Гарри Поттер и глина Эдема (джен)

Зельда Штейн по своему обыкновению вошла в аудиторию походкой модели на подиуме и обворожительно улыбнулась, откинув белые волосы через плечо. Гарри невольно покосился на Сарана, который сидел с отвисшей челюстью и буравил просвещенную взглядом, полным слепого обожания. Ответный победоносный взор преподавательницы говорил о том, что именно на этот эффект она и рассчитывала. Похоже, ее нисколько не смущало, что женская часть аудитории при ее эффектном появлении закатила глаза, а мужская, включая и Гарри, неловко заерзала на своих местах.

— Добрый день, мои дорогие, — промурлыкала Штейн. — Сегодня мы с вами продолжаем изучать технику использования рун для формирования и модификации перманентных магических эффектов…

Гарри почти не слушал. Эту тему он в любом случае знал неплохо, а сосредоточиться было тяжело после всего, что он узнал в последнее время. Хуже того, полученная информация порождала куда больше вопросов, чем могла прояснить. Черное Солнце, Вевельсбург, общество Туле, первичное состояние… О чем шла речь в таинственном документе?

— Есть ли какие-нибудь вопросы перед тем, как мы приступим к расчетам? — спросила Зельда Штейн. — Гарри, вы кажетесь озадаченным. Вам что-то непонятно?

— Н-нет, — пробормотал застигнутый врасплох Гарри, лихорадочно подбирая подходящий вопрос, — я просто… Я просто хотел спросить, что такое Черное Солнце?

Он тут же пожалел о своих словах, но было уже поздно. Как его угораздило ляпнуть такое? Штейн догадается, что ему что-то известно, а если убийца — действительно она, последствия могут быть какими угодно. Однако выражение ее лица отобразило лишь легкое удивление, и ни капли беспокойства.

— К нашей теме это, конечно, не имеет никакого отношения, но если уж вам интересно… — Она пожала плечами и подошла к доске. — Черное Солнце — очень древний символ. Говорят, что он ведет происхождение из самой Атлантиды, а его отголоски встречаются в самых разных культурах, хотя чаще всего он появляется в древнегерманской и алеманнской. Его начертание напрямую связано с изображением свастики, и этот символ тоже имеет крайне дурную репутацию благодаря инициативам Третьего рейха, в оккультной практике которого он активно использовался.

Зельда Штейн повернулась к доске и нарисовала две концентрических окружности. Затем соединила их общий центр с внешней окружностью двенадцатью зигзагообразными линиями, каждая из которых походила на стилизованное изображение молнии. Гарри невольно потер лоб, где когда-то красовался шрам точно такой же формы.

— До сих пор доподлинно неизвестно, соответствует ли это изображение чему-то реально существующему, — продолжала Штейн. — В некоторых источниках утверждается, что Черное Солнце — не что иное, как символ погасшей звезды, которая вращается вокруг нашего Солнца по очень далекой орбите, отчего мы не можем ее наблюдать непосредственно. Другие же утверждают, что это просто символ, обладающий тем не менее собственной силой: просвещенная Кох наверняка сможет вам расказать о его применении в старых алхимических методиках.

Гарри задумался. Если Зельда Штейн имеет отношение к убийству, то она ничем не выдала своего участия. Не ошибся ли Саран, сочтя, что найденный им лист с диаграммой принадлежит Штейн? А вдруг это из какого-то дневника Августы Кох? Если Черное Солнце использовалось в качестве алхимического символа, то это вполне возможно. К тому же просвещенная Кох подозрительно много смогла установить о времени и обстоятельствах убийства за очень короткий срок: не могла ли она попросту сообщить то, что ей известно? Или даже исказить истину, с тем чтобы пустить расследование по ложному следу? Черт возьми! Чем больше им известно, тем более запутанной становится эта история: такое впечатление, что любая новая информация не проясняет, а напротив, затуманивает обстоятельства трагедии.

— Но почему вы спрашиваете, Гарри? — вкрадчивым голосом спросила Штейн, не выходя из роли роковой женщины.

— Просто… попалось упоминание где-то в учебной сети, — на ходу сочинил он, стараясь не смотреть ей в глаза и умирая от досады. «Проклятье, я, наверное, веду себя сейчас не лучше Сарана».

— Вот как, — с понимающей улыбкой отозвалась она, склонив голову набок. — Ну ладно. Тогда, если других вопросов нет, вернемся к нашему занятию…

Гарри поймал встревоженный взгляд Гермионы и в очередной раз мысленно обругал себя последними словами. Теперь им следует действовать быстро, чтобы Штейн не успела ничего предпринять, если, конечно, она вообще собирается что-то делать в этой связи. С другой стороны, после того, как она назвала имя Августы Кох, он снова стал серьезно сомневаться в том, что обнаруженный листок принадлежит ей. Но тогда с чего в этом был настолько уверен Саран? Впрочем, в его случае это наименее серьезный из вопросов: Саран по уши в тайнах, и даже не особенно скрывает это.

Когда занятие завершилось, Гарри, едва высидевший до конца, подхватился с места, не очень любезно толкнув задремавшего рядом Перки, и почти насильно потащил за собой Гермиону. Отведя ее в сравнительно безлюдную часть коридора, он озвучил то, о чем думал на семинаре.

— Послушай, Гермиона, я дурака свалял с этим своим вопросом, поэтому теперь нам следует поспешить. Первым делом я пойду и все выложу Квирреллу, как мы и собирались, а заодно и покажу ему улику. Ты сейчас иди в свою комнату, и вплоть до заседания ареопага никому не открывай. Я доверяю Квирреллу, но если он все же виновен и захочет избавиться от меня, кто-то должен знать правду.

— Не говори так! — приглушенным голосом воскликнула Гермиона, округлив глаза. — Пойдем вместе и…

— Нет, ни в коем случае. Мы не можем так рисковать: если виновен Квиррелл, ему не составит труда покончить с нами обоими одним ударом. А так он, возможно, поостережется, не зная, что известно тебе.

Гермиона только хмыкнула и покачала головой.

— Он не дурак, Гарри. Он прекрасно понимает, что ты первым делом все рассказал бы мне. И почему ты решил, что он обязательно захочет с нами разделаться? На его месте я бы даже вида не подала, что знаю больше окружающих об этом деле. Напротив, пошла бы на заседание ареопага и пересказала все, что мне довелось услышать… Внеся нужные исправления, конечно.

— Вот именно. И это второе, о чем нужно позаботиться. Я бы хотел быть уверен, что он расскажет ровно то, что мы расскажем ему. Если он так и сделает, значит он наверняка чист. Но для этого нам потребуется подслушать то, что говорится на ареопаге. Нам нужен артефакт: портативное подслушивающее устройство. И как можно быстрее.

— Но где ты возьмешь его? Такие шпионские штучки в местных магазинах не купить. Разве что сам сделаешь на занятии Крюгера, но…

— Но я не смогу, — кивнул Гарри. — Я пока еще профан в артефакторике.

Это было правдой. Невозможно далеко продвинуться в настолько сложной дисциплине за какой-то месяц занятий, пусть даже длительных и регулярных. Артефакты, которые ему удавалось изготавливать, мало отличались от обычных зачарованных предметов, хотя он уже научился работать с композитными материалами, внедряя чары, индивидуальные для каждого из компонентов. Однако наверняка есть те, кто готов помочь. Гермиона, очевидно, пришла к тем же выводам.

— Обратись за помощью к кому-нибудь из наших. К Хироко — она лучше всех на курсе в этом разбирается.

— К Хироко? — недоверчиво переспросил Гарри. — Ты смеешься? Чего доброго, она вообразит, что это знак внимания. Ты же знаешь…

— Да, я знаю, что она с первого дня к тебе неровно дышит, — заулыбалась Гермиона. — Но, согласись, тебе это только на руку. Она с радостью поможет.

— Лишь бы она тоже потом от разочарования не запустила в меня Круциатусом, — проворчал Гарри, но спорить не стал.

Распрощавшись с Гермионой, он, недолго думая, направился в столовую. Было бы гораздо удобней перехватить Хироко именно там, нежели нагрянуть с визитом в ее комнату. Мало того, что это без пяти минут нарушение личного пространства, так еще и наверняка заставит ее сделать неверные выводы. К счастью, его ожидания оправдались. Едва войдя в полупустую столовую, Гарри приметил одиноко сидевшую за столиком в углу японку, весь вид которой выражал крайнюю степень уныния. Взяв стакан апельсинового сока, Гарри подошел к ней и попросил разрешения составить компанию.

— Конечно, Гарри, — с просветлевшим лицом кивнула Хироко, и он примостился рядом. Она выжидательно смотрела на него, и Гарри понял, что медлить нельзя: девушка может вообразить, что он намерен объясняться ей в любви, потому и не решается начать разговор. Озвучить свою просьбу относительно подслушивающего устройства в этом случае — значит заведомо огорошить ее и наверняка оттолкнуть.

— У меня к тебе огромная просьба, Хироко, — начал он. — Мне нужен артефакт для подслушивания разговоров. Крохотный, который можно незаметно подкинуть в карман человеку. Я еще долго не смогу такой изготовить, а для тебя это, вероятно, — пара пустяков. Ты не могла бы мне помочь с этим? Я был бы ужасно благодарен.

Его просьба Хироко нисколько не удивила и, похоже, даже обрадовала.

— Еще в прошлом году я изготовила пару миниатюрных звуковых трансляторов, — кивнула она, — но там требуется небольшая доработка. Я изначально планировала создать просто устройство связи. Завтра, на занятии по артефакторике, я доведу их до ума, и с обеда ты можешь ими пользоваться. Но зачем тебе?

— Это… Это связано с убийством, — уклончиво ответил Гарри. — Я подозреваю одного человека и хочу кое-что выяснить.

От него не укрылся восхищенный взгляд Хироко, который, впрочем, сразу же сменился тревогой.

— Но, Гарри, это же может быть опасно! — сказала она. — Ты сам знаешь, убийца ни перед чем не остановится. Вначале Карл, потом покушение на просвещенную Фриз…

Он заверил ее, что примет все меры предосторожности, и уже собрался было прощаться с девушкой, как вдруг вспомнил, что хотел задать ей еще один вопрос. Но как спросить об этом, не задев ее? Разве что зайти издалека и надеяться, что она сама расскажет то, что его интересует.

— Хироко, — нерешительно начал он. — Ты помнишь день, когда мы с Гермионой впервые оказались в Айзентурме?

— Конечно, — улыбнулась она. — Мы тогда точно так же сидели в столовой, и профессор Квиррелл познакомил нас.

— А когда вы проводили нас до наших комнат… Я уже закрывал дверь, но вы там говорили о чем-то еще. Ты не помнишь, о чем?

Она изменилась в лице и опустила глаза.

— Н-нет, Гарри, боюсь, что уже не вспомню. Это ж давно уже было.

Но он видел, что она все прекрасно помнит: невозможно было иначе интерпретировать ее красноречивое поведение. А раз не хочет говорить… Значит ли это, что ответ Гермионы был ей неприятен? Гарри еле сдержался, чтобы не расплыться в улыбке, но тут же напомнил себе, что это еще ничего не значит, и он не может доподлинно знать мотивы Хироко. Лучше не тешить себя надеждой в ситуации, когда от него мало что зависит. Поэтому он лишь сдержанно кивнул девушке на прощание и направился к выходу из столовой. День подходил к концу, и ему оставалось реализовать последнюю часть запланированного на сегодня.

Профессор Квиррелл долго не открывал, и раздосадованный на собственную медлительность Гарри уже собрался было уходить, сочтя, что тот покинул лабораторию раньше обычного. Однако после третьего звонка дверь внезапно раскрылась, и на пороге полутемного помещения Гарри увидел знакомый силуэт.

— Входите, мистер Поттер. Не задерживайтесь. Эта смесь обладает повышенной светочувствительностью.

Гарри вошел в лабораторию и сразу же пребольно ударился коленом об угол высокого и почти невидимого во мраке стеклянного шкафа, заслужив раздраженное замечание Квиррелла. Он разместился в предложенном профессором кресле и осмотрелся. Лаборатория напоминала ту, в которой был размещен портал, перебросивший их из Хогвартса в Албанию. Три лабораторных стола, шкафы с образцами, большой чан с вязкой красно-коричневой жижей, подогреваемый массивной газовой горелкой, которая давала тусклое синее пламя.

— Вы по-прежнему работаете над тем же, профессор? — не удержался Гарри от вопроса.

— Да, над тем же, — бесстрастно ответил Квиррелл. — Я уже говорил, что у нас не так много времени, поэтому я не могу себе позволить переключаться на второстепенные вопросы. Мне удалось неплохо продвинуться за последний месяц, но работы еще навалом. Если бы у меня были достаточно большие запасы настоящей глины Эдема, все было бы не в пример легче… Правда, тогда и актуальность моего исследования оставляла бы желать лучшего.

Он встал, подошел к чану и увеличил скорость работающей магнитной мешалки. Пузырей, время от времени всплывавших на поверхность жижи и лопающихся там с гадким болотным чавканьем, стало заметно больше. Квиррелл вновь повернулся к Гарри.

— Так с чем вы пришли ко мне, мистер Поттер? — спросил он.

— Профессор… Я хотел кое-что рассказать, — помедлив, сказал Гарри. — Новые сведения относительно убийства. Может быть, мне следовало пойти с этим сразу к просвещенному Вейсгаупту, но у меня есть вопросы, которые я хотел бы задать вам до этого.

— Ну что ж, выкладывайте, что там у вас, — сказал Квиррелл, усевшись напротив и сложив пальцы в замок. — На оправдания времени можете не тратить: до главы ордена я это и сам могу донести.

— Мне кажется, Саран Санкуратри, — с трудом выговорил Гарри непривычное для европейца имя, — покрывает убийцу. И у меня очень веские основания подозревать это, профессор.

Он вытащил из сумки «Математические методы в технике применения долговременных чар», раскрыл учебник на середине, откуда извлек листок, найденный в тайнике Сарана, и протянул его Квирреллу. Тот взял находку в руки, пробежал по ней глазами и вопросительно посмотрел в ответ. Гарри, тщательно подбирая слова, принялся рассказывать с самого начала.

За время его рассказа Квиррелл не проронил ни слова, однако услышанное явно не повысило ему настроения. Он некоторое время посидел молча, глядя на лист в руках, потом резко встал и подошел к стеллажу, где без видимой системы были расставлены книги, надписи на корешках которых Гарри в полумраке разобрать так и не смог. Порывшись с минуту на верхней полке, Квиррелл осторожно извлек одну из книг, довольно ветхого вида, и стал медленно перелистывать ее страницы.

— Профессор? — не выдержал Гарри. — Вы знаете, откуда эта страница? И что означает этот пентакль?

— Что означает пентакль, я знал уже после первого из убийств, благо в городских газетах были фотографии. Во всяком случае, я знал его происхождение, если не конечную цель ритуала.

— Почему же вы не сказали?..

Квиррелл хмыкнул и вгляделся в разворот книги. Там виднелись следы вырванной страницы, и он удовлетворенно кивнул, поместив туда принесенный Гарри листок бумаги. Затем профессор шепнул «Репаро!», захлопнул книгу с восстановленной страницей и протянул ее Гарри. Тот взглянул на обложку и с трудом прочел почти стертые буквы: «Отчет о расследовании деятельности Аненербе, 1948». Ниже было указано авторство: «Леонард Спенсер-Мун, министр магии Великобритании».

— Что я должен был сказать вам, мистер Поттер? Тут одной короткой фразой не отделаешься: это гигантский пласт истории. Местным магам этот символизм прекрасно знаком, но лишний раз о нем стараются не говорить: слишком уж свежи в памяти события середины века. Мрачный эпизод в истории магии, да и не только магии.

— Нацистский оккультизм? — припомнил Гарри не раз слышанный им ранее термин.

— Да, хотя это лишь часть правды, — кивнул Квиррелл. — По своему происхождению этот символизм имеет к нацизму не больше отношения, чем свастика, которая использовалась еще семнадцать тысяч лет назад как минимум.

— Значит эта рукопись, — Гарри потряс «Отчетом», — из вашей библиотеки? Как тогда объяснить поведение Сарана?

— Объяснить несложно, — Квиррелл взял рукопись из рук Гарри и поставил ее на прежнее место в стеллаже. — Я взял «Отчет» у Зельды Штейн пару недель назад, а до этого он лежал на столе в ее кабинете, где Саран не раз его видел и, вероятно, даже пролистывал, раз уж узнал, откуда эта страница.

— Так вы думаете, что это все-таки просвещенная Штейн?

— Скорей уж кто-то желающий обвинить ее. Или, — подумав, добавил Квиррелл, — меня. Видите ли, мистер Поттер, я прочел рукопись от корки до корки еще неделю назад, и уверяю вас, вырванных страниц в ней тогда не было. Убийца вообще не нуждался в том, чтобы выдирать оттуда страницу, поскольку во всех ранее проведенных ритуалах прекрасно обходился без нее. Нас попросту желают пустить по ложному следу или вконец запутать.

— Вы кого-то подозреваете, профессор? — спросил Гарри. Он испытал огромное облегчение оттого, что Квиринус Квиррелл, судя по всему, в истории никак не замешан. Конечно, профессор мог на ходу сочинить эту историю, но в его словах Гарри не заметил ни капли неискренности. Возможно, это наивность, но лучше уж так, чем видеть возможного убийцу в каждом встречном.

— У меня есть кое-какие соображения, — уклончиво ответил Квиррелл. Напряженная работа мысли проявилась на его помрачневшем лице, однако догадаться о направлении его размышлений было невозможно: профессор оставался верен себе. — Но в любом случае завтра после обеда что-то должно проясниться: Гипертьюринг завершает работу с моделью просвещенной Фриз.

— Но Эльза Фриз говорила, что этого недостаточно для обвинения, — ответил Гарри.

— Но достаточно, чтобы сделать собственные выводы. Я знаком с этим классом моделей: они позволяют не только ткнуть пальцем в наиболее вероятного преступника, но и дать обоснование этому выбору. Ступайте к себе в комнату, Гарри, и постарайтесь до завтра не покидать ее лишний раз. Спасибо, что все рассказали. Это многое проясняет в истории.

Гарри кивнул, поднялся из кресла и направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся и спросил:

— А зачем вам понадобилась эта рукопись, профессор?

— Затем, что оккультная организация Аненербе под руководством Генриха Гиммлера пыталась найти то, что я намерен создать своими силами, — ответил Квиррелл, — и во многом, между прочим, преуспела, начиная с обнаруженного ими Храма Творения. В этой небольшой книжечке Спенсер-Мун изложил все, что магическому сообществу тех времен удалось выяснить о результатах, достигнутых Аненербе. До сих пор я имел дело с компилятивными материалами, но на сей раз решил ознакомиться с первоисточником. И довольно, Гарри. У нас еще будет время обсудить это в деталях, когда угроза останется позади. Идите.

Гарри, в очередной раз кивнув, вышел за порог. Сделав пару шагов, он услышал приближающийся сзади топот, сопровождаемый тяжелым дыханием. Гарри резко обернулся, с тем чтобы увидеть, как мимо него проносится Саран собственной персоной. Лицо индийца было перекошено отчаянием.

— Что случилось, Саран? — крикнул ему Гарри.

Тот бросил в ответ безумный взгляд, но ничего не ответил и, не сбавляя скорости, понесся в коридор, ведущий к жилому корпусу. Гарри удивленно пожал плечами и двинулся следом. Айзентурм, по идее, должен растить элиту магического мира, но для элиты здесь чересчур много неуравновешенных личностей, пусть даже правы те, кто утверждают, что от гениальности до безумия — один шаг. Да что там, ведь и у него самого явно не все ладно с психикой: не могло на нем не отразиться все, что он пережил в прошлом. Гибель родителей, издевательства Дурслей, неоднократные попытки его убить, перевоплощение в голема — каков предел прочности у несформировавшейся личности? Где та грань, за которой он сам начнет визжать, носиться по коридорам и швыряться в окружающих Круциатусом?

И тут его словно окатили ледяной водой. С какой целью Саран бежал в жилой корпус? Что, если там что-то случилось? Еще одно убийство? Саран каким-то образом раньше всех узнал о произошедшем с Карлом: не мог ли он тем же способом узнать об очередной трагедии?

Гермиона. Она ведь там одна в своей комнате, и из соседей у нее никого, кроме самого Гарри. Никто не услышит крика — как никто, кроме Гермионы, не услышал его собственных воплей ночью. Гарри сжал зубы и побежал. Он не думал о том, что выглядит сейчас ничем не лучше безумного Сарана. Он бесконечно сожалел о том, что на занятиях по метрической магии был недостаточно усерден, что он не может мгновенно оказаться в жилом корпусе, просто слегка искривив пространство силой разума. Даже понимая на уровне рассудка, что от таких способностей его отделяют не менее трех-четырех лет тяжелейшей учебы.

Вот жилой корпус. У входа он чуть не сбил с ног стайку девчонок с младших курсов, которые отскочили в стороны, проводив его удивленными взглядами. Еще один поворот и ряд дверей вдоль изогнутого коридора. Четыреста четырнадцатая — там никто не живет. Четыреста пятнадцатая — там тоже пусто. Интересно, почему их разместили обособленно от всех? Четыреста шестнадцатая — его собственная. Четыреста семнадцатая. Гарри остановился перед ней, обливаясь потом. Сердце бешено колотилось, и отнюдь не только от непривычной физической нагрузки. Дверь закрыта, и на ней нет никаких следов повреждений. Но много ли это значит для убийцы, способного беспрепятственно проникнуть в запертую и наверняка снабженную защитными чарами лабораторию самого Квиррелла, чтобы похитить страницу из рукописи?

Гарри поднял руку, чтобы постучать, и замер. Что, если в ответ на стук последует только тишина? Что, если дверь со скрипом отворится, и там, в центре пентакля, он увидит ее, смотрящую в потолок немигающим мертвым взглядом? Что, если… Он помотал головой, чтобы отогнать жуткое видение, и забарабанил в дверь обоими кулаками.

— Гермиона! Гермиона, ты дома?!

Пугающая тишина почти сразу оказалась нарушена звуком шагов. Замок щелкнул, и дверь отворилась, явив изумленное лицо Гермионы. Она уже переоделась в домашнее и, судя по раскрытой книге на столе за ее спиной, освещенной настольной лампой, спокойно читала до самого его шумного появления.

— Гарри? Что с тобой случилось? Ты весь мокрый!

Он без сил прислонился к косяку двери и облегченно рассмеялся. Потом снова посмотрел ей в лицо и невольно замер. Отблески заката падали ей на распущенные волосы, отчего те казались объятыми пламенем. Легкое домашнее платье до колен, так похожее в вечернем полумраке на греческий хитон Гекаты, подчеркивало девичью стройность ее фигуры. И в ее взгляде было что-то такое… Ум, доброта и при этом — почти детская наивность с ее ничем не запятнанной верой в справедливость. Гарри шумно выдохнул. В этот момент он с предельной ясностью осознавал, что готов отдать за нее свою жизнь: без колебаний и сомнений, так же просто и естественно, как сказать «Привет!» при встрече.

— Гарри? Да на тебе лица нет. Заходи, — она посторонилась, пропуская его в комнату.

— Да нет, все в порядке, — через силу улыбнулся он. — Просто решил, что тебе угрожает опасность, вот и бежал как оглашенный, через весь Айзентурм. Я… Я пойду к себе, приму душ. От меня сейчас запашок, наверное, тот еще.

— Н-ну как знаешь, — с сомнением ответила она, не сводя с него пристального взгляда. — Заходи, если что. А вообще, лучше тебе сегодня пораньше лечь спать. День завтра обещает быть суматошным.

— Куда уж больше? — усмехнулся он и, махнув на прощанье рукой, направился к своей комнате.

Заперев за собой дверь комнаты номер четыреста шестнадцать, он с минуту стоял неподвижно. Все обошлось — на этот раз. Но только сейчас он в полной мере постиг смысл слов, сказанных Квирреллом совсем недавно. «Правда состоит в том, что мир магов опасен…» До последнего времени он понимал опасность как нечто угрожающее ему самому: с этой угрозой он вырос и сжился, а страх смерти стал для него чем-то отстраненным и почти нереальным, несмотря на то, что он любил жизнь. Но теперь он воочию видел и чувствовал, что такое настоящая опасность. Что такое угроза близкому человеку, по сравнению с которой страх за собственную шкуру — что комариный укус. Мир магов опасен, и Гермиона — самый близкий для него человек — жила в центре этого мира.

Он последовал ее совету. Принял душ, разложил постель, задернул шторы и забрался под одеяло, вслушиваясь в шум порывистого ноябрьского ветра за окном. Сон долго не шел, и он не заметил перехода в незаметно подкравшийся мир грез.

Там был лес — тот самый, окружающий руины Храма Творения, но на сей раз он стоял в одиночестве, и никто не гнал на кровавую бойню легионы глиняных големов. Он прошел по каменным плитам, не выдержавшим адского пресса столетий и обратившимся в потерявшие форму каменные обломки. Провел пальцами по изъеденной дождями и буйной растительностью колонне. Шагнув в черный провал входа, он вдруг услышал голос.

«Не доверяйте духам темноты, — задыхаясь, шептал кто-то скрытый в глубине храма, — роящимся в ненастной серой дымке». Гарри знал продолжение этого четверостишия из «Фауста» Гёте. Он остановился и проговорил во тьму: «…Какими б ангелами доброты ни притворялись эти невидимки»*. Ответом ему был только раскатистый смех, многократно отраженный от древних стен, и ему уже доводилось слышать этот смех раньше.