Пробуждение Ассоль (гет)

Часть вторая

Глава первая. Туманный нот

* * *

Мне было страшно. Я не знала, как теперь себя вести. Я даже не написала — ни отцу, ни падре, ни Меннерсу, — что возвращаюсь. Мне было… стыдно? Я не хотела слушать того, что они могут мне сказать.

Я боялась возвращаться — я боялась той реакции, которую получу от жителей Каперны, и даже больше боялась реакции тех, кто был мне дорог, чем тех, с кем враждовала, — и я никогда, ни за что не вернулась бы в Каперну, если бы у меня было другое решение. Но оставаться в Дубельте теперь, когда между нами с Артуром все кончено, было бы еще хуже. А больше — больше мне было некуда идти.

Мне было страшно, и те несколько дней, что я провела в плаванье… я успела накрутить себя основательно. Я легко могла вообразить себе, что скажет отец — наверняка начнет «хвалить», что я «взялась за ум» и отбросила эти свои детские мечты. Серьезно, мне казалось, что я умру, если он это скажет; а если не скажет — то ведь все равно именно так и подумает! Он долгие годы твердил мне, что нужно жить иначе; и вот, теперь я сделала шаг к этому, и это было слишком горько. Я слишком дорогую цену заплатила за свою мечту; я не готова была к тому, чтобы ее оценивали этим пошлым, гадким — «взялась за ум!»

Я могла вообразить себе, как посмотрит на меня падре; о, конечно, он не скажет мне ни слова упрека! И все же, я несомненно почувствую, как тяжело ему было этот год одному. И я почувствую себя предательницей.

Я могла вообразить себе, какие сплетни начнут ходить обо мне с легкой руки матери Меннерса — вот уж кто не откажется от злорадства! Ох и достанется мне! Как они будут издеваться надо мной, как долго их злые языки будут прохаживаться по моему возвращению!

И я могла вообразить себе, какой надеждой отзовется голос Меннерса; надеждой, на которую мне нечего ответить — ведь я не люблю его. И это было хуже всего: столкнуться с его преданным чувством, на которое мне нечем ответить! Без вины виноватая; и стыдно, и гадко. Если бы можно было всего этого избежать!

Нет, я плыла в Каперну как на казнь и пытку; только потому, что у меня не было иного выхода. Сердце мое разрывалось от стыда и страха; и я ни капли не радовалась, завидев родные берега. Я бы хотела малодушно оттянуть момент моего прибытия. Но берег неотвратимо приближался — а с ним приближалось все, чего я боялась.

…не знаю, как бы еще страхов я успела накрутить в своей голове, пока брела бы домой, но у самого причала меня встретил нестерпимо радостный голос отца:

— Ассоль!

И столько искреннего, глубокого счастья было в этом голосе, что, обо всем позабыв, я влетала в его объятья, плача и смеясь!

Я даже не подозревала, как сильно соскучилась по нему, как невыносимо мне его не хватало!

Не могу сказать, сколько времени прошло, прежде чем мы двинулись к дому; мне хотелось столь о многом рассказать ему, а ему — было, что сказать мне, поэтому я не сразу заметила, что идем мы не домой, а к маяку.

— Папа? — удивилась я.

— Надо Хина предупредить, — повел плечом он, — не торчать же ему теперь там до ночи?

— Хина? — бессмысленно переспросила я, ничего не понимая.

Что Меннерс-то забыл на нашем маяке? И с чего он будет торчать там до ночи, у него других дел нет?

И вообще, я не готова… не готова увидеть его так рано, сейчас…

Расспросить отца и разобраться в своих чувствах я не успела — Меннерс разглядел нас с маяка и бегом устремился нам навстречу.

— Ассоль! — прозвенел его голос не менее яркой радостью, чем это было несколько минут назад с отцом, и я сама не поняла, как это он вихрем налетел на меня и закружил над дорогой.

— Меннерс! — попыталась я строго выговорить ему после того, как он поставил меня на ноги, но строгость у меня получалась плохо — я еще смеялась от его выходки.

Прежде, чем я успела почувствовать неловкость, он весело крикнул отцу:

— Я позову падре, приходите! — и унесся к Каперне.

С недоумением я повернулась к папе.

— Не я один рад твоему возвращению, — с луковой смешинкой ответил он на мой невысказанный вопрос. — Сейчас забросим твои вещи домой — и отправимся праздновать!

— Праздновать? — продолжила недоумевать я.

В моей голове праздник, который, очевидно, будет проходить в таверне Меннерса и включать отца и падре, как-то не укладывался. Да что тут у них происходило без меня?!

Я так безуспешно пыталась выстроить новые сведения в цельную картину, что и не заметила, как мы зашли домой и отправились в таверну. От мыслей меня отвлекли неожиданно и ярко — на меня налетел пестрый детский вихрь, из которого многоголосьем рвалось мое имя; над всем этим разноростным морем возвышался довольный падре. Я не успела в который раз удивиться — что падре делает в толпе детей и почему ведет их в трактир? — потому что не успевала отвечать на приветствия и вопросы.

Мы так и ввалились к Меннерсам всей гурьбой; и тут же столкнулись с неудобством: все, буквально все хотели сесть рядом со мной, и мы никак не могли устроиться. Я с трудом разобрала в этой кутерьме, что отец с Меннерсом на удивление дружно принялись переставлять столы и лавки, пытаясь рассадить всех поближе ко мне; что мать Меннерса таскает на эти столы все новые и новые блюда и поглядывает на меня пусть и без приязни — но и без прежней острой ненависти.

Я ничего не понимала, кроме того, что все совсем не так, как мне помнилось. Я не могла сразу ухватить, в чем суть этих перемен, но несомненно чувствовала их в десятках несоответствий: солнечные лучи играли на столешнице, не сдерживаемые плотными занавесками, на столе не было ни одной кружки пива — да и сидели вокруг в основном ребятишки всех возрастов, и как-то все неуловимо иначе и как будто непривычное.

В радостном гуле стоящего гомона я не успевала отвечать всем желающим, и уже в шестой раз говорила одни и те же слова об удачном плаванье и попутном ветре. Я уловила на себе внимательный взгляд падре — он заметил мое затруднение и, наклонясь, что-то сказал отцу. Тот сразу поднялся, сурово и громко хлопнул в ладоши и командным:

— Так, команда, затихли! — вмиг установил в трактире тишину.

Внимательные детские глаза тут же сосредоточились на нем — я была поражена, что он обладал среди них таким авторитетом.

— Ассоль не может отвечать всем и сразу, — степенно объяснил папа. — Поэтому давайте установим тишину и будет слушать ее истории в комфорте.

Мои истории! Что это еще за мои истории?

Сперва обескураженная и смущенная, я все же быстро освоилась благодаря вопросам падре и Меннерса, которые помогали мне выстраивать связный рассказ о Дубельте, саде, море, книгах. Разговор вышел живым; из трактира я выходила почти пьяной — хотя ничего алкогольного Меннерсы не вынесли — меня пьянила радость, безудержное море эмоций. У меня не хватало сил разобраться со всем этим морем сразу; я была всецело счастлива, но и очень устала, поэтому была благодарна падре и Меннерсу, которые куда-то увели всех детей, позволив отцу снова довести меня до дома.

Вяло удивившись невесть откуда взявшимся кустам под окнами — удивляться всерьез не было сил — я рухнула на кровать и сразу заснула.

Утро началось, неожиданно, с Меннерса. Причем, к моему удивлению, забежал он не ко мне, а к отцу — что это за дела у них завелись? Мне, впрочем, он тоже на бегу сказал:

— Ух, Ассоль, есть дело, вечером расскажу! — после чего сцапал отца под локоть и уволок в неизвестном направлении.

Мне оставалось только похлопать глазами и заняться своими немногочисленными делами: разобрать вещи, посмотреть, все ли в порядке. Это заняло у меня буквально пять минут. В доме делать было нечего, и я вышла, уже с куда большей эмоциональностью реагируя на… кусты роз.

Да-да, самые настоящие кусты диких роз, которые окружали теперь наш дом!

Для цветения было еще рано; но, по правде говоря, и без цветов они смотрелись непривычно и уютно. Я обошла наш небольшой домик вокруг, с любопытством примечая новые приметы того, что садовые работы планируется продолжить — здесь колышками размечено место для будущего заборчика, там вскопанная и влажная земля с молодыми проростками свидетельствует о посадках. Отец никогда раньше не увлекался садоводством; с чего бы такие перемены?

Не зная, чем занять себя, я по привычке побрела на маяк — хотя он и потерял для меня свою притягательную силу, это было важное для меня место.

К моему удивлению, маяк и изменился до неузнаваемости — и остался при этом неизменным. Книга, которую я читала в день приезда Грея, лежала все на том же столике, с той же закладкой на той же странице, словно я вышла отсюда только вчера. Вышивание, в противоположность книге, было заботливо сложено в корзинку, как и разбросанные ранее нитки. Какие-то мои заметки и записи были придавлены новой тяжелой книгой — видимо, чтобы не улетели.

А вот верхняя площадка маяка изменилась; там появилась простая и добротная мебель — два стула и стол; под бортик был аккуратно скатан теплый плед, с другой стороны на бортик прибили полочку — держатель для трубок. Место выглядело куда более обжитым, чем это было при мне.

Пока я глядела с недоумением на два стула, в моей голове, наконец, сложилась картинка: так вот почему отец пошел искать Меннерса на маяке! Это что же получается… они тут вдвоем ждали меня?

Я была шокирована и потрясена; а еще мне было стыдно, глубоко и остро — стыдно.

Кому как не мне знать, как изматывает это длительное ожидание на маяке; я бы никому не желала той судьбы, что испытала сама. Мне было больно понять, что они ждали меня — так долго и так терпеливо — а я в это время так эгоистично не думала о них, так отчаянно пыталась сохранить собственные иллюзии, не выныривать из мира фантазий!

Как ошпаренная, я сбежала с маяка вниз.

Стояло утро. У меня не было ровным счетом никаких дел.

Неспешным прогулочным шагом я отправилась в церковь.

Она в тот час была пуста; лишь какая-то девчонка сидела и читала в углу, не обращая на меня никакого внимания. Я помолилась немного, постояла, собираясь с мыслями, и решила навестить падре.

Его небольшой домик стоял прямо рядом с храмом; и он тоже изменился — вокруг него тоже появились кусты. Я подумала, что, возможно, это именно падре решил немного украсить обстановку вокруг. Взбежав по крыльцу, я постучала.

Тишина.

Постучала еще, позвала.

Тишина.

Подергала ручку двери — заперто.

Ну что ж! Такое бывает, у священника всегда много дел. Должно быть, ушел в город.

Послонявшись вокруг церкви, я снова столкнулась с тем, что не знаю, чем занять себя. Немного подумав, я побрела было в порт — обычно там царит изрядное оживление — но по дороге передумала и решила бесцельно побродить по Каперне.

Во время этих блужданий никаких новых дел на меня не свалилось; я праздно разглядывала домики вокруг, и вдруг — мое внимание привлекла таверна Меннерсов.

Цветов и кустов вокруг нее было больше, чем рядом с церковью! И, что самое удивительное — я вчера не заметила — горшки стояли и на подоконниках, и в них уже даже цвело что-то раннее!

Я потрясла головой и прижмурилась.

Цветы не пропали.

Я зашла.

Внутри было довольно много посетителей — после утренней разгрузки проезжие моряки заходили сюда. Мать Меннерса носилась между ними, едва поспевая; а вот самого Меннерса видно не было, что показалось мне странным.

Завидев меня, хозяйка не взбеленилась, как обычно, а вполне дружелюбным голосом сказала:

— Ты к Хину? Он будет к обеду.

Она не ждала ответа, просто понеслась дальше по делам; я приткнулась в уголку, с трудом поспевая вертеть головой и примечать изменения.

Распахнутые окна с цветами — и не только с цветами, острым, привычным к морской дали взглядом я разглядела пряные травки, — были не единственной переменой. Я заметила, что Меннерсы явно обновляют мебель — вон того стула с резной спинкой точно раньше не было, да и стол… стоп. Стол не было видно за скатертью — с каких это пор у Меннерсов стало в ходу использовать скатерти?

С каждой минутой наблюдений у меня становилось все больше вопросов. Особенно неясно было, куда запропастился сам Меннерс — и почему оставил все дело на мать? Не то чтобы это казалось разумным решением; она и присесть не успевала.

Сама не знаю, что меня дернуло — скука, наверное, — но я решила предложить ей свою помощь. Не то чтобы я думала, что она согласится; обычно она шарахается от меня как от прокаженной. Но за вчерашний и сегодняшний день она не проявляла агрессии, и мне действительно стало ее жаль этим утром — не в ее возрасте устраивать такую беготню. А у меня и впрямь море свободного времени, почему не помочь? Глядишь, разговорится и расскажет, что здесь происходит!

К моему ошеломлению, мать Меннерса моему предложению обрадовалась (!), улыбнулась мне (!!) и поблагодарила (!!!) — я, вообще, на земле еще, или опять в какую-то страну грез умечталась?

— Эми приболела, — еще и объяснила она, — рук не хватает ужасно!

И тут же нашла мне несложные задания, за которые я взялась с большим энтузиазмом — долгое безделье выматывает похуже любой работы.

За оставшееся до обеда время я успела узнать от нее, что Хин, оказывается, теперь в первой половине дня занят в им же организованной школе, а для помощи в таверне они наняли девочку, но та как раз приболела, поэтому мать Меннерса сегодня с непривычки просто с ног валится, и это крайне удачно, что я зашла. В процессе меня умудрились напоить чаем с булочками — вот уж редкость редкостная! Я смотрела с удивлением на женщину, которую знала только раздраженной и злой, и не могла поверить, что человек может так измениться за год.

Впрочем, мой отец, который позволяет Меннерсу под локоть уволочь себя, — тоже было зрелищем фантасмагоричным. Неужто, в самом деле, вендетта между нашими семьями закончена? Было бы неплохо. Во многом мою жизнь в Каперне омрачало именно отношение Меннерсов — они были людьми влиятельными, и мать Меннерса задавала тон в общественном мнении. Если она, и впрямь, стала относится к нам терпимее — это существенно облегчит мою жизнь.

https://sun9-43.userapi.com/c850332/v850332678/1bdae7/HZeyZMcc_Vw.jpg

К обеду выдалась передышка; чужие моряки разбрелись кто по кораблям, плыть дальше, кто — по городу, отдыхать. Поэтому у нас стало почти пусто, пока в дверь не ввалилась троица — Меннерс, отец и падре. Они выглядели крайне довольными и о чем-то оживленно беседовали. Меннерс заметил меня первым:

— Ассоль! Как удачно, что ты здесь! — рассиялся он совершенно незнакомой мне яркой улыбкой. — Как раз дело есть!

— Я уже боюсь этой его фразы, — добродушно пробурчал отец падре, садясь за стол. — В прошлый раз я потерял отличные сапоги из-за его очередной безумной идеи.

Падре, принимая из рук матери Меннерса тарелки с обедом, пожал плечами:

— Наверно, стоило подумать о последствиях до того, как советовать ему Жюля Верна?

Я только хлопала глазами в удивлении. Папа посоветовал Меннерсу Жюля Верна, и после прочтения тот вдохновился и втянул их в какую-то авантюру?

Кажется, жизнь в Каперне бурлит вовсю, а я и не знаю!

— Нет-нет, больше никаких пещер! — бодро заверил Меннерс, орудуя вилкой с большим энтузиазмом. — Совершенно безобидное и мирное дело!

— Не верю я в безобидность твоих затей! — закатила глаза мать Меннерса, присаживаясь к нам. — Кстати, ты знал, что Эми подвернула ногу?

Меннерс разом всполошился:

— Нет! Но как же ты?.. — встревожился он.

— А вот так! — резко отрезала мать, напомнив мне то, какой она была раньше. — Крутилась, как волчок, пока Ассоль не подоспела на помощь.

Я почувствовала, что безудержно краснею; мне совершенно точно не хотелось афишировать свой сегодняшний поступок, и я чувствовала большую неловкость.

Однако Меннерс только поблагодарил меня и тут же ринулся с энтузиазмом рассказывать мне о своей новой затее:

— Ассоль, я там нашел в стихах несколько песней, и подумал! У Лонгрена хорошо получается их на музыку класть, а если бы ты согласилась петь у нас? — сумбурно, не сумев до конца объяснить идею, предложил он.

— Какие песни в стихах? — лишь смогла в недоумении переспросить я.

— Ну, знаешь, «Веселый Бог Удачи…» — начал было Меннерс, но отец перебил его, задорно пропев:

— Веселый Бог Удачи

Умножил мой доход,

Мои товары в трюмах

И мой богатый флот! [1]

Спустя пару строф оказалось, что ни папа, ни Меннерс всех слов не помнят; Меннерс сбегал куда-то и вернулся с книжкой, и я с удивлением обнаружила себя разучивающей текст. Формально я не успела согласиться, но почему-то как-то все решили, что я согласна петь это в таверне по вечерам, и я не успела сообразить, как я к такому повороту отношусь.

Петь я любила, и очень. Но отец всегда был против того, чтобы я это делала на людях, а тем паче — в таверне. Полагаю, он боялся за меня. Что изменилось?

Я несколько дней не могла найти ответ на этот вопрос. Песню уже и разучила, и даже исполнила несколько раз. И только потом поняла. Когда ко мне полез первый пьяный матрос приставать.

Полез-то полез.

И наткнулся на лопату в руках Меннерса (Лопата? Серьезно? Откуда он ее взял и зачем?)

И тогда мне стало понятно и прежнее беспокойство отца, и его нынешнее спокойствие.

Раньше он углядывал опасность не только в посетителях таверны, но и в ее владельцах. Я помню, как он буквально озверел, увидев меня в тот вечер в объятьях Меннерса.

А теперь что-то изменилось, и он не только не видит в нем угрозы больше — он видит в нем моего защитника.

Это стоило обдумать.

Но, так или иначе, я была рада возможности петь столько, сколько мне захочется. Мне нравилось это занятие. Мне нравилось, кроме того, петь дуэтом с Меннерсом — у него был красивый, сильный голос. Я чувствовала себя очень счастливой, когда пела с ним; правда, иногда это было неловко, и кое-что смущало меня — когда мы пели любовные дуэты.

Хотя с того момента, как я вернулась в Каперну, Меннерс и слова мне не сказал о любви — последним его признанием стали те переделанные строки Шекспира — я чувствовала его любовь во всем. Это и смущало меня, и отдавалось в душе теплым радостным чувством — не знаю, почему, но мне было приятно его отношение.

При этом я крайне боялась объяснения — я не знала, что ответить ему, что сказать, как себя вести. Я не могла даже разобраться в своих чувствах к нему, — по больше части мне было стыдно и неловко. Но в те моменты, когда он был рядом, он вел себя так естественно и просто, что никакого стыда и неловкости не оставалось; я не знала, что и думать, и просто позволяла жизни течь так, как она течет.

1. Автор обещал больше не цитировать, автор не преуспел, автор не виноват — это все раздухарившийся Меннерс. И Дж.Р.Киплинг, «Песня Диего Вальдеза».