гарри, очевидно, вспомнив историю с сикарианцами и подпространственным проектором. — И все же…

— И все же, глупо отрицать, что эти принципы возникли не на пустом месте, — задумчиво закончил Аяла. Только духи Великого леса знают, чем Пэрис думал, употребляя в его присутствии местоимение «они» по отношению к бывшим маки. Впрочем, этот факт тоже относился к числу тех, что потом, после, будет способен порадовать командующий состав «Вояджера». — Их нарушение чаще всего оплачивается кровью. — Он помолчал с минуту и усмехнулся: — Следование им, однако, нередко оплачивается тем же самым.

Старые раны можно и нужно расковыривать, пока из них не вытечет весь гной. Этот не столько болезненный, сколько просто зудящий нарыв — возникшее в альфа-квадранте неприятие территориального компромисса и порожденное им вооруженное сопротивление — прорвался и забрызгал кроваво-красными коррозийными каплями переборки «Вояджера». Видимо, капитан Джейнвей пришла к тому же выводу — или, что вероятнее, ей помогли прийти к тому же выводу. Слухи на корабле всегда разносились на недостижимой для людей скорости в десять варп, но о том, что она на совещании командного состава объявила о своем намерении попытаться заключить альянс с некоторыми кланами кейзонов, весь экипаж, казалось, узнал буквально в ту же секунду. И, чем бы все ни закончилось — а Ниликс относился к затее значительно более скептично, чем дал понять на совещании: не из-за федеральной политики невмешательства, разумеется, а из-за того, что собой представляли кейзоны, — этот шаг сам по себе был отменным антикоррозийным средством.

В этом своем мнении Ниликс утвердился сразу после провалившихся переговоров с кейзонами и трейбами.

— Сложно сказать, кто из них — большие ублюдки, — с чувством изрек наконец-то выбравшийся из своей каюты Тэйбор и с остервенением ткнул вилкой в бифштекс.

— Трейбы по части лицемерия дадут кардассианцам сто очков форы, — согласился Гэррон.

— А кейзоны поехали крышей на почве мести за то, что давным-давно в прошлом, — отпарировал Петровский.

— Не то чтобы я их совсем не понимал, — пожал плечами Гэррон — после прошлогоднего курса «юного кадета» он и в самом деле, как и надеялся Чакотай, стал куда раскрепощеннее, — но…

— Но этот разговор портит мне аппетит, — прервал дискуссию Кеннет Долби. — К дьяволу кейзонов и трейбов. Явятся — наполируем им задницы, вот и все, а думать о подобных тварях в свободное время я не нанимался, спасибо. Пусть по этому поводу у Тувока голова болит. Должны же и у меня быть маленькие радости.

— Кхм, — сдерживая смех, прокашлялся Петровский и показал глазами Долби за спину.

Тот спокойно положил приборы, поднялся, четко, как на смотре, развернулся на сто восемьдесят градусов — и, разумеется, столкнулся взглядом с Тувоком.

— Добрый вечер, сэр. Что, заставите меня бегать двадцать кругов по столовой? — вопрос был задан в шутку, разумеется, но весь «Вояджер» знал, что Тувок принципиально не понимает шуток.

— Вряд ли для дисциплинарных взысканий есть причина, рядовой, — серьезно изрек Тувок. Окинул строгим взглядом Гэррона, особо задержавшись на баджорской серьге в ухе — тот теперь, как и Тэйбор, носил ее только в свободное от дежурств время, — и сдержанно кивнул: — Вольно, господа, — а потом отошел к кухонной стойке.

— Возвращаясь к нашей теме, — довольно громко, хотя и не напоказ, сказал Петровский, — надеюсь, в следующем секторе дельта-квадранта мы встретим кого-нибудь более приятного и более достойного доверия, чем кейзоны и трейбы.

Ниликс не сомневался, что Тувок, как и он сам, слышал каждое слово, однако на крамольное предположение о потенциальных будущих союзниках тот и ухом не повел.

— Иногда полезно бывает поставить на кривоногую лошадку, не правда ли, мистер вулканец? — не удержался Ниликс.

— Ваши аналогии, мистер Ниликс, как всегда… гм, колоритны, — усмехнулся Тувок.

— Сочту это комплиментом, — отпарировал тот. — Однако, раз вам не нравится моя аналогия, то что вы скажете об этой истории?

Тувок помолчал несколько секунд, но все-таки ответил:

— Я, мистер Ниликс, пришел к весьма неожиданному выводу, — он скривился, будто лимон проглотил, но, тем не менее, закончил: — А именно: что вы были правы.

— О?

— Как любой новый организм, гибрид южно-американской орхидеи и вулканского фавинита поначалу казался довольно слабым, но в долгосрочной перспективе объединение таких разнотипных генов действительно сделает это новое растение сильнее.

Когда Тувок обнаружил, что кто-то на «Вояджере» тайно связывается с кейзонами — опять! — капитан Джейнвей не слишком удивилась. Во всяком случае, не так, как в первый раз — ведь почему бы тому, что случилось однажды, не повториться снова? — тем более что Сеска перед бегством «любезно» объяснила свои мотивы, которые вполне могли бы показаться весьма резонными и кому-нибудь другому. Но вот когда Тувок порекомендовал не ставить в известность об открывшихся обстоятельствах коммандера Чакотая — тогда капитан Джейнвей с целую минуту не могла прийти в себя от шока.

Тогда она, кляня себя последними словами, все-таки не решилась задать прямой вопрос, но теперь, когда Тувок выработал план действий по выявлению предателя, стоило все-таки прояснить щекотливый момент.

— Тувок, в прошлый раз вы порекомендовали, — она с трудом удержала за зубами слово «попросили», ибо та «рекомендация» куда больше смахивала на просьбу, — оставить коммандера Чакотая в стороне от этой проблемы. Почему? Вы его подозреваете?

Она ждала привычного: «Я подозреваю всех, кроме тех, чья непричастность недвусмысленно доказана следствием», но, к ее удивлению, Тувок немедленно и твердо ответил:

— Нет.

— Нет? И это все?

— Капитан, несмотря на то, что я подозреваю всех, кроме лейтенанта Пэриса, чью непричастность установил до того, как предложил его кандидатуру на роль «подсадной утки», мы с вами оба понимаем: наиболее вероятно, что предатель — маки.

Джейнвей кивнула, соглашаясь. Ей, несмотря на серьезность ситуации, очень хотелось пошутить на тему «всех» и поинтересоваться, включена ли она сама в этот список. Однако она воздержалась. Не столько потому, что Тувок не одобрял шуток, тем более в таких обстоятельствах, сколько потому, что — и она только теперь это осознала — этот несерьезный вопрос не разрядит обстановку, а, наоборот, заставит главу тактической службы задуматься над тем фактом, что в этот раз он вознес над рамками своих подозрений еще одного человека. Сколько бы вулканцы ни утверждали, что им не знакомы такие понятия как «неосознанные действия» или «проекция», — чем больше Джейнвей с ними общалась, тем больше понимала, что это чрезмерно оптимистичное утверждение очень далеко от реального положения вещей.

— Однако, Тувок, наиболее логичный кандидат на роль «подсадной утки» для вашего плана тоже — кто-то из маки. Если кто-то из них признает, что ему неуютно на корабле Звездного флота — для Сески это будет выглядеть более чем правдоподобно. И намного более вероятно, что она поверит кому-то из своих бывших коллег, чем Тому Пэрису.

— Вряд ли Сеска упустит источник информации о «Вояджере» только по той причине, что не любит мистера Пэриса, — усмехнулся Тувок.

— Нет, не упустит. — Джейнвей на мгновение задумалась. — Но в любом случае коммандер Чакотай может знать или заметить что-то, чего не знаем или не можем заметить мы. Это, в конце концов, его люди. Ваша рекомендация, Тувок, выглядит не очень-то логичной. — Джейнвей просто думала вслух, но, уже сказав эти слова, поняла, что они прозвучали как провокация.

— Мы вполне способны обойтись без экспертной оценки коммандера Чакотая в этой ситуации, — жестко отчеканил Тувок. И уже другим тоном добавил: — Мы поставим его в неприятное положение, заставив принять участие в установке капкана на одного из «его людей». И то, что обстоятельства не требуют его обязательного вмешательства, представляется мне удачным.

Джейнвей почувствовала сильное желание придержать руками падающую челюсть. Или поинтересоваться, кто этот человек и куда он дел труп невинного убиенного лейтенанта Тувока.

Вулканцы восприимчивы к чужим эмоциям, они способны заметить проблеск эмоциональной реакции там, где представителю любой другой расы и в голову не придет подобное предположение. Но, несмотря на это, Джейнвей никогда не слышала о том, чтобы вулканцы щадили чужие эмоции. И уж тем более никто бы не предположил подобную деликатность в Тувоке.

Н-да, а еще говорят: старую собаку новым трюкам не научишь. Ха.

— В случае с самой Сеской коммандер Чакотай справился превосходно, — напомнила Джейнвей. — «Хотя один бог ведает, скольких седых волос ему это стоило», — добавила она мысленно. Перевела взгляд на Тувока, и поняла, что тот думает о том же.

— В этот раз наша антреприза рискует затянуться на несколько недель.

— Вы правы, — кивнула Джейнвей. — Что ж, действуем по вашему плану. Надеюсь, — она усмехнулась, — лейтенант Пэрис не злоупотребит нашим распоряжением «держаться вызывающе».

На самом деле, она не сомневалась как в том, что Пэрис воспользуется карт-бланшем на полную допустимую катушку, так и в том, что он получит от этого море удовольствия и, возможно, даже сможет немного повеселить посвященных. Это было бы нелишним.

— Я лично прослежу за тем, чтобы он не перешел границ допустимого, — серьезно заверил Тувок.

А может, и не сможет. Тувока, пожалуй, повеселишь.

Повисло молчание. Джейнвей чуть ли не впервые с момента знакомства с этим человеком не знала, что ему сказать. «Ваши намерения делают вам честь»? Для вулканца, вероятно, нет оскорбления страшнее, чем подозрение в том, что в основе его решений лежит хотя бы тень эмоций. «Вот уж не думала, что вы когда-нибудь научитесь не только понимать тонкости взаимоотношений тех рас, что не способны относиться к происходящему безэмоционально, но и станете принимать это во внимание»? Шутки Тувок не одобряет. Наконец, она сдалась и вернулась к теме разговора:

— Рано или поздно нам придется все ему рассказать.

— Чем позже, тем лучше. Коммандер Чакотай — не слишком хороший актер.

Джейнвей рассмеялась. В каком-то смысле Тувок был прав: Чакотай всегда предпочитал говорить правду — или хотя бы ту часть правды, которая не вредила делу, что заставляло собеседника обманываться самостоятельно. Очень по-вулкански, кстати. Но как фундамент для будущего объяснения с Чакотаем озвученный Тувоком резон подходил весьма неплохо. Хотя правдой являлся меньше чем наполовину, а то и меньше чем на треть.

— Чакотай… — она запнулась и все же договорила в спину уходящему Тувоку — в глаза бы вряд ли смогла: — Он вряд ли поймет.

Скорее уж, оскорбится тем, что его держали в неведении, но этого она говорить не стала.

Тувок чуть повел плечами, и его левое ухо дернулось, выдавая невидимую сейчас усмешку. И Джейнвей поняла: ему это и не нужно.

До недавнего времени Чакотай почти что гордился тем, как выдрессировал свое мышление. Правило «не думай о белой обезьяне» в его случае давно уже не работало. Точнее, картина всплывала, разумеется, в сознании в первые минуты — он все-таки такой же человек, как и прочие, и его мозг устроен точно так же, — но потом ему не составляло труда изгнать обезьяну из головы и из мыслей — если, конечно, кто-нибудь или что-нибудь вдруг о ней снова не напоминало.

После последней встречи с Сеской Чакотай приложил немало усилий, чтобы выкинуть из головы и ее, и — к черту белую обезьяну! — ребенка, и в конце концов ему это удалось. Однако сигнал бедствия с кейзонского маяка за секунды превратил всю его кропотливую работу над собой в полный пшик. Кэтрин, во всяком случае, прекрасно поняла, что это зрелище — невнятное, прореженное помехами нападение на ребенка, который, как бы там ни было, был его, — полностью вывело его из равновесия. И можно было с уверенностью ставить на то, что остальная команда мостика тоже не осталась в неведении.

— Это должно быть твое решение, — сказала Кэтрин чуть позже в своем офисе, когда они обсуждали, как реагировать на сигнал бедствия и реагировать ли вообще. — Если ты решишь лететь за ребенком… Я знаю, что могу заявить от лица всей команды — и флотских, и маки: мы тебя поддержим.

Это утверждение всколыхнуло в сознании целый шторм, и Чакотай в первый момент с радостью ухватился за возможность переключиться на что-то другое, не связанное с Сеской и всей этой ситуацией. Он целый день скрупулезно разбирал буйство водной стихии на незаметные глазу течения и закрывающие горизонт высокие волны. Кажется, вулканцы называют это «логической деконструкцией эмоционального комплекса». Сияющий в свете солнечных лучей столб воды — мы тебя поддержим. Не то чтобы он в этом сомневался, но есть вещи, которые просто нельзя принимать как должное — какими бы очевидными они на самом деле ни являлись. Едва различимое, но, пожалуй, опасное течение — и флотские, и маки. Не так много времени прошло с тех пор, как они с Кэтрин вернулись на корабль после того, как команда «Вояджера» с огромным риском все-таки добыла у видиан лекарство от заразившего их вируса. Экипажу пришлось постараться, чтобы уговорить Тувока на эту авантюру, и Чакотай не мог отделаться от мысли, что если бы в изоляции оказался кто угодно другой, кроме них двоих — именно двоих, — убедить вулканца было бы легче. На первый взгляд это утверждение казалось парадоксальным, но Тувок, подобно всем представителям его расы, как огня боялся того, что считал эмоциональным вмешательством в процесс принятия решений. А в той ситуации он был слишком эмоционально заинтересован. Однако, как бы там ни было, команда, прощупывая почву для своего мини-мятежа, тоже наверняка употребляла это снова разводящее их по разные стороны уже эфемерных баррикад сочетание: и флотские, и маки. Чакотай потом слышал эти слова краем уха в столовой — во время обычных обсуждений очередной решенной проблемы и способа, с помощью которого с ней справились. И, помнится, тогда же подумал: плохо. Теперь, по прошествии двух лет, этот водораздел действительно остался лишь в словах — просто условный рефлекс, привычка, — но Чакотай еще в Пустошах понял, насколько опасными могут быть подобные слова-штампы. Ярлыки слишком часто играют роль тех самых деревьев, за которыми не получается увидеть лес.

Вечером, однако, пришлось выкинуть из головы отвлеченные размышления и заняться решением более насущной проблемы. После встречи с инопланетянами, оказавшимися теми самыми «небесными духами», легенды о которых рассказывал его народ, Чакотай действительно почувствовал, что наконец-то пусть немного, но примирился с покойным отцом. Или, во всяком случае, прошел по этой дороге так далеко, как никогда не надеялся зайти. Но вот того, что отец и в самом деле ответит на его зов и посетит почти что осязаемой тенью его видение, все-таки не ожидал. Небесные ли духи были тому причиной, суть его «дилеммы» ли? Ответа он не знал, но, пожалуй, и не хотел знать.

Чакотаю часто снились яркие, цветные сны, которые он потом помнил во всех подробностях. Той ночью ему почему-то приснилась поэма о Беовульфе. Он откуда-то знал, что это именно сам эпос, а не голороман, хотя ночной датский лес был как две капли воды похож на тот, что он видел год назад, разыскивая в голопрограмме пропавшего Гарри. Лес этот снова живо напомнил Чакотаю базу маки в Пустошах. И снова его преследовал знакомый вопрос: что если не так давно и отец проходил теми же самыми тропами, смотрел на те же звезды, вслушивался в тот же шепот листвы? Вот только теперь этот вопрос почему-то казался риторическим, а известный ответ на него был — да.

Стоя за дверями Хеорота, Чакотай слышал, как дружинник докладывает о его прибытии — прибытии Беовульфа — конунгу Хродгару, и слышал ответ конунга — кажется, это противоречило сюжету эпоса, но почему-то казалось правильным:

— Видел я витязя в дни его детства; умер отец его, славный Эггтеов, в дом которого…

Дальнейшие слова Хродгара потонули в шуме листьев, растревоженных внезапно поднявшимся почти шкальным ветром.

Странное дело: Чакотай отлично помнил сюжет эпоса, пожалуй, даже отчетливее, чем в реальности, и помнил о том, что он, Беовульф, прибыл в земли данов, дабы защитить их народ от страшного кровожадного чудовища, которое разоряет их дома и убивает невинных людей. Но почти физическую потребность немедленно броситься в бой он, тем не менее, чувствовал не тогда, когда звучало имя Гренделя или рассказ о его злодеяниях, а тогда, когда слышал имя отца.

— К нам ты ныне явился, Беовульф, — приветствовал его Хродгар в чертогах Хеорота, — как друг и защитник, верный долгу, — голос конунга, внешне как две капли воды похожего на Антвару, который когда-то приветствовал Чакотая после вербовки в маки, неожиданно налился металлом, обрамляя слово «долг». — Ведь было: в споре убивши Хадолафа из рода Вильвингов, отец твой распрю посеял кровную, — Антвара улыбнулся смущенно, словно давая понять, что это всего лишь фигура речи, и сюжет и лексика эпоса окончательно полетели к черту. — Твой отец присягнул нам. Желаешь ли ты стать, наконец, достойным сыном своего отца и продолжить его дело?

— Это — единственное, чего я ныне желаю, — твердо и обреченно ответил Чакотай…

И проснулся.

С трудом выпутавшись из сбившегося в беличье гнездо одеяла, он добрел до ванной, включил воду и плеснул немного в разгоряченное лицо. Хотели логическую деконструкцию эмоционального комплекса, коммандер? Получите и распишитесь. А если вам что-то не нравится в посылке — так это ваша глубоко личная проблема. И нечего перекладывать ее решение на других.

Чакотай на подрагивающих ногах вернулся в комнату и, не зажигая свет, на ощупь рухнул в кресло. В окно светили незнакомые, чужие звезды дельта-квадранта, куда в конце концов привела его дорога, выбранная под влиянием переворачивающего все существо желания примириться с тем, кто уже ушел навсегда. Не то чтобы это было для него новостью. И не чтобы у него не было других, и весьма веских, причин. И все же, не зря, наверное, вулканцы считают, что до конца логически деконструировать эмоциональный комплекс, будучи запертым внутри оного, никто, кроме них, не способен.

А еще, наверное, не зря уже другая, еще более мудрая раса считает, что всему во вселенной назначено свое время.

Всему. В том числе затуханию условных рефлексов.

Говорят, человек может бесконечно смотреть на три вещи: на горящий огонь, на текущую воду и на то, как работает кто-то другой. Том Пэрис никогда бы не подумал, что это утверждение может быть справедливо для коммандера Чакотая, однако, увидев, с каким вниманием тот наблюдает за конструирующим оружие из гайки, молотка и какой-то матери Тувоком, почти что вознамерился переменить мнение.

Когда Ниликс отправился добывать очередную «гайку» из синтезатора пищи или другого устройства, предоставленного своим пленникам «щедрыми» нумири, Чакотай, улыбнувшись, заметил:

— Отдаю тебе должное, Тувок. Работаешь налету, со случайными деталями, без инструкции. Не думал, что вулканцы умеют импровизировать.

— Наши обстоятельства требует определенной гибкости, — как-то чересчур многозначительно ответил тот.

Том уже давно бросил попытки понять, что между этими двумя, в конце концов, происходит. То они принимались общаться исключительно цитатами из устава, даже в моменты, когда уже вроде бы сменились с дежурства; а то вдруг чуть ли не прямо на мостике начинали болтать, словно старинные приятели из числа тех, кого называют «заклятыми друзьями», и Тувок даже, презрительно заломив для порядка бровь, неловко, но все же пытался отвечать на чужие шутки.

— Определенно, — кивнул Чакотай, сделав вид, что многозначительность в голосе собеседника не уловил вовсе. — Это напоминает мне курс выживания, который проходят в Академии. Неожиданные тактические симуляции, или транспортировка в лес, абсолютно без подготовки. Нас, определенно, учили использовать смекалку.

«Ну вот, пожалуйста», — мысленно констатировал Том и непроизвольно отступил чуть глубже в тень веранды.

— Это был урок, который я к тому моменту уже усвоил, — самодовольно сообщил Тувок. — Во время обряда тал’отс я должен был продержаться четыре месяца в вулканской пустыне, имея при себе только ритуальный нож. После этого упражнения Звездного флота кажутся… не слишком сложными.

Чакотай рассмеялся. Том готов был дать голову на отсечение, что в этом в общем-то банальном замечании тоже содержался какой-то скрытый, понятный только тем двоим смысл.

Через какое-то мгновение он поймал себя на том, что в строгом соответствии с поговоркой все-таки засмотрелся на занятого работой Тувока. А бездельничать, между тем, было некогда, и вообще он сюда пришел за оружием, а не за тем, чтобы подслушивать невнятные, но почему-то казавшиеся чрезвычайно личными разговоры.

Том уже собирался выйти из своего укрытия, как вдруг Тувок прекратил колдовать на тем, что пока еще было просто набором бесполезных железок, и перевел взгляд и все свое внимание на Чакотая, как раз в тот момент посмотревшего куда-то в сторону. Нет, не куда-то — точно на Джарвина, нервно теребившего край униформы и спрашивающего что-то у девушки из отдела квантовой механики, чье имя постоянно вылетало у Тома из головы.

«Дуэнья», — мысленно припечатал Том.

Джарвин и эта самая девушка встречались около года, и весь «Вояджер» уже предвкушал первую на борту свадьбу, но что-то у этих двоих в конце концов не заладилось, и пару месяцев назад они окончательно разошлись — как-то тихо, без ссор, споров и почти без неловкости в последующем общении. Вот разве что Джарвин, разговаривая с ней, почему-то постоянно хватался за униформу.

— Заметил что-то интересное? — спросил Тувок.

— Возможно, — откликнулся Чакотай. — Не уверен.

— Что ж, всему свое время. — Чакотай на это немудрящее замечание вскинулся так, будто Тувок между делом сообщил ему секрет вечной жизни или по меньшей мере рецепт капель датского короля. — Я заметил, что вам, землянам, иногда для принятия сложного решения требуется не только моральный, но и эмоциональный контекст.

— Джарвин труднее остальных приспосабливался к службе на звезднофлотском корабле. Думаешь, она была для него дополнительным стимулом держаться? А теперь, когда он вошел в колею, необходимость в дополнительном стимуле отпала, и все закончилось?

Тувок посмотрел на собеседника как-то странно и через несколько секунд ответил абсолютно ровным тоном:

— Это предположение кажется логичным и соответствующим действительности.

Чакотай не стал ничего уточнять — только застыл там, где стоял, в неудобной позе, и напряжение его мышц, казалось, можно было потрогать.

— Лейтенант Тувок, — Чел вырос будто из-под земли. Обратил внимание на позу Чакотая, бросил на него вопросительный взгляд, будто безмолвно предлагая помощь в решении неведомой проблемы, а потом, не дождавшись реакции, затараторил в своей обычной манере: — Лейтенант Торрес просила узнать, как дела с оружием. О, это уже готово, верно? Я могу…

— Берите, рядовой, — разрешил Тувок.

Тот схватил «добычу» и немедленно умчался. Том даже глазом моргнуть не успел, не то что предпринять какие-то действия. Что ж, сам виноват, теперь придется ждать, пока Тувок закончит второй импровизированный фазер.

Делая шаг в сторону расположившихся на веранде коллег, Том поймал себя на странной мысли: ему почему-то вспомнился хруст стекла под ногами. С чего бы? Может, просто захотелось разбить проворному Челу его полупустую голову?

Том улыбнулся, сам не очень понимая, чему, и легко взбежал на веранду.

В общем, вас подвергли крайне изощренной и высокотехнологичной форме пропаганды — так Доктор описал «приключение» Чакотая на планете вори. Самого Чакотая от этого описания передергивало. Слишком сильный хаос в голове и слишком сильный шторм в сердце оставила ему в наследство эта история. Телепатическое воздействие, психотропные препараты, не говоря уже о банальной, но очень искусной психологической обработке — воистину гремучая смесь. Слава всем богам, что «Вояджер» улетает из системы, и ему не грозит ни общение с вори, которых разум велит называть не иначе, чем гребанными ублюдками, но которых сердце все еще считает соратниками, ни общение с послом крейдинов, которого, по уму, следовало бы поблагодарить за помощь в спасении, но которого, тем не менее, руки чесались придушить на месте.

Чакотай с силой запустил в стену книгой, что безуспешно пытался читать последние два часа, но так и не продвинулся дальше первой страницы, и постарался сосредоточиться на чем-то другом. Не слишком удачная мысль. В голову тут же полезли картинки из симуляции: бой, деревня, погибшая — да дьявол, не погибшая как раз! — девочка, появление командира крейдинов, оказавшегося Тувоком. Тувок. Странно, кстати, что из всех людей в зону боевых действий на планету вори за ним отправился именно он. Чакотай, вероятнее всего, куда легче пошел бы навстречу кому-то из тех, кому доверял безоговорочно, — и Тувок, как опытный офицер по тактике, не мог этого не понимать. Ладно, он не хотел втягивать в опасное предприятие Б’Эланну, Тэйбора или любого другого человека из числа инженеров, навигаторов, научников. Но Аяла уже почти год как перешел в тактическое отделение, и Тувок сам называл его одним из лучших своих офицеров — не в лицо, разумеется, ибо глава тактической службы на похвалы был, мягко говоря, скуп.

Чакотай вспомнил, как целился в расплывающееся лицо, то принимавшее черты Тувока, то снова казавшееся крейдинским. «Они промыли вам мозги, коммандер. Присмотритесь. Попытайтесь вспомнить. Ваш шаттл подбили. Эти люди — вори — захватили вас». Он — помнил? Нет. Он — верил? В таком деле, в противодействии пропаганде, работает не логика, а эмоциональные маркеры. Сам Чакотай, окажись он в подобной ситуации, попробовал бы зайти именно с этой карты. Попытайся не вспомнить, но поверить, ведь я никогда раньше тебе не лгал. Смешно. Даже догадайся Тувок, что продуктивнее прибегнуть к эмоциональному давлению, черта с два бы у него получилось. Слава всем богам вселенной, что сам Чакотай все-таки не выстрелил, разумеется, и все же — почему? По какой-то необъяснимой причине ответ на этот вопрос казался крайне важным. Возможно, Чакотай просто своим выстиранным, проглаженным и накрахмаленным мозгом пытался нащупать ту струну в душе, которая доказывала бы: он действительно не убийца — и все, не важно, насколько искусные, манипуляторы мира могут по сему поводу удавиться.

«Вы — коммандер Чакотай со звездолета «Вояджер», — снова зазвучал у него в голове голос Тувока. — Вы — ученый. Исследователь. Вы не убийца».

— Мне бы твою уверенность, — сообщил Чакотай мерцающим заоконным звездам.

Тувок, однако, до него все-таки достучался — один на один, в лесу, в зоне боевых действий, под аккомпанемент рвущихся снарядов, что так дисгармонировал с самим словом «исследователь», вне рамок, вне протоколов, вне униформы — ведь даже этого якоря в его арсенале тогда не было. Простые повседневные вещи, на которые не обращаешь внимания, но которые в очередной поворотный момент вдруг ярко и остро напоминают: что бы ни было, ты среди своих, среди тех, с кем у тебя навечно одна дорога, — какие бы круги ни пускали по водной глади воспоминаний прошлые недоразумения и ошибки. Попытайся не вспомнить, но поверить? Каким бы нелогичным или смехотворным это ни казалось, он, пожалуй, и в самом деле именно поверил. И себе — вы ведь не убийца, коммандер, — и человеку, который стоял там, напротив. Вне рамок, вне протоколов. Вне барьеров.

Странно, что Тувок решил отправиться за ним сам? Нет, не странно. Правильно.

Беззвездная пустота, в которую в начале пятого года полета угодил «Вояджер», не только доставляла физический дискомфорт всей команде, но и предоставила всем слишком много свободного времени. Тувок ни секунды не сомневался, что у членов экипажа не хватит сдержанности и дисциплины, чтобы употребить это время на что-нибудь продуктивное.

Так и оказалось.

Земляне часто говорят: много думать вредно. Бессмысленное это утверждение в некоторых — чрезвычайно редких, но все-таки — случаях оказывалось парадоксально верным. Капитан Джейнвей выбрала очень неудачное время для того, чтобы изолировать себя от экипажа, но Тувок хорошо ее знал и был уверен в том, что она в настоящий момент как раз находится именно в том состоянии, в котором «вредно много думать», и, как следствие, вредно иметь слишком много свободного времени.

Нападение инопланетян и знакомство с мейлонами в мгновение ока транспортировало «Вояджер» из полного штиля в девятибалльный шторм, но Тувок подозревал, что произошло это на световой год позже, чем следовало бы. И, как оказалось, подозревал это не он один.

— Мне нужен ваш совет, — подчеркнуто официально заявил ему Чакотай, вытащив его прямо с мостика в зал для совещаний.

— Впервые, — усмехнулся Тувок. Ведь, в самом деле, тот впервые озвучил эту просьбу — по любой из временных шкал и в любой системе отсчета.

— Слушай, я понимаю, что мы не лучшие друзьям, — продолжил Чакотай. Тувок сдержал очередную усмешку — из всех возможным определений для их своеобразных отношений это было, пожалуй, наиболее странным, наиболее расплывчатым и одновременно и наиболее, и наименее соответствующим действительности. Впрочем, обратное утверждение можно было бы описать точно такими же эпитетами. У коммандера Чакотая неожиданно вырвалось на редкость вулканское утверждение. — С первого дня мы держали дистанцию, — тот, похоже, верил в свои слова, но в таком случае Тувоку было… несколько тревожно представлять, как могла бы выглядеть «вовлеченность». — Но я всегда уважал твое мнение, а сейчас мне очень нужно немного вулканской ясности.

— Продолжай.

После разговора с Чакотаем Тувок спустился в инженерный отсек, чтобы проверить протоколы безопасности в преддверии предстоящего визита мейлонов.

— Интересно, что будет, если дипломатическое решение не прокатит? — поинтересовался Петровский в пространство, быстро переключая кнопки на консоли.

Работавший за соседней станцией Тэйбор покосился на проходящего мимо Тувока и пробормотал:

— Что-то непременно будет.

— Я посмотрел данные сенсоров из астрометрической лаборатории, — как ни в чем ни бывало сообщил Петровский. Словно данные из астрометрической лаборатории его хоть каким-то боком касались. — Взорвать воронку будет не слишком сложно, если с этой стороны. И невозможно — если с той.

Тэйбор пожал плечами:

— Значит, запасной план на случай, если мейлоны окажутся вроде кейзонов, у нас, считай, есть. В любом случае, сейчас наша задача — инжекторы антиматерии.

Через несколько часов, с трудом удержав взбешенную Торрес, чуть было не вцепившуюся мейлону в глотку — слухи на «Вояждере» по-прежнему разносились на варп-скоростях, — Чакотай собрал команду мостика в зале совещаний и поделился своими подозрениями. Что теперь, когда уничтожение воронки осталось единственным способом перекрыть поток токсичных отходов, которые убивают обитателей этой области, капитан может попытаться предпринять что-нибудь… не слишком разумное. Например, примет решение отправить «Вояджер» через воронку, а сама останется, чтобы ее уничтожить.

— Экипаж на это не согласится, — вскинулся обычно тушующийся энсин Ким.

— Ты в этом уверен, Гарри? — с какой-то странной интонацией уточнил Чакотай.

— Абсолютно, — отрезал тот. — Я не сомневаюсь, что могу заявить от лица всей команды: черта с два мы это позволим.

Реакция команды мостика, разумеется, не стала для Чакотая неожиданностью, но в этот момент он все же на секунду опустил глаза, скрывая удовлетворенную и гордую улыбку, — и Тувок уже привычно поймал себя на мысли, что точно знает, о чем тот думает.

Несколько часов спустя Тувок скажет капитану:

— Как видите, не только вы занимались тем, что переосмысливали прошлое, — имея в виду не только команду мостика, но и всех членов экипажа «Вояджера».

И Чакотай, который единственный из всех уловит многозначность в его словах и голосе, на мгновение скосит глаза на тактическую станцию. И снова спрячет точно такую же улыбку.

Конец