Перстень царицы Ульяны (джен)

Как найти боярина Афанасьева, я не знал. Можно было, конечно, спросить у государя, но… честно говоря, не хотелось. Не думал, что когда-нибудь это случится, но в последние пару дней наша давняя сердечная дружба явственно пошатнулась. Горох имел самое непосредственное отношение к нашествию мертвецов, но помогать мне по наиболее принципиальному вопросу всего следствия отказывался. Я до сих пор не знал, кого именно он впустил в город.

Он же, кстати, вскоре после допроса отца Алексия озвучил мысль, мучившую тогда меня самого: откуда у нас в городе поляк, способный колдовать? Да вот всё оттуда же, Его Величество лично соизволили впустить. Мне было горько и обидно. Странно, наверно, слышать такое от участкового милиционера, но сами подумайте, нормально разве, когда ты сбиваешься с ног, расследуя дело, а твой друг отказывается тебе помочь? И более того, ставит палки в колёса.

Оставался единственный вариант — боярин Кашкин. Старик относился ко мне с отеческой теплотой, его семья всегда была рада меня видеть, и я часто их навещал. Я не сомневался, что уж они-то знают, где живёт Афанасьев. Кстати, знаете, что ещё интересно: незаметно для меня самого фокус в расследовании сместился в сторону четы Бодровых. Я почему-то упорно связывал их с нашествием оживших покойников, хотя никаких прямых оснований у меня для этого не было. Я интересуюсь ими отнюдь не как потерпевшими.

Все подозрения в их сторону — косвенные настолько, что над моими выводами можно только посмеяться. Боярин приезжал к таинственному иностранцу в гостиницу при корчме? Имеет право, это у нас не подсудно. Марфа Ильинична на следующий день после пропажи боярина приняла яд? Ну так мало ли, чего бабе в голову взбрело. Маргарита куда-то отправилась среди ночи? Да хоть к любовнику молодому, тебе-то, участковый, какое дело! За супружескую измену у нас пока тоже не сажают. Ну а что со стрельцами странные вещи твориться начали — так к этому она вообще отношения не имеет и никаких стрельцов в ту ночь не видела. Короче, если бы мне предъявили что-то подобное, я бы и сам посмеялся.

И в то же время я был уверен, что двигаюсь в правильном направлении. Милицейская интуиция меня обычно не подводила. Если внутренний голос подсказывает мне, что нужно копать в сторону Бодровых, значит, так и поступим.

Идти к Кашкину было далеко — всё же жил он на другом конце города. Немного подумав, я отправил Митьку обратно в храм с просьбой выделить нам какой-нибудь транспорт. Наш младший сотрудник вернулся минут через пятнадцать, управляя запряжённым в телегу мерином. Ну вот и отлично. Я никогда не против прогуляться по городу пешком, но сейчас у нас было не так много времени, а на вечер запланирована ответственная операция.

Я запрыгнул в телегу и устроился на соломе.

— Куды едем, батюшка воевода?

Ах да, я же ему не сказал.

— К Кашкину.

— Не извольте беспокоиться, домчим с ветерком! — воодушевился наш умник.

— Митя, с каким ветерком — центр города! А если дети, а если кот?

— А пущай на дорогу не высовываются, милиция едет!

Я лишь печально вздохнул. Собственно, я мог и не сомневаться — сам знал, кого водителем выбрал. Азарт гонщика у Митьки в крови. Вспомнить хотя бы, как мы с ним (я у него на плечах) догоняли африканскую принцессу Мумумбу! Вот и сейчас мы рванули с места так, что у меня чуть фуражку не сдуло, едва успел схватить. Телега подпрыгивала на ухабах и неслабо кренилась на поворотах, Митька залихватски щёлкал кнутом над спиной коня, и мы летели. Народ благоразумно освобождал дорогу: милиция едет! У ворот кашкинского подворья мы были уже минут через двадцать.

Пропустили меня без лишних церемоний. Боярин Кашкин всегда был рад меня видеть. Я попал на послеобеденный отдых супружеской четы и испытал по этому поводу некоторое смущение, но старики лишь отмахнулись. Кашкину я пожал руку, его жена, боярыня Ольга, маленькая, сухонькая старушка, приподнялась на цыпочки и по-матерински меня обняла.

— Вы уж простите меня, я не вовремя.

— Никита, милок, не городи ерунды, — улыбнулась боярыня и позвонила в колокольчик, вызывая служанку. — Чаю нам с участковым.

— Спасибо, но я ненадолго, — попытался отмазаться я. Супруги посмотрели на меня укоризненно, и я сдался. — Не смею отказать прекрасной хозяйке!

— Ну вот и замечательно, — разулыбалась боярыня.

Кашкин был из тех, кто жил всю жизнь с одной женщиной. Ему то ли уже исполнилось восемьдесят, то ли только должно было, его жена вроде бы была чуть моложе. Мне нравилась их семья. В своё время это явно был не брак по расчёту, да и сейчас они относились друг к другу с бесконечным уважением. Наверно, я бы и сам хотел встретить старость именно так.

— Ты, Никита Иваныч, небось по делу к нам? — усмехнулся проницательный боярин. — Нет бы просто так, от души проведать стариков!

— Вот дело закрою — и тогда вы от меня ещё устать успеете, — в тон ему отозвался я. — Но вообще да, я по делу, Фёдор Петрович.

Принесли чай. Боярыня разливала уже сама — сначала мужу, потом мне, как гостю, и только потом себе. Вот ради таких людей я и должен закрыть это дело — чтобы в городе было спокойно.

— Излагай.

— Мне нужен боярин Афанасьев, хочу с ним побеседовать. Где он живёт?

— Гаврила-то? Дай-ка подумать… вроде у Колокольной площади. Он ведь как дом родительский продал, так и купил себе какой-то сарай. Дети разъехались все. Вроде и помогают ему, а токмо всё он на кости спускает. Ты когда тот сарай увидишь, не удивляйся, что человек знатный так живёт, то выключно его вина и его грех.

— Не буду удивляться, — пообещал я.

— А зачем тебе Гаврила? — поинтересовалась боярыня. — Вроде ж он отродясь никому нужен не был.

— Поговорить с ним хочу, — я уж не стал при пожилой женщине рассказывать про обезглавленные трупы, постарался отделаться общими фразами. — Маргарита куда-то ездит по ночам, отследить не удалось. А отец Кондрат говорит, была какая-то странная история в связи с их свадьбой. Не может это, кстати, быть что-то банальное? Ну, вроде как невеста не была невинной, или там, к примеру, Лариска зачата до брака? А то получится, что просто время теряю.

— Нет, это вряд ли, — Кашкин покачал головой. — Дочь родилась точно в браке, больше года прошло. Да и похожа она на отца, не придерёшься. А вот зачем Павел девку без приданого взял… ну, о том его самого спрашивать надобно. Ибо до брака она странная зело была.

— А именно? — я едва поборол желание достать блокнот и карандаш — вовремя спохватился, невежливо как-то. Ещё в школе милиции нас учили: психологический портрет подозреваемого — половина следствия.

Супруги пожали плечами. Ответила боярыня:

— Ведьма она. Говорили так.

То же самое говорили мне мужики на бодровской конюшне. Я едва не подскочил.

— У Гаврилы девять дочерей и сын, жена умерла в родах. Сын — младший, воспитывался у какой-то дальней тётки, он в Лукошкино, по-моему, и не приезжал ни разу. Из девиц в живых осталось шестеро, все, кроме Маргариты, замужем не слишком удачно. Они, милок, ведь необразованные все, сказать стыдно. Гаврила девками-то и не занимался никогда. Настрогал — и вроде как свободен, они и жили при нём, аки псы дворовые. Читать-писать ещё могли худо-бедно, а что посложнее — уже мимо. Поэтому и не сватались к ним ребята нашего круга. Жена ведь, Никитушка, с мужем об руку на всех приёмах появляться обязана, да знать, что нужно говорить, а что нет. За столом, опять же, не оконфузиться, в танце себя показать. Детей воспитать… ты не думай, что знатные девицы токмо на диване лежат да шербет откушивают, у них обязанностей ещё боле, чем у мещанок.

— Да я и не думал, — кивнул я. Собственно, про бедственное положение наследниц семейства Афанасьевых я слышал уже не раз.

— Поэтому и замуж девки шли, наплевав на титулы, — абы за кого выйти, лишь бы одной потом не вековать. Кто за купца, кто за кузнеца. Место в думе пропадёт, ибо сын Гаврилин вроде как умер в отрочестве. Ну и вот, а Маргарита… ты пойми, милок, одной красоты мало, нужно что-то ещё. А у неё ни приданого, ни образования, её весь месяц до свадьбы танцевать учили, ибо она в платье спотыкалась. И почему Павел в неё вцепился — одному Господу ведомо. Он за неё Гавриле дорого дал — все долги евойные выплатил, а их немало было. И казне должон был, и ещё много кому, долго он от кредиторов прятался. Дык Павел к ним по списку своих людей посылал, расплатились дабы да расписку написали, что претензий к Гавриле не имеют. Кто-то там, правда, потом от сердечного приступа умер, а кто-то в речке утонул, но это мелочи.

Ничего себе мелочи, присвистнул я. Мы мирно пили чай и беседовали. У Кашкиных было почти так же спокойно, как в обществе нашей Яги.

— Ну вот, а потом свадьбу сыграли. Дык Маргарита ещё накануне сестёр своих младших чем-то опоила, не супротивились дабы. Одной косу отрезала, у другой всё лицо пятнами пошло… а третья дык и вовсе слегла, токмо через месяц на ноги начала подниматься. Это чтобы, значится, никто не смел на свадьбе быть красивее неё. Боялась она зело, потому как другая жизнь перед нею солнечным лучиком мелькнула.

Вот правду говорят, муж и жена — одна сатана. Я слабо представлял себе шестнадцатилетнюю девчонку, способную на такое по отношению к собственным сёстрам.

— Ну а потом и вовсе с ними знаться перестала. Ещё как дочь носила, дык тогда уже учителей да книги себе потребовала, и как родила — ребёнка нянькам сбагрила. Понимаешь, милок, мы все здесь — бояре по происхождению, это передаётся от отца к детям. Да токмо крови мало, нужно многому обучиться. Истории государства нашего, языкам, этикету. Дабы, значится, перед государем да прочими себя не уронить. Ну и вот, как видишь…

Я кивнул. Да, Маргарите многое удалось за эти годы, я при всём желании не мог представить, какой она была до замужества. Но почему ведьма-то?

— Да бог её знает, почему, — покачал головой Кашкин. — Из-за сестёр небось. Баба зело опасная, ежели ещё отроковицею на такое способна была. И почему Павел так в неё вцепился — никто не знает, то дело ихнее, семейное. Ужо скоро двадцать лет как живут. Спроси у Гаврилы, авось он чего и подскажет тебе, а токмо все остальные, кто на их свадьбе был, знают не больше нашего. Ежели хошь, дык мы тебе парня в помощь дадим, проводит — а ну как не найдёшь, где Гаврила живёт, токмо время потеряешь.

— Спасибо! — обрадовался я. Это было бы очень кстати. Я в том районе не слишком хорошо ориентировался. Я попрощался с боярыней Ольгой, а Кашкин вышел меня проводить.

— Я при жене спросить не мог, дык спрошу сейчас. Ты уверен, что хочешь под Бодровых рыть?

— Уверен. Чутьё, понимаете. Мне кажется, что они оба по уши замешаны в этом деле о покойниках, но доказать это я пока не могу.

— Бог в помощь, Никита Иваныч, — старый боярин дважды меня перекрестил. — Бедовый ты человек, ничего не боишься.

— Работа такая, Фёдор Петрович, — я развёл руками. Ещё в своём мире я твёрдо усвоил: все беды от безнаказанности. Если бы, замышляя преступление, человек знал, что закон настигнет его в любом случае, преступлений было бы гораздо меньше. Да, я понимаю, что страх — плохая мотивация, но хоть какая-то. И коррупции было бы меньше, и за руль бы пьяными не садились… Вот так и здесь. Слишком долго здешняя аристократия во главе с Бодровым была за пределами государственных законов. Я, может, ситуацию и не исправлю, но расшатаю здорово. Я положу начало.

Боярин дал на в провожатые шустрого паренька из дворни. Тот лихо вскочил на коня, пришпорил его босыми пятками и рванул за ворота. Мы с Митькой поехали следом. Ещё в пути я набросал в блокноте записку для Афанасьева — на тот случай, если его не окажется дома. Мы проехали Колокольную площадь, и ещё через пару кварталов парнишка остановился перед ветхим одноэтажным строением. Не сарай, конечно, но Кашкина я в целом понимаю.

— Спасибо, — поблагодарил я. Наш провожатый кивнул и умчался, мы с Митькой остались. Я выбрался из телеги и постучал в калитку. Потом сунул нос в щель между досками забора. Из дома не доносилось ни единого шороха, во дворе было пусто. Наконец надо мной сжалилась какая-то бабка, выглянувшая из соседней калитку.

— Нету его, не возвертался с утречка. А тебе чего надоть-то, воевода?

— По делу, — коротко ответил я.

— Ну дык ты не дома его — по кабакам ищи, где в кости играют, тут-то чо? Сюды он токмо ночевать приходит.

Вот ведь слава у человека, хмыкнул я. Решив больше не терять время, я сунул записку в щель между досками в калитке и снова запрыгнул в телегу.

— Митька, давай на площадь.

— Зачем? — решил некстати проявить любопытство наш умник.

— Надо, — буркнул я. Он насупился.

— Не доверяете, значит…

— Митька! Ну не до тебя, честное слово.

Он тронул коня с места, и мы двинулись в сторону Колокольной площади. Там всегда дежурил один из патрулей Еремеева. Когда мы въехали на площадь, я выбрался из телеги и подошёл к откровенно скучавшим стрельцам.

— Ребята, найдите мне Фому Силыча и передайте поручение.

— О, это мы завсегда. Сказать ему, чтоб к тебе в отделение ехал?

— Нет. Мне нужно найти боярина Гаврилу Афанасьева.

— Невже пропал? — изумились стрельцы. — Дык его по кабакам искать надобно!

Тоже экспертов не хватало на мою голову…

— Вот по ним и ищите. До вечера боярин должен быть в отделении.

— А на кой он тебе, Никита Иваныч? — любопытным еремеевцам явно было скучно.

— По ходу следствия, — я не стал вдаваться в подробности. Махнул им рукой на прощание, и мы с Митькой отбыли в сторону отделения.

* * *

Бабка нас ждала. Митьку отправила колоть дрова на заднем дворе, меня поманила в терем.

— Никитушка… я тут снова карты раскинула, покуль не было тебя. Дык дело наше к концу близится, чернота непроглядная вот уже на пороге.

— Бабуль, не нагнетайте заранее, ладно? — вздохнул я. — Мы с вами уже столько всего пережили, что и вспоминать порой не хочется. Один Кощей в Лукошкине чего стоит…

— Это верно, сокол ясный, — не стала спорить бабка. — Да токмо дело у нас непростое, не с врагом ведь воюем… со своими же, с лукошкинцами. Чует моё сердце беду неминучую.

— Бабуля! — взмолился я. — Давайте по ходу разбираться! Сейчас меня, например, больше волнует, зачем кому-то было подменять стрельца. У нас половина дела крутится вокруг Бодровых, но мы их даже допросить толком не можем.

Яга пожала плечами.

— Значит, кому-то надобно было, чтоб Игнашку Гришина мёртвым считали.

— Да кому это надо-то вообще? Я спрашивал у Фомы: обычный парень, ничего особенного, служит в сотне не со вчерашнего дня. Я никак в толк не возьму, кому он нужен.

— Давай-кось чайку, Никитушка, а там и мысли светлые в голову придут. Кучера Маргаритиного Фома вызвал, о том отчитался вот незадолго до твоего возвращения. Так что боле мы ни на что повлиять не могём.

— Я её отца на допрос вызвал.

— Зачем?

— Сам не знаю, — вздохнул я. — Может, и зря, может, просто время теряем. У меня куча неясных подозрений, которые я никак не могу доказать. Вот и тычусь, как слепой котёнок.

Бабка полезла в печь за пирожками, я поставил на стол самовар. Как бы странно это ни звучало, но делать мне опять было нечего. Ждём. И вот всё дело такое: то катастрофа, то ожидание катастрофы. Я понятия не имел, чем это всё может закончиться.

Близился вечер. Я надеялся, что боярыня Бодрова не станет своего кучера задерживать до ночи. Ну и, естественно, что ей никуда не припрёт ехать, мы с бабкой рассчитывали как раз на то, что застанем её дома. Я должен был её допросить. Если без колдовства никак — что ж, пусть бабка колдует. Мне надоело терять время. Со мной в этом деле нормально не разговаривает даже царь.

И снова-таки, почему я так сосредоточился именно на ней? Потому что она приезжала к епископу Никону в тот день, когда я собирался лезть в подвал? Чушь, у них могут быть темы для обсуждения, не связанные с ожившими покойниками. Хотя бы венчание той же Лариски… И вот кстати. В моей памяти невольно всплыл тот день, когда Горох узнал о смерти Ксюши Сухаревой. Бодров тогда сказал что-то вроде:

— И ладно бы знатного роду была, как моя Лариса…

За что, собственно, и вылетел из государевых покоев пинком под зад. Это я запомнил. В самом деле, как так получилось, что Горох женился не на самой видной невесте столицы, а австриячке Лидии Адольфине? Нет, царица у нас очень милая, мы её любим, но давайте посмотрим на эту ситуацию с точки зрения царских чиновников. Приданое у Лидии было довольно скромное. Родина её далеко, относительно военного альянса с соседями этот брак не перспективнее, чем если бы Горох женился на Мумумбе. Короче, если так рассуждать, наш государь женился исключительно по любви. Как минимум по сильной привязанности. И вот теперь они ждут наследника.

К чему это приведёт? К укреплению царской династии на троне и ослаблению влияния боярской думы. К тому же Лидия — девица своенравная, воспитанная на европейский манер, а значит, беспрекословного послушания от неё можно не ждать. При таком раскладе она всей думе поперёк горла, примерно как я сам. Так… Эта мысль показалась мне многообещающей. Но как же всё-таки Горох сумел отвертеться от брака с бодровской наследницей?

Я вспомнил бал у государя, который давали накануне отъезда невест. Мы закрыли очередное громкое дело, чему безмерно радовались. До Рождества оставалось дня три. Девицы присутствовали в полном составе, всего их было человек двадцать. Тогда-то я, собственно, впервые вблизи увидел Лариску. И, если бы был посмелее, пригласил бы на танец. Ну и, разумеется, если бы её не сторожили. Никто не отпустит дочь самого Бодрова танцевать с участковым.

Так вот, собственно, о чём я. Никогда не забуду кислую рожу боярина, когда Горох вошёл в зал под руку с Лидией. Она действительно им всем поперёк горла. С точки зрения политической толку от неё не было никакого. Почему мне начало казаться, что именно отсюда растут ноги всего этого дела? Не знаю. Ладно, разберёмся.

Мы пили чай и ели пирожки с брусникой. Я с удовольствием бы подумал о чём-то отвлечённом, но не получалось. Я должен закончить это дело.

— Никитушка… — бабкин голос вывел меня из размышлений. — Чем уж и помочь тебе — не знаю.

— Вы мне одним своим присутствием помогаете, — улыбнулся я. — Даже Горох с нами не разговаривает. Ну то есть нет, разговаривает, конечно, но всю правду не говорит. Ерунда какая-то…

— Ох, сокол ясный. Предложение к тебе имею, да токмо боюсь, откажешься.

— Излагайте, — заинтересовался я.

— Прежде чем за Маргариту браться, надо бы мне самой с государем нашим потолковать. Авось и выдаст что следствию полезное.

И бабка смущённо зарделась, как если бы сказала что-то неприличное. Я присвистнул.

— Бабуля! Это моё, что ли, дурное влияние так на вас отражается? Признайтесь, вам бы ещё год назад это в голову не пришло — над государем колдовать.

— Не пришло бы, — подтвердила она. — А токмо дела милиции — они превыше всего повинны быть, ибо мы на страже правопорядка!

— Это верно, — я кивнул. Как вы понимаете, от такого предложения я и не думал отказываться. Нет, царапало что-то вроде слабых угрызений совести: это ж царь всё-таки, а мы к нему как к преступнику. Но, с другой стороны, он сам отказывался помогать следствию. — Бабуль, нам немного от него надо. Пусть расскажет, кого и зачем впустил в город в тот день, второго марта. Собственно, это основное, что меня волнует.

— Ну вот и ладненько, — улыбнулась Яга. — Давай-кось тогда, покуда время есть, до государя прокатимся. Вот соберусь токмо.

Я радостно вскочил и вышел во двор — обрадовать Митьку новым заданием. Теперь ему предстояло везти нас с бабкой на царский двор, а потом вернуть коня и телегу в храм Ивана Воина. Парень у нас весь день таксистом подрабатывает.

* * *

Яга появилась на крыльце принаряженная и в новом платке — как-никак к государю едем. Я помог ей забраться в телегу, запрыгнул сам и окликнул Митьку — тот чересчур увлечённо что-то заливал стрельцам, и они слушали, развесив уши. Наш младший сотрудник — мастер художественного слова, не поспоришь.

— Поехали к государю.

— Слушаюсь! Это мы завсегда.

— Митенька, да токмо не сильно быстро, не тряси меня, старую, — взмолилась Яга. Мы как раз, едва не стесав борт телеги об ворота, вылетели на улицу. Я выразительно покашлял. Конь замедлил бег, телега стала не так резво подпрыгивать на ухабах.

— Виноват, бабуленька! — отозвался Митька. — Но ить токмо во рвении служебном!

— В сапог превращу, — буркнула бабка. Подействовало — до самого царского подворья мы ехали без приключений. Митька высадил нас у парадной лестницы.

— Молодец. Сдашь коня с телегой отцу Кондрату — и можешь быть свободен.

— Дык батюшка Никита Иваныч, а что мне делать-то? Ежели б вы грошик дали, петушка на палочке купить…

— Знаю я твоих петушков, в кабак небось вознамылился?

— Да ни мыслию единой!

— Митя. Я смотрю на тебя укоризненно.

Он потупился. Впрочем, почему бы и нет, пусть идёт. Даже если и притащится на бровях — так у нас всё равно ничего с его участием на вечер не запланировано. Я порылся в карманах и высыпал в его лопатообразную ладонь что-то около рубля мелочью. Пусть идёт, заслужил. Как-никак весь день извозчиком работал. Митька счастливо взвыл, потом, опомнившись, побожился, что придёт своим ходом, «вот те крест!», стегнул коня и умчался. Бабка подцепила меня под локоть, и мы медленно начали подниматься по лестнице.

Государь принял нас не сразу, пришлось ждать. Мы с бабкой расположились в приёмной и из опасения, что нас могут услышать лишние уши, завели неспешную беседу о посадке капусты. Как раз в скором времени Яга собиралась приступать. За нашим неторопливым диалогом о капусте пролетело минут двадцать, прежде чем Горох соизволил нас принять. Он выглядел бледным и каким-то уставшим, что абсолютно не похоже на нашего жизнерадостного государя. При виде нас он, однако, оживился.

— С тобой, Никита Иваныч, виделись ужо, — он пожал мне руку. — Здравствуйте, бабушка.

Яга поклонилась. Она перед государем всегда робела. Только бы она не передумала… Хотя о чём это я, для нашей бабки дела милиции завсегда на первом месте.

— Чаю? Аль покрепче чего? — предложил Горох, указывая нам на кресла. Я сел, бабка осталась стоять.

— Спасибо, мы ненадолго, — отказался я, а Яга подплыла к государю и протянула руку к его голове.

— Из-за дальних гор, из-за древних гор да серебряной плетью река… — завела она уже знакомую мне песню. Я отвернулся к окну и изо всех сил постарался не спать. Это было не так легко: монотонный голос Яги убаюкивал похлеще любой колыбельной. Я уже почти спал, когда бабка тронула меня за плечо.

— Никитушка, очнись. Задавай вопросы свои следственные.

— О. Оперативно, бабуль, спасибо, — я встряхнулся. Яга села в кресло и достала из-за пазухи вязание — она вязала мне носки. — Ваше Величество, вы меня слышите?

— Никита! Ну он же ж не глухой, — шикнула на меня бабка.

— Слышу, — отозвался Горох. Он безразлично смотрел сквозь меня.

— Расскажите мне, что произошло второго марта. Весь день, как вы его помните. Вы же его помните?

— Помню.

— Ну вот, — я достал блокнот и карандаш и приготовился записывать.

— Никитушка, ты вопросы-то чётче ставь, — вновь подала голос бабка. — Нам ведь токмо по делу надобно…

Да, и правда.

— Спасибо, бабуль. Ваше Величество, в тот день произошло что-то, связанное с вашей первой женой.

— Истинно, — безразлично кивнул государь.

— И что же это было?

— Мне обещали, что я смогу её увидеть.

— Кто?

— Не ведаю.

Тьфу ты, прости Господи! Эти односложные ответы утомляли. Такое чувство, что даже под бабкиным колдовством Горох не особенно хочет с нами разговаривать. Но — что характерно — сопротивляться тоже не может.

— Какие события предшествовали тому, что вам была обещана встреча с Ульяной?

Горох задумался. Ответил он не сразу и как-то неуверенно.

— Ко мне пришёл боярин Шишкин.

Ага… это тот самый старик, что у них кем-то вроде спикера. Первый тесть Бодрова.

— Сказал, что безмерно соболезнует моей утрате. Вроде бы они все, бояре, стало быть, зело рады за меня, что жениться изволил, ибо не могли видеть, как я все эти годы по Ульяне тоскую. Я любил её, Никита Иваныч, и по сей день люблю, — к нему вроде бы даже вернулся нормальный голос. Я внимательно слушал. — Он сказал, что не просто так напомнил мне о том накануне дня траура по ней. Что в такие дни души умерших особенно сильны и к тем, кто их помнит на земле, отчаянно рвутся. И предложил мне… то грех мой, Никита Иваныч, моя вина и мой грех. Он предложил мне призвать Ульяну. От меня требовались лишь снять городскую защиту и пропустить в город нужного человека.

— Кого именно?

— Не ведаю.

Я чуть карандаш не перекусил. Ну вы подумайте! Весь сыр-бор из-за Ульяны — а Горох даже сам не в курсе, кого впустил в город.

— Но это ведь невозможно!

Хотя да, о чём это я, у нас четверть населения за неделю повоскресала. Я ошарашено посмотрел на бабку, она ответила мне не менее удивлённым взглядом. Нет, я не сомневаюсь, что чисто технически это возможно. Здесь вопрос в другом. Некромантия в этом мире — страшный грех, это всегда связь с нечистой силой. Бабка говорит, что тот, кто готов этим заниматься, непременно должен продать душу дьяволу. Кто, кроме Кощея, может пойти на такое, решиться вызвать в мир живых дух мёртвой женщины?

Я отметил в блокноте этот момент. У меня понемногу складывалось впечатление, что Ульяна — сущность совершенно иная, нежели наши неживые-немёртвые. Но дальше рассуждать над этим я был пока не готов, иначе бы окончательно запутался. В одном я уверен: рядовой фокусник на такое не пойдёт.

— В каком виде тебе обещали её призвать, царь-батюшка? — подала голос бабка. Она очень вовремя пришла мне на помощь, сам-то я в этих тонких материях не разбирался абсолютно. — Ибо важно сие, — пояснила она уже мне. Горох уронил голову на руки, плечи его дёрнулись в сдерживаемом рыдании. Тоска, чёрная тоска… я на протяжении всего дела не мог избавиться от этого чувства.

— Там было зеркало, — наконец неуверенно, словно вспоминая полузабытый сон, отозвался государь. — Зеркало в человеческий рост. Ульяна была… там.

— В зеркале? — уточнил я.

— Да.

Бабка озадаченно хмурила брови.

— Вы её видели?

— Да. Как живая она была, Никита Иваныч… и кто-то невидимый читал по-польски, за спиной моей стоял. Я видел её, я так давно её не видел… — речь государя превратилась в сбивчивое бормотание. Он то ли молился, то ли просто говорил сам с собой. — Я не должен был прикасаться к ней.

Я поднял взгляд от своих записей.

— А вы..?

— А я грешен, не сдержался. Я разбил зеркало, чтобы выпустить её.

Он произнёс это со спокойствием утопленника, а потом, обхватив себя руками за плечи, принялся раскачиваться в кресле. Бабка торопливо что-то забормотала, она выглядела встревоженной. Мне это всё тоже не нравилось. Горох выглядел абсолютно неадекватным, да и его история напоминала какой-то абсурд.

— Плохо дело, Никитушка! Заканчивать надобно.

— Бабуль, я быстро. Что было, когда вы разбили зеркало?

Но государь нас уже не слышал. Его начало трясти, словно в лихорадке, глаза выкатились из орбит. Сейчас это было нечто куда более непредсказуемое, нежели с дьяком Филькой. Бабка начитывала длинное заклинание, водя ладонью перед лицом Гороха. Постепенно он начал успокаиваться, а потом и вовсе отключился, откинувшись на спинку кресла. Дыхание его выровнялось.

— Спит надёжа-государь, — резюмировала Яга, утирая пот со лба. — Ох, Никитушка, тяжки грехи наши! Едва не угробили самодержца.

— А что с ним? — теперь уже и я осмелился выдохнуть. — С дьяком-то нормально всё было.

— Вишь какое дело, касатик… всё, что на Ульяну завязано, душу евойную тревожит зело. Вот и наложилось сие на колдовство моё. Много с кем я подобное творила, Никитушка, а токмо такое впервые вижу. Ульяна — она ить ему дороже жизни была.

Мы помолчали. Я пытался хоть как-то систематизировать полученные сведения.

— Бабуль, вы наверно больше меня поняли… можете мне нормально объяснить, что это за обряд с зеркалом? Ну, так, чтобы я тоже разобрался.

— Ох, Никитушка… — Яга села напротив меня. Я заметил, что руки её мелко дрожат. Мне в который раз стало стыдно: подбиваю пожилую женщину на такие эксперименты. То отец Алексий, то вот Горох теперь. Я взял бабкины руки в свои.

— Спасибо. Что бы я без вас делал.

Государь был в глубокой отключке, мы могли разговаривать, не обращая на него внимания. Тем более что его состояние больше не вызывало у Яги опасений. Она чуть смущённо улыбнулась. Я нисколько не лукавил: без Яги я бы в этом деле не продвинулся ни на шаг. Оно всё насквозь пропитано магией.

— Одно я тебе точно скажу: не наш это обряд. Не колдуют у нас так. Уж поверь мне, я многих чародеев талантливых знала. Честно сказать, это вообще что-то странное.

— Ну, что не наш, — это понятно. Западный, по всей видимости. Во-первых, мы изначально ищем поляка. Во-вторых, государь же сказал, говорили по-польски.

Яга кивнула.

— Истинно, западный. Они там чего токмо не напридумывают. Я, касатик, токмо предполагать могу. Ты ужо записывай, да ить мне и самой словам своим веры нет, ибо никогда я с таким дела не имела. Первое, прав государь: в дни поминовения дýши умерших особо сильны, ежели чародей лихой кого и призвать вознамерится — дык токмо тогда, когда человека, в мир иной отошедшего, родичи на земле вспоминают. У Ульяны, стало быть, это третье марта.

— Второго он имел беседу с Шишкиным, тот пообещал ему встречу с первой женой… слушайте, я на его месте уже на этом бы моменте насторожился! Он ведь крещёный человек, он же понимает, на что подписывается, что церковь за такое по голове не погладит.

— Грех сие страшный, — согласилась бабка. — Мёртвых на небеси тревожить — за такое любому анафеме преданному повинно быть. Даже ежели он помазанник Божий.

— И государь не испугался? — мне не верилось. В этом мире власть религии гораздо сильнее, чем в моём, здесь быть отлучённым от церкви — одно из самых страшных наказаний. Яга покачала головой.

— Это Ульяна, Никитушка. В день по её смерти государь и сам в петлю полез, о душе бессмертной забывши. Ему пообещали встречу с ней — ты думаешь, он ещё способен был соображать? Да он к этому зеркалу побёг, сапоги теряючи!

И то верно. У нашего Гороха, мудрого, справедливого правителя, была одна слабость — в лице давно умершей женщины.

— Давай далее. Кто на такое способен — призвать её, да ещё столь чудным способом — про то не ведаю, человек не наш. Государь всё рассказывал верно, ничего не приукрасил и от нас не утаил. А токмо едва он к зеркалу подошёл, словами колдовскими сопровождаемый, — дык в тот же миг она в зеркале том возникла.

— Стоп. Вы уверены, что это была именно она? Ну, что не морок какой-нибудь, наподобие той дороги? Один видит, а все прочие — нет.

— Нет, Никитушка, не уверена, но очень похоже. Тут ить вот о чём речь ведётся… Им, подозреваемым нашим, самим Ульяна нужна была. Сие запиши попереду, поймёшь дале. Силой она владела диковинной, про то слухи давние ходили. Исцелять могла, да так, что прямиком со смертного одра люди подымалися.

— Исцелять и воскрешать не одно и то же, — возразил я.

— Верно, — согласилась Яга. — Но токмо вишь дело какое… неживые-немёртвые — штука редкая, очень древняя. Про них никто толком ничего и не знает, ибо лишь воле праведника святого они подвластны. А с праведниками на земле нашей грешной — сам знаешь. Легче мамонта лохматого встретить, нежели человека с душою чистой. Поэтому про них и слышал-то мало кто, где уж там творить их.

— И вы думаете, что наш подозреваемый о них слышал.

— Истинно. Более того, не токмо слышал, а и знал, как их из землицы поднять. Что пойдут они лишь на зов праведника да будут радость светлую в дома своих родичей нести. Разумеешь, Никитушка? Ить им, супостатам, нужон был такой человек, исполнитель, стало быть. Каким бы ты великим колдуном ни был, мертвецов ты поднять смогёшь, этим у нас токмо ленивый не балуется, пастора Швабса вспомни, а вот создать неживых-немёртвых — нет, сие абы кому не подвластно. Чуешь разницу?

— Чую, — кивнул я. Слишком всё сложно. Вроде как мертвецов поднимать — грех страшный, а вот таких, которыми у нас весь город утыкан, — этих пожалуйста, благое дело. Чушь какая-то. Бабка в ответ на мой скептический взгляд лишь развела руками.

— Знаю, касатик, чуднó звучит. Но токмо ить и мертвецы разные бывают. Упырей-то армию настрогать — это и я могу, ежели б готова была от Господа нашего отвернуться. А этих от живых лишь малая толика отделяет, их глазом неопытным в толпе и не выцепишь. И вот лиходей наш откуда-то знал, как их сотворять.

— И путём несложных размышлений пришёл к тем же выводам, что и мы с вами. Или отец Алексий, или Ульяна.

— Точно.

— Ну, почему именно она, а не отец Алексий, стала мишенью, нам ещё предстоит выяснить.

— Тут и выяснять нечего, — отмахнулась Яга. — Ульяна творит армию воскресших, сама оставаясь мёртвой.

Моя картина мира отчётливо пошатнулась. Я вытаращил глаза и тупо уставился на бабку.

— Что?!

— А что ты хотел, Никитушка… ежели всё так, как мы с тобой тут измышляем, то Ульяну поднимали этим диковинным обрядом, использовав государя нашего как приманку. Она пошла к нему, и супостат откуда-то знал, что Горох не сдержится — разобьёт зеркало.

— Это предсказуемо, — кисло усмехнулся я. — Если всё так, как вы говорите, тут и ребёнок бы понял, что государь к ней ломанётся. В общем, технические детали, мне кажется, не столь важны. Главное то, что она оказалась здесь.

— Она мёртвая, Никитушка, — как-то обречённо повторила бабка. — Она творит себе армию, но сама… ох, касатик, мне ить даже думать об этом холодно. Отца Алексия в наш мир вызвать было бы гораздо сложнее.

Я тоже невольно вздрогнул. Я не был уверен, что хочу это видеть. К тому же я был в той комнате в подземелье…

— Бабуль, но как она могла оказаться в подвалах собора?

— Про то у епископа Никона спрашивать надобно. Сами мы что угодно предполагать могём, да токмо истины так и не доведаемся.

— Ладно, с епископом потом разберёмся, — я сделал пометку в блокноте. — Слушайте, такого у нас в делах ещё не было. И надеюсь, что больше не будет.

— Тебе надобно встретиться с Ульяной, Никитушка.

Я поперхнулся.

— Что?

— Сокол ясный, ты не оглох ли на сто лет раньше времени? — бабка улыбнулась краем губ. — Ульяна ить… не злодейка она, ты не думай. Она делает то, что от неё требуют, ибо мужик тот, что мы слышали, власть над нею имеет. К тому же она искренне верит, что делает всё правильно. Люди идут к своим семьям.

— Бабуль, но у нас благодаря её талантам полгорода повоскресало! Ну ненормально ведь это!

— Потому и твержу тебе, поговори с ней. Токмо в её руках власть над воскресшими, боле никому они не подчиняются.

— И как я, по-вашему, её найду? — мне не нравилась эта идея. Мне вообще не нравилось думать о том, как сейчас может выглядеть женщина, умершая пять лет назад в подвале Никольского собора.

— Я думаю, она сама нас найдёт.

Ещё не легче!

— Она пойдёт к государю. Она ить и на небесах его любила… Так что мы просто окажемся рядом. Никитушка, да чего ж ты бледный-то такой! Невже испугался? Дык не бери в голову, на неё уж всяко какую-никакую иллюзию натянули, она обычным человеком выглядит. Просто поговори с ней.

Да уж. Задача, мягко говоря, не из рядовых. Бабка между тем подошла к государю, осторожно похлопала его по щекам.

— Вставай, Ваше Величество. Негоже государю русскому среди дня в бессознании пребывать.

Ресницы Гороха задрожали. Он шумно втянул носом воздух и резко открыл глаза.

— О. Никита Иваныч, бабушка… а вы тут откуда?

— Вы позвали, — выдал я первое, что пришло в голову.

— А ить верно. Ну тады по стопочке за конец трудового дня?

— Спасибо, на службе не пью.

— А бабуле?

— И она на службе не пьёт. Вы что-то от нас хотели, Ваше Величество?

— Я, Никита Иваныч, в упор не помню, зачем вас звал, — озадаченно поскрёб бороду Горох. Ну ещё бы, это ж не он нас звал — мы сами припёрлись. Собственно, и нам тут уже делать было нечего.

— Тогда мы пойдём?

— Идите с Богом, — кивнул Горох. Он из нашей встречи вообще ничего не помнил. Что ж, оно и к лучшему. Мне было бы куда более неловко, если бы он запомнил, что Яга осмелилась над ним колдовать, да ещё по моему приказу. Вряд ли это укрепило бы нашу дружбу.

Мы с Ягой не стали задерживаться и вышли во двор. Вечер был сказочный, самое то для неспешной прогулки. Бабка взяла меня под руку, и мы отправились в сторону отделения.

— Бабуль, ну вот как так может быть, что он не знает, кого впустил в город? Кому, как не царю, знать, что щиты отца Кондрата как раз и существуют для того, чтобы сюда не шастал кто попало!

— Никитушка, ты всё время забываешь. Это Ульяна. Когда речь идёт о ней, мозг государя нашего отключается. Ему пообещали встречу с ней — всё, на этом моменте он перестаёт мыслить в принципе. Кто это будет делать, как — неважно. Он бы и самого Кощея впустил, ежели б тот ему Ульяну пообещал.

Мне очень хотелось схватиться за голову. Яга успокаивающе погладила меня по руке.

— Не кручинься, сокол ясный. Дело сие завертелось — не остановишь… да токмо конец ужо виден скоро. Какой-никакой — а всё-таки.

И то верно. Я через силу улыбнулся.

— Бабуль, но почему всё-таки она, а не отец Алексий?

— Дык просто же, Никитушка. Чтобы человека с того света призвать, с кем-то из ныне живущих сильная связь повинна быть. И тот, кто на земле застался, готов на это должон быть, согласен в обряд сей чёрный душу свою вплести. А на отца Алексия — кого просить, отца Кондрата, что ли? Он на такое предложение и в ухо дать могёт, батюшка наш верой неистовой завсегда славился. Какой же самоубийца к нему пойдёт с просьбой перед зеркалом колдовским постоять? Нет, касатик, тут любящая душа повинна быть. Государь наш — самое то. Почему так сложно и идёт у нас это дело… да можно ли подумать было, что кто-то Ульяну, мёртвую давно, призывать вознамерится да мужа ейного для цели сией использовать?

Я кивнул. Всё это было очень маловероятно. Шахматная партия, просчитанная до мелочей. Боярин Шишкин обещает государю встречу с давно покойной супругой. От Гороха и требуется-то всего ничего — впустить в город человека, способного это сделать. И царь радостно бежит к отцу Кондрату: снимай, отче, защиту с города, ибо на то моя царская воля. Нужный человек проходит в Лукошкино, городит этот странный обряд с зеркалом… просчитывает, опять же, что Горох не сдержится и разобьёт зеркало, возвращая тем самым Ульяну из потустороннего мира в наш. Замечательно.

Плюс к тому Горох всеми силами старается скрыть свои похождения от нас, мы расследуем дело практически вслепую. Мотивы действий наших подозреваемых у меня в голове начали вырисовываться только сейчас, да и те — крайне смутно. Что ещё мне предстоит узнать в ближайшие дни, я и думать боялся.

Поговори с Ульяной — легко сказать. Как?! Её наверняка сторожат покруче царской казны, она единственный ключ к этой армии мертвецов. И — да, как она всё-таки оказалась в подвале? Я помотал головой. Не буду строить догадки, пусть мне об этом кто-нибудь расскажет. Мне до сих пор не хотелось лишний раз вспоминать фокусы движущегося лабиринта.

Размышляя каждый о своём, мы с бабкой вошли во двор отделения. Вечерело, солнце висело совсем низко над горизонтом.

— Батюшка воевода, — сунулся ко мне дежурный стрелец, — Федот, кучер бодровский, вас ужо дожидается. С полчаса как пришёл.

— Отлично, — обрадовался я. — Ну что, бабуль, пойдёмте допрашивать?

— Пойдём, Никитушка.

В тереме мы встретили уже знакомого мне мужика. При виде нас он встал с лавки и поклонился.

— Доброго здоровьичка, батюшка воевода. И тебе, матушка.

— Здравствуйте, гражданин. Присаживайтесь.

Он снова плюхнулся на лавку и принялся мять в руках шапку.

— Мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов. Говорите только правду, это в ваших же интересах. Попытка предоставить следствию ложные сведения приведёт к тому, что вы будете рассматриваться как соучастник преступления.

— Уразумел, батюшка-воевода, — кивнул он. — Спрашивай.

— Куда вы возили вашу хозяйку прошлой ночью?

— А, дык это… барыня среди ночи чойта поднялись, карету закладывать велела. Я ж ить обычно на ночь домой ухожу, от как сейчас, ибо ну чо мне ночью в поместье делать-то? На ночь охрана остаётся, фонарщики и в доме прислуга. А тут вот… удивился я, но раз барыня велит — дык остался и я. Коней запряг, тут она спустилась. А ночь тёмная, токмо одни фонари наши по улице. Выехали мы, стало быть.

— Вас кто-нибудь сопровождал?

— Никак нет, вдвоём мы. От токмо я да боярыня.

— Куда поехали?

— К западным воротам. Зачем — не ведаю, ибо планы хозяйские токмо их касаемы. Ворота прошли быстро, ибо барина да барыню при выезде да въезде стрельцам задерживать не дозволено. Выехали на дорогу.

Я оторвался от записей и искоса взглянул на бабку, она едва заметно кивнула. Значит, всё чисто, не врёт кучер. Замечательно.

— А дале не знаю, что и сказать тебе, батюшка воевода. Вышла барыня да в карету другую пересела. Не наша карета, не из поместья, и кони не наши. И мужик какой-то ими правил. А мне было велено назад возвертаться да спать ложиться, ибо обратно барыню доставят. Я и повиновался. Уехали они, а я подождал немного, да и в город повернул.

— Вы видели, что за вами следят? За каретой боярыни следовали царские стрельцы.

— Не обертался, но слышал, — кивнул Федот. — Но барыня повелела ехать и дурью не маяться, я и…

— Когда ваша хозяйка пересаживалась в другую карету, стрельцы поехали за ней или за вами?

— А чего ты у меня спрашиваешь, батюшка воевода? — удивился он. — Ты б у них самих и спросил.

— Отвечайте на вопрос.

— За ней они последовали, прочь из города. Я назад один ехал, никого боле не видел.

— Убили тех стрельцов, Федот, — подала голос бабка. — Посему у них спросить мы не можем.

— Господи помилуй! — перекрестился кучер. — Да за что ж их, матушка?

— Вот это мы и пытаемся выяснить, — вместо бабки ответил я. — Значит, больше в ту ночь вы вашу хозяйку не видели?

— Истинно.

— А куда она могла ехать, что там находится?

— Земли барина, но сам я там не был ни разу. Ежели ей за город надобно, дык то обычно вдвоём они едут, тогда Демьян везёт. Но вчерась карета не наша была, не из поместья.

— Это я понял. И кучера вы тоже не знаете.

— Ага. Батюшка воевода, ты ежели хочешь знать, куда барыня ездит, дык ты у ей самой спрашивай, ибо коли по делам своим личным ей надобно — она одна едет, верхом. Никому её сопровождать не дозволяет.

Ну да… Маргарита мне всё, конечно, расскажет. Честно говоря, я надеялся, что разговор получится более продуктивный. Не то чтобы Федоту было что скрывать… просто он и сам практически ничего не знал. Боярыня подстраховалась.

— А почему она сама не поехала ночью, а попросил вас отвезти её?

— А дык… сундук у ей был. Небольшой, но к седлу не прицепишь.

— Где сейчас этот сундук?

— Про то не ведаю, она его с собой забрала. Мужик тот помог ей его в карету переложить, да они и уехали.

Я записал и про сундук тоже. Чёрт возьми, яснее по-прежнему не становится.

— Где сейчас боярыня?

— Дома, где ж ей быть. С барышней да гостями замежными.

Вот казалось бы, почему не прибегнуть к уже проверенному способу и не явиться к воротам бодровского поместья с еремеевской сотней в полном составе? Казначея Тюрю, к примеру, мы пытались арестовать именно так. И к Мышкиным я вломился во главе стрелецкого отряда. И ещё пару раз мы брали подозреваемых в ходе открытого штурма. Самое простое ведь и в девяноста девяти случаях из ста сработает. Проблема в том, что сейчас мы напоролись на единственный, сотый случай. Штурмовать огромное поместье Бодровых, охраняемое гарнизоном едва ли не бóльшим, чем сотня Еремеева, неминуемо означало кровопролитный бой. В котором, к слову, могут пострадать и мирные жители. Я был в тупике. Я честно не знал, как к ним подобраться. Бабка тоже не знала. Мы беспомощно переглянулись.

— Токмо мой способ и застаётся, — вздохнула Яга. Я кивнул. У меня тоже других вариантов не было.

— Можете быть свободны, — вновь повернулся я к боярскому кучеру. — Спасибо за помощь следствию.

Федот встал, поклонился и как-то выжидающе уставился на меня.

— Воевода, дык ты барыню арестовать смогёшь?

Я удивлённо приподнял бровь. Мужик смутился.

— Не, ты не подумай чего, батюшка. Она баба строгая да вздорная, но лишний раз слуг не забижает. Да ить тока ведьма ж она!

Опять.

— Да почему она ведьма-то? — ну в самом деле, забодали уже. Все твердят, что она ведьма, но доказать никто не может. То ли просто эпитет такой?

— Не ведаю, а токмо…

Понятно.

— Если вам нечего больше сказать, можете быть свободны, — я указал ему на дверь. С домыслами мы работать не можем, их к делу не подошьёшь. Мужик всё понял, поклонился ещё раз и дунул вон из терема. Мы с бабкой остались одни.

— Темнеет, Никитушка. Ещё час где-то — да и пора будет. Ты ужо собирай стрельцов, сколько нужным сочтёшь, и готовьтесь. На серьёзное дело ить пойдёшь, уж не на смерть ли тебя отправляю?

— Бабушка! На смерть вы меня отправляли, когда я в подвалы полез, сейчас-то что? Вы же сами сказали, там все спать будут. Мы обыщем поместье, возьмём с собой Маргариту и вернёмся.

— Дык ить одному Богу известно, какие у них там ловушки понатыканы… — перекрестилась бабка. — Ты ужо осторожней, касатик, ибо и так места себе не нахожу.

— Я постараюсь, — ободряюще улыбнулся я.

— Ну вот и замечательно. Давай-ка ужинать, сокол ясный, как же ж я тебя голодного на такое дело отпущу?

Я не стал возражать. Помог бабке поставить на стол миску вареников и крынку сметаны, она принялась раскочегаривать самовар. Митьке была выдана отдельная порция, и он увлечённо чавкал в сенях. Я вышел во двор, велел ребятам вызвать сюда Еремеева с десятком молодцов. Я старался ни о чём не думать. Смысла гадать всё равно нет, будем разбираться по ходу дела. Все нити следствия вели к Бодровым. Честное слово, мне с Кощеем воевать было проще, чем с ними. Я бы с удовольствием поменял противника, да вот только кто ж меня спрашивает?

Пока мы ужинали и пили чай, совсем стемнело. Стрельцы зажигали фонари. Во дворе постепенно собирались ребята, выбранные Фомой для ночного похода на боярское подворье. Все сосредоточенные, серьёзные, знают, что не на увеселительную прогулку идут. Вооружены так, словно против орды шамаханов драться предстоит: бердыши и тяжёлые пищали. Огнестрельное оружие в этом мире, конечно, весьма своеобразное, эту дуру пока перезарядишь — все враги разбегутся. Но другого нет.

Приехал и сам Фома. Спрыгнул с коня, прошёл в терем. Я встал, чтобы пожать ему руку.

— Вечера тебе, Никита Иваныч. И тебе, матушка. Что, воевода, завертелось дело — не остановишь? В медвежью берлогу полезем ныне?

— Полезем, — кивнул я. — Что-то у меня такое чувство, что мы там на самого боярина наткнёмся.

— Очень может быть, — кивнул Еремеев. — Да токмо ты ж объясни толком, на кой мы к ним идём таким составом?

— Мне нужна Маргарита. На допрос мы её вызвать не можем, со мной она говорить отказывается. А вот мне с ней — очень надо.

— Околдую я их, уснут все, — пояснила Яга. — Найдёте бабу сию да сюда притащите, а я ужо с ней по душам побеседую. Ибо все ниточки к ним тянутся.

— А, ну ежели так… — Еремеев кивнул с некоторым облегчением. — А то знаешь, Никита Иваныч, не хочу я боле никого хоронить. Мне тех двоих хватило. Ваньку родичам отвезли, у него мать да сестра малáя, а Игнашка пропал. Куда он пропал, кому он вообще нужен… не разумею.

— Вот это и выясним.

— Пора, ребятушки, — поднялась со своего места бабка. — Сонное заклятье — дело недолгое, покуда дойдёте — ужо сотворю. Ворожить я и отседова могу, мне с вами переться нужды нет. Как придёте на место — дык там ужо все спать будут сном беспробудным. Лестницу вона в сарае возьмите, пригодится она вам.

— Зачем? — не понял Еремеев.

— Ты ворота бодровские видел? Мы этот механизм снаружи не откроем, через забор лезть придётся, — пояснил я. Фома понимающе кивнул. Бабка перекрестила нас на прощание, и мы вышли во двор. На небе загорались первые звёзды. Народ в Лукошкине спать ложится рано, на улицах уже было почти пусто.

— Митька! — окликнул я нашего младшего сотрудника.

— Слушаю, батюшка воевода! Какую службу опасную справить надобно?

— Тащи лестницу из сарая.

Я обвёл взглядом небольшой отряд стрельцов. Они в ответ смотрели на меня выжидающе.

— Значит так, парни. Выдвигаемся к поместью боярина Бодрова. Бабушка обещала наслать на всех, кто там сейчас находится, сонное заклятие, поэтому открытого боя не будет. Но всё равно соблюдаем предельную осторожность. Наша задача — обыскать поместье на предмет всего, что может показаться подозрительным, а также доставить в отделение жену боярина для дальнейшего допроса.

Бравые еремеевцы дружно кивнули. Лишних вопросов не задавали, молча построились парами и ждали лишь моей команды. Митька притащил лестницу.

— Пора, — распорядился я. Дежурные стрельцы открыли ворота, и наш небольшой отряд двинулся в путь.

* * *

Шли молча. Задача как-то не располагала к непринуждённой беседе. Настроение стрельцов понемногу передалось и мне. Я начал думать, что сонное заклятие, наложенное Ягой, не слишком нам поможет. Я привык считать Бодрова клиническим идиотом, бабка придерживалась того же мнения. Более того, она была уверена, что его действиями управляет Маргарита. Теперь же мне казалось, что не всё там так однозначно. Схватить их сейчас — одну боярыню или их обоих — будет не проще, чем выволочь медведя из берлоги.

Тем временем окончательно стемнело. Единственным источником света была луна, ломоть которой застыл в безоблачном небе. Редкие звёзды лениво перемигивались в недосягаемой вышине. Начало мая — я люблю это время. Если бы не свалившееся на нас дело, что занимало сейчас мои мысли, я бы нашёл куда более приятные способы провести время. В кромешной темноте мы подошли к воротам бодровского поместья. Фонари по периметру не горели — очевидно, бабкино заклятье настигло здешних обитателей до того, как они успели зажечь освещение. Ладно, не страшно. На этот случай у нас есть факелы.

Открыть ворота снаружи у нас бы и в самом деле не получилось. На них не было ни ручек, ничего, за что можно было бы зацепиться. Створки соприкасались настолько плотно, что вогнать между ними какой-нибудь рычаг тоже не представлялось возможным. Мы ненадолго остановились, собираясь с духом.

— Ну что, ребята, начнём, — я кивнул в сторону ворот. — Митька, ставь лестницу.

Наш младший сотрудник легко, словно тростинку, перевернул вертикально массивную деревянную лестницу и уже собирался прислонить её к забору. Тишина стояла такая, что мы слышали дыхание друг друга.

Прислонить её к забору он не успел — ворота пришли в движение. Медленно и бесшумно створки поползли в стороны, управляемые механизмом изнутри. Нас в тот момент явно посетила одна и та же мысль: если все спят, то кто, чёрт возьми, сейчас открывает нам ворота? Оцепеневшие не столько от страха, сколько от неожиданности, мы стояли перед разъезжающимися в стороны воротами. Стрельцы за моей спиной принялись лихорадочно креститься. Митька уронил лестницу, и она плашмя бухнулась на землю, подняв тучу пыли. Сам он рухнул на колени и, тоже крестясь как заведённый, принялся бормотать «Отче наш». Ворота остановились.

Пытаясь унять внезапную дрожь в руках, я поправил фуражку. В бабкиных способностях я не сомневался. Если она говорит, что все спят, — значит, все спят. Тогда кто?!

В открывшемся проёме стоял невысокий изящный мужчина. В руке он держал зажжённую лампу на длинной цепочке.

— Добро пожаловать, Никита Иванович.

В поистине гробовой тишине голос прозвучал неожиданно громко. У меня задрожали колени. Разумеется, от неожиданности, — я был уверен, что все спят. Не от страха. Мне было стыдно в этом признаваться самому себе. Стрельцы стояли за моей спиной, разинув рты. Митька безостановочно крестился.

— Не стойте на пороге, прошу вас.

Я честно старался идти ровно. Кем бы ни был этот человек, ему совершенно незачем знать, что участковый шагает на ответственное задание на ватных ногах. У меня похолодело в груди. Сами подумайте, я пришёл к воротам бодровского поместья в полной уверенности, что все здешние обитатели погружены в колдовской сон. А теперь внезапно выясняется, что… не все.

— Позвольте отрекомендоваться, — мужчина поставил лампу на какой-то чурбак у ворот и церемонно поклонился. — Пан Матеуш Твардовский. Полагаю, всё это время вы искали именно меня.

Я шагнул ближе и в неярком свете лампы постарался его рассмотреть. Обычный человек, не какая-то жуткая сущность вроде Кощея. Достаточно молодой, по европейской моде гладко выбритый. Одет он был тоже по-заграничному.

— Теперь, когда вы наконец меня нашли, надеюсь, вы не откажетесь провести этот вечер в моём обществе.

Он говорил с едва заметным акцентом. А ещё — мне почему-то казалось, что он смеётся надо мной. Было что-то неуловимое в его безукоризненно-вежливых интонациях.

— Прошу вас и пана сотника проследовать за мной, — он отвесил ещё один церемонный поклон, теперь уже в сторону Еремеева. — Остальным не следует так уж бояться — здешние обитатели спят, все до единого. Передайте моё искреннее восхищение способностями пани Яги. Если бы она была здесь, я с превеликим уважением поцеловал бы ей руку.

— А вы почему не спите? — с убийственной глупостью брякнул я. Пан Твардовский развёл руками.

— Увы, сегодня у меня бессонница.

Ирония в его голосе стала чуть более явной. Еремеев наконец отошёл от шока.

— Да ты смеёшься ли над нами, стервь забугорная! — взревел он и, выхватив саблю, бросился на поляка. Тот и бровью не повёл. Он стоял к Фоме вполоборота и даже не смотрел в его сторону. Но внезапно сотник словно натолкнулся на невидимую преграду, а в следующий миг пальцы его разжались, и сабля со звоном упала на землю. Я поражённо застыл. Из горла Еремеева вырвался странный булькающий звук.

— Пан сотник, в цивилизованной Европе столь грубые методы не приняты, — укоризненно заметил этот странный человек — так, словно Фома ему в толпе на ногу наступил. — Я не сторонник насилия, поэтому предлагаю побеседовать мирно.

Мы с Еремеевым переглянулись. Вид у сотника был абсолютно ошарашенный. Да и я, признаться, дышать забывал. Кто это вообще?! Как он смог настолько непринуждённо остановить Еремеева, даже не прикоснувшись к нему? И как он устоял против бабкиного колдовства? Я попытался собрать мысли в кучу.

— Кто вы такой?

— Скажем так, я деловой партнёр пана Бодрова. Вам больше по вкусу беседовать вблизи ворот? Что ж, не смею настаивать.

Еремеев наклонился, подобрал саблю и сунул её в ножны. Одного раза ему хватило, больше он нападать на поляка не пытался. Тот вновь взял свою лампу — она закачалась за цепочке — и приглашающе махнул рукой. Я пожал плечами и, поманив за собой Еремеева, шагнул на территорию поместья. Поляк что-то нажал (я в темноте не видел), дёрнул за какой-то рычаг в углу, и ворота поехали назад, отсекая нас от остального отряда. Я инстинктивно рванулся было на волю, но тут же передумал. Я пришёл сюда искать ответы.

— Вы храбрый человек, Никита Иванович.

Он чем-то напоминал мне Алекса Борра. Разве что в манерах поляка не было высокомерной брезгливости, столь надоевшей мне при общении с австрийским послом. Твардовский разговаривал подчёркнуто вежливо, и всё-таки я не мог избавиться от ощущения, что мы для него — что-то вроде забавных зверушек.

— Признаться, я не умею зажигать большие фонари, — невозмутимо сообщил он, ведя нас по аллее к парадному входу. — Благодаря же вашей уважаемой бабушке все фонарщики спят. Поэтому я вынужден вести вас в господский дом — там есть возможность зажечь свет.

Мы с Фомой просто следовали за ним. У нас и выбора-то не было, что мы могли? Напасть на него — бессмысленно, я видел, как он остановил Еремеева. Развернуться и уйти? Ну нет уж. Если он хочет нам что-то рассказать — пусть рассказывает.

Мы поднялись по уже знакомой мне лестнице. Твардовский открыл тяжёлую входную дверь, и мы с Фомой вслед за ним шагнули в темноту особняка. Кажется, он вёл нас в гостиную. Я смутно различил уходящие влево и вправо коридоры на мужскую и женскую половину. Неожиданно мне пришла в голову мысль, от которой у меня вновь похолодело в груди: Лариска тоже где-то здесь, абсолютно беспомощная, спит под влиянием бабкиного колдовства. В доме, который полностью находится во власти этого странного человека.

Как вообще он смог противиться бабкиной магии? Я много раз видел, как колдует наша эксперт-криминалист, у меня не было повода сомневаться в её силах. Я помотал головой, прогоняя назойливые мысли. Если он захочет — он сам нам всё расскажет.

— Прошу вас садиться, — Твардовский поставил лампу на стол и зажёг семь свечей в круговом серебряном подсвечнике. Стало гораздо светлее, и я смог лучше рассмотреть нашего странного собеседника. Он действительно был молод — может, на пару лет старше меня самого. Правильные черты лица, тонкие губы. Ничего такого, за что мог бы зацепиться взгляд, — совершенно обычный человек. Однако я уже успел убедиться, что безобидная внешность обманчива.

Мы с Фомой плюхнулись на диван, на котором я уже сидел во время своего первого визита сюда. Твардовский расположился в кресле напротив.

— Пан сотник, прошу меня извинить. Возможно, я был чересчур резок с вами, — он улыбнулся краем губ. — Видите ли, я не боец. Я очень плохо владею оружием и практически бесполезен в схватке. Многих людей пугает то, как я защищаюсь.

Фома лишь неопределённо засопел. По-видимому, он ещё не отошёл от шока.

— Никита Иванович, вы настолько активно пытались меня найти, что это стоило жизни почтенной пани, — укоризненно заметил поляк, повернувшись ко мне.

— Марфа Ильинична сама сделала свой выбор.

Я не понимал его. Я вообще не видел смысла ему сейчас разговаривать с нами. Уже одно то, что этот человек успешно сопротивлялся бабкиному колдовству, говорило о том, что он не так прост, как выглядит. Я попытался вспомнить, что именно бабка говорила про нашего потенциального противника. Он не слишком силён в плане магии, но предусмотрителен и умеет не оставлять следов. Очень похоже.

— Она многое знала, — задумчиво продолжил поляк, — и пользовалась безмерным нашим доверием. Разумеется, она не могла допустить, чтобы планы столь уважаемого человека, каковым является пан Бодров, стали известны милиции. Ваша вина в её смерти довольно однозначна, вы не находите? В этом деле вы, пан следователь, проявили себя не лучше, чем те, с кем вы воюете. На ваших руках как минимум две смерти — а будут ещё.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился я.

— Всему своё время, Никита Иванович. У нас есть время, чтобы обсудить то, что может вас интересовать. Я готов ответить на ваши вопросы.

— Зачем вы это делаете? Я должен арестовать вас как государственного преступника, и не сомневайтесь, я это сделаю.

— Не сомневаюсь. Но я хочу, Никита Иванович, чтобы вы поняли: мир здесь не делится на добрых и злых. В вашем мировосприятии всё либо чёрное, либо белое, все ваши предыдущие дела до однообразия скучны. Моя задача — показать вам, что времена сказочных врагов прошли. В этом деле вы воюете с самим собой, пан следователь. Время делать выбор.

— Прекратите говорить загадками. Что вообще вы здесь делаете?

— Помогаю уважаемым людям восстановить правильность хода истории, — вновь улыбнулся Твардовский. — Меня вызвали в город исключительно с этой целью.

— Кто вас вызвал?

— Пан Бодров и его прекрасная супруга. Смею предполагать, кстати, что вы пришли сюда, чтобы арестовать её. Так вот не тратьте время, её здесь нет. Из хозяев в доме только панна Лариса, но она спит.

Мне нечего было ответить. Если честно, у меня в первые же минуты знакомства с этим странным человеком возникла предательская мысль, что Маргариту мы упустили. Разумеется, она поняла, что в доме опасно. И что милиция, имея в штате прославленную колдунью, что-то да придумает. Вот мы и придумали, но… поздно.

— Если желаете, можете вести записи, пан следователь. С вашего позволения, я начну. Ещё прошлой осенью, вскоре после раскрытия вами дела о летучем корабле, ваш государь имел приватную беседу с уважаемым боярином Бодровым. Ваша страна слишком долго существует, не имея наследника. Государь был женат четырнадцать лет, и брак этот был бесплодным. Вы можете логично предположить, что в случае прерывания династии трон займёт семья господина Бодрова — в истории так уже случалось. Однако смена правящего рода всегда сопровождается смутой. Это трудный процесс, Никита Иванович, и в нём всё далеко не безоблачно. Гражданские войны ослабляют государство, поэтому правитель должен приложить все усилия, чтобы этого избежать. Пан Бодров предложил государю логичный выход — отдать ему в жёны свою младшую дочь, панну Ларису. Девица отличается крепким здоровьем, и можно не сомневаться, что она сможет подарить стране наследников.

— И Горох отказался?

— Совершенно верно. Государь сказал, что скорее пойдёт в монастырь, чем породнится с семьёй панны Ларисы. На мой взгляд, абсолютно необдуманное решение, однако то был его выбор. Вскоре после этого разговора царь, по-видимому, опасаясь, что пан Бодров продолжит свои попытки женить его на панне Ларисе, прилюдно объявил о своём желании связать себя узами нового брака и повелел отправить гонцов в сопредельные государства. Дальнейшие события в принципе вам известны.

Я кивнул. Ко мне постепенно приходило понимание, что в целом, относительно мотивов всего этого дела, мы с бабкой были правы.

— Это был личный выбор русского царя, однако в результате на трон взошла не та женщина. Выбирая Лидию на роль царицы, Его Величество не посоветовался с боярской думой, с самыми уважаемыми людьми государства.

— Как вы правильно сказали, это его личный выбор, — заметил я. — Он прежде всего выбирал себе жену, а это уже не боярское дело.

— Вы ошибаетесь, Никита Иванович. Прежде всего он выбирал царицу. Кандидатура Лидии не была согласована с боярской думой. Все уважаемые люди поддерживали панну Ларису.

От этого словосочетания, «уважаемые люди», меня уже начинало потряхивать.

— Горох не марионетка боярской думы! Он женился на той, на ком захотел.

— А должен был — на той, которую ему предлагали, — совершенно невозмутимо возразил поляк. Он действительно не видел в этой ситуации ничего странного. Нет, подумать только: царю предполагалось укладываться в постель с девицей, которую ему подсовывают бояре! Бред какой-то.

— Вы не понимаете ответственности царя перед народом, — вновь едва заметно улыбнулся Твардовский. — Правитель не принадлежит себе, ему следует действовать исключительно в интересах своей страны. Если интересы страны ущемляются, на их защиту встаёт дума.

— Скажите просто, Лидия не устраивает бояр, потому что ей трудно управлять. А боярам нужна ещё одна марионетка.

— А это уже, пан следователь, не наше с вами дело. Не ваше, поскольку вы не входите в круг лиц, допущенных к управлению страной, и не моё, так как я вообще иностранец. Просто примите как данность: австрийская принцесса Лидия — не та, кого уважаемые бояре готовы видеть на троне.

— И из-за этого весь сыр-бор? — кисло улыбнулся я.

— Это достаточно веская причина. Разумеется, уважаемые люди не готовы терпеть подобное пренебрежение интересами государства.

— И своими собственными.

— Это, опять же, не наше дело. Государь женился вопреки воле думы.

— Слушайте, вам не кажется, что вы несёте бред?

— Нисколько. Впрочем, давайте оставим этот бессмысленный идеологический спор. Как я уже сказал, я был вызван сюда, чтоб помочь уважаемому пану Бодрову восстановить правильный ход истории. Поскольку государь был уже женат, а панна Лариса помолвлена, их брак больше не был возможен. Однако способы исправить ситуацию всё ещё были. Я долго учился в Европе, пан следователь, и владею некоторыми знаниями. В моих силах было изменить мнение государя относительно своей скоропалительной женитьбы не на той.

— Призвать Ульяну? Мёртвую вот уже пять лет?

— Лучше мёртвая, но Ульяна, чем не в меру эмансипированная австриячка-бесприданница, — резко ответил поляк. Маска безукоризненной вежливости на миг дала трещину, но он тут же взял себя в руки. — Поймите, Никита Иванович, влияние Ульяны на государя куда более плодотворно. Он любил её и, как бы ни пытался доказать нам обратное, продолжает любить. Он так и не смог отпустить её. Мы действовали исключительно в интересах страны.

— Но смысл? — я попытался отвлечься от общей абсурдности его рассказа. — Ульяна так и не смогла родить наследника.

— И снова-таки, для страны лучше бездетный брак с Ульяной, которая готова исполнять волю уважаемых людей, нежели наследники от австрийской принцессы. Да, династия прервётся, но это будет меньшим из зол. Именно поэтому панну Ларису выдают за человека, который впоследствии сможет возглавить страну.

Я вытаращил глаза. Выходит, их настолько не устраивает Лидия, что они предпочтут смену династии, чем брак Гороха с ней? Бред, полный бред. Бодров рехнулся.

— Во время последнего визита пани Бодровой во Францию я имел с ней продолжительную беседу. Пани пригласила меня в Лукошкино, пояснив всю важность миссии, которая мне предстоит. Поскольку я обладаю необходимыми знаниями, я согласился. Я приехал в город, и сам государь лично пропустил меня. Вы же не будете продолжать упорствовать в том, что мы делали что-то противозаконное? Его Величеству честно сообщили, что ему предстоит встреча с покойной государыней, и он с радостью позволил мне войти в город. Он действовал абсолютно добровольно.

— Вы подло воспользовались его чувствами к первой жене.

— Исключительно в интересах государства. Заметьте, Никита Иванович, я предпочитаю действовать мирно. Государь лично дал боярину Шишкину согласие участвовать в нашем обряде. Я не посмел бы принуждать монаршую особу. Я поставил зеркало и запретил Его Величеству прикасаться к стеклу. Если бы я промолчал, вы могли бы обвинить меня в сокрытии от него необходимых сведений. Однако я был предельно честен. И всё же государь нарушил мой запрет — более того, он разбил зеркало.

— Зачем вы пытаетесь меня обмануть? Вы знали, что он его разобьёт!

— Верно. Но, заметьте, это тоже было добровольно.

— Это подло.

— Возможно, но другого выхода у нас не было. Особенно сейчас, в свете того, что Лидия ожидает дитя. Мы не можем допустить рождения этого ребёнка.

— Вы не посмеете навредить ей!

— Мне это и в голову не пришло. Я противник любого насилия, Никита Иванович. Однако дело было сделано: разбив зеркало, Его Величество не позволил супруге вернуться в загробный мир. Вместо этого душа Ульяны вновь оказалась в том теле, каковое покинула пять лет назад в подвале Никольского собора. Разумеется, от этого тела мало что осталось, но здесь я уже ничего не мог сделать. Прежде чем Ульяна смогла передвигаться и говорить, над ней колдовали специально обученные люди. Не я, моей задачей было вытащить её в наш мир. Видите ли, пан следователь, эта женщина была необычайно талантлива ещё при жизни. Она умела исцелять. Проанализировав всё, что мне рассказали о покойной государыне, я предположил, что ей может быть доступно нечто большее. И я встретился с ней сам. Мы начали с собаки, пан следователь. Кто отравил этого пса — не знаю, но надеюсь, его убийца встретит похожую смерть. Пса доставили по моему приказу. Это было несложно, сторож спал, и могилу успели привести в исходный вид.

Я замер. В памяти мигом всплыло собачье кладбище, расположенное в пронизанном солнцем лесу. Да, всё началось с собаки.

— Я не ошибся, Ульяна с радостью использовала свои способности. Пёс поднялся практически сразу. Разве мы совершили грех, пан следователь? Животное вернулось к своему хозяину. Я сказал Ульяне, что воскрешение умерших есть доброе дело, поскольку они вернутся к своим безутешным семьям. Где я был неправ, Никита Иванович?

Я молчал. Мне было страшно. Люди, у которых такое творится в головах, безнаказанно ходят по земле.

— Мы не забирали её из подвала, какое-то время Ульяна находилась там.

— Как она вообще туда попала? — задал я давно мучивший меня вопрос. Поляк невозмутимо пожал плечами.

— Про то не знаю. Если хотите, можете спросить у епископа Никона. Разумеется, я знал, что создание неживых-немёртвых подвластно лишь святым праведникам. Я не ошибся в Ульяне, а в скором времени вышел и на отца Алексия. Но здесь я не успел. Вы помешали мне, Никита Иванович. Я не успел с ним поговорить, священник умер во второй раз от любезного вмешательства вашей уважаемой бабушки. Это ваша и только ваша вина, пан следователь. Впрочем, у нас оставалась Ульяна. Я сказал ей, что через некоторое время отведу её к государю, поскольку он до сих пор её любит.

«Cie kocha», всплыло в моей памяти.

— Она охотно слушает меня, Никита Иванович. Через неё я могу управлять армией.

Внезапно до меня донёсся отзвук далёких выстрелов. Еремеев тоже его услышал. Мы одновременно вскочили с дивана.

— Что это?!

— Это? — невозмутимо переспросил поляк. — Это государево войско расстреливает народ на Червонной площади.

У меня потемнело в глазах.