Акварели (гет)

Матери было не до неё, Роза знала прекрасно.

Гермиона Грейнджер (несколько лет в браке, громкий развод и вот, она снова Грейнджер) с утра до вечера пропадала на работе, в этом заключалась вся её жизнь. Она просыпалась, мысленно репетируя предстоящие планёрки и совещания, и отправлялась в Министерство, прокручивая в голове ответы на очередные срочные, требующие немедленного вмешательства и «я сегодня немного задержусь, хорошо?» вопросы. Она возвращалась с кипой бумаг и засыпала на них же, подложив под голову Кодекс магических законов вместо подушки.

Она трудилась в Международном совете по выработке торговых стандартов, и всё остальное её не слишком интересовало. Наверное, думала Роза, она даже их с Хьюго родила, не отрываясь от изучения законодательства разных стран и отчётов об эскпорте. Воспитывала, во всяком случае, именно так.

Отец ушёл от них, когда Розе было три с половиной, а Хьюго едва исполнилось два, и сложно было его в этом винить. Зато очень легко — в том, что документы на развод они подали двадцать четыре месяца назад, как и говорилось в законе. И в том, что все двадцать четыре месяца перспективы развода как будто бы не существовало, мама и папа играли в идеальную семью с картинки из сборника сказок. И в том, что после развода отец появлялся дома только раз в год, перед Рождеством. Он вручал им подарки, виновато улыбался, гладил Хьюго по голове и опять пропадал, а они оставались и вместо игрушек у них были черновики с результатами экспертиз и проверок.

Может быть, это даже выглядело бы чем-то нормальным, если бы было не с чем сравнить. Но дядя Гарри и тётя Джинни приходили в гости, довольные и сияющие, и молчаливый Альбус смотрел на черновики удивлённо распахнутыми глазами, как будто никогда прежде не видел, а нахальный Джеймс развязно спрашивал, где «дядя Рон» и почему он их бросил.

На пятый раз Роза не выдержала и ударила его по голове. Маминым Кодексом.

Отругали, естественно, только её.

С тех пор всё и развалилось на части, не соберёшь.

Так что не было ничего удивительного в том, что каникулы Роза проводила вне дома. Правда, раз в год, приличия ради, она выбиралась — либо на Рождественские, либо на пасхальные, чаще всего на пасхальные, они были короче, — но делала это с большой неохотой. Какой смысл в этих каникулах? Мать пропадает на работе, а если всё же оказывается дома, то смотрит отсутствующим взглядом, будто сквозь призрака, молчаливая, колкая, неуютная. Если отца неизвестно какими ветрами занесёт в гости, это тоже хорошо не закончится: он будет либо поучать, либо расспрашивать, либо просто раздражать одним своим видом, а Роза будет ненавидеть его и себя саму — за то, что столько лет не может простить. Теоретически, можно скрыться у бабушки, но…

Бабушка обязательно скажет, что Роза неправильно мажет масло на тосты, а капусту отказывается есть вовсе не потому что пробовала и ей не понравилось, а просто потому что ничего в жизни не понимает и вообще, если кто-то хоть раз в жизни попробует её, бабушкину, капусту, то ни за что в жизни не сможет от неё оторваться. А ещё у бабушки скорее всего будут Лили и Хьюго, идеальная дружба, наблюдать за которой без Скорпиуса будет куда тяжелее, чем раньше.

Скорпиус.

Скорпиус должен был вернуться через неделю — шесть дней, пять, четыре, три, два, один, — и Роза ждала его возвращения как сумасшедшая, пусть ей и было немного неловко за то, что, дожидаясь его, она продолжала рисовать Драко Малфоя.

Ему было очень уютно внутри её головы, на кончиках её карандашей, на страницах блокнота. Иногда он даже улыбался ей с колдографии, но в каждой улыбке Розе мерещилась укоризна. Одержимость отцом (как это ещё назвать?), дружба с сыном — интересно, это нормально?

Наверное, как крыло бабочки, она могла бы обратиться за ответом к Скорпиусу напрямую, но Роза заранее знала, что никогда не сможет этого сделать. Наверное, на то они и были разными крыльями, а не одним, чтобы между ними оставались какие-то тайны. Розе оставалось только надеяться, что это скоро пройдёт.

Розе оставалось только надеяться, что Скорпиус скоро вернётся и, как обещал, познакомит её со Скамандерами (может быть, они согласятся ей попозировать), но получилось иначе.

Вернувшись в Хогвартс, Скорпиус с ней даже не поздоровался. Ни на входе, где она ждала его, как идиотка, ни в Большом Зале, ни в коридоре, где они случайно столкнулись после уроков. Небрежно задев её плечом, он прошёл мимо, и это стало последней каплей. Роза вздрогнула, как от удара, и на мгновение растерянно сгорбилась, обхватив себя руками, пытаясь защититься от обиды и боли, но тут же выпрямилась. Не помня себя, она ринулась прочь, к Выручай-Комнате, где всё ещё таился мольберт, на который можно было выплеснуть любые эмоции.

По пути она врезалась в Лили, но даже не сообразила перед ней извиниться: побежала дальше, краем глаза заметив, как за рассыпавшимися по полу пергаментами наклонились две высоких хрупких фигуры. Светлые волосы, тёмно-зелёные мантии. Близнецы Скамандеры.

Обида внутри поднялась с новой силой.

В Выручай-Комнату Роза ворвалась, словно вихрь, так, что дверь едва не слетела с петель. Отшвырнув сумку в одну сторону, а мантию в другую, она бросилась к мольберту и, быстро закрепив на нём чистый лист, взмахнула волшебной палочкой.

—Акцио, тушь! Акцио, кисти! Акцио, перо!

Сегодня тушь подходила ей больше всего.

Только чёткие, густые линии, каждая из которых могла измениться от любого движения. Только дёрганые штрихи, скрип сухой кисти и заточенная под лопаточку спичка, легко скользящая по бумаге туда и сюда. Только Роза и её обида. Только Роза и всё, что бушевало внутри.

Было бы здорово, если бы сегодня она нарисовала грозу. Было бы здорово, если бы она нарисовала бьющие в землю молнии, изогнутые ветви замерших в страхе деревьев, чёрные тучи на небе и тощую, испуганную луну. Или всплеск заклинания, направленный умелой рукой: узловатые тонкие пальцы с обкусанными ногтями, тонкая острая палочка, яркая вспышка. Или корабль, разбивающийся о скалы, чтобы брызги во все стороны, чтобы волны от края до края, чтобы деревянная обшивка крошилась в мелкие щепочки.

Но её руки рисовали другое.

Её руки рисовали горькую складку у губ и длинный нос, и потерянные глаза, и взъерошенные волосы, и запавшие щёки, и наглухо застёгнутую мантию, топорщившуюся на тощих плечах.

Нетрудно было догадаться, чей это портрет.

* * *

Скорпиус пришёл к ней через несколько дней.

Кажется, через три. Усилием воли она не считала.

В Большом зале, прямо после ужина, он извинился перед ней — у всех на глазах! — и, взяв за руку, повёл прочь, к их ступенькам. Роза была так ошарашена, что даже не сопротивлялась. Роза была такой уставшей, что не смогла бы сопротивляться даже без ошарашенности. Она мало ела и мало спала, она много читала и много училась, и рисовала тоже много.

Она успела нарисовать разбившийся о скалы корабль, и скрюченные под ударами молний деревья, и руку, судорожно сжавшую палочку, и каждый из этих рисунков получился живым и прекрасным, но каждому было далеко до портрета Драко Малфоя. Вот только корабль, деревья и руку хвалили, а Малфоя не видел никто. Но это, конечно, устраивало Розу куда больше, чем если бы случилось наоборот.

И то, что Скорпиус снова был рядом, её тоже устраивало.

Они молчали, сидя на его мантии, пока Роза, наконец, не спросила:

— Им понравился твой подарок?

Лицо Скорпиуса окаменело. Челюсть воинственно выдвинулась вперёд, замерла, взгляд стал ледяным. Роза осторожно тронула его за рукав.

— Что случилось?

Прошло несколько долгих, долгих секунд прежде, чем он ответил сухим мёртвым голосом:

— Мама просит развода.

Роза замерла, пытаясь осмыслить услышанное, забыла дышать и тут же закашлялась.

— Почему? В «Ежедневном пророке» их каждый год называют идеальной парой…

— Думаешь, официальная пресса может написать про министра и его жену что-то другое?

— Но это не может быть просто так… без повода.

Скорпиус улыбнулся, но его улыбка была полна горечи.

— До прошлого лета я был с тобой солидарен, — тихо сказал он.

Разбит, потерян, выжжен изнутри обидой и злостью, отчаянием и непониманием, пытается сделать вид, что всё в порядке, но даже не пытается выплыть и справиться. И, наверное, стоило расспросить, что да как, чтобы у него хотя бы выговориться получилось, но, опережая любые расспросы, Скорпиус заговорил сам:

— Я услышал их разговор, как только приехал домой. Не собирался подслушивать, просто…

— Я понимаю, — Роза успокаивающим жестом положила руку ему на колено.

— А я тогда не понимал. Они никогда раньше не разговаривали друг с другом… вот так. Лучше бы кричали, это было бы не так страшно. Мать просила развода, отец ей отказывал. Он изменил ей, — Скорпиус замолчал. — Они, наверное, не знали, что я уже дома. Хотя… Потом их это не остановило. На следующий день они просто кричали, а я снова всё слышал. Мать плакала, обвиняла отца в том, что он испортил ей жизнь, отец отвечал, что она знала, на что соглашалась…

— Что он имел в виду?

— Я не знаю. — Скорпиус тряхнул головой, и Роза застыла, поражённая тем, сколько в нём ярости. В этом резком движении, в жёстком и злом голосе, в искрящихся ненавистью глазах. Никогда прежде она не видела Скорпиуса таким, и даже не задумывалась о том, что он может быть таким. — Но если мама сказала правду, если он действительно испортил ей жизнь, то я его ненавижу.

Это было сказано… Нет, не легко и просто, но так, будто Скорпиус действительно смог за несколько дней возненавидеть собственного отца. Будто тот был монстром. Промелькнувшую было мысль о том, мог ли превратиться в монстра тот испуганный мальчик с «её» колдографии, Роза усилием воли отодвинула от себя, сосредоточившись на другом.

После развода её родителей, она никого не возненавидела. Избегала их, психовала, шла наперекор и осуждала за тысячу вещей сразу, но не ненавидела, нет.

А Скорпиус тем временем продолжал:

— Я спросил об этом у дедушки и, что удивительно, он не стал говорить, что это дела взрослых и мне не стоит совать туда нос.

Роза вздрогнула. Несмотря на то, что ей уже не раз приходилось слышать от Скорпиуса подобные фразы, она никак не могла привыкнуть к тому, что «дедушка» — это портрет Люциуса Малфоя, а не сам Люциус Малфой.Сложно было даже представить, что для кого-то бабушкой и дедушкой могут быть говорящие портреты, а не реальные люди.

— Дедушка сказал, что это был брак по расчёту. После войны породниться с нами было… ну, не большой честью, учитывая нашу военную репутацию, но всё-таки очень престижно и выгодно. Деньги, влияние, и все уже знали, что рано или поздно либо дедушка станет министром, либо отец. Думали, конечно, на дедушку. Любая молодая волшебница с радостью вышла бы за сына министра!

— Охотно верю, — улыбнулась Роза, — вокруг тебя тоже вьётся пол-Хогвартса.

— Но дед не стал министром. И сам выбрал отцу невесту. Ей всегда считалась мисс Паркинсон, она была влюблена в него с третьего курса, и все вокруг думали, что через пару лет после школы эти двое пойдут под венец.

— Мисс Паркинсон— это та, которая хотела выдать дядю Гарри Сам-Знаешь-Кому? — Роза бы ни за что не запомнила эту фамилию, фигурируй она в кухонных разговорах, но к прошлогодней контрольной по Истории магии про Битву за Хогвартс приходилось учить всё практически наизусть.

К позапрошлогодней тоже.

— Ага, она. И примерно по этому папа не мог на ней жениться. Хотя, как сказал дед, он не особенно-то и хотел. Он вообще вроде как жениться не хотел. Совсем. Но дед привёл маму. Ты же видела мою маму?

Вопрос был риторическим, но Роза всё же кивнула. Конечно, она видела Асторию Малфой— она её рисовала. Конечно, она её помнила. Её сложно было не запомнить: изящная, хрупкая, с белокурым каскадом чуть вьющихся волос, она чем-то походила на тётю Флёр, только одета всегда была строже и проще — и улыбалась теплее. Тетка всё своё внимание отдавала исключительно мужу, замыкаясь на нём, даря ему все свои взгляды, движения, прикосновения, а миссис Малфой как будто бы обнимала весь мир.

Она казалась Розе светлым человеком, и даже отец, в их нечастые встречи ругавший практически всех, никогда не говорил ничего плохого в её адрес.

Кроме того, мать Скорпиуса — и это разбивало Розе сердце, но говорить об этом было необязательно, — совершенно точно была очень, очень красивой.Таких женщин, как она, нужно было хватать и как можно скорее тащить под венец, пока не увели из-под носа. Точнее, нет, не тащить — бережно нести на руках, покрывая точеные плечи нежными поцелуями. Видимо, мистер Малфой так и поступил, изменив своему нежеланию создавать семью.

Глупо ей завидовать, правда?

— Ей тогда только-только исполнилось восемнадцать, она совсем недавно закончила школу. Папа был старше её на два года. Он учился с её старшей сестрой, тётей Дафной, так что, можно сказать, они уже были знакомы. Гринграссы не участвовали в войне, мама была едва ли не лучшей ученицей своего курса, а заодно и замечательной дочерью дома, одинаково хорошо управлялась с бытовыми заклинаниями и Высшей Трансфигурацией, с уважением относилась к мужчинам… Короче, идеальный вариант.

Скорпиус хмыкнул, и Розе немедленно захотелось обнять ему и пообещать, что всё будет в порядке, но она не решилась.

Она помнила, что такое развод. Ничего не в порядке.

— Брак по расчёту, —протянула она, чтобы хоть что-то сказать,— это не так уж и плохо. У родителей больше опыта, они лучше знают и жизнь, и поэтому могут подобрать достойную пару своему ребёнку…

Скорпиус покосился на неё так, как будто она сказала очевидную глупость.

— Родители могут подобрать достойную пару своему ребёнку, — пискляво передразнил он, — только если знают, что этот ребёнок из себя представляет. Вот скажи, твои много о тебе знают?

Над этим не было нужды долго задумываться.

— Нет. Знают, что я рисую, но добрую половину моих рисунков даже не видели.

— Догадываюсь, почему, — Скорпиус взмахнул рукой, обрисовывая в воздухе контуры чего-то большого и страшного.

Роза без труда догадалась, что он имеет в виду. Пусть он не знал о молниях, кораблях и вспышках чужих заклинаний, но зато знал, что в последнее время она всё чаще и чаще рисовала драконов, дементоров и других монстров — иногда существующих, иногда полностью выдуманных. Она использовала простые карандаши — толстые контуры, маслянистая растушёвка, чёткие штрихи под выверенным наклоном, — и то и дело ходила потом, вся вымазанная в густой черноте.

Такие картинки действительно не стоило показывать маме и папе, но дело было даже не в этом.

— Они не только графику не видели…

— А что не так в твоих портретах и акварелях?

Удивление Скорпиуса было искренним. Кажется, он даже отвлёкся от собственной боли. В самом деле, почему бы не показать родителям светлые лесные пейзажи или ясное небо с лениво растёкшимися по нему облаками? Почему бы не показать прекрасный портрет Лили и Хьюго — сплошное солнце, сплошной свет, аура удивительного тепла…

Почему бы не показать их родителям?

— Они не спрашивали никогда, знаешь, — сказала Роза, опустив голову, и от этого её голос прозвучал глухо. — Я же была совсем маленькой, когда они развелись. Тогда мои рисунки не принимали всерьёз. Потом маме было не до того, а отец появлялся у нас дома раз в год. Они знали, что я рисую, но готовые работы не смотрели. Ни разу.

— Так уж ни разу? — Скорпиус недоверчиво поднял бровь, и Роза задумалась.

— Ни разу. Отец однажды упоминал об этом, на юбилее у бабушки. Мол, посмотрите, какая у нас чудесная дочь, умница, красавица, ещё и рисует, жаль только, совсем не похожа на папу и маму.

— А ты правда на них не похожа?

— А ты их не видел?

Он пожал плечами:

— Видел, кто же их не видел, даже в учебнике колдография есть. Старая, правда, чуть ли не на следующий день после Победы.

Это «Победы» получилось у него странным, Роза послышалось в голосе Скорпиуса то ли презрение, то ли сожаление, то ли ещё что-то, но расспрашивать она не решилась. Мало ли, ей запросто могло показаться.

— Нет, не похожа.

— Нашла чему радоваться.Твоя мать, между прочим, была лучшей ученицей на курсе. Есть к чему стремиться.

Она пожала плечами.

— Моя мать была лучшей зубрилкой на курсе, она сама говорила. Или ты хочешь, чтобы я бесконечно сидела в библиотеке?

В притворном ужасе Скорпиус отрицательно затряс головой.

— Нет, что ты, я не выдержу одиночества.

И, хотя оно было сказано всего лишь как шутка, оба почувствовали невесёлую долю правды в этих словах. Остаток вечера они просидели молча, и Роза изо всех сил надеялась на то, что Скорпиус чувствует её немую поддержку, чувствует, что ей не всё равно и она всегда будет рядом.

Остаток вечера они сидели молча, обнявшись и думая о своём, пока часы в кармане Скорпиуса не известили их о том, что до отбоя осталось всего пятнадцать минут.

Пора было расходиться.

Пора, но совсем не хотелось, поэтому никто даже не пошевелился, заслышав будильник. А в следующую секунду сверху раздалось напряжённое:

— Убери от неё свои руки.

Роза подняла голову и увидела Джеймса. Он стоял на пролёт выше, и в руках у него была волшебная палочка, кончик которой смотрел Скорпиусу в грудь.

Даже если бы Роза знала, что дальше будет ещё хуже, в тот момент она всё равно не смогла бы в это поверить. Но дальше — не сегодня, а позже, дни и недели спустя, — было действительно хуже.