Мыши после бойни (джен)

* 31 *

Задолго до описываемых событий

Эта свадьба была событием года для всего Ближнего Востока. В тронном зале расположенного точно в геометрическом центре акбарнистанской столицы дворца «Аль-Ауджа» Фарид ибн Абдулла ибн Исмаил Джикуай, любимый пасынок Верховного правителя Акбарнистана генерала Хаддама бин Хассада аль-Мейзеи, сочетался браком с Азизой бинт Хаддам аль-Мейзеи[1], дочерью его приемного отца от следующей, четвертой по счету жены. Обставлено всё было по высшему разряду, и их свадебные фотографии еще долго не сходили со страниц разделов светской хроники, заставляя читателей и зрителей восхищаться пышностью церемонии и красотой новобрачных.

Они были прекрасной парой. Фарид, только что с отличием окончивший Национальный политехнический университет Акбарнистана и прямо в день выпуска назначенный отчимом на должность министра промышленности, являл собой образец молодого целеустремленного и респектабельного государственного деятеля. Азиза была на четыре года младше супруга и воплощала собой идеал восточной девушки с гибким станом, смуглой атласной кожей и темными, как песок в ночной пустыне, глазами. Вместе они символизировали будущее Востока, на стороне которого были интеллект, красота, любовь, юношеская страсть к новым свершениям и уверенность в том, что всё, что не смогут они, осуществят их многочисленные дети.

Но судьба распорядилась иначе.

От возникших при родах осложнений Азиза впала в кому. Врачи не могли сказать ничего определенного, но призывали надеяться. И Фарид надеялся. Надеялся, пока сидел у постели любимой, уверенный, что именно сейчас, в эту самую секунду, она откроет глаза и улыбнется ему, и всё станет, как раньше. Надеялся, когда уже под утро следующего дня, поддавшись на уговоры родственников, лег спать в соседней комнате. Спал он плохо, впервые в жизни его мучили кошмары, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что ждало его после пробуждения. Он до сих пор содрогался при воспоминании о том, что ощутил, войдя в палату и увидев пустую аккуратно застеленную кровать, хотя в самих его чувствах не было ничего ужасающего.

Наоборот, никогда прежде он не был так счастлив.

«Она очнулась! Она выздоровела! Мы снова будем вместе!» — именно такие мысли кружились в его голове, пока он бежал по больничным коридорам и лестницам к регистратуре, чтобы узнать, куда перевели его жену. А потом ему повстречался оперировавший Азизу врач, светило ближневосточной хирургии профессор Хасан аль-Рубаи, который вместо ответа на вопросы пригласил его к себе в кабинет. Говорил он бегло, в основном на языке специфических медицинских терминов, но страшная суть от этого не менялась.

Азиза умерла.

Назначение Фарида на пост министра было сугубо номинальным, ведь последнее слово всегда и во всём было за Хаддамом. Теперь же министерский портфель оказался очень кстати, и юноша с головой ушел в работу, позволявшую хоть немного отвлечься от мыслей о любимой. Но главной опорой и отрадой его жизни был прощальный дар его жены — маленькая Парак, унаследовавшая от мамы выразительные глаза, смоляные волосы и звонкий чарующий голос, радужный перезвон которого наполнял светом и огромный дворец деда, и израненное сердце отца.

Шли годы. Фарид из декоративного министра превратился в опытного специалиста, советы которого не гнушался принимать во внимание сам Хаддам, а Парак — в юную красавицу, которой прочили будущее самой завидной невесты Ближнего Востока. Всё казалось незыблемым и предопределенным. До тех пор, пока на церемонии присвоения крупнейшей в Акбарнистане больнице имени скоропостижно скончавшегося профессора аль-Рубаи к Фариду не подошел его старший сын, Омар ибн Хасан, и не пожал ему руку.

— Что это? — вздрогнув, спросил Джикуай, когда в его ладонь врезалась жесткая бумага.

— Не знаю. Но отец просил передать, что это лучше читать, когда никого рядом нет, — честно и вполголоса ответил Омар, после чего добавил нарочито громко и весело: — Очень рад знакомству, господин министр!

— Я тоже очень рад… — повторил пасынок генерала, которого так и подмывало узнать, что же ему вручили. Но слова покойного и осторожность его сына производили впечатление, поэтому он спрятал неизвестный предмет в карман и вынул уже поздно ночью при свете тусклого ночника, дабы не разбудить спавшую у противоположной стены дочку. Это оказался сложенный вчетверо запечатанный конверт с подписью аль-Рубаи и пометкой «Передать Фариду Джикуаю лично в руки после моей смерти». Заинтригованный министр вскрыл письмо, погрузился в чтение… и лишь присутствие Парак удержало его от пронзительного и поистине нечеловеческого крика.

Когда Фариду было всего несколько месяцев от роду, его отца, ближайшего сподвижника Хаддама по партии, убили сторонники свергнутого ими шейха. Уже на следующий после похорон день аль-Мейзеи взял его маму в жены и воспитывал мальчика как собственного сына и преемника. С пеленок окруженный роскошью и заботой, о жизни простых людей маленький Фарид знал только то, что видел с балконов дворцов, из окон лимузинов и в иллюминаторы генеральских самолетов и вертолетов. Он искренне верил, что народ Акбарнистана живет пускай трудно, но счастливо, а его приемный отец — лучший глава государства на свете, и ни учеба в университете, ни министерская должность эту веру поколебать не смогли. Однокурсники по понятным причинам избегали затрагивать острые вопросы в присутствии отпрыска первой семьи страны, а его работа была связана по большей части с чтением сухих технических отчетов и участием в качестве мебели в церемониях открытия новых промышленных объектов. Записка аль-Рубаи разрушила всё до основания. Отныне и навсегда генерал Хаддам был для Фарида не дорогим и любимым, пускай и приемным, отцом, а кровавым чудовищем, хладнокровно убившим собственную дочь…

«Ты поплатишься за это, отец! Клянусь Аллахом!» — дал себе слово Фарид. Его переполняла ненависть, но он заставил себя успокоиться, понимая, что действовать нужно наверняка, ибо малейшая оплошность обойдется им с Парак очень и очень дорого.

И вновь должность министра оказалась как нельзя кстати, теперь служа благовидным предлогом для его поездок по всему миру и встреч с представителями промышленной, творческой и прочей интеллигенции разных стран. Отчиму, встревоженному его бурной деятельностью и многочисленными контактами с «враждебными народу Акбарнистана элементами», он объяснял, что хочет ближе узнать вероятного противника и выявить его слабые места. Но на самом деле с каждой такой встречей и беседой с глазу на глаз, с каждой прочитанной статьей в запрещенных на его родине западных газетах Фарид преисполнялся всё большей решимости покончить с тиранией Хаддама. Он мечтал о новом, свободном Акбарнистане, в котором нет места нарушениям прав человека и гонениям инакомыслящих, а десятки тысяч детей не умирают ежегодно от вызванной экономическими санкциями со стороны западных стран нехватки медикаментов.

Прошло почти полгода, прежде чем осторожные прощупывания, полупрозрачные намеки и многозначительные фразы Фарида подействовали и нетипичным поведением молодого акбарнистанского министра заинтересовалось ЦРУ. На проходившей в Вене очередной конференции ОПЕК в перерыве между пленарными заседаниями к нему подошел солидный седовласый джентльмен с беджиком члена делегации Эквадора на имя Диего Эрнесто Альвареса и попросил уделить ему несколько минут для обсуждения одного весьма щепетильного и важного для их государств вопроса. Годом ранее правительство этой латиноамериканской страны объявило о намерении сделать национальной валютой американский доллар, поэтому Джикуай охотно принял приглашение и не сильно удивился тому, что за ним последовало.

Эквадорец привел его в маленький угловой кабинет, где их поджидали еще два латиноамериканца, гораздо моложе. Они сноровисто обыскали Фарида, тщательно ощупав каждый шов одежды, и ушли, унеся с собой его туфли, часы, ремень и зажим для галстука. Акбарнистанец отнесся к этим мерам с пониманием и как ни в чем ни бывало сел на заранее приготовленный стул.

― Прошу прощения за некоторые неудобства, — извинился Альварес, — просто в нашей работе всякое случается. Промышленный шпионаж — настоящий бич свободного предпринимательства, верно?

— Промышленный? — разочарованно переспросил Фарид. — И только?

Латиноамериканец помолчал, пристально вглядываясь ему в лицо.

— Не только, — кивнул он наконец. — Что ж, господин Джикуай, не будем терять времени. Следующее заседание начинается через пятнадцать с половиной минут, поэтому нам с вами следует уложиться в десять…

Они уложились. За шесть прошедших со дня прозрения месяцев Фарид тщательно отрепетировал и отшлифовал свою речь, поэтому говорил быстро, сжато и исключительно по существу.

Он хочет покончить с Хаддамом.

Ему нужна помощь.

Отпустив Джикуая, Альварес кликнул своих молодых помощников и передал им миниатюрный диктофон. Те знали, что с ним делать, и уже через двадцать минут прибор лежал на столе в защищенной от прослушивания комнатке в подвале посольства США.

— Ну, что скажете? — спросил консул, по долгу службы курировавший не только выдачу американских виз, но и все разведывательные мероприятия на территории Австрии.

― Это не похоже на провокацию, ― ответил его заместитель.

― Он слишком хорошо подготовился к этому разговору, ― возразил Джейкоб Донован, лысеющий брюнет с пухлыми щеками и дряблым подбородком, в которых стереотипам вопреки сквозили жесткость и решимость, странные для атташе по вопросам культуры, но более чем уместные для третьего человека в разведывательной иерархии посольства. ― Мне это не нравится.

— Итак, что мы имеем, — консул посмотрел на лежащий перед ним листик с конспектом беседы. — Его жена умерла при родах. Всё это время он считал ее смерть естественной, но полгода назад узнал, что к этому причастен его приемный отец, генерал аль-Мейзеи. С тех пор загорелся жаждой мщения. Аллистер, вам слово. Этому можно верить?

― Имеющейся у нас информации его рассказ не противоречит, — доложил его заместитель Аллистер Симпсон. — Как раз полгода назад скончался профессор аль-Рубаи, ведущий хирург Акбарнистана, пользовавший членов первой семьи, в том числе Азизу бинт Хаддам аль-Мейзеи. Вполне возможно, что на смертном одре он назвал истинного виновника ее смерти. Его родственники рассказали об этом Джикуаю, и в итоге мы имеем благородного мстителя.

― И своего человека в ближайшем окружении генерала, ― добавил консул и задумался.

― Вот именно, — атташе по культуре снял очки и указал дужкой на потолок. — Чересчур ближайшем, я бы даже сказал. Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— То есть, по-вашему, это провокация? — уточнил резидент.

— Да.

— Но зачем Хаддаму устраивать что-либо подобное? — не согласился Аллистер. — Весь Ближний Восток и так в курсе, что мы спим и видим, как бы его устранить, а наши и европейские СМИ всё равно преподнесут всё как инсценировку с его стороны с целью дискредитировать Свободный Мир. Он ничего этим не добьется!

— А что если он таким образом хочет выявить наших акбарнистанских агентов? Потому и посылает к нам своего любимого пасынка, мол, ему мы точно поверим, дадим адреса надежных людей, а приедет туда не он, а тайная полиция! У нас там и так слишком мало людей, чтобы попусту рисковать ими!

— Мы рискуем не попусту! — помощник консула вскочил со стула. — Такой шанс выпадает раз в сто лет! Подумайте только: проамериканский правитель Акбарнистана! Вслушайтесь в эти слова! Это же голубая мечта десяти предыдущих президентов! Мы платим нашим агентам за риск? Платим! Вот пусть и рискуют!

— Если этот Джикуай и впрямь такой проамериканский, каким кажется, может, имеет смысл подождать, когда Хаддам сам передаст ему власть? — предложил атташе. Аллистер хмыкнул.

— Забудьте, Джейкоб! Хаддам не уйдет с поста до самой смерти, а в ближайшие годы умирать он не собирается. Он здоров, как бык, на дни рождения Евфрат переплывает, и если его не поторопить, проживет еще не один десяток лет!

— Ничего, подождем, — повел плечами атташе. — Мы семьдесят лет ждали краха СССР, а Хаддам дольше тридцати вряд ли протянет…

— Вполне возможно, — согласился Аллистер. — Но Фарид столько ждать не будет. Если он почувствует, что мы медлим, то или выступит сам, или, что гораздо хуже, обратится за помощью к кому-нибудь другому. К Айрану, например. Или к России. Этого нельзя допустить!

— Это точно, — кивнул консул. — В следующем месяце Фарид приедет в Эквадор, там с ним будут беседовать уже сугубо предметно. Окончательное решение в любом случае будет за Центром, но каким оно будет, зависит от нас. Итак, каков вердикт?

— Не виновен, — пошутил Симпсон. — Надо вербовать.

— Мистер Донован? — консул посмотрел на атташе.

Тот перестал грызть дужку очков, обвел взглядом собеседников и диктофон на столике и нехотя произнес:

— Вербовка.

— Единогласно, — подытожил консул. — Аллистер, готовьте депешу…

Пройдя извилистый путь коридорами Лэнгли, обросшее кипой сопроводительных материалов донесение в конце концов попало на стол директору Управления. Тот взвесил все «за», «против» и «почему бы и нет?» и добавил на густо покрытый резолюциями и печатями титульный лист собственное «не возражаю». Два дня спустя, когда приглашенный официальным представителем Эквадора в ОПЕК сеньором Диего Альваресом министр Джикуай прибыл в Кито, сотрудник посольства США сообщил ему, что его предложение принято, и передал инструкции для следующего выхода на связь.

Операция «Черный плащ», одна из самых амбициозных, рискованных и многообещающих в истории ЦРУ, началась.

* 32 *

Несмотря на закономерное желание Фарида собственноручно нанести смертельный удар, руководители операции решили, что его приход к власти должен выглядеть как законное унаследование престола, а не дворцовый переворот, поэтому ограничили его участие сугубо вспомогательными мероприятиями. Роль ангела мщения отводилась Абу Мохаммеду Селиму Джаррахи, завербованному ЦРУ майору ВВС Акбарнистана, который всей душой ненавидел Хаддама и был готов отдать жизнь за то, чтоб избавить мир от этого монстра. По сути, именно это от него и требовалось, так как предоставленные Джикуаем исчерпывающие данные о системе охраны Хаддама свидетельствовали об изначально самоубийственном характере любых покушений.

Время смерти диктатора назначили на ночь с 29 на 30 апреля. Эти дни он вместе с семьей проводил в своем родном городе Мейзе, воздавая почести погребенным здесь предкам. Это был единственный предсказуемый пункт его расписания, и генерал прекрасно сознавал всю связанную с этим уязвимость. Что неудивительно, ведь его ставшая нарицательной паранойя вообще не позволяла ему спать два раза подряд в одном и том же месте. В его распоряжении имелось около ста роскошных дворцов во всех мало-мальски крупных населенных пунктах страны, из них шесть ― в окрестностях Мейзе. Они были абсолютно идентичны, и никто не мог предугадать, где именно будет находиться диктатор, поскольку он каждый раз самолично определял расклад при помощи игральной кости.

Обойти эту казавшуюся идеальной защиту без своего человека в ближайшем окружении диктатора было невозможно, но тут на сцену выходил Фарид, который должен был организовать для Джаррахи надежный ориентир. Остальное должен был сделать пилот, который, пользуясь расположением начальства, устроил так, чтобы его очередь совершать плановый вылет пришлась на последнюю ночь апреля. Теперь ничто не мешало его МиГ-23БН оказаться в нужное время в нужном месте.

Но если с выходом на ударную позицию всё было решено, то с нанесением собственно удара возникли сложности. Джаррахи отправлялся не атаковать вражеские укрепления, а патрулировать границу с Турцией, поэтому его истребитель-бомбардировщик нес помимо ракет класса «воздух-воздух» и двуствольной 23-мм пушки не тяжелые бомбы, а два 20-зарядных контейнера с неуправляемыми ракетами С-8М. Благодаря боевой части усиленного осколочного действия они были прекрасным оружием для борьбы с группами натовских диверсантов или караванами контрабандистов, однако совершенно неэффективны против способных выдержать прямое попадание гаубичного снаряда стен дворца. Всё, что мог и, как следствие, должен был сделать Селим[2] — самоубийственный таран на сверхзвуковой скорости, когда катапультирование чревато отрывом конечностей и головы, а значит, бесполезно. Он был достаточно квалифицированным для этого пилотом, а полностью заправленный МиГ с дополнительным 840-литровым подвесным баком хоть и не обладал необходимой для полного разрушения стен бетонопробиваемостью, запросто уничтожил бы любого, находящегося за ними, сочетанием ударной волны и огня. Проблема была в другом…

— …Пусковые зенитно-ракетные установки SA-3 «Гоа»[3], — собеседник Фарида показал пальцем на практически неотличимые от окружающего фона квадраты, для надежности обведенные фломастером. — Боекомплект — четыре ракеты V-601 с осколочно-фугасной боеголовкой. Радиус действия — двадцать две мили, высота перехвата — от трехсот до шестидесяти тысяч футов.

— Сколько это в метрах? — спросил не привыкший оперировать имперской шкалой акбарнистанец, разглядывая снимок из космоса. Разговор происходил в салоне припаркованного в подземном гараже каирской гостиницы «Рамсес Хилтон» лимузина. Оставшиеся снаружи телохранители министра были уверены, что их подопечный проводит секретные переговоры с владельцем местного трубопрокатного завода касательно поставки в Акбарнистан нефтепроводных труб большого диаметра в обход эмбарго.

— Тридцать пять километров, сто метров и восемнадцать километров соответственно, — отчеканил его собеседник, которого и впрямь можно было принять за крупного промышленника, если не знать о его службе в Отделе специальных операций НТС ЦРУ.

— И такое вокруг каждого дворца?

— Да.

— Ничего себе! — Джикуай покачал головой. — Я никогда ничего подобного не замечал…

— Мы тоже, — признался американец. — Они очень умело замаскированы и практически неотличимы от песка. Их удалось разглядеть только потому, что у наших новых спутников фотокамеры в десять раз мощнее.

— Их можно уничтожить?

— Можно. Но только в ходе полномасштабных боевых действий — авианалет, высадка десанта… Тихо в любом случае не получится. Даже если нейтрализовать охрану установок, это ничего не даст, так как запуск производится с командного пункта.

— А если уничтожить его? Это поможет?

— Поможет. Но он находится прямо во дворце.

— Ясно… Вы сказали, что высота перехвата этих ракет — от ста метров и выше?

— Да, это так.

— Выходит, если Джаррахи будет лететь, скажем, в пятидесяти метрах от земли…

— Не выйдет. Радар всё равно его засечет. Чтобы этого не случилось, ему надо последние сто шестьдесят километров до цели лететь ниже двадцати метров, а местность там неровная, холмистая. Дома, опять же. Да еще ночью. Мы думали об этом, но нет, это невозможно.

— А что там за радар?

— Если быть точным, три радара, — агент ЦРУ разложил на откидном столике несколько снимков разномастных решетчатых конструкций. — Тот, о котором я говорил, это радиолокатор кругового обзора, вот этот, — он придвинул Фариду фотографию грузовика, из кузова которого торчала вверх пара высоких тонких планок с двумя закрепленными одна над другой овальными антеннами. — «Флэт Фейс Би»[4], старая испытанная система. После обнаружения цели определяет ее координаты по азимуту и дальности опознавания и передает информацию на командный пункт. Второй элемент — «Сайд Нет»[5], высотомер.

— Так вот что это такое… — протянул Джикуай, рассматривая узкий растянутый по вертикали серп антенны. — Эту штуку я видел. Правда, издалека и не помню точно где…

— По идее, неподалеку от вот этой крошки, — американец взял со столика третий снимок. Запечатленная на нем антенна сама по себе была похожа на крылатую ракету и размещалась на четырехколесном основании, от которого во все стороны разбегались толстые черные провода. — Станция наведения ракет «Лоу Блоу»[6], сердце всей системы. Может сопровождать цели по радиолокационному каналу в автоматическом, полуавтоматическом или ручном режиме либо вручную по телевизионно-оптическому каналу. Страшная вещь, одним словом.

— Да-да, есть такие, — закивал Фарид. — Стоят на площадках на уровне внешней стены, всегда с противоположной стороны от главных ворот.

— Правда? — агент ЦРУ вернулся к снимку дворца. — Но если так, мы давно должны были бы их заметить… Не покажете?

— С удовольствием, — акбарнистанец указал авторучкой на темный квадрат разбитого на верхней террасе палисадника. — Она здесь, в самом центре, прямо среди пальм, а сверху накрыта сеткой с листьями.

— Умно.

— И очень расчетливо. С дороги их не видно, только с верхних этажей дворца или закрытого для посторонних внутреннего дворика. Но даже зная, где она, разглядеть ее трудно. Я заметил ее только потому, что она всё время вертится.

— Естественно. Такие установки круглосуточно вертятся. И охраняются тоже круглосуточно.

— Да, солдат там много.

— Кто бы сомневался… — хмыкнул оперативник. Фарид поскреб подбородок, вдумчиво изучая снимки антенн.

— Чтобы вывести из строя систему, уничтожить надо все три? — спросил он.

— В идеале, да. Но в принципе, достаточно одной «Лоу Блоу». Именно она наводит ракеты на цель, и без нее они практически бесполезны.

— Значит, нам надо от нее избавиться! Скажем, взорвать!.. Нет, это спугнет отчима… Отключить питание!

— Даже если антенна подключена к электросети дворца, у нее наверняка имеется свой резервный генератор.

— Где он может быть?

— Полагаю, там же, под пальмами. Но остановка антенны неизбежно переполошит охрану.

— Да, вы правы… А можно сделать так, чтобы антенна работала, но при этом, ну, не работала?

— В смысле, крутилась впустую?

— Ну да. Скажем, не посылала сигналы, не передавала данные на командный пункт…

Американец надолго замолчал.

— А знаете, это мысль… — сказал он наконец, заметно просветлев лицом. — Какая-нибудь странная неполадка, причину которой можно установить довольно быстро, но на устранение которой понадобится время… Время… «Флэт Фейс» засечет Джаррахи в ста шестидесяти километрах от дворца. Маршевая скорость МиГа два-два с половиной Маха, значит, это расстояние он пролетит за четыре минуты с небольшим…

— А если этот «Лоу Блоу» сломается, скажем, за минуту до его вхождения в зону действия РЛС, расчет станции будет занят поиском неисправности, заметит его позже, чем надо, и не успеет поднять тревогу! — добавил Фарид.

— И не успеет поднять тревогу, — повторил агент. — Да, это может сработать. Я поговорю с нашими инженерами, уверен, они что-нибудь придумают. Но чтобы устроить такую поломку, нужно иметь доступ к антенне, которого, как я понимаю, нет даже у вас.

— У меня нет. Но я знаю человека, у которого есть, и который нам поможет.

Американец улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.

— С вами приятно иметь дело, мистер Джикуай!

— С вами тоже, мистер Макмиллан!

Они пожали друг другу руки и расстались, чтобы больше никогда не встретиться.

* 33 *

Спустя неделю в Дохе, сразу после окончания торжественного приема по случаю пятидесятилетия правящего эмира Катара, Фарид обнаружил в кармане брюк невесть откуда взявшийся черный цилиндр. А еще через неделю, 29 апреля, из гаража дворцового комплекса в Аль-Мавсиле выехали шесть абсолютно идентичных по составу кортежей, которые разными путями направились к Мейзе. Ни водители черных бронированных лимузинов, ни сидящие в машинах сопровождения солдаты не знали, везут они генерала или его двойника — их допустили в гараж только после того, как Хаддам сел в приглянувшийся ему автомобиль. Когда за окнами машин показалась пригородная застройка, диктатор пять раз бросил на поднос верный кубик, после чего снял трубку спутникового телефона.

— Первый кортеж — в пятый дворец.

— Понял, — ответил начальник охраны кортежа номер один и тут же продублировал инструкции для своих подопечных.

— Второй кортеж — в четвертый дворец, — распорядился генерал, нажав следующую кнопку. Сидевший напротив него Фарид невольно поморщился. Кубик отчима оказался к нему неблагосклонен, а раз так, придется самому ковать свое счастье.

— Принято, — подтвердил начальник охраны кортежа номер два, уверенный, как и все его коллеги, что везет настоящего Хаддама. В отличие от них, он не ошибался.

Стандартная процедура тем временем продолжалась.

— Третий кортеж — во второй дворец.

— Понял…

Получив инструкции, кортежи съезжали с шоссе на одну из опоясывающих Мейзе кольцевых дорог. Их сделали односторонними, дабы не получилось так, что в одной точке встретятся два кортежа, образуя очень удобную и лакомую мишень, и еще со вчерашнего дня перекрыли для обычного транспорта. Чтобы попасть в находившийся к югу от города дворец №4, водителям приближающегося с северо-востока кортежа №2 пришлось обогнуть почти полгорода, но поскольку ограничение скорости на них не распространялось, уже очень скоро машины миновали бронированные ворота и юркнули в подземный гараж, надежно укрытый метрами гранита и бетона.

— Вот мы и дома! — объявил Хаддам своим попутчикам. Помимо Фарида и Парак в салоне находились пятая жена генерала и его личный телохранитель, тут же отперший дверь. Наружные ручки были сугубо декоративными, и без участия пассажиров дверь было не открыть. Но стоило замку щелкнуть, как уже стоявший наготове шофер услужливо распахнул ее, приглашая правящее семейство ступить на ковровую дорожку, вдоль которой выстроились охранявшие резиденцию гвардейцы.

— На караул! — приказал начальник гарнизона, и бойцы слаженно отдали честь своему Главнокомандующему. Хаддам поприветствовал их в ответ и вместе с родными проследовал по дорожке к лифту, который доставил их на четвертый, жилой этаж резиденции. Из восьми имевшихся там двухкомнатных номеров Фарид выбрал для них с дочерью тот, что был ближе других к лифту и одновременно дальше всех от находившихся в конце коридора покоев отчима, куда он незамедлительно направился, оставив Парак разбирать вещи.

— Отец? Можешь уделить мне несколько минут?

— Конечно! — по виду пасынка Хаддам понял, что разговор предстоит серьезный. — Фатима, радость моя…

— Я как раз собиралась в бассейн, — послушно улыбнулась его супруга.

— Умница! — похвалил ее генерал, и когда дверь за ней закрылась, пригласил Фарида в рабочий кабинет. — Слушаю тебя, мой мальчик.

— Отец, — осторожно начал Джикуай. — Тебе не кажется, что здесь может быть опасно? Мы ездим сюда каждый год в одно и то же время, а значит, наши враги могут заранее подготовиться и…

— Не волнуйся! — Хаддам ласково потрепал пасынка по плечу. — Охрана здесь надежная, ты сам только что видел! А ведь это далеко не все, кто несет здесь службу!

— Я понимаю, но… Скажи, ты всем им доверяешь?

— Конечно, нет! — осклабился тиран. — Я никому из них не доверяю! Именно поэтому простые солдаты служат здесь по три месяца, а офицеры — по полгода!

— А как же начальник гарнизона?

Хаддам встревожился.

— А что с начальником гарнизона?

— Ну, семь лет назад, когда мы останавливались в этом дворце, он уже был здесь начальником. И три года назад. И до сих пор он начальник…

— Хочешь сказать, на этот раз он что-то подстроил, так?

— Нет, ну… — Фарид беспомощно развел руками. — Я не знаю… Раз он так долго служит тебе верой и правдой, то наверняка ни в чем не замешан. Просто, ну, ты же знаешь, свежий взгляд всегда замечает больше…

— Ты предлагаешь сменить его? Кем?

— Не только его, — возразил Джикуай. — Их всех.

— Начальников всех гарнизонов? — уточнил Хаддам и пригладил усы. — Ты знаешь, я, вообще-то, и сам об этом подумывал, но всё никак руки не доходили… Но кем я их сейчас заменю? Люди нужны надежные, проверенные и знающие, что здесь к чему…

— Такие люди есть, отец.

— Да? Кто же это?

— Те же начальники гарнизонов.

Диктатор задумался.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, но всё же объясни, — распорядился он. Фарид знал, что на самом деле его отчим ничего не понимает и пускает пыль в глаза, но виду не подал.

— Нужно просто поменять начальников гарнизонами. Того, кто сейчас во дворце номер один, направить, скажем, в пятый, а того, кто в пятом, например, в третий, и так далее.

Хаддам расцвел и крепко обнял пасынка.

— Молодец, Фарид! Всё, как я и думал! Ты мыслишь как настоящий аль-Мейзеи! Впрочем, это неудивительно, ведь мы на земле предков, где даже воздух пропитан их мудростью! Действительно, кто лучше всех знает, на какие козни способен начальник гарнизона? Только другой начальник гарнизона! Сейчас мы всё устроим! Где-то тут был мой счастливый кубик…

— Постой, отец! — схватил его за руку Джикуай. — Неужели ты доверишь столь важный вопрос слепой удаче и кубику?

— Такие вопросы я не доверяю никому другому. И знаешь, он никогда меня не подводил.

— А я? — Фарид добавил голосу надрыва. — А я подводил тебя когда-нибудь, отец?

Это был самый тонкий и опасный момент разговора, ведь для параноика нет ничего более настораживающего, чем просьба довериться. Но Хаддам был настолько впечатлен предложенной пасынком идеей, что ему даже в голову не пришло заподозрить подвох.

— Нет, сынок, никогда. Предлагай, я слушаю.

— Пятерых начальников можно и впрямь распределить при помощи кубика. Так будет даже надежней. Но в наш дворец лучше взять полковника Махмуда аль-Хасиба из дворца номер пять. Когда мы были там, он произвел впечатление чрезвычайно умелого и опытного солдата. Кроме того, он, ну, член семьи…

В течение нескольких показавшихся молодому заговорщику вечностью секунд тишина нарушалась только стуком кубика, который его отчим катал пальцами по столу.

— Ты прав, сын, — в конце концов ответил Хаддам. — Семье надо доверять! Времена сейчас трудные, и родственники должны держаться вместе, быть заодно! Я сейчас же вызову Махмуда сюда, уж он-то наведет и обеспечит образцовый порядок! Я горжусь тобой, сын! Ступай, отдохни с дороги, нам скоро ехать на кладбище.

— Спасибо, отец! — Фарид церемониально поклонился и вышел, крепясь изо всех сил, чтобы не выдать своего ликования. Его отчим действовал быстро, как, впрочем, всегда, когда дело касалось его собственной жизни, поэтому и часа не прошло, как Особой республиканской гвардии полковник аль-Хасиб прибыл во дворец и принял командование гарнизоном.

— Господин генерал, господин министр, — отдавая честь, он вытянулся в струнку и щелкнул каблуками, — для меня большая честь служить под вашим началом!

— Вольно, полковник! — гаркнул в ответ аль-Мейзеи, после чего они тепло обнялись. — Рад тебя видеть, Махмуд! Как жизнь, семья, служба?

— Спасибо, генерал, не жалуюсь! — весело ответил аль-Хасиб. Ему было далеко за пятьдесят, но его фигуре и задору позавидовал бы и двадцатилетний. Он снова приложил руку к фуражке. — Разрешите приступить к выполнению обязанностей?

— Разрешаю, полковник! — откозырял в ответ Хаддам, а Фарид попросил: — Дядя Махмуд, пока вы еще не сильно заняты, может, зайдете к нам? Парак будет очень рада. А то нам скоро уезжать…

Как и подобает военному, полковник сперва посмотрел на старшего по званию, и лишь получив его молчаливое согласие, ответил:

— Конечно, Фарид, с радостью! Посты обойду и сразу к вам!

— В таком случае я как раз успею приготовить чай.

— Вот это правильно! — добродушно рассмеялся полковник и ушел осматривать новые владения. Джикуай, как и обещал, заварил чай и помог дочери подготовить комнату к приходу дорогого гостя.

Махмуд аль-Хасиб приходился двоюродным дядей Азизе и ни за что не упустил бы возможности повидаться с ее дочуркой. Он и впрямь не заставил себя ждать, сразу с порога раскрыв объятия для бросившейся к нему внучатой племянницы. Как пушинку подняв ее на руки, он покружил ее в воздухе, после чего усадил к себе на колени и стал допытываться об успехах в учебе. Парак не любила говорить на эту тему, но с дядей виделась очень редко и обманывать его не привыкла. Поэтому выложила всё как на духу, даже не успев толком испугаться, и когда он неожиданно мягко для человека в форме пожурил ее за отставание по математике, то не надулась, а наоборот, еще больше повеселела и раскрепостилась.

— Я люблю вас, дядя Махмуд! — сказала она, потершись носиком о его усы.

— Я тебя тоже, Парак! — полковник нежно потрепал ее за волосы. — Как жаль, что твоей мамы здесь нет. Она бы тобой гордилась.

— Это точно, — подал голос Фарид. Ему было немного неловко оттого, что приходилось играть на чувствах Парак и Махмуда, но дело того стоило. — Пари, будь добра, сходи в бассейн, проведай бабушку. Нам с дядей Махмудом нужно поговорить.

— Ну вот, всегда так… — девочка скривилась, но отца послушалась, чмокнула полковника в щеку и ушла, прихватив купальник и полотенце.

— Она просто прелесть! — сказал аль-Хасиб, когда они остались одни. — Вся в Азизу. Такая же красивая и так же не дружит с математикой.

— Что да, то да, — признался Джикуай. — Дядя Махмуд, простите, если можете…

— За что, Фарид?

— За это, — министр протянул ему письмо аль-Рубаи и вышел в другую комнату. Когда через полчаса он вернулся, полковник неподвижно сидел в кресле и смотрел прямо перед собой.

— Простите, — еще раз попросил Фарид.

— Не извиняйся, я на правду не обижаюсь, — Махмуд был бледен, как саван, но говорил твердо и сразу перешел к делу. — Что требуется от меня?

— Сейчас объясню, — Джикуай знаками показал полковнику следовать за ним. Они прошли в ванную комнату, и министр пустил воду из всех кранов.

— А вы неглупый малый, Фарид, — оценил его предосторожность начальник гарнизона.

— Жизнь такая, — небрежно повел плечами пасынок Хаддама и снял с полочки перед зеркалом баллончик пены для бритья, оказавшийся бутафорским. Отвинтив крышку полученного в Дохе контейнера, Фарид вытряхнул на ладонь предмет, похожий на большую черную гайку, и протянул аль-Хасибу. — Возьмите. Это надо прицепить на информационный кабель антенны станции наведения зенитных ракет…

— Но зачем такие сложности? — спросил полковник, когда Фарид закончил объяснять их с Макмилланом план. — Я могу хоть сейчас зайти к нему в кабинет и пристрелить, как бешеную собаку!

— С оружием вас к нему не пустят.

— Я убью его голыми руками!

— И погибнете сами.

— Я не боюсь смерти!

— Знаю. Но малейшая оплошность или невезение — и Хаддам покинет дворец, а все усилия пойдут насмарку!

— В вашем плане гораздо больше узких мест! Он слишком сложный!

— Согласен. И как раз поэтому он может сработать. В отличие от простого и бесхитростного прямого нападения, к которому его охрана и он сам подготовлены лучше всего на свете. Уж я-то знаю…

В конце концов полковник уступил. Еще раз уточнив все детали и сверив часы, конспираторы расстались, и до самого выезда генерала с семьей в город всё было спокойно. Но стоило последней машине кортежа выехать за ворота, как дворец взорвался криками и топотом.

— На построение! Общее построение! Все на построение! — во всю глотку орал начальник гарнизона. Благодаря густой сети динамиков его голос проник во все без исключения уголки комплекса, заставляя солдат срываться с мест и нестись на плац.

— Стоять! Равняйсь! Смирно! — скомандовал Махмуд. Он успел прийти раньше многих из своих подчиненных и был этим очень недоволен. — Что это такое?! Куда это годится?! Я здесь уже минуту торчу, а они всё подползают! Да, подползают! Потому что бегом это не назовешь! Моя столетняя прабабка и то быстрее бегала! Вижу, вы тут совсем распустились! Забыли, небось, что охраняете не соседский коровник, а самого Главнокомандующего, да? Ничего, я вам живо напомню! Всем упасть и сто раз отжаться! Выполнять!

Солдаты посыпались на раскаленный дочерна асфальт.

— Давайте, давайте! Живее! И не кривиться, чай, не сахарные! — прикрикивал полковник, расхаживая между шеренгами и помогая ногами тем, кто не мог дотронуться грудью земли самостоятельно. — Ужас! Кошмар! Всё, отставить это издевательство! Совсем разжирели на тройном пансионе, да? Ничего, это дело поправимое!.. Так, это еще что?!

Он остановился напротив одного из солдат и ткнул пальцем в едва заметную складку на его гимнастерке.

— Рядовой! Имя!

— Рашид аль-Катиб!

— Рядовой аль-Катиб, почему гимнастерка не выглажена?!

— Отжимания…

— Что?! — Махмуд подошел к нему вплотную. — Повтори, что ты сказал!

— Виноват, господин полковник! — исправился Рашид.

— Не слышу!

— Виноват, господин полковник!!!

— Громче!

— ВИНОВАТ, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК!!!

— Не ори, не глухой! — Махмуд ткнул его кулаком в живот. — Пузо маме будешь показывать, а сейчас спрячь! В строю стоишь, а не на пляже загораешь!.. Так, бойцы, то, что дисциплина у вас тут на нуле, я уже понял! Будь моя воля, я бы вас всех строевым шагом на рудники отправил, но, как говорит генерал Хаддам, человек мягкий и экономный, даже последнему идиоту надо давать второй шанс! Поэтому слушайте мою команду: до возвращения генерала привести себя в порядок, оружие смазать, постели застелить, полы помыть, плац подмести! Да, и обувь почистите, а то я в жизни такой грязи не видел! Не гвардия, а дикари какие-то! Лично каждого проверю! Ну, что стоите?! Разойтись!!!

Солдаты бросились исполнять поручение, а полковник уже во второй раз за сегодня обошел посты, на этот раз устраивая каждому встреченному военнослужащему подлинную экзекуцию на предмет внешнего вида, состояния оружия и чистоты стен и пола. Разобравшись с рядовыми, он взялся за дежурных офицеров на командном пункте и посту ПВО, раздавая выговоры и внеочередные наряды за малейшие отклонения от устава.

— Как это понимать?! — орал он с выпученными глазами, тыча в нос дежурным операторам палец с несколькими найденными на пульте пылинками. — Вы что себе позволяете?! Вы — последний рубеж! Вы — наш щит, наша надежда! А у вас тут грязно, как в канаве за базаром! Как на таком замызганном экране вообще можно хоть что-то увидеть?! Представляю, в каком состоянии у вас антенны! Вы когда их смазывали в последний раз, а? Не помните?! А они у вас работают вообще?!

Растерянные операторы что-то невнятно бормотали, показывая на лампочки и шкалы на пультах, но аль-Хасиб не успокоился, пока лично не осмотрел все антенны. Он даже не поленился снять китель и залезть под станцию наведения ракет, дабы убедиться, что кабели воткнуты туда, куда предписывает инструкция. С явной неохотой признав, что состояние аппаратуры «удовлетворительное», он приказал подкачать шины колесного шасси, оделся и ушел. Полюбопытствуй солдаты, чем именно занимался их начальник под антенной, непременно обнаружили бы на информационном кабеле непредусмотренное инструкцией утолщение в форме гайки. Но они были слишком рады отделаться легким испугом, и оставленное Махмудом устройство осталось незамеченным.

На кладбище к северу от Мейзе также царило оживление. Как всегда, туда прибыли кортежи из всех шести дворцов, и окрестности были наводнены полицией, военными и агентами в штатском. Диктатор и его родные посетили могилы отцов-основателей города и родоначальников фамилии аль-Мейзеи, привели в порядок памятники и облагородили территорию. Хаддам всегда старался не оставаться подолгу на одном месте, тем более таком открытом, поэтому уже через два часа первая семья Акбарнистана засобиралась обратно во дворец. Когда Фарид с дочерью готовились сесть в лимузин, их окликнул один из стоявших в оцеплении полицейских.

— Господин Джикуай! Можно мне поговорить с вами?

Находившиеся рядом телохранители синхронно сунули руки под пиджаки, но заинтересовавшийся министр повелительным жестом остановил их.

— Слушаю вас, — сказал он, подойдя к незнакомцу.

— Господин Джикуай, — полицейский учтиво поклонился. — Прошу, простите мне мою дерзость. Меня зовут Мишал, Мишал аль-Сулами. Я — муж троюродной сестры первой супруги вашего отчима, Лейлы бинт Мансур аль-Надр.

— Первую жену моего отца зовут именно так, — признал Фарид. — Чем я могу помочь? Скажите, что вам нужно, и мы сделаем всё, что в наших силах.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — Мишал еще раз поклонился. — С другой стороны, моя просьба может показаться вам чрезмерной и даже в чем-то неприличной…

— Прошу вас, не тяните, — поторопил его министр, которому стало по-настоящему любопытно, что этот человек имеет в виду.

— Видите ли, я понимаю, вы человек занятой, но, может, вы соблаговолите уделить крупицу вашего драгоценного времени мне и моей семье? Знаете, мой брат и оба его сына, как и большинство мужчин нашего поселка, работают на построенной вами электростанции, и ваша речь на церемонии открытия произвела на нас такое впечатление… Само собой, — быстро добавил он, — мы были бы счастливы видеть у себя в гостях вашего отца и всех ныне здравствующих аль-Мейзеи, да благословит их Аллах, но я даже не отважусь просить о такой чести…

Фарид внимательно всматривался в обветренное лицо немолодого уже полицейского. По большому счету, в его просьбе не было ничего необычного. Наоборот, она полностью соответствовала традициям восточного гостеприимства. Однако Джикуай не мог не учитывать, кем был его отец, и что сегодня был за день, поэтому первым делом решил, что перед ним посланник ЦРУ, задачей которого было обеспечить его и Парак благовидным предлогом для невозвращения во дворец. Но чем дольше Мишал говорил, и чем более заискивающей становилась его улыбка, тем сильнее министр убеждался, что перед ним действительно простой провинциальный полицейский, отважившийся заговорить с очень дальним и очень высокопоставленным родственником. И хотя во дворце у Фарида еще было кое-какое дело, он знал, что более удобный случай ему вряд ли представится.

— Подождите, пожалуйста, я сейчас, — вежливо попросил он и вернулся к лимузину. Садиться, правда, не стал, только голову внутрь просунул.

— Кто это? Что он хочет? — спросил Хаддам. Фарид был уверен, что его отчим всё слышал, но оставил свое мнение при себе.

— Говорит, что его зовут Мишал аль-Сулами, и что его жена — родственница тети Лейлы. Приглашает нас к себе в деревню.

— Нас всех?

— Вообще-то, меня и Парак, но если вы с тетей Фатимой тоже поедете, он будет безмерно счастлив.

— Счастлив он будет… — процедил Хаддам. — Гони его в шею и поехали!

— Это плохая мысль, отец.

Генерал посмотрел на пасынка с неприкрытым удивлением.

— Что ты имеешь в виду?

— Что мне следует принять его приглашение.

— Сынок, да ты в своем уме? Это наверняка ловушка!

— На этот случай со мной будут Абдул и Джафар.

— Этого мало!

— Хорошо, я возьму отделение пехотинцев.

— Зачем тебе к нему ехать?

— Нас не каждый день к себе приглашают.

— И что с того?

— Это хорошая возможность пообщаться с людьми, узнать об их проблемах…

— Проблемах! — фыркнул генерал. — У них у всех одна проблема: урвать побольше, отдав поменьше!

— Пусть так, — для виду согласился Фарид. — Но есть еще такая вещь, как пиар. Все европейские политики…

— Да плевать мне на европейских политиков! Я давно заметил, что ты слишком много с ними общаешься! И вот, пожалуйста: отцу перечит, глупости болтает…

— Отец, пожалуйста…

— Что «пожалуйста»?

— Позволь мне поехать. Я чувствую, это пойдет нам на пользу. Прошу, поверь мне. Пожалуйста!

Некоторое время Хаддам буравил пасынка глазами, и тот внутренне сжался, испугавшись, что всё-таки перегнул палку. Но потом генерал неожиданно рассмеялся и потрепал его по щеке.

— Ладно, сын! Сегодня ты уже подал мне одну отличную идею, и сейчас, вижу, ты знаешь, что делаешь! Я не привык доверять людям, но ты другой, ты умеешь находить с ними общий язык. Поезжай. Глядишь, и впрямь что-нибудь полезное узнаешь. Но будь осторожен! Ты — моя гордость и моя надежда! Помни об этом!

— Помню, отец!

— И не задерживайся слишком долго!

— Ну, тут уж как получится, — Фарид подпустил в голос иронии. — Ты же знаешь этих простолюдинов, пока со всей деревней не перезнакомишься, не отпустят…

— Надеюсь, ты не забыл, что в полночь ворота дворца закрываются?

— Не забыл. Если что, мы переночуем в гостинице… Да, ты знаешь, так мы и сделаем!

— Ты не собираешься возвращаться во дворец?

— Не думаю, что это хорошая идея. Вдруг за нами будут следить? Так они узнают, где именно мы остановились.

Улыбка Хаддама стала втрое шире.

— Ты снова прав, сынок! Всё наперед просчитываешь! Весь в меня!

— Стараюсь, отец.

— Ну хорошо, ступай, а то этот лизоблюд уже извелся весь! Желаю провести время приятно и с пользой!

— Спасибо! Увидимся завтра! — Фарид закрыл дверь и, помассировав затекшую спину, вместе с Парак и двумя телохранителями вернулся к заметно дрожавшему от волнения полицейскому.

— Ну что, Мишал, ведите! Да, надеюсь, вы не против, если со мной будет охрана?

— Что вы, господин министр, что вы! Как я могу быть против? В наше смутное время, когда враги Акбарнистана так и рыщут, без охраны никуда! Пожалуйста, пойдемте, моя машина вон там…

Если аль-Сулами и вправду был завербован ЦРУ, то скрывал это воистину мастерски. Во время поездки он практически не закрывал рта, подробно рассказывая о своей деревне и каждом ее жителе от мала до велика. Налегал он, понятное дело, на положительные черты, не обходясь при этом без приукрашивания, но и не завирался. Обычная добродушная болтовня, знакомая каждому, кто хоть раз ловил на Ближнем Востоке такси.

Жители деревни Аль-Акшат встретили дорогих гостей приветственными криками, песнями и плясками. До письма аль-Рубаи Фарид счел бы это свидетельством любви акбарнистанского народа к нему и его отчиму, но теперь он точно знал, что ими движут страх и желание предохранить себя и своих близких от слепой ярости деспота. На миг его охватило острое желание сообщить им, что ждать свободы осталось недолго, но потом он вспомнил о маячащих за спиной телохранителях и прикусил язык.

Несмотря на некоторую нервозность, вызванную присутствием вооруженных солдат, визит на родину первой жены генерала Хаддама прошел, выражаясь официальным языком, в атмосфере дружбы и взаимопонимания. Фарид, Парак и охранники ходили от двора к двору, в каждом из которых их ждал накрытый стол с бесхитростной, но сытной едой. Уже после пятого захода гости поняли, что если так пойдет и дальше, они просто лопнут, поэтому было принято решение дать желудкам передышку и собраться в центре поселка на нечто среднее между митингом и концертом.

Говорили в основном жители, наперебой восхваляя деятельность Фарида на посту министра и благодаря его за кормилицу-электростанцию. Получая слово, Джикуай старался говорить как можно больше и дольше, дабы никто вдруг не решил, что общение с народом его тяготит. Через некоторое время он стал повторяться, но слушатели этого то ли не замечали, то ли не хотели замечать. Последним слово взял староста деревни:

— Господин министр! Я понимаю, это приглашение было для вас неожиданным, но поверьте, для нас втройне неожиданнее то, что вы его приняли! Никогда еще на пыльные дорожки нашего поселка не ступала нога столь важного человека! Это большая честь для нас и нашей земли, и предание о вашем визите будет передаваться из поколения в поколение! Спасибо, что согласились быть нашим гостем!

— Что поделать, ваш сосед Мишал сделал мне предложение, от которого невозможно было отказаться! — пошутил Фарид. В Акбарнистане лишь единицы были знакомы с творчеством Пьюзо и Копполы[7], но фраза всем очень понравилась и с той поры прочно вошла в местный обиход.

— В таком случае, — в тон ему продолжил выступающий, — надеюсь, вы не обидитесь, если я вам сделаю еще одно такое же?

— Постараюсь, но убедительно прошу быть сдержаннее в своих желаниях, поскольку они могут исполниться.

Эта фраза понравилась публике даже больше, чем предыдущая.

— Что ж, попробую! — сказал староста, когда все отсмеялись. — Вы, должно быть, спрашиваете себя, почему мы не приглашали вас раньше, год или два или три назад. Я вам честно скажу, и заранее прошу простить мне эту мою честность, нам было боязно. Теперь мы понимаем, что наши опасения были беспочвенны. Не иначе, злые джинны затмили наш разум, заставив думать о вас плохо. Простите нас за это.

— Если это и впрямь были козни джиннов, то вас винить не в чем, — резонно заметил Фарид. — А значит, и прощать не за что. Тем более, что вы оказались сильнее их козней и всё-таки пригласили меня.

— Пожалуй, что и так! — староста повеселел. — Хотя без помощи Аллаха мы бы с джиннами ни за что не совладали. Уверен, он внял нашим молитвам и даровал нам смелость обратиться к вам, ведь только вы можете помочь нам.

Он помолчал, выжидая, и Фарид подбодрил его.

— Пожалуйста, продолжайте, я слушаю.

— Господин министр, все знают, что вы заканчивали политехнический университет, диплом которого стал вашим пропуском к вершинам успеха. Вам как никому другому известно, как трудно туда поступить. Именно поэтому наша деревня до сих пор не может похвастаться хотя бы одним родившимся здесь инженером или ученым. И вот сейчас у нас появилась надежда положить конец этой грустной традиции. И имя ей — Юсуф. Юсуф, подойди сюда.

От толпы отделился высокий худой юноша в очках, явно уступавший своим сверстникам в физической силе, но превосходивший их по глубине и осмысленности взгляда.

— Это Юсуф, — повторил староста, кладя ему руку на плечо и поворачивая лицом к гостю. — Юсуф аль-Рахиб. Лучший в своем классе, да что там классе, в школе по математике, геометрии, физике, химии, в общем, всем точным наукам! Верно я говорю?

— Верно! — в один голос подтвердили все.

— А в чем же тогда проблема? — удивился Фарид.

— Юсуф, скажи господину министру, — попросил староста.

— С литературой плохо, — пристыжено промямлил юноша. — Да и с языком так себе… А уж с историей… Терпеть эти предметы не могу. А их сдавать надо…

— Надо, — подтвердил Фарид. — За что ж ты все «эти предметы» так не взлюбил-то?

— Скучно. Нудно. Беспредметно. Болтовня сплошная, а толку — чуть…

— Строгий ты! — усмехнулся Джикуай. — А математику, значит, любишь?

— Математику обожаю! — дотоле сгорбленный Юсуф разом приосанился и даже подрос. — Числа, интегралы, абстракции… Я уже пределы стал самостоятельно изучать, потому что школьный курс и так знаю!

— Вот, Пари, бери пример! — сказал Фарид на ухо дочери. — А ты говоришь, «нудятина»…

— Зато я по литературе и поэзии первая в классе! — обиженно огрызнулась Парак.

— Одно другому не мешает, — заметил министр и вновь обратился к Юсуфу: — Тебе еще сколько в школу ходить?

— В следующем месяце заканчиваю.

— Уже заканчиваешь, значит… Что ж, хорошо! Вот, — Джикуай подошел к юноше и протянул ему визитку, — здесь все мои номера и адрес электронной почты. Как получишь аттестат, позвони или напиши. Так уж и быть, поможем тебе с «этими предметами»!

— Спасибо, министр, — прошептал Юсуф, беря дрожащими руками карточку. — Спасибо…

— Поблагодаришь, когда поступишь! — похлопал его по плечу Фарид.

— А мы поблагодарим сейчас! — крикнул из толпы Мишал. — Ну, чего молчите? Такбир[8]!

— Аллаху Акбар! — подхватили все. — Слава министру Джикуаю! Спасибо вам! Да хранит вас Аллах! Спасибо!

— А теперь — пир горой! — бросил клич неугомонный полицейский, и все направились к очередному гостеприимному дому. Только заговорили о еде, как Фарид, Парак и их свита почувствовали, что готовы съесть минимум по быку каждый, поэтому пиршество и впрямь удалось на славу и продолжалось до поздней ночи. Молодой министр избегал смотреть на часы, зная, как это будет истолковано, и старался быть всё время занятым. Поэтому ел, пил и веселился пуще других, но то и дело бросал взгляд на восток, откуда к его отчиму должна была прийти крылатая сверхзвуковая смерть.

* 34 *

Совершив ночной намаз, Абу Мохаммед Селим Джаррахи спрятал бережно свернутый молитвенный коврик в шкафчик и провел пальцами по наклеенной на дверце фотографии жены и сына. Уходя на службу, он попрощался с супругой как обычно, а маленькому Мохаммеду шепнул на ушко: «Твой папа идет творить историю!» Ему было жаль расставаться с ними, но Селим знал, что это лучшее, что он мог для них сделать.

— Майор Джаррахи, ваш вылет! — окликнул его из коридора дежурный.

— Иду, сержант!

Еще раз погладив снимок, летчик запер шкафчик. Отклеивать и брать с собой фотографию он не стал. Ничто не должно было отвлекать его во время полета.

Говорить ему ни с кем не хотелось, но он заставлял себя улыбаться и отвечать на приветствия сослуживцев, чтобы не дать им повода заподозрить неладное. Встреченному начальнику столовой майор не преминул напомнить о давнем долге, а помогавшему ему облачиться в высотный компенсирующий и тепловой защитный костюмы технику пообещал прийти на послезавтрашнее празднование дня рождения. Прежде, чем сесть в самолет, по традиции обошел вокруг него и только потом отдал честь дежурному по ангару и авиамеханикам и вскарабкался в кабину. Включив бортовую сеть, наметанным глазом окинул приборы. Показатели в норме.

— Порядок! — крикнул он техникам и опустил фонарь, оставив для вентиляции небольшой предусмотренный инструкцией зазор. Родной аэродром он знал на ощупь, поэтому на полосу выруливал практически бездумно. Так же бездумно, на автомате, произносил в микрофон стандартные запросы и отклики. Только бы не отменили полет. Только бы не приказали возвращаться. Только бы дали взлететь. Если он поднимется в воздух, считай, полдела сделано…

«Давайте взлет! Давайте!..»

— «Тигр-Десять, взлет разрешаю!»

— Тигр-Десять, принято!

— «Удачного полета, майор!»

— Благодарю…

Взревев турбиной, МиГ-23БН пронесся по полосе и растворился в ночном небе. Сменив стреловидность крыльев на 33 градуса, Селим начал набирать высоту, одновременно поворачивая на северо-запад. Когда самолет лег на заданный курс, рука Джаррахи сама собой потянулась к рычагу управления двигателем, однако он приказал себе выдерживать заданную скорость. Операция была рассчитана по секундам, и сколь велик ни был бы соблазн прибыть в пункт назначения как можно быстрее, сейчас был как раз тот случай, когда лучше немного опоздать, чем прилететь чуть раньше, подставившись под удар жаждущих крови и металла ракет.

— Куда? — остановил полковника аль-Хасиба бородатый верзила в черном деловом костюме.

— К генералу, на доклад, — Махмуд кивнул на резные двери за спиной телохранителя.

— Генерал распорядился никого к нему не пускать до особого распоряжения. Можете рассказать всё мне, я передам.

— Доклад секретный, его может услышать только генерал.

— Генерал распорядился никого к нему не пускать до особого распоряжения, — дословно повторил телохранитель, несказанно удивив аль-Хасиба. Он был уверен, что в такой маленькой голове столь длинная фраза просто не поместится.

— Тогда как только генерал освободится, сообщите ему, что я приходил.

— Можете рассказать всё мне, я передам.

«Вот и ответ, — подумалось Махмуду. — Он смог всё это запомнить, потому что забыл всё остальное…»

— Нет, спасибо, я позже зайду, — ответил он и удалился, нисколько не разочарованный. После возвращения из города генерал был сам не свой, лишь буркнул что-то невнятное в ответ на приветствие. Когда оказалось, что Фарида и Парак с ними нет, аль-Хасиб заподозрил неладное, но потом гвардейцы из эскорта доложили ему о случае на кладбище, и у него отлегло от сердца. Дела шли лучше, чем они могли надеяться. Фарид и Парак под благовидным предлогом остались в городе и теперь точно не попадут под удар, а Хаддам с супругой заперлись в своих покоях, распорядившись приносить еду прямо туда. Они до сих пор не выходили и, судя по всему, в ближайшее время не собирались. Что, собственно, и требовалось.

Выйдя на балкон третьего этажа, полковник глубоко вдохнул пьянящий ночной воздух и посмотрел на разбитую ярусом ниже пальмовую рощу, в густой листве которой спряталась антенна станции наведения ракет. Темнота и густая листва не позволяли увидеть ее, но можно было не сомневаться, что она исправно вертится, сканируя окружающее пространство на предмет недозволенных летающих объектов.

«Посмотрим, как ей понравится это…» — подумал Махмуд, опуская руку в карман брюк и нажимая единственную кнопку на прилагавшемся к «гайке» миниатюрном пульте. За исчислявшееся долями секунды время работы его батарейка полностью разрядилась, но к этому моменту сгенерированный им высокочастотный импульс уже достиг кумулятивного кольцевого заряда, и перебитый у основания кабель передачи данных безвольно упал на землю. Ни взрыва, ни тем более звука падения аль-Хасиб не слышал, но когда из неприметной пристройки, где размещалась аппаратная РЛС, выбежал и скачками понесся к рощице оператор, полковник понял, что дело сделано.

«Давай, Селим, теперь вся надежда на тебя! Да поможет тебе Аллах!» — мысленно обратился к далекому и незнакомому, но уже очень дорогому ему пилоту полковник и пошел к себе в кабинет, по дороге зайдя в туалет и спустив мини-пульт в канализацию. Не успел он сесть за стол, как в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул аль-Хасиб, быстро беря первый попавшийся под руку документ и изображая чтение.

— Товарищ полковник! — крикнул с порога бледный как скатерть лейтенант. — У нас чрезвычайная ситуация!

— Что такое?

— Станция наведения ракет вышла из строя!

— ЧТО?! — аль-Хасиб вскочил. — Когда?! Почему?!

— Не могу знать, товарищ полковник…

— Быстро за мной! — приказал начальник гарнизона, сорвав с вешалки фуражку.

— Я должен доложить генералу… — неуверенно произнес посыльный. Было очевидно, что покои Хаддама — это последнее место на Земле, куда бы ему хотелось сейчас идти, и Махмуд этим воспользовался.

— Я сам ему доложу, когда будет что докладывать! — урезонил он лейтенанта. — За мной, бегом марш!..

Отклоняться от курса Джаррахи начал заранее, дабы впоследствии избежать резких подозрительных маневров. В ответ на первый окрик с земли он извинился и сделал вид, что поворачивает, а когда с ним связались во второй раз, пояснил, что не хочет попадать в коммерческий авиакоридор. Это сработало, но майор понимал, что в его распоряжении минут пять максимум. Вряд ли наземные операторы сходу догадаются, что именно у него на уме, но вполне могут решить, что он собрался бежать в Турцию. Сразу сбивать не будут, сперва попытаются перехватить и принудить к посадке. Как будто его надо к ней принуждать…

Селим нацепил на шлем прибор ночного видения. Такие имелись в каждом истребителе-бомбардировщике для облегчения обнаружения и уничтожения наземных целей, но сейчас Джаррахи интересовало как раз небо, на черном полотне которого должно было появиться предназначенное только ему одному послание…

— «Тигр-Десять! Вызываю Тигра-Десять! Майор Джаррахи! Ответьте! Вы отклонились от курса! Тигр-Десять! Вы меня слышите? Немедленно вернитесь на курс! Тигр-Десять!»

— Это Тигр-Десять! — закричал Селим, изображая отчаяние. — У меня критическая ситуация! Рули не слушаются! Машину сносит влево! Выровнять не получается!

— «Тигр-Десять! Вернитесь на курс!»

— Вас плохо слышно! — еще громче закричал летчик, вглядываясь в темно-зеленую пелену вокруг в поисках условленного ориентира. Он специально подлетал к Мейзе с запада, чтобы охватить взглядом сразу четыре из шести дворцов. Но это также означало, что он подставляется под удар сразу четырех зенитных батарей. Пока что сигнала о наведении на него ракет не было, но в любую секунду всё могло измениться…

«Аллаху Акбар! Вот оно!»

И действительно, далеко слева, к югу от города, в небе появился узкий, как лезвие дамасского кинжала, красный луч. Его можно было счесть обманом зрения, но Селим был одним из немногих посвященных в его тайну и знал, что это не плоское «лезвие», торчащее прямо из земли, а конус, острие которого упирается в днище «баллончика с пеной для бритья». Фарид должен был закопать его у себя на балконе в цветочной кадке, но остался в городе, и этим пришлось заняться Махмуду, который пользовался даже большей свободой перемещения по комплексу и смог установить маяк в ближайшем к покоям диктатора пустующем номере. Батареи устройства хватало на 24 часа непрерывной работы, в течение которых в небо бил мощный луч, видный лишь тем, чьим глазам была доступна инфракрасная область электромагнитного спектра. Благодаря прибору ночного видения к таковым относился и майор Джаррахи, теперь знавший всё, что нужно для выполнения своего последнего и самого важного боевого задания…

— «Тигр-Десять! Вы в запретной зоне! Повторяю, Тигр-Десять, вы в запретной зоне! Разворачивайтесь или будете сбиты!»

— Не могу! — заорал в ответ майор. — Самолет неуправляем! Повторяю! Самолет неуправляем! Катапультируюсь!

— «Тигр-Десять, повторите!» — потребовали с земли, но Джаррахи отключил рацию. Пусть считают, что он действительно катапультировался. Это даст ему еще несколько секунд, что для сверхзвукового истребителя-бомбардировщика — целая вечность…

— Бисмиллахир рахманир рахим![9] — торжественно произнес Селим, после чего перевел крылья в режим максимальной стреловидности, включил двигатель на предельные обороты и направил МиГ на помеченное острием «кинжала» логово зверя.

— КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО?! КАК ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ?! КАК, Я ВАС СПРАШИВАЮ!!! — неистовствовал полковник аль-Хасиб.

— Не можем знать, полковник… — лепетали трясущиеся часовые.

— А кто может знать?! Вас тут зачем поставили, а?! Чтобы ни одна гадюка не проползла! А вы… — Махмуд ткнул обугленным концом провода в лицо начальника технической бригады. — Как это называется?! Как это называется, я вас спрашиваю?!! Отвечайте!!!

— П-п-провод…

— «Пы-пы-пы-пыровод»! — передразнил полковник. — Сам вижу, что «пыровод»! Я вам сейчас этот «пыровод» знаете куда засуну?! В одно ухо вставлю, из другого вытащу! Глядишь, поумнеете! Значит так, если через пять минут антенна не заработает, вы у меня все под трибунал пойдете! Все до единого! Ясно вам?!!

— Господин полковник…

— ЧТО ЕЩЕ?! — рыкнул Махмуд, переводя испепеляющий взгляд на подбежавшего оператора радара.

— К нам самолет приближается…

Полковник сощурился, дабы улыбка вышла не торжествующей, а угрожающей.

— Какой еще самолет?

— Истребитель… Вроде… Что-то случилось…

— ЧТО?! — изобразил полнейшее непонимание аль-Хасиб. — У вас еще что-то случилось?! Почему не доложили?!

— Это не у нас, а у него… Он сильно отклонился от курса, говорит, машина потеряла управление…

— Ну-ка, пойдемте, посмотрим на этого летуна! — распорядился начальник гарнизона, не забыв на прощание наорать на бригадира техников: — А ВЫ ЧИНИТЕ АНТЕННУ!!!

Главный техник бросился искать запасной кабель, а оператор повел Махмуда к своему рабочему месту в аппаратной РЛС, куда стекались данные со всех имевшихся радаров.

— Сюда, господин полковник… — гвардеец указал на пустующий пульт.

— Вижу! — рыкнул тот и, бесцеремонно плюхнувшись в кресло, принялся тыкать пальцем в экран. — И где он? Это? Или это? Показывайте!

— Господин полковник, разрешите… — робко попросил оператор.

— Разрешаю! Показывайте! — подбодрил его Махмуд. Он прекрасно понимал, что подчиненный просит освободить его рабочее место, и что он имеет на это полное право, ибо устав гласит, что за пультом может сидеть только дежурный оператор и никто другой. Но сейчас надо было не устав соблюдать, а наоборот, создавать всяческую неразбериху и тянуть время. — Ну же! Я жду!

— Вот! — как он и предполагал, оператор показал на яркостную отметку справа вверху.

— Вижу! Что это за самолет? Вы связывались с ним?

— Мы перехватили его переговоры с соседней авиабазой. Это патрульный истребитель-бомбардировщик. Он сильно отклонился от курса и залетел в наш сектор. Он в пятидесяти километрах от нас и скоро будет в зоне досягаемости ракет, но без станции наведения…

— Я в курсе! Что лично вы предлагаете?

— Для начала поднять тревогу…

— Это мы всегда успеем! — перебил аль-Хасиб. — Лично я пока особой опасности не вижу! Просто свяжитесь с ним и предупредите, что он подлетает к запретной зоне и будет сбит!

— Уже говорили, товарищ полковник! — доложил оператор за соседним пультом. — Он сказал, что терпит бедствие и будет катапультироваться!

— Вот как? Так с этого и надо было начинать! Это в корне меняет дело! — полковник удовлетворенно потер руки. — Значит, беспокоиться не о чем! А вы «тревога, тревога…» Вам бы только тревогу по пустякам поднимать! Это всё от безделья, точно вам говорю! Пошли бы лучше помогли этим растяпам антенну починить, а то они там до утра возиться будут! Всё, отбой…

— ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК! ОН УСКОРЯЕТСЯ!!!

Начавший было вылезать из кресла Махмуд сел обратно.

— Лейтенант, успокойтесь и доложите по форме! Кто ускоряется, куда ускоряется, зачем ускоряется…

— Этот самолет! — выпучив глаза, второй оператор с остервенением тыкал пальцем в экран. — Он ускоряется и… и поворачивает! Он…

— Так, стоп, секундочку! Как этот самолет может ускоряться?! Вы же сами говорили, что пилот катапультировался!

— Не могу знать! Он явно ускорился, повернул и… И ЛЕТИТ ПРЯМО НА НАС!

— Как это «на нас»?! Куда это «на нас»?!

— На дворец, господин полковник!

— ЧТО?! — Махмуд посмотрел на экран перед собой. — Где он тут? Вот это?

— Нет, вот он! — подсказал хозяин пульта.

— Вот это? Так он же вообще не двигается!.. А, вот, теперь вижу, двигается… Так, а где мы?

— В центре, господин полковник! — оператор за его спиной чуть не плакал. — И он летит прямо в центр! Его надо сбивать! Прикажите поднять тревогу! Наши зенитки…

— Никаких тревог и зениток пока вы не объясните мне, что здесь вообще происходит!

— Полковник, вы… Вы в своем уме?!

— ТЫ КАК, ЩЕНОК, СО СТАРШИМ ПО ЗВАНИЮ РАЗГОВАРИВАЕШЬ?! — взревел аль-Хасиб. Он сам удивлялся легкости, с которой ему давалась роль высокопоставленного самодура, которого он сам на месте оператора давно бы пристрелил. — В КАРЦЕР ЗАХОТЕЛ?! ТАК Я ТЕБЕ МИГОМ УСТРОЮ!!!

— ПОЛКОВНИК, ВЫ… — солдат, которому было уже всё равно, тоже перешел на крик, но Махмуд оказался глух к его воззваниям и оскорблениям. Равно как и остальные присутствующие в аппаратной, внезапно наполнившейся грохотом сотрясшего всё здание взрыва.

— НАС БОМБЯТ!!! — закричал кто-то, пытаясь перекрыть грохот и накативший следом надсадный рев. Попытка провалилась, но окружающие были того же мнения, а потому прекрасно его поняли и остались пережидать налет под защитой балок и перекрытий. Лишь полковник аль-Хасиб бросился на улицу, но уже свыкшиеся с его неадекватностью солдаты восприняли это как должное. Махмуд, напротив, был озадачен происходящим, и только выбежав во двор и узрев бушующее на месте северного крыла пламя, понял, что всё прошло по плану, а рев раздавался потому, что самолет Джаррахи намного обогнал звук собственного двигателя. По мере наката на дворец всё более и более старых акустических волн он затихал, растворяясь вдали и освобождая место крикам и теперь уже бесполезному вою тревоги.

— ПОЛКОВНИК! ПОЛКОВНИК! ЧТО ПРОИСХОДИТ?! — окликнул его один из столпившихся на террасе гвардейцев, от страха и волнения забывший о субординации.

— Не знаю! — соврал начальник гарнизона. — Где ваш командир?

— Я здесь, господин полковник! — вперед выступил руководивший охраной периметра майор.

— Вы не видели генерала?!

— Нет! Он… Он должен быть там! — солдат указал на разрушенный четвертый этаж. — Он… О, нет…

— Аллаху Акбар! — раздалось сзади. — Диктатору конец! Гореть ему теперь в Джаханнаме[10]!

Все присутствующие повернулись на крик и увидели одного из радарных техников, который с улыбкой смотрел на огонь, торжествующе воздев к небу руки. Аль-Хасиб прекрасно понимал его чувства, но инструкции Фарида были однозначны: до официального вступления его на должность главы государства притворяться верным хаддамовцем. Поэтому полковник молча достал из кобуры «Тарик»[11] и трижды выстрелил.

— Полковник! — вскричал пораженный быстротой и жестокостью расправы майор. — Что… Зачем вы это сделали?!

— Потому что иного этот предатель не заслуживал! — пояснил Махмуд. — Это явно заговор, и теперь я знаю, кто сломал антенну!

— Да, но… Но ведь тогда у него должны быть сообщники!

— Знаю! Вот, что мы сделаем. Я возьму отделение пехотинцев и поеду за министром Джикуаем. После нашего отъезда ворота закрыть, никого не впускать и никого не выпускать!

— Есть, господин полковник!

— И чтоб через пять минут все до последней уборщицы были на плацу и ждали нас! Все!

— А как же… — майор указал на пожар.

— Успеется! Еще вопросы есть?!

— Вопросов нет!

— У вас пять минут! И уберите это! — аль-Хасиб указал на мертвого техника и направился к лестнице на плац, но был остановлен пронзительным криком часового: — ТАНКИ!

— Что?! Какие танки?! — Махмуд аж подскочил и бросился к обзорной площадке.

— С запада! Минимум две роты! — показал в темноту гвардеец. Оттеснив его от стационарного прибора ночного видения, полковник прильнул к окулярам и лично убедился в наличии ползущих к дворцу шеренг бронированных машин. Потом до его слуха донеслось многоголосое стрекотание, и, приподняв объектив, он увидел в воздухе нечеткие силуэты боевых вертолетов.

— Шайтан! — не смог сдержать ругательства аль-Хасиб. Приказав часовым занять боевые посты и следить за пришельцами в оба, он метнулся в соседнюю с аппаратной РЛС комнату, где сидели радисты. — Просканируйте диапазон! К нам приближаются танки и вертолеты, мне нужно знать, кто это и откуда!!!

— Уже знаем! — отрапортовал главный радист. — Это Первая механизированная дивизия и седьмой вертолетный эскадрон. Движутся в нашу сторону, требуют оставаться на месте и открыть ворота!

У Махмуда засосало под ложечкой. Состоявшая из одной танковой и двух механизированных бригад 1-я механизированная дивизия входила в состав 5-го корпуса, который дислоцировался в окрестностях Аль-Мавсила почти в ста километрах к югу, а седьмая вертолетная эскадрилья и того дальше, в Каркуке. За семь прошедших с момента взрыва минут такое расстояние не преодолеть.

Если, конечно, не выехать заранее.

— Что мне им ответить? — спросил радист.

— Что без приказа Главнокомандующего их сюда никто не пустит, так что пусть разворачиваются!

— Они говорят, у них есть приказ.

— Чей?

— Главнокомандующего, генерала аль-Мейзеи.

— Вот как? Ну-ка, дай мне наушники… Мы на их частоте?

— Да, полковник!

— Отлично… — Махмуд откашлялся и включил микрофон. — Это Особой республиканской гвардии полковник аль-Хасиб, начальник гарнизона дворцового комплекса специального назначения «Мейзе-Четыре»! Вы приближаетесь к запретной зоне, повторяю, вы приближаетесь к запретной зоне! Немедленно остановитесь!

— Говорит командующий Пятым корпусом, генерал-майор Абдулмуджиб аль-Зубайри[12]! — раздалось в ответ из наушников. — У меня приказ осмотреть дворец!

— Господин генерал, — голос Махмуда заметно потеплел, но не смягчился, — сожалею, но я и мои люди подчиняемся напрямую Верховному Главнокомандующему вооруженными силами Акбарнистана, и без его приказа…

— У меня есть приказ! — перебил аль-Зубайри. — Личный приказ генерала Хаддама аль-Мейзеи! Вам что, не доложили?!

— Доложили, генерал. Но боюсь, у меня для вас плохие новости. Восемь, нет, уже десять минут назад генерал Хаддам трагически погиб и более не является Главнокомандующим.

— Даже если и так, — ответил генерал-майор, на слух ничуть не удивившись, — я получил его приказ один час и тридцать одну минуту назад, а значит, он имеет полную силу. Вы же не станете отрицать, что в то время генерал Хаддам еще был Главнокомандующим, верно?

В последних словах ощущалась неприкрытая угроза, плавно переходящая в издевку. Совершенно в стиле аль-Зубайри. Ему покровительствовал сам Хаддам, ценивший Абдулмуджиба за прямоту, бесхитростность и жестокость, поэтому в свои сорок семь лет он уже командовал одной пятой всей регулярной армии Акбарнистана. Подчиненные его боялись, равные по званию ненавидели, а вышестоящее начальство недолюбливало. Но дело свое он знал отменно, был по-звериному предан диктатору, и ухо с ним надо было держать востро…

— Верно, генерал! — согласился Махмуд. — Скажите, кто еще знает об этом приказе Главнокомандующего и может подтвердить ваши слова?

Аль-Зубайри поперхнулся от такой наглости.

— Вы смеете сомневаться в моих словах?!

— Смею, господин аль-Зубайри! Да, вы генерал-майор, а я полковник. Но вы — офицер регулярных войск, а я — Особой республиканской гвардии, и мое звание соответствует армейскому бригадному генералу! Более того, я командую гарнизоном особого режимного объекта, несанкционированное проникновение, а тем более вооруженное нападение на который приравнивается к государственной измене! И если вы только попробуете атаковать нас, то войдете в историю Акбарнистана как подлый предатель!

— Кто из нас кем войдет в историю Акбарнистана, определит победитель, — возразил генерал, — а учитывая мое полное превосходство в людях и тяжелом вооружении, это будете отнюдь не вы, полковник! Мне плевать, верите вы мне или нет, но у меня есть приказ осмотреть дворец, и я сделаю всё от меня зависящее, чтобы его выполнить! Слово за вами!

Махмуд вытер с лица пот. Он знал, что командующий корпусом не шутит, и что именно от него сейчас зависит жизнь роты гвардейцев и трех десятков работавших во дворце гражданских лиц. Да, они все солдаты либо сотрудники Директората внутренней безопасности, но пример радарного техника показывал, что даже среди прошедших жесточайший отбор находились люди, искренне желавшие Хаддаму смерти. Так разве имеет он право сейчас, когда их мечты осуществились, отнимать у них надежду пожить в мире и спокойствии и посылать на верную смерть? Техник был вынужденной жертвой, необходимой, чтобы отвести подозрения от него, Фарида и Парак. Но к чему жертвовать остальными? Ведь сколько бы солдат, вертолетов и танков ни привел с собой аль-Зубайри, он уже ничего не сможет изменить. Генерал Хаддам бин Хассад аль-Мейзеи мертв. И если сейчас он, Особой республиканской гвардии полковник Махмуд аль-Хасиб, отдаст приказ открыть огонь, это будет означать, что этот кровавый тиран даже после смерти продолжает убивать людей…

— Полковник, вы там? Почему молчите?! Еще секунда — и мы открываем огонь! Прием!

— Слышу вас, генерал. Не нужно стрельбы. Я прикажу своим людям впустить вас.

— Рад это слышать, полковник! Вы сэкономили нам всем уйму солдат и снарядов! Не вздумайте передумать! Конец связи!

— Конец связи, — повторил аль-Хасиб, с трудом подавив желание добавить какой-нибудь емкий эпитет. Его удержало лишь присутствие младшего по званию и осознание того, что генеральствовать Абдулмуджибу аль-Зубайри осталось недолго.

— Господин полковник, какие будут указания? — напомнил о себе радист.

— Объяви всем, чтобы не стреляли! И пусть откроют ворота и освободят посадочные площадки! — распорядился Махмуд и вышел, не дождавшись подтверждения и размышляя, как генерал-майор собирается разместить на плацу приданные ему силы.

Но это, как оказалось, в планы аль-Зубайри не входило. На территорию комплекса заехали только штабной бронетранспортер и взвод пехоты на МТ-ЛБ. Остальная пехота и танки рассредоточились по периметру, так же поступили девять из десяти вертолетов. Еще одна машина зависла над дворцом, и отблески пламени на остеклении кабины делали ее похожей на крылатого огнедышащего джинна.

— Что происходит? Что будет дальше? — перешептывались выстроившиеся на плацу гвардейцы. Ответа не знал никто, поэтому едва на плацу появился полковник аль-Хасиб, все разговоры стихли еще до того, как командиры взводов скомандовали: «Смирно!» Не обращая внимания на устремленные к нему взгляды, Махмуд направился прямиком к бронетранспортеру, где его поджидали четыре солдата и пышноусый генерал с вышитыми золотом скрещенными саблями на широких зеленых погонах. Остальные солдаты аль-Зубайри выстроились вдоль своих МТ-ЛБ и настороженно наблюдали за гвардейцами.

— Господин генерал-майор! — несмотря на ненависть, Махмуд поприветствовал незваного гостя по всем правилам. — Особой республиканской гвардии полковник Махмуд аль-Хасиб, начальник гарнизона дворцового комплекса специального назначения «Мейзе-Четыре»! Для нас большая честь принимать вас здесь! Чему обязаны?

— Имею приказ Верховного Главнокомандующего вооруженными силами Акбарнистана генерала Хаддама бин Хассада аль-Мейзеи досмотреть особо охраняемый дворцовый комплекс «Мейзе-Четыре», — изрек свою ритуальную фразу генерал-майор. В отличие от беседы по радио, этот диалог был достоянием общественности, а потому происходил подчеркнуто официально и где-то даже торжественно.

— Могу ли я узнать, когда именно вы получили данный приказ? — полковник уже знал ответ, и спрашивал не для себя, а для протокола и своих подчиненных.

— Сегодня, в двадцать один час восемнадцать минут, и незамедлительно направились сюда. Прошу доложить обстановку!

— С прискорбием вынужден сообщить вам, господин генерал-майор, что в двадцать два часа тридцать девять минут Верховный Главнокомандующий вооруженными силами Акбарнистана генерал Хаддам бин Хассад аль-Мейзеи трагически погиб, — Махмуд указал рукой на пламя, и аль-Зубайри посмотрел на него с таким интересом, как будто заметил только сейчас. Когда же он вновь заговорил, его любопытство было неподдельным.

— Что именно здесь произошло?

— В двадцать два часа тридцать одну минуту в нашу воздушную зону вторгся неизвестный самолет. По результатам радиопереговоров выяснилось, что это патрульный истребитель-бомбардировщик МиГ-23, позывной «Тигр-Десять», следовавший в направлении северной границы и сильно отклонившийся от курса, как утверждал пилот, из-за неполадок с управлением. В двадцать два часа тридцать шесть минут пилот сообщил, что намерен катапультироваться, но вместо этого самолет повернул в нашу сторону, резко увеличил скорость, и через три минуты врезался в северное крыло здания в районе четвертого этажа. Генерал аль-Мейзеи с супругой были там, в своих личных покоях, когда это произошло. Мои подчиненные пробовали туда добраться, но там все разрушено и залито горящим авиатопливом. Выжить там было невозможно…

Полковник склонил голову в знак скорби, и окружающие последовали его примеру. Кроме генерал-майора.

— Почему вы не сбили самолет при помощи зенитных ракет?

На взгляд Махмуда пришелец задавал слишком много вопросов. Но, памятуя об окруживших дворец танках и о том, что выстроенная Хаддамом система доживает последние часы, он спокойно ответил, тем более что его версия объясняла все наличествовавшие факты.

— За шесть минут до появления этого самолета один из радарных техников вывел из строя станцию наведения ракет.

— Вот как? — аль-Зубайри поднял бровь. — Интересно. Выходит, это был заговор?

— Лично я в этом не сомневаюсь.

— Что говорит техник?

— К сожалению, допросить его не удалось. Он оказал сопротивление и был застрелен при попытке к бегству.

— Это плохо.

— Согласен, господин генерал. Но я приказал бойцам собрать на плацу всех, кто находится во дворце. Если у того техника были сообщники, то они сейчас здесь!

Командующий 5-м корпусом обвел взглядом стройные шеренги гвардейцев и сбившихся в кучу гражданских и улыбнулся.

— Хорошая работа, полковник! — похвалил он Махмуда. — Приятно иметь дело с людьми, которые в сложных ситуациях не теряют ни головы, ни времени! Вы — настоящий солдат и верный сын Акбарнистана! Позвольте пожать вашу руку!

Нельзя сказать, что Махмуд почуял неладное, скорее что-то из разряда «всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Но положение обязывало принять рукопожатие, и он его принял. Стиснув ладонь полковника стальной хваткой, генерал положил вторую руку ему на плечо, приблизил лицо к его уху и негромко, практически шепотом, приказал:

— А теперь, полковник, улыбайтесь, кивайте и внимательно слушайте, что я вам скажу. Медленно, без резких движений, повернитесь и взгляните на вертолет.

Аль-Хасибу было вполне по силам освободиться, но смесь растерянности и любопытства заставили его поддаться и посмотреть в указанном направлении. Вертолет, стандартный Ми-24 советского производства, по-прежнему висел над дворцом, поводя из стороны в сторону горбатым носом. Огонь заливал его днище оранжевым светом, позволяя хорошо разглядеть подвешенное на крыльях вооружение: четыре тонкие пусковые трубки противотанковых ракет, два контейнера неуправляемых ракет и пара толстых 500-килограммовых бомб с двумя широкими маркировочными полосами.

— Видите бомбы? — спросил аль-Зубайри.

— Вижу, — у Махмуда пересохло во рту, и его голос звучал сипло. — Господин генерал, вы же не будете…

— Какого цвета у них полосы?

— Не могу знать, — полковник машинально продолжал отвечать казенными фразами. — Отсюда не видно. Темные.

— Темно-зеленые, — поправил генерал. Аль-Хасиб похолодел. Две темно-зеленые полосы на бомбах и снарядах означали, что их обычная боевая часть заменена двумя контейнерами с компонентами зарина — смертоносного нервно-паралитического газа, образующегося непосредственно в полете для продления срока жизни этого очень нестойкого вещества. Войска Хаддама широко применяли это оружие массового поражения в ходе войны с Айраном и после нее для усмирения непокорных курдов, компактно проживавших на северо-востоке Акбарнистана. Они много лет добивались предоставления автономии, но химические атаки заставили их поумерить пыл, и в последние годы они практически не давали о себе знать.

— Господин генерал…

— Молчите, полковник, я еще не закончил. Прикажите своим людям сложить оружие. Всё до последнего патрона. Малейший признак неповиновения — и мои вертолетчики сбросят на этот плац всё, что у них есть, в том числе — двадцать бомб с зарином. Вопросы есть?

— Но почему…

— Вопросы есть? — с нажимом повторил Абдулмуджиб.

— Вопросов нет, господин генерал, — ответил Махмуд и повернулся к своим гвардейцам. Он понимал, что может скомандовать «огонь!» и умереть, забрав с собой в могилу генерал-майора аль-Зубайри и как минимум взвод его солдат, которых гвардейцы успеют убить, прежде чем на их головы обрушатся тонны зарина. А они обрушатся, ведь аль-Зубайри был фанатиком, а фанатики не блефуют. Впрочем, даже обычных бомб и ракет было вполне достаточно, чтобы убить всех на плацу, а тех, кто сумеет спастись, достанет окружившая дворец механизированная дивизия…

Но зачем? К чему всё это? Что происходит вообще?!

«Они что-то знают, — решил аль-Хасиб. — Или догадываются. Если не о Фариде, то обо мне точно. Пусть так и будет. Когда Фарид возглавит страну, они уже ничего не смогут сделать. О том, что за этим стоит Фарид, знаю только я. Значит, я должен умереть. Гвардия не сдается. Но они не должны умирать. Я умру один…»

Все когда-нибудь ошибаются. Полковнику аль-Хасибу не раз и не два приходилось посылать подчиненных на смерть, но на этот раз он проявил преступную, непростительную мягкотелость. Впрочем, его тоже можно понять. Ведь он не знал самого главного…

— Рота! — зычно крикнул он. — Слушай мою команду! Сложить оружие!

По шеренгам прокатился ропот.

— ВЫПОЛНЯТЬ!

— Сложить оружие! — продублировали его приказ командиры взводов. Потом то же самое крикнули командиры отделений, и гвардейцы положили автоматы, пистолеты и ножи на землю. Несколько солдат генерала тут же пробежались по рядам и снесли все к бронетранспортерам.

— Благодарю, полковник! — генерал отпустил руку аль-Хасиба и кивком указал на его кобуру. — Теперь ваша очередь!

Всё должно было произойти быстро и просто. Отстегивается крышка кобуры, достается пистолет и производится выстрел. Сегодня он уже стрелял, поэтому затвор передергивать не надо. Только снять с предохранителя, приставить к себе и спустить курок. Каких-то жалких полторы секунды…

Но даже их ему не дали.

Едва Махмуд машинально опустил взгляд на кобуру, как генерал ударил его носком ботинка в солнечное сплетение, одновременно нанося хук справа в челюсть. Фуражка слетела с головы полковника и откатилась в сторону, а он сам коротко охнул и завалился на правый бок. Его подчиненные закричали. Причин любить командира у них не было, но он был своим, особым республиканским гвардейцем. Первые ряды даже бросились вперед, но раздавшиеся со всех сторон щелчки затворов недвусмысленно дали понять, что следующий шаг будет для них последний.

— Позвольте мне, полковник! — оскалился аль-Зубайри. Наклонившись над нокаутированным противником, он вынул из его кобуры «Тарик» и взвесил пистолет на ладони.

— Хорошее оружие. Жаль только, иногда не в те руки попадает… — раздосадовано причмокнул губами генерал-майор, затем спрятал пистолет за пояс и махнул рукой своим подопечным.

— Взять его! И всех остальных тоже! Радист! Штаб мне, быстро!..

…Поиски виновных не отняли много времени. Все охранявшие антенну солдаты в один голос утверждали, что полковник аль-Хасиб был единственным, кто залезал под антенну. Одного этого уже было достаточно для далеко идущих выводов, а после того, как оператор РЛС в красках расписал поведение Махмуда в аппаратной, сомнений осталось не больше, чем в Сирийской пустыне воды. А когда следователи Директората внутренней безопасности точно знают, какой ответ требуется получить, отпираться бессмысленно. И больно. Очень, очень больно…

* 35 *

— Наконец-то! — раздраженно бурчал себе под нос Фарид, на ходу протирая глаза и запахивая халат. Из окон располагавшегося под самой крышей гостиницы люкса, постоянно зарезервированного для членов правящей семьи, был хорошо видно зарево охватившего дворец пожара. Поэтому он сразу узнал, что их план сработал, и всё это время нарочно гнал сон, чтобы не пришлось просыпаться, когда за ним приедет Махмуд «сообщить» о трагической смерти «горячо любимого» отчима. Но проходили часы, полковник всё не ехал, и накопившаяся за день усталость одолела-таки молодого министра промышленности и без пяти минут Верховного правителя Акбарнистана. Точнее, Председателя Совета министров Акбарнистана, поскольку Фарид давно решил, что упразднит пост Верховного правителя как лишнее свидетельство того, что старые времена уже никогда не вернутся…

— Иду! Уже иду! — крикнул он в ответ на повторившийся в десятый раз стук в двери. Проходя мимо зеркала, он убедился, что вид у него достаточно заспанный и растрепанный, и открыл замок, впуская в номер свое будущее.

И прошлое.

— О… ОТЕЦ?! Ты ж… ж…

— Жив, как видишь, — согласился Хаддам и склонил голову набок. — Разочарован?

— Нет, отец, что ты! — Джикуай кое-как овладел собой и заставил себя улыбнулся. — Просто это так неожиданно. Я думал, ты останешься во дворце…

— Я был там, — подтвердил генерал. — И знаешь, что интересно? Туда рухнул самолет. МиГ-21.

— Двадцать три… — машинально поправил его Фарид, совершив самую большую из всех возможных глупостей.

— Да, верно, двадцать три, — аль-Мейзеи широко и неприятно улыбнулся. — Спасибо, сынок. Взять его!

Он отступил на полшага, и в комнату ворвались притаившиеся по сторонам двери сотрудники ДВБ. Джикуай и глазом не успел моргнуть, как оказался скручен, затащен в комнату и усажен в кресло. О сопротивлении не могло быть и речи — его держали так крепко, что было трудно даже головой вращать.

— Врать бесполезно, сынок, — констатировал Хаддам, встав напротив Фарида и глядя на него сверху вниз. В его глазах не было ни злобы, ни ненависти, ни презрения. Вообще никаких эмоций. — И отмалчиваться тоже. Махмуд всё нам рассказал. О Джаррахи, бомбочке на проводе, инфракрасном маяке. И о тебе тоже. Фарид, я очень тобой недоволен.

— Как ты… выжил? — прошипел Фарид, превозмогая боль в заломленных руках. Тиран осклабился.

— Аллах хранит меня.

— Это не ответ!

— Не весь ответ, — уточнил Хаддам и стал прохаживаться взад-вперед, заложив руки за спину. — В этом есть и твоя заслуга.

— Что ты имеешь… в виду?

— Твои предложения, разумеется. Твои идеи, — генерал поднес пальцы к губам. — Прекрасные, я бы даже сказал, первоклассные идеи! Заменить начальников гарнизонов, принять приглашение этого убогого попрошайки, заночевать в городе, чтобы не выдать, в каком дворце я нахожусь… Превосходно, просто превосходно! И знаешь, что я решил? Не знаешь? А я решил не отставать от тебя, более того, пойти еще дальше, и вернуться в другой дворец, по соседству. Умно, не находишь?

— А кто тогда был… был во дворце?

— Мой самый лучший и самый преданный двойник, конечно же. Ну, и моя жена. Для убедительности.

— Двойник… — Фарид зажмурился, чтобы не закричать от отчаяния, но тут его осенило. — Постой, ты… Ты не мой отец! Ты… Ты его двойник! Двойник! Самозванец! Решил… решил воспользоваться моментом и объявить себя Хаддамом, да? Узурпатор!

Генерал усмехнулся.

— Как говорится, чей бы верблюд ревел. Узурпатор… Какие слова, какая поэтика! В Европе, небось наслушался? Эх, сынок, сынок… Двойник может обмануть толпу на площади, подосланного убийцу или собственную охрану. Махмуда тоже, вон, обманул. Но разве он смог бы обмануть тебя? Посмотри на меня, Фарид. Посмотри на меня, кому сказал!

Джикуай демонстративно смотрел в другую сторону, но агенты помогли ему найти правильный угол зрения.

— Вот так-то лучше. Посмотри на меня, — Хаддам наклонился вперед. — Ты же знаешь, что это именно я. Знаешь, я вижу. По глазам вижу.

Фарид хотел воспользоваться удобным случаем и плюнуть, однако агент справа оказался проворней, и слюна осталась на его ладони и губах министра.

— Фу, как некультурно, — поморщился генерал, но намек понял и отступил на шаг. — Этому тоже учат в Европе? Или это «сделано в Америке», как те маяк и мини-бомба? Надо же, испортить антенну, навести истребитель… С отцом так не поступают, Фарид.

— А с дочерью? — лицо молодого мужчины стало пунцовым от ярости. — С дочерью так поступают?!

— Если ты об Азизе, то мы лишь ускорили неизбежное.

— Неизбежное?! Ты убил ее!!!

— Отнюдь, — возразил Хаддам. — Она уже была мертва. Я просто облегчил ее муки.

— Вот как? Выходит, ты о ней думал, когда говорил аль-Рубаи, что членам нашего древнего и героического рода не пристало вести образ жизни «никчемного бессловесного овоща»?!

— Разумеется. Благодаря мне она покинула мир боли и слез и заняла полагающееся ей место в Джаннаме[13]. Всякий любящий отец сделал бы на моем месте то же самое. Это был мой отчий долг.

— Отчий долг?! — вскричал Фарид, но его крик был шепотом по сравнению с донесшимся из глубины номера воплем.

— ДЕДУШКА!!! ТЫ ЧТО, УБИЛ МАМУ?!!

Все, кто мог, сиречь Хаддам и один из агентов, повернулись к стоящей на пороге своей спальни Парак, которую длинная ночная сорочка и всклокоченные волосы делали похожей на худого бледного призрака.

— Пари, родная, — генерал ласково улыбнулся, — ты всё неправильно поняла…

— Скажи ей, отец! — потребовал сквозь зубы Фарид. — Скажи ей то, что сказал аль-Рубаи! Или не осмелишься?!

— Замолкни! — велел аль-Мейзеи, и один из его подручных закрыл Джикуаю рот. Удовлетворенный генерал вновь поддал елея. — Пари, внученька, у нас с твоим папой взрослый разговор, поэтому будь умницей и ложись.

— Не хочу! — девочка топнула ногой. — Я уже взрослая! Я имею право знать!

— Пари!

Фарид замычал и попытался укусить ладонь агента. Ничего не получилось, но Парак уже и так услышала больше, чем достаточно.

— Дедушка, скажи, это правда? Ты приказал убить маму?

― Ну что ты, милая? ― Хаддам сел на корточки, чтобы их глаза были на одном уровне. ― Конечно же, нет!

― А почему тогда папа так говорит? ― Парак шмыгнула носом.

― Он просто всё неправильно понял.

― Так объясни ему, дедушка! Он самый умный папа на свете, он обязательно всё поймет!

― Я пытался, Парак, но…

― Зачем эти дяди его держат? Они плохие! Прикажи им отпустить его!

― Не могу, Пари.

― Почему? Ты же самый главный! Тебя все слушаются!

― Знаю, ― горестно вздохнул генерал. ― А вот твой папа, увы, не слушается. Даже пытался убить меня. Ему это не удалось, как видишь, а вот бабушка Фатима погибла. Тебе ведь жалко бабушку Фатиму, Парак?

Девочка всхлипнула, но прежде чем она смогла ответить, зубы ее отца всё-таки достали до пальца агента. Вскричав, тот ослабил захват, и хотя его напарник тут же пришел ему на помощь, министр успел крикнуть:

― ОН ЛЖЕТ, ПАРИ!.. Аргх!..

― НЕТ! ― завизжала Парак, видя, как ее отец согнулся пополам от сильного удара в живот. ― ДЕДУШКА! ОСТАНОВИ ИХ! ПОЖАЛУЙСТА!!!

― Пари, успокойся! ― Хаддам повысил голос, чего делать ни в коем случае не следовало. Его внучка и впрямь была еще слишком мала, чтобы постичь ситуацию в полном объеме, но даже ей было очевидно, что ее папе больно и страшно, а дедушка помогать ему не собирается. Оттолкнув руку генерала, девочка бросилась к креслу и с криком «Пусти моего папу!!!» вцепилась в ладонь, зажимавшую рот Фарида, вдобавок больно лягнув ее хозяина по щиколотке. Тот понимал, с кем имеет дело, поэтому мужественно терпел, ожидая распоряжений свыше.

― Парак! Иди сюда! ― строго приказал деспот. ― Сюда иди, кому говорят!

― Нет! Не хочу! ― девочка яростно замотала головой. ― Ты с ними! Ты плохой! Плохой! Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!!!

Даже самые грубые и сильные слова надо делить минимум на десять, если их произносит ребенок, не до конца понимающий их значение и смысл, особенно когда он говорит это на эмоциях. Но Хаддам не был бы параноиком, если бы не привык воспринимать всё очень серьезно.

― Взять ее! ― коротко скомандовал он. Сотрудники Директората внутренней безопасности лучше кого бы то ни было знали, чем грозит непослушание, однако учли, что перед ними первая внучка, и не стали применять наиболее действенные из известных им приемов. Просто тот, что был ближе, схватил Парак за плечо, развернул к себе спиной и крепко обхватил рукой за пояс, обезопасив себя от зубов и ноготков. Правда, оставались ее пятки, но их удары приходились на скрытую брюками голень и были вполне терпимы. Таким образом девочка была нейтрализована, зато снова получил возможность говорить обретший некоторую свободу Фарид.

― Отец! Отпусти ее! Она здесь ни при чем, слышишь?! Ни при чем!!!

― Слышу, сынок, ― печально произнес Хаддам, в этот момент выглядевший старым и дряхлым как никогда. ― Более того, я знаю, что она тут ни при чем. Но одну змею ― тебя ― я уже на груди пригрел, а аль-Мейзеи никогда не рискуют дважды. Впрочем, думаю, ты сам согласишься, что разлучать отца и дочь ― верх цинизма и жестокости.

― Ты чудовище, ОТЧИМ! ― выкрикнул Фарид, неслучайно выделив последнее слово. Генерал усмехнулся уголком рта.

― Я знаю, мне это уже говорили. Увести их!

* 36 *

…Эта публичная казнь обещала стать событием десятилетия. Впервые с момента провозглашения Республики Акбарнистан в число приговоренных к смерти входили члены первой семьи, и какие: сам преемник Хаддама и его родная внучка! Уже одно это приковывало к Акбарнистану внимание всего мира, а ведь Фаридом и Парак список далеко не исчерпывался. Казнь должна была стать не только самой представительной, но и самой массовой за последние несколько лет. Помимо «подлых предателей из ближайшего окружения Верховного правителя» «суровая, но справедливая кара» была уготована «вражеским агентам, всячески сочувствовавшим и содействовавшим их преступным замыслам».

Поскольку бывший майор Селим Джаррахи погиб вместе со своим самолетом, а бывший Особой республиканской гвардии полковник Махмуд аль-Хасиб скончался от полученных в ходе досудебного следствия телесных повреждений, на эшафот предстояло взойти их ближайшим родственникам. Аналогичная участь была уготована членам семьи Омара ибн Хассана аль-Рубаи, который таким образом искупал клятвопреступление отца, и всем взрослым жителям деревеньки Аль-Акшат, «вступившим в преступный сговор с изменниками Джикуаями». Но даже этого Хаддаму было мало. Будучи человеком творческим и расчетливым, он никогда не позволял себе ограничиваться полумерами и не отступал, пока не выжимал из каждого дела всё до последней капли, будь то эмоции, практический результат или, как вот сейчас, оставленный рукой мастера завершающий штрих, превращающий просто красивую картину в истинный шедевр.

Первым из таких штрихов была наглядная демонстрация эффективности созданных генералом аль-Мейзеи правоохранительной и судебной систем. Невиданная даже для хаддамовского режима стремительность судебного процесса, около сотни оглашенных сухим казенным языком смертных приговоров и масштабные приготовления к назначенной уже на шесть часов пополудни 2 мая экзекуции не оставляли никаких сомнений — расплата неотвратима, как заход солнца. Но это было ничто по сравнению с подлинной сенсацией — неопровержимыми доказательствами ведения спецслужбами США и их марионетками подрывной деятельности против суверенного Акбарнистана. Устроить это было сложнее, ведь все вещественные доказательства были уничтожены, исполнители погибли, а тесное сотрудничество Фарида с западными шпионами хоть и не вызывало сомнений, но его мотивация бросала тень на самого Хаддама и потому огласке не полежала. Требовался человек со стороны, и сложно было представить кандидата лучше, чем рядовой провинциальный полицейский Мишал аль-Сулами…

— …Итак, считаем. Во-первых, возможность. Деревенька ваша находится недалеко от границы, десяток километров на север проехать — уже Турцию видно. Хоть по автомобильной рации общайся, хоть дымовые сигналы принимай. Во-вторых, мотив. Жена — троюродная сестра моей первой жены, ныне покойной, как тут не воспылать несправедливой, но жгучей жаждой мщения? В-третьих, непосредственный контакт с главой заговорщиков, Фаридом Джикуаем! Три, подчеркиваю, целых три изобличающих вас обстоятельства. И после этого у вас хватает наглости упрямиться?

Зычный голос Хаддама не просто звучал в ушах полицейского, а прямо-таки бил его по голове. Никакой магии, лишь элементарный акустический эффект, создаваемый за счет пулеобразной формы камеры для допросов и точного позиционирования подследственного. Возможно, было еще что-то, но аль-Сулами этого не видел — мешали полумрак и плотная повязка на глазах. Слабое колебание воздуха подсказывало ему, что в комнате имеется окно, а шевеление за спиной — что кроме них с генералом здесь есть кто-то еще. Один или два, может быть, даже три человека. Непроизвольно усилившийся в отсутствие зрения слух в сочетании с прекрасной слышимостью буквально затапливал мозг информацией, которую далеко не всегда получалось обработать корректно. Отсюда галлюцинации и огромный простор для их интерпретаций, лишь усиливающих страх…

— Ну так как, Мишал? Вы будете с нами сотрудничать?

— Ы-ы, — отрицательно промычал полицейский, наученный горьким опытом. Когда его спросили в первый раз, он крикнул во весь голос «НЕТ!», и отразившийся от стен и купола собственный голос чуть не убил его на месте. В «комнате крика», а именно так в народе назывались такие камеры, безнаказанно повышать голос мог только тот, кто ведет допрос. Вот и сейчас стоявший у стенки генерал был волен орать сколь угодно громко, однако старался говорить вполголоса, вкрадчиво и зловеще. У него получалось.

— Аллах с вами, Мишал, ну к чему эта бравада? Вы же знаете, что в нашем распоряжении имеются инструменты, способные развязать язык даже глухонемому. Неужели вы хотите испытать их на себе? Поверьте, результат вам не понравится.

— Мне всё равно! — прошептал полицейский, зная, что его услышат.

— Ошибаетесь, — по голосу тирана было понятно, что он хищно ухмыляется. — Уверяю вас, стоит моим помощникам взяться за дело, как вы тут же передумаете. Но будет поздно, ведь вы потеряете товарный вид и больше не будете нам нужны. Придется брать кого-то другого, скажем, вашего сына. Неужели вы хотите заставить его пройти через всё это? Вы же наверняка обещали заботиться о нем, помогать, защищать его, в том числе ценой собственной жизни. Было такое? Я знаю, что было, я ведь и сам отец. Почему же теперь, в самый ответственный момент, вы хотите нарушить клятву?

— Отпустите его, — попросил Мишал. — Тогда я сделаю всё, что вы хотите.

— Отпустить? Мишал, дорогой, я не могу этого сделать при всём желании! Народный суд Акбарнистана приговорил его к смерти, и я лишь исполняю волю народа!

— Если воля народа для вас закон, генерал, почему же вы до сих пор не застрелились? — язвительно поинтересовался аль-Сулами. Он прекрасно понимал, что может сделать с ним и его родными диктатор, но дал зарок не сдаваться. «Лучше пытки, чем позор!» — твердил он себе, наивно веря, что сможет выстоять там, где сломались тысячи других. Еще наивнее с его стороны было полагать, что его выпад задел Хаддама за живое. Полицейский живо представлял себе, как на лбу генерала вздуваются вены, как его усы встают торчком, а лицо багровеет. Он физически ощущал, как воздух в камере накаляется и густеет, а под куполом собираются грозовые тучи. И очень бы удивился, узнав, что диктатор стоит, скрестив руки на груди, и глядит на него без злобы, с одной лишь плохо скрываемой насмешкой, мол, слыхивали и не такое…

— Отважно, — наконец произнес Хаддам. Его голос звучал настолько непринужденно, что полицейский ужаснулся, но тут же внушил себе, что это очередная акустическая иллюзия. — Видит Аллах, я сделал всё, чтобы помочь вам избежать мучений. Начнем, пожалуй, с уха. Слышимость здесь превосходная, вам с лихвой хватит и одного.

— Лишившись головы, по ушам не плачут! — гордо прошептал Мишал и расправил плечи, показывая, что ничего не боится. Но первый же новый звук заставил его вздрогнуть и покрыться испариной — очень уж сильно напоминал он ему знакомый с детства визг точильного камня. Большого и круглого, способного вернуть былую остроту и кухонному ножу, и старым ножницам, и прадедушкиной сабле…

Визг повторялся снова и снова. Он становился всё быстрее и громче, и вскоре Мишал мог думать только о нем и льющемся на пол огненном ливне искр. Доселе самыми страшными вещами в камере были голос Хаддама и запах оружейной смазки. Запахи, в отличие от звуков, стенами «комнаты криков» не отражались, поэтому аль-Сулами точно знал, что сзади справа стоит палач с автоматом, готовый по первому сигналу пустить ему пулю в затылок. Теперь самым страшным был скрежет камня о затачиваемый металл. Что это? Кинжал? Боевой нож? Или тот самый меч, которым ему сегодня вечером отрубят голову? Так или иначе, это что-то большое, тяжелое и очень, очень острое…

— АЙ! — вскрикнул он, когда горячий металл коснулся мочки его правого уха. Расплата последовала незамедлительно, и через мгновенье он уже стоял на коленях, воя от дикой боли в ушах и суча связанными за спиной руками.

— Ну, дорогой Мишал, что вы решили? — поинтересовался Хаддам, когда арестованный притих.

— Не надо… — попросил аль-Сулами, каждой клеточкой тела ощущая занесенный над ним меч. От страха он позабыл, где находится, и на что эти стены способны, в противном случае путем нехитрых умозаключений пришел бы к выводу, что оружие, которое так нарочито долго и громко точили, не может быть больше перочинного ножика, иначе визг был бы просто невыносимым. И в самом деле, это была простая опасная бритва, но даже узнай Мишал правду, ничего бы не изменилось. Его сломали. Он был готов на всё. — Не надо, пожалуйста… Я сделаю… сделаю всё, что вам нужно…

— Вот, другое дело! — диктатор благодушно улыбнулся и дал знак подчиненным поставить арестанта на ноги. — Выходит, вы согласны сотрудничать?

— Да… Да… — еще не до конца пришедшего в себя полицейского качало из стороны в сторону. Он явно потерял ориентацию, потому что кивал и говорил, глядя в противоположную от Хаддама сторону. — Да, согласен…. Я согласен…

— Тогда слушайте. Когда вас привезут на площадь, я объявлю о помиловании всех жителей вашей деревни, кроме вас.

— Правда? — прошептал полицейский. — И моего сына тоже?

— Всей вашей семьи.

— Генерал… — от избытка чувств у заключенного перехватило дух. — Вы… Даже не знаю, как вас благодарить…

— Не переживайте, дорогой Мишал, сейчас узнаете. Как только ваши односельчане будут освобождены, вас подведут к плахе, и тут вы закричите, что в благодарность за их спасение хотите сделать чистосердечное признание.

— Всё, что угодно, генерал! Всё, что угодно!

— Верю, Мишал, верю. Так вот, вы скажете, что работали на ЦРУ. Что они задурили вам голову антиакбарнистанской пропагандой, но теперь, когда ваши родные и близкие помилованы, вы поняли, что россказни о моей звериной жестокости были ложью, поэтому раскаиваетесь и очень сожалеете, что поверили им и пошли у них на поводу. Ясно?

— Ясно, ясно! — энергично закивал аль-Сулами.

— А теперь — самое главное! Вы скажете, что именно ЦРУ поручило вам настроить против меня моего приемного сына, Фарида Джикуая. Это очень важно, Мишал! Понимаете?

Мишал понимал. Прикосновение лезвия шокировало его и надломило, однако именно весть о помиловании родных превратила его в покорного, на всё готового раба. Он жадно ловил каждое слово тирана, на ходу продумывая свою будущую предсмертную речь и не обращая никакого внимания на сопение тюремщиков за спиной, запах их оружия и доносившийся со стороны окна топот маленьких, очевидно крысиных, лапок. Того, кто провел в акбарнистанской тюрьме хотя бы сутки, нельзя удивить ни тюремщиками, ни оружием, ни крысами.

— Так вот, — продолжал Хаддам. Он и его подручные стояли слишком далеко от центра комнаты, чтобы услышать приближающийся шорох, — вы скажете, что послание профессора аль-Рубаи — вранье! Фальшивка, изготовленная ЦРУ, которую они нарочно подсунули его родственникам! Что на самом деле моя дочь умерла от естественных причин, а версия о моей причастности не имеет под собой никаких основа… АЙ!

— Генерал, что? Что случилось?! — засуетились его приспешники.

— Не знаю! Укусило что-то… Или кто-то… Нет… Что это… Холодно… Почему так хо…

Так и не закончив фразы, Хаддам сдавленно захрипел и рухнул на пол.

— Что? Что происходит? — вопрошал сбитый с толку аль-Сулами, но тюремщикам не было до него никакого дела. Грубо оттолкнув арестанта к стене, они подбежали к распростертому на полу диктатору. Тот не отвечал ни на слова, ни на теребление, и тогда двое мужчин подхватили его и вынесли вон, громко крича: «Тревога! Врача сюда! Скорее!» Оставшийся в одиночестве Мишал некоторое время сидел без движения, приходя в себя после топота и криков, потом кое-как поднялся на ноги и, ощупывая локтем стену, добрел до двери. Люди Хаддама оставили ее открытой, но выходить он по понятным причинам опасался.

— Эй! Кто-нибудь! — воззвал к пустоте полицейский. Его никто не услышал, даже он сам — сказалось долгое пребывание в «комнате крика». Он откашлялся и повторил уже во весь голос: — Здесь есть кто-нибудь? Что происходит?

— Эй, ты! — ответили из-за двери. — А ну назад! Назад!

— Да, конечно! — попятился Мишал. — Простите, я не знал, я не вижу… Что случилось? Что с генералом?

— Молчать! — крикнул невидимый надзиратель, судя по надрыву, близкий к истерике. — Я кому сказал отойти от двери!!!

— Но я же отошел…

— Еще одно слово — и я стреляю! — надзиратель подошел ближе. — Назад! К стене!

Полицейский повиновался.

— Не дергаться! — предупредил тюремщик, и Мишал услышал скрип массивных дверных петель.

— Нет! Не надо! — взмолился он. — Не закрывайте! Я буду сидеть тихо, клянусь! Пожалуйста!

— Замолкни, а то пристрелю! — для пущей убедительности надсмотрщик передернул затвор табельного пистолета. — И без фокусов, иначе…

Закончить угрозу он не успел. Где-то в отдалении хлопнула дверь, и коридор за его спиной наполнился криками, топотом и лязгом отпираемых замков.

— ЭЙ! — заверещал тюремщик. — ЧТО ТАКОЕ! ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ?! СЮДА НЕЛЬЗЯ!

— Теперь можно! — раздалось в ответ. — Хаддама больше нет! Всё кончено! Бросай оружие!

Из-за повязки Мишал не видел, что сделал тюремщик, но новоприбывшим это явно не понравилось. Затрещали выстрелы. Полицейский грохнулся на пол, прижался к стене и лежал ничком, пока за ним не пришли.

— Эй! Ты живой? — спросил незнакомец, тряся его за плечо.

— Живой, живой… Не убивайте! Я не с ним! Я ничего видел! Не знаю!

— Не убьем, не волнуйся! Вставай! Как твое имя?

— Мишал. Мишал аль-Сулами. Я тут…

— МИШАЛ?! — донеслось из коридора, и в камеру ворвался еще один мужчина. Сорвав с глаз полицейского повязку, он крепко обнял его. — Мишал, хвала Аллаху! Мы нашли тебя!

Этот голос был Мишалу знаком.

— Абдул? — спросил он, подслеповато щурясь. — Ты, сосед?

— Он самый! — Абдул улыбнулся во весь рот. — Идем! А нет, постой, дай я тебя развяжу!

— Абдул, что происходит? Что с генералом? Он в порядке?

— В полном! Он мертв!

— Мертв? — аль-Сулами похолодел. — Как мертв? Он же только что был здесь… Как же это… Нет, нет, только не это…

— Мишал? — Абдул с тревогой посмотрел на соседа. — Ты о чем? Аль-Мейзеи мертв! Мертв, понимаешь? Радуйся!

— Радоваться?! — вскричал Мишал. — Чему тут радоваться?! Он обещал помиловать всю нашу деревню! Всю мою семью! А теперь их всех казнят, понимаешь?! Повесят всех до единого!!!

— Мишал, приди в себя! — Абдул грубо тряхнул его за плечи. — Какая казнь?! Хаддама нет! Никакой казни не будет! Не будет, Мишал! Мы свободны! Мы все свободны!

— Свободны… — повторил полицейский. — Свободны… То есть, и мой сын тоже…

— Они все! — подтвердил Абдул.

— Где они? Ты их видел?

— Вместе со всеми, освобождают других заключенных!

— А как же охрана?

— Она на нашей стороне! Не все, правда, но это дело поправимое, — Ахмад кивнул на лежащий у порога труп.

— Понятно… — аль-Сулами нервно сглотнул, но тут же вновь повеселел. — Свободны, говоришь? Мы все свободны?

— Да, Мишал! Мы все! Все до единого!

— Аллах Акбар! А министр Джикуай? Его нашли?

— Найдем! — пообещал Ахмад. — Обязательно найдем! Пошли, будем искать вместе!

Ахмад не лукавил. Хотя тюремное начальство сопротивлялось до последнего патрона, оно было бессильно что-либо изменить. Вместе с Хаддамом канула в лету единая черная воля, сковывавшая людей и систему, и надзиратели, еще вчера грозно помыкавшие узниками, сами открывали камеры и братались с их бывшими обитателями. Они же провели Ахмада, Мишала и других в самые укромные, неотмеченные на картах крепости закоулки, в одном из которых вдали от тепла и солнечного света томились Фарид и Парак Джикуаи.

— Пап, это за нами, да? — спросила девочка, указывая на пляшущие в коридоре тени.

— Нет, еще слишком рано, — возразил ее отец, с тревогой вслушиваясь в нестройный гомон голосов.

— Папа, мне страшно…

— Не бойся, — Фарид обнял дочь и коснулся ее макушки колючим от трехдневной щетины подбородком, — я с тобой.

— Я люблю тебя, папа!

— Я тебя тоже, Пари!

Девочка хотела сказать что-то еще, но тут закрывавшая вход в камеру решетка стала подниматься, и она, вскрикнув, зажмурилась. Фарид еще крепче прижал ее к себе и повернулся к вошедшим. Но вместо привычной пары конвоиров с автоматами в камеру ввалилась целая толпа. Некоторые держали в руках оружие, но форма была только на одном.

«Что еще удумал мой отчим? — спросил себя Фарид. — Какой-то хитрый план? Провокация? Или он счел, что петли мне мало, и решил отдать нас двоих на растерзание толпе?..»

— Кто вы такие? Что вам нужно? — хрипло спросил он, закрывая дочь своим телом.

— Министр Джикуай! — из толпы выступил мужчина. — Это я, Мишал аль-Сулами! Полицейский из Аль-Акшат! Помните?

— Помню, — осторожно признал Фарид. — Что вы здесь делаете? Вас что, отпустили?

— Нас всех отпустили! — ответил вместо Мишала Абдул. — Вы тоже свободны, министр, точнее, теперь уже Верховный правитель Джикуай!

— Верховный правитель? О чем вы? Не понимаю…

— Ваш отчим мертв, господин Джикуай! Теперь вы — наш руководитель!

— Мой отчим… мертв? — чтобы не упасть, Фариду пришлось опереться рукой на стену. — Как это, погодите… Вы… вы уверены? Он точно мертв? Это точно он мертв?

— На сей раз точно он! — подтвердил аль-Сулами. — Да здравствует Верховный правитель Джикуай! Такбир!

— АЛЛАХ АКБАР! — хором закричали все, потрясая кто кулаком, кто железным прутом, а кто и трофейным автоматом.

— Аллах Акбар! — повторил Фарид, промокая глаза тыльной стороной кисти.

— Папочка, что случилось? — спросила Парак. — Что-то плохое?

— Нет, Пари, наоборот! — министр поднял дочь на руки и крепко поцеловал.

— Пошли, родная! Я покажу тебе… — он запнулся от переизбытка чувств. — Покажу

тебе свободный Акбарнистан!

---

[1] То есть, Азиза, дочь Хаддама, уроженца города Мейзе.

[2] Имя «Абу Мохаммед Селим Джаррахи» расшифровывается как «Селим, отец Мохаммеда, из рода Джаррахи».

[3] По классификации НАТО. Советское наименование — С-125. В данном конкретном случае речь идет об усовершенствованном варианте С-125М «Печора», оснащенном ракетами В-601.

[4] По классификации НАТО. Советское наименование — П-19.

[5] По классификации НАТО. Советское наименование — ПРВ-11.

[6] По классификации НАТО. Советское наименование — СНР-125.

[7] Автор понятия не имеет, как обстояли дела с распространением американской литературы и голливудских фильмов в довоенном Ираке, поэтому просит воспринимать данное утверждение исключительно как художественное преувеличение ради красного словца, не имеющее к реальности никакого отношения.

[8] Такбир — произнесение молитвенной формулы «Аллаху Акбар!» («Аллах превыше всего!»), которая используется, кроме прочего, вместо принятых на Западе аплодисментов. Когда оратор заканчивает важную речь, кто-нибудь восклицает «Такбир!», а все остальные хором отвечают «Аллаху Акбар!»

[9] Именем Аллаха Всемилостивого, Всемилосердного (араб).

[10] Джаханнам — наиболее распространённое название Ада в исламе.

[11] «Тарик» (“Tariq”) — производящаяся в Ираке копия итальянского пистолета Беретта М 1951.

[12] Абдулмуджиб (Абд аль-Муджиб) буквально означает «слуга Всеслышащего». Всеслышащий — одно из 99 упомянутых в Коране имен Аллаха. Аналогичные мужские имена существуют для всех 99 имен Аллаха, в частности, к таковым относится широко известное Абдулла (на самом деле — Абд аль-Аллах, «слуга Всевышнего») и Абдуррахман (Абд ар-Рахман, «слуга Всемилостивого»).

[13] Джаннам — название Рая в исламе.