Делая выбор (джен)

— Мне всегда было интересно... — начала вдруг Арэдель, глядя, как целительница занимает место в кресле напротив и перекидывает через спинку волосы — не сплетенные, но стянутые тремя тонкими зелеными лентами — у затылка, на концах и в середине.

Два глубоких и мягких кресла, принесенных сюда по просьбе Тиллас, намеренно установили так, чтобы сидящие могли, будь такое желание, свободно соприкоснуться руками. Но пока что обе они откинулись на спинки — сама Тиллас расслабленно, Арэдель же — словно бы самую чуточку принужденно. Как если бы той приходилось напоминать себе самой о необходимости расслабляться — каждое следующее мгновение.

— Да? — Тиллас внимательно посмотрела на неё, взглядом поощряя продолжить.

Она решила не спешить: всё же она не знала Арэдель так хорошо, как других. Точнее, даже почти вовсе не знала. Пленные, с которыми она работала прежде, впрочем, тоже были ей никем… Но с ними было проще. С ними не было… путаницы, которую следовало распутать ещё до того, как делать что-то иное. А если и была, то Лассэ, наученная опытом, знала, куда смотреть.

Здесь же она только подозревала — хотя, впрочем, и подготовилась так же тщательно: медитацией и травяным отваром, обостряющим восприятие.

После мгновенной, почти вроде бы незаметной со стороны запинки, Арэдель заговорила — медленно, словно заново давая себе разрешение на каждое из следующих слов.

— Помню, Линтармо всегда отшучивался, когда мы спрашивали: правда ли, что целители не стригут волосы вовсе. Он отвечал, что это простой обычай и соблюдать его даже не обязательно. А вот ты, похоже, соблюдаешь его слишком строго для простого обычая. — Арэдель чуть улыбнулась, словно прося прощения за бестактность.

Тиллас мягко улыбнулась в ответ. Уже сделалось ясно, что Арэдель не хотела открывать свой разум кому бы то ни было, даже если не призналась бы в этом вслух; но для первого — и даже второго — раза вполне должно быть достаточно обычного разговора. Она задумчиво потеребила кончик каштановой пряди, подхваченный с пола. Завиток волос обхватил указательный палец, будто играя.

— Волосы — это часть тела, которая находится снаружи и может быть без ущерба отделена, — начала она, — а потому они легко принимают в себя Песню хозяина и могут долго хранить ту внутри, независимо от того, чем занят он сам. Поэтому из волос часто делают обереги и разное другое — я видела заговоренные тетивы для лука или даже, представь себе, волосяные плащи.

— И синдар меняются браслетами из волос, когда женятся, — кивнула Арэдель.

— А ещё я могу спеть на заживление раны, ушитой моими же волосами, и это будет лучше, чем если бы я заговаривала какие-нибудь другие нитки. Но иногда, — Тиллас помедлила, но решила всё же быть откровенной, — целителям приходится работать с вещами, которые способны поглотить и покалечить: например, с чужим нарушенным разумом. — Она попыталась улыбнуться, но губы отчего-то начали едва заметно дрожать.

Арэдель внимательно смотрела на целительницу, словно ожидая продолжения.

— Иногда, сталкиваясь с поврежденными, надломленными изнутри фэар, я вначале пою себе на волосы — ясность рассудка, покой или радость, чтобы чужое... отчаяние... меня не уничтожило.

— Оно тебя... пугает? — После короткого колебания Арэдель наконец подобрала слово. Показалось — или она, произнеся это, напряглась немного сильней?

Тиллас сощурилась и медленно кивнула.

— Это тяжело и страшно, и, право слово, я бы иногда привязывалась волосами к креслу, если бы это могло помочь мне не терять контроля... — Она немного помолчала. — А что тяготит тебя, Арэльдэ?

— Откровенность за любопытство? — С легкой, едва уловимой тенью усмешки осведомилась та.

— Но ведь на душе у тебя неспокойно, верно? — ответила Тиллас вопросом на вопрос.

— Я... — Арэдель остановилась и опустила взгляд, словно собираясь с мыслями. — Да. Я не могу горевать о муже. Совсем. Мне говорили, что горе может быть таким... полным и всеобъемлющим, что не получается плакать, но это... не так.

Она не ожидала, что Арэдель начнет этой тревогой — казалось бы никак не связанной со всем, что казалось явным. Но сейчас Тиллас должна была слушать, не показывая своего отношения — понять вещи такими, какие они есть, можно было только спрашивая — и по возможности не давая своим представлениям отбросить на них тень.

— А на что это тогда похоже? — Тиллас посмотрела на Арэдель: вновь осторожно, без нажима. Только потеребила на пальце аметист, запертый серебряной решеткой от внешнего мира, и осторожно коснулась возможностей, скрытых в его темных в черноту глубинах. Но нет, здесь они не понадобятся: раны Арэдели не могут оказаться настолько тяжелы, и она должна быть способна помочь в собственном исцелении.

— Мне... будто бы пусто, но... — Арэдель легчайшим движением подбородка указала на запечатленный на стенах пейзаж. — Пустота вот такая. Словно бы после долгих блужданий вышла из леса и увидела вот это. Луг. И горы. И не знаешь, что делать с ними теперь. Как будто тебе уже больше нечего делать вообще в мире. И некуда идти. Или ты никуда и не должна идти. Не знаю, как сказать. — Она покачала головой.

Тиллас смотрела на неё со всё той же мягкостью.

— Арэльдэ, для тебя правильно то, что чувствуешь ты. Если его смерть вызвала в тебе такие чувства, то по-другому не могло быть. Ты... чувствуешь себя потерянной?

Арэдель кивнула.

— Да. Это... близкое слово. — От Тиллас не укрылось, что она будто бы сдерживает себя, как если бы ступала по тонкому настилу над болотной трясиной; или по непрочному льду.

— Понятно. — Всё же ободряюще кивнула она. — Но ты здесь именно для того — и даже больше: я здесь именно для того, — чтобы ты могла себя найти.

— Я могу говорить то, что думаю?

— Конечно. Не бойся. Говори, как есть.

Арэдель сделала глубокий вдох.

— А ещё я не... — Арэдель запнулась, — не могу обвинять Турко. Он... был такой, как всегда и был. И Атаринкэ... Они...

— Ты была рада их видеть? Или нет?

— Нет. — Арэдель качнула головой. — Не была… То есть… Не так. Я не узнала их. Или узнала не до конца. Как... кого-то другого. Как будто... когда смотришь совсем без света, бывает, что знакомые вещи делаются... чужими. — Слова шли из нее словно через силу, словно она сражалась за каждое с самою собой.

— Как думаешь, почему так произошло? — ещё мягче, еще осторожнее спросила Тиллас.

Арэдель нахмурилась. Между бровей у нее пролегла заметная складка.

— Он часто рассказывал мне о том, как нолдор... делают разное, что он считал недопустимым. Нарушают обычаи, не уважают землю... Вырубают лес, охотятся без меры, или даже... — Ее голос упал, словно бы она боялась слов, которые произносит. — ...убивают синдар и лаиквэнди, которые не принимают их власть.

Тиллас кивнула, никак не показывая, задело ли ее что-то в этих словах.

— Иногда я... иногда мне казалось — муж не различает слуг Врага и тех, кто служит Первому Дому. Иногда — казалось, что он не всерьёз, что это какая-то странная шутка, которой я не понимаю — ведь не мог же Хуан и в самом деле охотиться на эльфов, правда?.. Но... когда я увидела их, мне показалось, что это те самые чужие. Враги. — Арэдель повела плечами, как будто от холода — или пытаясь сбросить что-то со спины.

— Но ты же узнала их — в конце концов?

— Да... Атаринкэ заговорил со мной — как дома, — и я узнала его. И мне показалось... кажется теперь, что на разных языках я думала по-разному. Разве такое может быть? — спросила Арэдель с тревогой. — Я боюсь... боюсь на его языке, не на своем! — На этих слова она почти до белизны стиснула пальцы на подлокотниках.

— Может быть, ты могла бы позволить мне посмотреть? — спросила Тиллас. — Посмотреть с тобой вместе.

— Как? — Арэдель вновь слегка нахмурилась, но в ее позе не читалось неприятия. Это было хорошо.

Вместо ответа Тиллас, поднявшись с места, обошла вокруг кресла Арэдель и встала за ее спиной.

— Мне можно до тебя дотронуться? — спросила она. Арэдель кивнула, молча; но Тиллас не делала ничего, пока та все же не разомкнула губы и не проговорила негромкое, но отчетливое: “Да”.

Тогда Тиллас осторожно опустила ладони ей на плечи и немного помассировала: чтобы расслабить тело ещё немного. Единый уверенный и спокойный ритм в движениях, ударах сердца, вдохах и выдохах — и вот, сама Арэдель уже стала дышать свободнее.

Тиллас протянула правую руку вперёд, так, чтобы кольцо с камнем оказалось напротив лица Арэдель.

— Возьми меня за руку, — попросила она, — и вглядись в камень в моём кольце. — И, когда Арэдель выполнила её просьбу, придерживая руку за запястье, она продолжила: — Видишь внутри него золотистые искры, как солнечные блики в листве? Смотри, как они плавают в глубине камня… Как кружатся, словно по воде...

Она понизила голос, и он зазвучал медленно и плавно, почти вкрадчиво:

— Смотри, и увидишь такое место, где для тебя всё правильно. Это тихое место, в котором тебя никто не потревожит. Оно всегда было в тебе, есть и будет. Ты чувствуешь спокойствие и тепло.

Тиллас, не торопясь, начала складывать песню — слово, звук, движение разума, шаг в танце, прикосновение...

...между "здесь" и "там" она ощутила, как расслабившись, соскальзывают державшие её запястье пальцы.

...Лист плыл по озеру, словно маленькая лодочка, лишенная весел. Натолкнулся на руку Арэдели — и затонул. Вдалеке туманно высились горы, и силуэты их слегка вздрагивали, точно они не могли решить — Пелори они или что-то другое.

Тиллас медленно наполнила мираж красками и ощущениями — плотностью земли, запахом травы и пением птиц в ветвях, текучими световыми бликами на склоненном над водой лице.

Арэдель опустилась рядом с ней прямо на траву, потом откинулась, опираясь на локти и наконец улеглась, запрокинув лицо к темно-синему, точно в час Смешения, небу.

— Это место никуда не исчезнет, пока мы не закончим, — сказала Тиллас, — И я сразу верну тебя сюда, если что-то расстроит или испугает тебя.

Она медленно, беззвучно спела разлитый в воздухе покой.

— Но пока просто попробуй вспомнить, чего ты боялась, когда Атаринкэ и Турко пришли искать тебя.

По лицу Арэдель пробежала тень тревоги, но она справилась с ней, глядя в небо.

— Я испугалась. Турко и Атаринкэ не знали, что он может позвать неживых слуг или других эльфов молча, без голоса. Они... едва не погибли, — проговорила Арэдель.

— Но ведь ты боялась не только этого, — сказала Тиллас. — Ты понимаешь?

Она позволила первому страху пройти через её душу и расплела его в своём разуме.

И едва не поморщилась, поймав тень отчаянной беспомощности и неспособности управлять собственной судьбой.

Вот только... те, на чьих душах ей доводилось видеть такую тень прежде, знали, что та — не часть их самих и порождена жестокой внешней силой...

Арэдель села, опираясь о землю, и для чего-то склонилась над озером. Вновь опустила руки в воду и зачерпнула немного — плеснуть себе в лицо.

— Да, — тихо сказала она. — Мне было страшно, потому что... я была виновата, что они пришли.

Тиллас позволила легчайшему оттенку собственного понимания коснуться ее.

— Нет, не то, снова, — Арэдель тихо выдохнула. — Я... Кажется, я испугалась, что они поверят и уйдут. Оставят меня там. И муж обвинит меня в том, что это я попросила их прийти. Как-то… связалась, хотя не должна была, они ведь мне не друзья… Указала им дорогу, выдала место... И даже если бы мне удалось доказать, что это не так, мне все равно пришлось бы повиниться, и признать, что это из-за меня… — Она судорожно вздохнула, почти что всхлипнула; пространство вокруг пошло рябью, как от камешка, брошенного в воду — только шевельнулись, поплыв, и свет, и листва, и даже далекие горы. Словно бы Арэдель вот-вот схватит дрожащей рукой это все — и сорвет, как картину со стены, оземь.

Но она затихла так же внезапно, как и вошла в это состояние.

Где-то в вышине запел жаворонок.

— Лассэ, — попросила Арэдель. — ты не могла бы отпустить меня?

Тиллас кивнула.

*

Арэдель медленно потянула к себе спутанное вязание, которое висело теперь на спинке стула рядом с ее кроватью. Посмотрела на спущенную петлю и уронила его на колени. Словно бы ее руки сначала знали, что с ним делать — а теперь позабыли. Или только казалось, что знали?..

В её «тихом месте» был сейчас другой день, жаркий, полный золотистого света и горячего ветра, игравшего листвой берез и гудящего в вершинах сосен.

Арэдель сидела на камне, болтая ногами в воде. Движение выходило странным — будто память о беззаботности, которая утрачена безнадежно.

Тиллас присела рядом с озером на траве, не касаясь Арэдели — здесь, в мире видений — даже рукавом.

— Мне жаль, что я не могу остаться тут навсегда, — медленно проговорила Арэдель, оборачиваясь к ней. — Просто сидеть, смотреть в небо и ничего не делать.

Тиллас медленно подняла взгляд к вершинам деревьев, обступивших озеро.

— Да, я знаю. — Арэдель протяжно вздохнула. — Потом мне станет скучно, и я начну просить дать мне заняться хоть чем-нибудь.

— Чем заниматься — это решать тебе. Не стану же я поручать тебе подметать в лесу листья. — Тиллас усмехнулась. — А так… Что это было бы? Что это могло бы быть?

— Мне нравится... нравилось... — Арэдель остановилась и замолчала, опустив глаза к зеленоватой воде, в которой её ноги казались бледными, точно у утопленницы. — Может быть, я хотела бы снова заняться тиснением по коже? — Она произнесла это, как бы не вполне веря — как будто бы говорила о ком-то другом.

— Почему нет?

— Это глупость, — уронила Арэдель. — Пустая трата. Лучше уж и впрямь — листья.

В прогретом воздухе потянуло вдруг холодком — из ниоткуда. Тиллас шевельнула ладонью, как бы ловя этот невидимый ветерок в ловушку из пальцев: не давая достигнуть Арэдели.

— Не лучше, — покачала она головой. — И ты говоришь… не совсем правду, ведь так? Или я ошибаюсь?

— Он... не хотел, чтобы я этим занималась, — сказала Арэдель упавшим голосом. — Это… его слова.

— Покажи мне? — попросила Тиллас.

*

...Эол чуть обнял её сзади; тень от его фигуры упала сверху, заслоняя свет от неяркой масляной лампы. Узор, который пыталась нанести Арэдель, сразу стало трижды сложнее разглядеть.

Как ей не хватало порой каменных светильников… — но нет, что-то нехорошо сжалось в груди при этой мысли; Арэдель глубоко вдохнула, стараясь расслабиться в объятиях супруга. Он не нарочно, в конце концов. Он привык жить иначе, и не ей его судить.

— Радость моя, — сказал он, когда она обернулась к нему, успокаивая тревожно бьющееся сердце. — Если уж решила переводить бумагу, почем зря, потрудись писать киртом, чтобы я понимал. Тебе ведь несложно. Да и кроме того… зачем тебе эти инструменты? — Его губы словно бы скривились слегка — или ей показалось?

— Я хотела бы чем-нибудь занять руки, — медленно ответила Арэдель, невольно сжимая и разжимая пальцы. — Мне бывает немного скучно теперь, когда я освоилась у тебя. — Тут она попыталась слегка улыбнуться.

— Ты и не освоилась, — уронил Эол. Он казался теперь хмурым, почти расстроенным — или рассерженным?.. — Да и нарядные туфли для танцев — не какая-то первоочередная необходимость. Какой в них здесь прок? Они не защитят тебя в холода, а танцевать нам приходится не так часто. Это бесполезно, милая.

Он медленно, словно в шутку, намотал её волосы на ладонь и чуть потянул, заставляя слегка запрокинуть голову, а следом поцеловал её в лоб.

— А чтобы занять руки, ты могла бы связать себе зимнее покрывало. — Отпустив ее волосы, Эол неторопливо провел пальцами по ее щеке. — Все наши женщины делают это сами, и я не вижу причин, по которой одна из них должна будет бросить свои дела и помогать тебе. Или попробуй что-нибудь сшить. Я ведь хочу видеть мою жену красивой не только тогда, когда она достаёт из сундука своё старое платье.

*

...Арэдель по-прежнему скованно смотрела в воду, потом обняла колени, поставив ступни на нагретый солнцем камень. Волосы упали вдоль ее лица, точно темное покрывало.

— Старое платье? — тихо, чтобы не напугать её, проговорила Тиллас.

— Моё белое платье, — кивнула Арэдель. — Он не хотел, чтобы я носила его каждый день. Говорил — оно слишком красивое, чтобы трепать его по кустам. Иногда он просил меня надеть его, вместе с украшениями, и мы гуляли под звездами, ночью, на полянах. Это было прекрасно.

Она мечтательно улыбнулась и поднялась вдруг, выпрямившись почти в полный рост. Шагнула с камня и легла на траву, обнимая себя руками.

— Представь себе, — быстро заговорила она, — запах белых цветов плюща, и ты лежишь на расстеленном плаще на хвое — и над тобой простираются ветви великих древних деревьев, облитые лунным и звездным светом. И в чёрном небе сияют все звезды, сколько их ни есть — и Дорога Бэлайн во всей своей славе, и с неё иногда срываются и падают звезды.

Арэдель раскинула руки, словно хотела обнять это самое небо, и уронила их — ладонями вверх.

— Он говорил, что я — белая звезда, которая упала с неба к нему в лес, и которую он поймал и теперь никогда уже не отпустит. Он рассказывал, о чём думали деревья, когда солнца ещё не было, и это была прекрасная... музыка. Да, именно музыка. Он передавал мне песни деревьев, а когда мы ушли, по обычаю, под звезды и посвятили...

Она запнулась — слезы, выступившие вдруг на глазах, прочертили по её вискам блестящие дорожки и затерялись в волосах. Но Арэдель прикусила изнутри щеку и продолжила:

— Первый раз мы... первое соитие случилось у нас с ним в лесу. Он сказал потом — это как посвящение Лесу... И я в самом деле ощутила себя... поняла, что я — часть этого леса — очень старого и... огромного, как само небо. И ради этого, я думала... говорила себе, что ради этого можно мириться с его дурным нравом и... чудачествами. Ведь всем, кто любит, иногда приходится уступать.

Она вновь замолчала и сердито смахнула ладонью выступившие слезы.

— Но я ведь всё равно вспоминаю вслед за этим... многое, от чего мне хотелось просто... пропасть. Исчезнуть. Он мог сутками молчать, заставляя меня теряться в догадках, не обидела ли я его чем. Или как-то так само собой получалось, что я... ошибалась в чем-то, ненароком, и он отчитывал меня, точно маленькую девочку, пока я не начинала просить его прекратить кричать... И тут оказывалось, что здесь не кричит никто, кроме меня. И что его ранит мой громкий голос, ведь он привык к тишине.

Золотой свет постепенно мерк, приобретая нежный серебристый оттенок.

Арэдель вновь села, обнимая колени. Но на этот раз запрокинула голову вверх. Ее лицо было сосредоточенным — и немного печальным.

— Иногда мне хотелось уйти и не видеть его... некоторое время. Иногда — больше не видеть его вообще.

— И что ты делала тогда? — спросила Тиллас.

— Чаще всего я убегала охотиться, но чаще просто бродила по лесу... или сидела на какой-нибудь поляне, пыталась услышать Лес. Мне нравилось охотиться, всегда нравилось, но... понимаешь, у леса нельзя брать лишнее. Если моя добыча приходилась кстати, ее просто относили к общим запасам, а если нет, её никто не трогал. Как если бы… чтобы я поняла, как неразумно поступаю.

— А с чем ты охотилась? — Тиллас слегка наклонила голову к плечу, демонстрируя дружелюбный интерес.

Арэдель моргнула, но ответила без запинки:

— С луком. Я была лучницей.

— Я тоже упражняюсь с луком, знаешь. — Целительница чуть улыбнулась.

— Но ведь... целители не проливают крови? — Арэдель озадаченно нахмурила брови.

— А кто говорит о крови? — Тиллас с деланным безразличием пожала плечами; внутри у нее что-то напряглось, но она пока что отставила предчувствие в сторону. — Разве у мишени течет кровь?

Но Арэдель не отвечала; ее лицо на миг сделалось как бы пустым.

После нескольких мгновений молчания Тиллас спросила снова:

— Твой лук и стрелы — они остались там, в лесу?

— Стрелы... Я растеряла их все, а новых так и не сделала.

— Тебе... мешали это сделать? Мешал твой муж?

— Эол?.. Нет! Он... скорее, он просто не обращал внимания. У меня просто не оставалось времени на... развлечения. Времени и сил. Ведь это личная прихоть, развлечение, когда другим не нужно то, что ты делаешь, верно?.. А мне без того приходилось готовить самой — у синдар ведь мужчины не готовят, если женаты, ты знаешь? — и самой выделывать шкурки. И кроме того... смех для охотника: я никак не могла запомнить дорогу к дому. Иногда ему приходилось искать меня и приводить домой. Должно быть, как раз тогда, при одном из таких случаев, я потеряла колчан, и мне было так стыдно... И перед ним, и перед самой собой. Что опять показала себя… слабой. Как он и говорил...

*

...Он расчесывал ей растрепанные волосы, бережно выбирая из них веточки и засохшие хвоинки. Арэдель даже прикрыла глаза от приятной, медлительной дрожи, проходившей по телу от его прикосновений.

— Знаешь, милая, — проговорил Эол почти нежно, приглаживая ее рассыпавшиеся по плечам волосы, — иногда мне кажется, что хвастливые рассказы голодрим о том, как они пришли сюда пешком по северным льдам — преувеличение. Кто видел эти льды, в конце концов? А ты ведь у меня такая нежная. — Он фыркнул ей в волосы, а следом поцеловал в макушку. — Ты теряешься даже здесь и успеваешь так устать всего лишь за день в лесу... — Он погладил её по шее кончиками пальцев.

Арэдель встряхнула головой, пытаясь отстраниться от этого прикосновения. Но он не дал ей — удержал, глядя теперь уже в глаза. И под его взглядом она как-то съежилась, сжалась — а следом без всяких слов кивнула, позволив ему продолжать начатое…

*

— Я понимаю, это звучит... ужасно глупо, — почти что выкрикнула со злостью Арэдель, зарываясь пальцами в теплую землю "тихого места". — Особенно на квэнья. Но... тогда я подумала — а может быть, весь этот путь и правда был... не таким тяжелым?.. Просто нам, непривычным, показалось, что... — Её голос упал вниз, точно птица, которая вдруг осталась без крыльев в полёте. — Но ведь — не показалось?

Тиллас посмотрела на неё длинным взглядом, стараясь не потерять с лица улыбку и теплоту из глаз.

— Арэдель, скажи вот что. Линтармо, мой учитель, целитель, который пришёл вместе с твоим отцом. Он был там, где жила раньше ты?

— Да. — Она кивнула. — А при чём тут...

— Мы с ним менялись заметками, какие ведут целители, — проговорила Тиллас, — и, судя по коллекции обморожений, которую он набрал, пока мы с ним не виделись, это не было преувеличение.

Арэдель несколько мгновений смотрела на неё распахнутыми глазами, но потом напряжение сбежало с её лица.

— Верно, — вдруг кивнула она. — Помню, он как-то оговорился, что учился врачевать ожоги, особенно от тёмного пламени, по твоим тетрадям. Я... могу доверять своей памяти. Себе. — Ее голос с каждым звуком словно бы делался ровней, наливался неуверенной, но силой.

— Ты не только можешь — ты и должна доверять в первую очередь себе, Арэльдэ, — проговорила Тиллас.

— Тогда… Отпусти меня. Пожалуйста, — с нажимом выговорила Арэдель.

И вот, они уже сидели не на земле, а в креслах у окна, соприкасаясь кончиками пальцев — но вместо связанного полотна Арэдель держала в под левой рукой смотанный клубок. Спицы, выроненные, лежали на полу, смутно поблескивая под пасмурным светом.

Арэдель посмотрела на клубок так, словно видела впервые — или держала свернутую таким же клубком убитую змею.

— Что это? Я... распустила работу, пока мы были там?

Тиллас кивнула.

— Такое случается. Так выражаются неосознанные движения разума.

— Мне теперь придётся начинать заново, — озадаченно пробормотала Арэдель. Опустившись на колени, она протянула руку за спицами — и вдруг замерла, точно кто-то крикнул ей: «Стой!».

Она выпрямилась с зажатыми в руке спицами, как если бы это был кинжал, и Тиллас подавила в себе невольный позыв попятиться — но Арэдель с размаху вонзила их в клубок, едва не поранив руку, в которой его держала.

— Забери их, пожалуйста, — сказала она почти повелительно. — И попроси... пусть мне принесут... бумагу, только настоящую, не из ткани, и чем писать. Я хочу написать... список.

*

Арэдель со вздохом села и слегка потянулась, расслабляя плечи.

— О чём мы будем говорить сегодня? — спросила она, чуть изогнув губы в принужденной улыбке.

Тиллас опустилась в кресло сама — и повторила движение Арэдэль, так же слегка потянувшись.

— О том, о чём ты хочешь. Точнее, ты покажешь то, что тебе захочется показать мне.

— А если мне... не захочется?

— Мы просто отдохнём в тихом месте, — Тиллас пожала плечами. — Это полезно и безо всяких задних мыслей.

...Небо над горами хмурилось, но над озерцом, где они двое расположились, проглядывала голубизна — почти правильный овал чистого неба: словно картина, заключенная в причудливую раму.

Арэдель медленно опустилась на траву, и Тиллас присела рядом, поджав под себя ноги. Прикосновений здесь она по-прежнему избегала.

— А скажи, — начала вдруг Арэдель, — тебе ведь совсем не хочется со мной возиться, правда?

— Почему ты так думаешь? — с интересом спросила Тиллас.

— Я просто слышала... как ты говорила о сломанных фэар, и поняла, о ком ты, — проговорила Арэдель. — И, наверное, это важнее, чем мои... женские прихоти. — Арэдель попыталась усмехнуться, словно то, что она сказала, должно было казаться смешным, но глаза у неё остались серьёзными и чуточку испуганными.

— Ну... — притворно нахмурилась Тиллас, — дай-ка подумать. Все, кто был под моей опекой, уже чувствуют себя относительно живыми, и если с той стороны... — Она показала глазами туда, где в условном валинорском пейзаже мог бы находиться север. — ...никого не поймают и не привезут в Химринг прямо сегодня, я могу считать себя свободной и беседовать с тобой дальше. В конце концов, целители помогают любому, кому эта помощь требуется. И это больше, чем просто долг.

— А мне... требуется помощь? — вдруг неуверенно спросила Арэдель. — Действительно?

Ветер погнал по глади озерца мелкие острые волны, и они слегка забились о торчащий из воды камень, на котором она сидела недавно.

— А ты как думаешь, требуется ли? — спросила Тиллас.

Губы Арэдель приоткрылись, сновно она хотела сказать «нет», но замерла и задумалась, глядя не на небо и не в воду, как до того, а прямо на Тиллас. Поднесла руки к вискам и потерла их, с нажимом и сосредоточенно, точно у неё болела голова.

— Да, — сказала она, наконец. — Потому что я... не просто потерялась. Я не чувствую себя целой. — И опустила голову.

Молчание длилось долго, очень долго, только порывы ветра заставляли сосны стонать, а тонкие деревца на другом берегу — низко кланяться, трепеща листвой.

Арэдель опустила веки и глубоко вздохнула.

*

Скрывшись от взгляда приставленных к ней стражей (так она и поверила в "соображения безопасности", это надо же) за высоким берегом и выждав в зарослях густого кустарника ("Тише-тише, Искорка!") Арэдель ещё некоторое время ехала по песчаной отмели вдоль берега, беззвучно подгоняя Искру движением коленей. Но по мере того, как постепенно стихал азарт, толкнувший ее попытать удачу и сбросить погоню со следа там, где это было почти невозможно — на открытых местах любого видно издалека — обе они, и лошадь, и всадница, начали двигаться медленнее и, наконец, остановились.

Искра нервно переступала ногами, сбрасывая с копыт мокрый песок. Оставленные ею следы быстро заполнялись водой.

Арэдель соскользнула с седла, прислонившись к лошадиному боку; каблуки её сапог тоже утонули в песке.

Нужно было выбираться из низины, показаться стражам — пусть и как-нибудь тихо подсмеявшись над их усилиями, возвратиться в выделенные ей покои — или ещё немного погонять спутников по степи. Нужно, да.

Словно, скрывшись от сопровождающих, приставленных к ней братом, она ничего не добилась: разве что сменила знакомую изобильную, теплую долину на неприютную холмистую степь.

Она со злостью ударила рукой в перчатке по стволику неизвестно как выросшего здесь колючего деревца. Подмывало не просто вернуться в поселок — а сразу же, вернувшись, потребовать сопровождение уже не до Таргелиона — до Хитлума. И если у Кармис и Фаэнриля совершенно нечаянно нет полномочий на то, чтобы проводить её к брату — требовать, наконец, чтобы о ее приезде известили верховного князя северо-восточных земель — и, может быть, у Маэдроса хватит совести принять её, как подобает, а не как приблудную чужачку без рода и племени.

...А положим, что так и будет, проговорил где-то внутри нее тихий голос. Маэдрос примет ее, предоставит подобающее сопровождение и даже напишет Фингону, а Фингон... Арэдель невесело фыркнула. Фингон, может, обнимет ее при встрече с какой-то радостью, или хотя бы радость изобразит, — но не даст ей дела по душе. Как будто знал хоть когда-то, что ей по душе в действительности! Нет, он просто отмахнется от нее, вышлет в Дор Ломин — или к отцу, и оба они, неважно, кто точно, запрут ее в таких же покоях, ради ее же собственного блага, заставляя чахнуть от скуки. А она будет делать вид, что поверила.

Арэдель прищурилась сквозь ветки и вдруг поняла, что чуть более пологий скат сразу за деревцем — не русло ручейка, несущего в Келон талую воду с холмов, а узкая, почти незаметная тропка, всего лишь слегка притопленная. Тропа, ведущая прямо к реке. Арэдель ощутила в груди прилив знакомого азарта.

Это мог быть брод.

А мог и не быть.

Но она не стала задумываться больше — вскочила в седло и тронула Искру вперед, и по тому, как кобыла легко, не упрямясь подчинилась, стало понятно — брод был.

Уже выбравшись на другой — пологий — берег, Арэдель оглянулась вновь. Никого не было видно. Никто не заметил её бегства.

Но всё равно — лучше будет укрыться в лесу, маячившем впереди: как следует там поохотиться, а потом...

Арэдель погладила Искру по шее.

— Доберемся с тобой до Таргелиона сами, а Искорка? И ни у кого разрешения спрашивать не будем... — озорно, но вместе с тем и задумчиво проговорила она.

И правда что: иди они все к драугам — и зловредная подозрительная Кармис, и её вечно занятый своими печами брат, и все прочие, искоса следящие за каждым её шагом...

...и в конце пути по чужим землям, пути наугад, её встретят холодные, презрительно-непонимающие взгляды и вопрос: с чего это она вообще взяла, будто ей здесь рады.

Вспомнилось вдруг: фигуры в серых плащах — вроде и не дальше полета стрелы, а не добраться, точно воздух сделался вдруг твердым и упругим и толкнул в грудь. Пусть даже порождения Унголиант настигали бы её прямо там, а не позже — они не сдвинулись бы с места, безразличные, чужие.

Чужие, и вправду — дориатрим. Но остались ли у нее вообще — подумалось вдруг — свои?..

Отогнав неприятный холодок — всё же угнездившийся тенью где-то между лопаток — Арэдель остановилась на опушке леса, уже отороченной, точно оборкой, серо-серебристым степным полынцем, неожиданно резко обрывающимся всего через несколько шагов.

Кармис упоминала что-то о том, что сюда нолдор лучше не заезжать, но Арэдель не очень-то верила — слишком уж подозрительными были другие объяснения этой особы; тем более, никаких предупреждающих знаков она не видела. Должно быть, Атаринкэ с его непримиримым характером чем-то настроил здешних против себя. Она фыркнула этой мысли — и двинула коленями, посылая Искру вперед, под сень ветвей.

Тень набежала сверху как-то сразу, рывком: как сумрачная тревога, приходящая без причины.

В памяти отчего-то всплыло лицо отца — еще не короля Нолофинвэ из давних, валинорских ещё времен.

Как он выговаривал ей — с мягкостью знающего и опытного, — что родных своих братьев она готова по первой же просьбе поменять на двоюродных.

"Мой... первый сын моего отца предпочел бы, чтобы нас не было вовсе, дочь. То, как он назвал своего старшего сына, говорит об этом яснее ясного", — говорил Нолофинвэ, чуть качая головой, не удрученно, а скорее, слегка удивленно. — "И я бы хотел ошибиться, но помяни мое слово: при первой возможности эти двое отступятся от тебя."

"Так они и поступили", — с горечью подумала она.

И что с того, что она сама перестала приезжать на опушку, где они всегда назначали встречи.

Она ведь не пропала с концами из Тириона, в конце-концов.

Просто тогда Финьо и Нэльяфинвэ так не отправились в давно задуманный поход, и ей хотелось поддержать брата — то ли в этом решении, то ли в обиде на Майтимо. Так что она даже не спросила: кто из них первым решил, что врозь им теперь будет лучше.

Перед глазами встал новый образ — теперь уже Финьо, сидевший в полумраке дома прямо на полу, удручённо разнимая и сворачивая на хранение все эти длинные и короткие, особого плетения, шнуры с хитрыми карабинами и петлями, крючьями и когтями для высоких подъемов.

"Если хочешь всё-таки идти, — не выдержала она тогда, — почему бы тебе не взять Турукано?"

"Или меня", осталось не сказанным.

"Разве ты не понимаешь, маленькая сестрёнка: в горы идут с тем, кому уже верят в деле?" — быстро ответил вопросом на вопрос он, и она больше даже ни разу потом не стала заговаривать о своем желании.

Поглощенная этими мыслями — вернее даже сказать, затерявшаяся в них, — Арэдель все дальше и дальше углублялась в лесную чащу, уже не выбирая путь между лесных великанов — позволив Искре сделать это самой: ее кобылка не делала опрометчивых шагов... В отличие от своей хозяйки.

Невиданный, древний лес дышал покоем, и она ощутила легкий призрак обиды на химладцев, которые скрывали от неё такое впечатляющее место.

И с каждым вдохом, напоенным хвойной прохладой, медленно утекало напряжение, подспудно не отпускавшее Арэдель весь остаток зимы. Тревога: когда вернутся — и как примут друзья, братья, которые не дали ей ни единого шанса примириться с ними — и отказывались давать этот шанс сейчас.

Но взамен тревоге под грудью угнездилась какая-то тоскливая опустошенность, точно все, кто ни есть, уже отреклись от нее: и кузены, и братья, и отец. Признали ее лишней и никому не нужной.

Становилось все темней, всё прохладнее, но она как будто не замечала. Казалось, можно ехать так вечность — в никуда, из ниоткуда — и так будет всё равно лучше, чем где бы то ещё.

Но Искра вдруг остановилась, и Арэдель подняла голову: они с лошадью как-то незаметно оказались подле полуоткрытых ворот красновато-медвяного дерева, за которыми маячил чей-то силуэт.

— Я... — начала она неуверенно, и собственный голос показался слишком громким, неуместным. Но не успела Арэдель сказать ещё что-то, как из ворот к ней шагнул... мужчина, синда: смуглый и темноглазый, одетый в короткий плащ из тонкой тёмно-серой шерсти, он показался на миг словно бы тенью огромной ветви, лежащей на земле.

— Тебе не нужно меня опасаться, — проговорил он без улыбки, но учтиво и мягко, осторожно потянувшись и перехватывая уздечку Искры. Та на удивление легко подчинилась, даже не заржала. — Я вижу, что ты и твоя лошадь устали с дороги. Хоть я не ждал гостей, и тем более — голодрим, но такую прекрасную деву было бы нехорошо не принять, как подобает.

*

— Там было хорошо, — проговорила Арэдель после долгой паузы. — Тихо. Никаких расспросов, никаких лишних слов. Мне показалось, что все эти сомнения, всю эту бесконечную растерянность можно если не забыть, то отложить на время.

Над далекими горами “тихого места” висели рваные клочья туч, из которых спускался на склоны серый занавес идущего дождя, но здесь, над ними, всё ещё светило солнце.

— Арэльдэ, — проговорила Тиллас спустя мгновение или другое. — Скажи мне еще вот что. Что Эол ответил на твою просьбу отпустить тебя? Когда ты всё-таки захотела уехать.

Она покачала головой.

— А я и не просила. Вначале мне казалось, что я могу просто погостить у него подольше — раз никто, казалось, не станет обо мне волноваться. Что такое месяц или два по сравнению с годами и десятками лет безразличия?.. А потом... потом это было уже бессмысленно. Куда жена может деться от мужа?

Они опять помолчали.

— И теперь ты, наверное, спросишь еще одно, да? — Арэдель села и наклонила голову к плечу, взглядывая на Тиллас. — Почему я задержалась у него с самого начала? — Она задумчиво обняла колени и еще раз повторила вопрос — медленнее, словно успела за одно мгновение забыть, как он звучал. — Мне было... действительно спокойно. Как не было уже давным-давно, много лет. Как будто там, с ним, было совсем неважно, кто я такая, с чем я сюда пришла и что буду делать. Он за мной совсем не следил — только смотрел на меня, любовался мной. И... мне показалось, что я действительно сбежала от того, что начала везде ощущать себя ненужной. Я просто... пользовалась возможностью побыть как будто бы никем — просто какой-то женщиной, которая забрела к нему в лес. Не собой...

Она помолчала, прикрыв глаза.

— Но только себя я и потеряла.

*

Было утро — время жаркого дня после рассвета, когда ещё не исчезла роса, но солнце уже припекает. Впору было пожалеть, что в действительном мире за окнами совсем другая погода.

Тиллас подняла голову и прищурилась на свет в вышине, а потом перевела взгляд на Арэдель, раскинувшуюся на траве. Она лежала, будто упавшая так — точно лист, сорванный с дерева ветром.

— Скажи... — Тиллас остановилась, формулируя вопрос. — Не помнишь ли ты, после какого случая начала верить тем странным вещам, которые Эол говорил про нолдор? Хотя бы в мелочах.

— Я не... — Арэдель нахмурилась. — Не помню такого. Не понимаю, что к этому привело.

— Быть может, ты отделила себя мысленно от других? — предположила Тиллас. — Ты уже чувствовала себя одинокой и неуверенной, и это могло быть следующим шагом.

— Наверное. Скорее, всё происходило постепенно, и я не могу наметить какой-то рубеж...

На сей раз переход оказался неожиданным — отчасти даже для Тиллас: словно похороненное воспоминание само жаждало показать себя.

*

...Она сидела на кровати, медленно вынимая из волос заботливо вплетенные туда побеги плюща и хмеля, а Эол, прислонившись к раме наклонного окна, смотрел на неё с неподдельным восхищением.

— Хранительница Врат? — спросила она задумчиво, взглянув на него краем глаза.

— Да, так. — Он усмехнулся и, протянув руку, сорвал с плюща в её причёске цветок-свечку. — Ведь если есть врата, значит, есть и привратники. Когда лето клонится к исходу, открываются врата, и сквозь них проникают осень, темнота и холод, но потом привратники закрывают врата, и этот мир начинает оживать вновь. Если не назначить привратника... привратницу... — Тут он слегка поклонился ей. — ...то Врата некому будет закрыть.

— Это напоминает мне один забавный обычай тех синдар, которые жили в Нэврасте, — с улыбкой в голосе проговорила Арэдель. — Они называли этот праздник Рубежом и считали, что осень приходит с Птичьих болот. Они, помню, приходили еще к краям озера и украшали камышинки лентами…

— Да ты, кажется, смеешься? — вдруг оборвал её Эол, отодвигаясь в сторону. Между ними словно пронесся холодный ветер.

— Вовсе нет. — Она поспешно покачала головой, проглатывая встрепенувшуюся было обиду.

— Нет, я вижу, как ты смеешься. — Он встал и навис над ней, опираясь рукой о резной столбик кровати. — Называешь обычаи синдар «забавными». Должно быть, ты хотела сказать — «нелепыми»!

— Я вовсе не хотела сказать ничего подобного, — примирительно, стараясь сохранять спокойный тон, проговорила Арэдель, протягивая руку в сторону Эола.

— Но сказала, — выплюнул он. — Сказала именно то, что говорят голодрим, столкнувшись с тем, что гораздо древнее их хвалёного Запада, откуда их изгнали за провинности, которые мне неведомы, но ясны. Теперь и здесь они не уважают природу, только портят ее. — Эол тряхнул кровать за столбик, но сдвинуть с места не смог. — В это самое мгновение, быть может, князь голодрим говорит своим змеиным языком, что ценит дары земли — но на деле только насилием вырывает их из её лона, только чтобы насытить свою жажду. И, конечно, называет синдар нелепыми за глаза — как и ты.

— Пожалуйста, не говори так! — Арэдель в отчаянии ухватила его за рукав праздничной рубашки, но он резко стряхнул её руку.

— Молчи, — холодно сказал Эол. — Ты — такая же. Вначале — нелепые обычаи, а потом — глупые синдар, которых нужно изгнать. Подчинить себе! Убить! Хладнокровно, без сожалений! Ты тоже убивала эльфов, а? Отвечай! — Каким-то образом у него выходило кричать так: не срывая голос, не покрываясь красными пятнами — почти с достоинством.

— Не смей так со мной разговаривать! — воскликнула, не сдержавшись наконец, Арэдель. — В конце концов, это же просто...

— Нелепо? Да?! Ты это собиралась сказать?Убитые эльфы — это нелепо?!

Он выбросил вперед руку и, схватив за плющ, вплетенный ей в волосы, дернул Арэдель на себя. Упругий стебель порвался, и Эол с силой отшвырнул его в стену.

— Сними это! Немедленно. Ты — не Хранительница Врат, ты извращаешь и поганишь наш обычай своей ухмылкой! Впрочем, зачем я чего-то жду от тебя... От такой, как ты. — Эол, будто потеряв разом силы и интерес, отвернулся к окну и застыл там.

Арэдель замерла на кровати, глядя ему в спину и тревожно закусив губы.

Затем встала и, стараясь ступать осторожнее, почти не производя звука, положила руку ему на плечо. Он не подал вида, что заметил ее приближение, но всё же не сбросил её ладонь и не дёрнул плечом.

— Прости, — сказала она тихо, — я... не хотела тебя обидеть. Я нечаянно, правда. Я хочу уважать и любить то, что любишь ты. Я... не хочу быть как... как голодрим. Ведь ты же знаешь?

Он медленно повернулся к ней и положил руки уже на её плечи.

— Повтори, — коротко приказал он, крепко обнимая её и притягивая к себе

— Я не хочу вести себя как голодрим, — сказала она вновь. — Я... больше не буду. Я...

— Тогда мне будет за что и дальше любить тебя, — проговорил Эол и кивнул, нежно, как будто ничего и не произошло, целуя её в губы.

*

В небе загрохотало, но дождь не хлынул, только Арэдель сидела на траве, неловко прислонившись к стволу сосенки, к которому подползла спиной вперед, в полу-беспамятстве, и вздрагивая всем телом от рыданий.

— Я не хочу об этом думать, — судорожно вздыхая, сказала она. — Не хочу. Выпусти меня, прошу, я не хочу быть нолдэ на синдарине и не хочу об этом думать на квэнья, прошу...

— Шшшш... — Тиллас осторожно положила ей руку на лоб. — Сейчас — не думай.

*

Тиллас оперлась о подоконник обеими руками, пытаясь прогнать от себя чувство мучительного стыда — чувство целого пучка жгучих стыдов. Это состояние можно было, кажется, определить только так, хотя она и знала, что так не говорят. И, конечно, этому пучку стыдов не стоило находиться у нее в голове. Она прижала к щекам холодные ладони. Непозволительно целителю иметь такие руки, и она потерла их одну о другую, чтобы согреть.

Арэдель уснула прямо в кресле, и Тиллас, сняв с кровати одеяло, прикрыла ее — до самой шеи.

Сон, инициированный целителем, должен был отличаться от обычного сна: тем, что в нём неторопливо и основательно должны были осмыслиться, пережиться и раствориться — стыд отречения от своего народа, своей гордости и даже самой себя.

Но было там и ещё одно — и Тиллас догадывалась, что именно. Но было ли оно настоящим, собственным?..

Ведь нечто собственное, каким бы оно ни было на вкус, может расплести, избыть лишь тот, чьё оно: и ему (ей, на сей раз) можно дать ключи от дверей, рычаг для лежащего на пути камня, но навязывать взамен собственный взгляд на вещи — невозможно и непозволительно.

А вот навязанное чувство вины, хоть и зацепившееся за впрямь случившееся событие, следовало убрать: так же, как и всё остальное.

Тиллас слегка погладила платиновый ободок на пальце.

...Она задержалась лишь, чтобы откинуть спинку кресла Арэдель и устроить её саму удобнее — эти кресла делались так, чтобы в них можно было находиться и полулёжа.

А затем глубоко вдохнула и шагнула, почти нырнула — так надавило вдруг на грудь, — глубже: туда, где уже существовали не представления их обеих, но только её собственные иллюзии — отражавшие то, что в обычном мире оставалось всегда скрыто от глаз.

И вот, Тиллас уже невесомо плыла сквозь переплетение тонких прутьев — словно бы древесных побегов, изваянных из тонкого, но прочного стекла или выточенных водой в прозрачном кристалле, — внимательно вглядываясь в их самоцветные изгибы.

Здесь. Это должно быть здесь.

Прямо перед нею побеги стеклянного леса переплелись странным, несвойственным для них образом, словно бы врастая внутрь самих себя. Самосознание и чувство вины, память и способность воспринимать — то, и другое.

Тиллас нахмурилась, пытаясь понять естественный рисунок — а также что следует сделать, чтобы вернуть его.

Так же медленно она подняла левую руку, и аметист, отзываясь на прикосновение её воли, вспыхнул, точно синий язык пламени. Такой огонь — как от самых горячих плавильных ламп, — она видела только мельком, только однажды в мастерских, но сравнение запало ей в память.

Вновь окинула взглядом, примериваясь, отыскивая уязвимую точку, и, когда это, наконец, случилось, мягко толкнула силой кольца. Переплетение, несвойственное стремлениям самой Арэдель — совсем небольшой, как будто потемневший от сплавившихся в нем мыслей, участок, — разбилось с коротким печальным звоном.

Теперь Арэдели оставалось срастить его самой — на своих условиях, без страха и ложного стыда.

*

...Она медленно спустилась с лестницы, плавно ведя ладонью по отполированным и натертым воском деревянным перилам, ощущая теплоту материала, бывшего когда-то живым, и вышла в сад, с наслаждением вдыхая прохладную туманную морось, повисшую в воздухе. Вскоре та должна была рассеяться, приветствуя наступление зимы — ясной и малоснежной: осенние шторма до Химлада добирались лишь изредка и тогда проливались — споткнувшись не об Андрам, как почти все дождевые облака, идущие с моря, а о северные горы.

Пройдя по чуть влажной дорожке сада, Тиллас решилась, всё-таки — и поднялась на высокое крыльцо той части общинного дома, в которой располагались комнаты Куруфина. Преодолела лестницу — еще одну за сегодня.

— Войди! — откликнулся он на её стук — короткий и резкий, несмотря на попытку успокоиться во время пути.

Куруфин был в той части комнат, которую выделил себе под кабинет — неторопливо крутил в пальцах искусственный кристалл, такой прозрачный, что был почти незаметным.

— Светильник? — спросила Тиллас, глядя на призрачно поблескивающие грани — только чтобы как-то начать разговор.

— Нет. — Он раздосадованно отбросил кристалл на обитую крашеной замшей столешницу. — Этот — неправильно вырос, и ничем не будет — ни светильником, ни носителем силы. Не находишь — хорошо было бы, если бы о квэнди можно было судить сразу так же — с одного взгляда?.. — Он помолчал, а затем нахмурился, словно сожалея об этой вспышке — или о том, что произошла она при Тиллас. — Ты по делу, или просто поговорить?

— Квэнди не могут быть «ничем», Атаринкэ. — Улыбнулась она, приподнимая палец — как если бы указывала ученику.

Куруфин, между тем, кивнул ей на другое кресло, с другой стороны от столика.

— И всё-таки?

— Поговорить — и о деле, — усмехнулась она.

Начинать сразу с того… события ей не хотелось; так что Тиллас, расправив юбку, опустилась в кресло и замолчала, собираясь с мыслями и словами.

Куруфин же, наклонив голову к плечу, изучал ее — не понять, насколько серьезно.

— Вот что, — сказал он в итоге. — Я как раз жду кухонного дежурного с обедом, распоряжусь, чтобы принесли дополнительную порцию для тебя: поедим здесь вместе.

И только сейчас она поняла, как сильно на самом деле проголодалась. Плетение песен всегда отнимало силы, да и голодный, частично истощивший накопленную силу аметист какое-то время будет взимать небольшую, но дань от её жизненных сил, пока не восполнит истраченное.

Тем более, она ведь оставила ту девушку, Каледвен, присмотреть за комнатой Арэдели — случись вдруг что.

Тиллас кивнула.

В дверь почти тут же негромко стукнули, Куруфин открыл её — и сам принял от кухонного дежурного корзину с плотно закрытым сосудом для супа, тарелками и полотняными мешочками с хлебом и столовыми приборами. Перебросился с пришедшим еще несколькими негромкими словами — Тиллас не прислушивалась, что-то насчет еды, не нужно и гадать, — и вновь обернулся к ней.

— Я бы обошелся супом, но сейчас принесут ещё второе и что-нибудь сладкое для тебя.

Она благодарно кивнула. Атаринкэ, как ни крути, неплохо знал потребности целителей и мастеров после сложной работы.

— И как продвигается твое дело? — спросил он уклончиво, полуотвернувшись — как бы для того, чтобы расстелить на столе скатерть и разложить хлеб на деревянном блюде, хотя и сделал над собой почти заметное усилие, чтобы всё же спросить.

— Мне кажется, сегодня мы добрались до сути, — проговорила она, — но до конца работы ещё далеко. А знаешь, в чем Эол просчитался? — спросила Тиллас без перехода. Куруфин чуть вскинул брови, словно сказанное было неожиданным для него, и она поняла: в её голосе прозвучала почти что радость. Но разрешенные загадки всегда приносят ее, так или иначе.

Следом Атаринкэ коротко пожал плечами. Хотя бы не поморщился от упоминания этого имени — впрочем, скорее всего, просто держал лицо. Но Тиллас продолжала:

— Понимаешь, говоря на родном языке с теми, кто... вернулся с Севера, мы тем самым возвращаем их в прошлое, во времена, когда всё было хорошо и никакой угрозы не было. Когда они были сами себе хозяевами.

Он все так же молча, коротко кивнул — даже скорее приопустил подбородок, показывая, что слушает. Разлив суп, он пододвинул к себе одну из мисок, а вторую вместе с ложкой протянул ей. От густого запаха мясного отвара и пряностей у Тиллас даже голова слегка закружилась, и она заторопилась закончить:

— Так вот. Язык — это больше, чем просто слова, обозначающие одно или другое. Научаясь говорить, мы почти всегда потом облекаем свои мысли в слова, и одно становится сложно, почти невозможно отделить от другого. Твой отец, помню, часто говорил, что "квэнди", "говорящие" — это то же, что "думающие".

— Потому что другой способ мы можем представить умозрительно, но не применить к себе. Сознательной разумной жизни без языка никто из нас не ведет, — подхватил ее мысль Куруфин; еще бы, он наверняка запомнил гораздо больше, чем сама Тиллас, из дружеских споров Феанаро и Кэлумо, отца Кармис и Фаэнриля. — И я, кажется, понимаю, к чему ты ведешь.

Тиллас медленно кивнула, подтверждая ещё не высказанную догадку: к чему наводить туман?..

— Да, ваш… сосед, скорее всего, мог читать тэнгвар, но на квэнья не говорил. Понимал, должно быть, но не больше; у него в голове для постоянного употребления был только один язык. А потому он не подумал, что Арэдель может выстроить себе укрытие из слов-мыслей — хотя бы небольшое. Любопытно, знаешь, как бывает переплетено одно с другим… Это разделение искусственное, и причиняет боль… но оно помогло ей сохранить что-то свое.

— Возможно ли, чтобы она могла, воспользовавшись этим, освободиться сама? Без помощи?

— Возможно. — Тиллас протянула руку за ломтиком хлеба. — Если бы у неё был повод не просто даже думать, а говорить на родном языке втайне от Эола, через некоторое время её страх перед родными и вера в слова Эола пошатнулись бы, и она покинула бы Нан-Эльмот. Другой вопрос — когда бы это случилось.

"И куда бы она отправилась после".

Она зачерпнула из миски полную ложку супа, подула, чтобы остудить и отправила в рот.

— Вряд ли Эол отпустил бы её, — сказал Куруфин. — Вряд ли ему особенно хотелось упустить... свою собственность. Живой, во всяком случае.

— Что ж. — Ложка звякнула об дно. — В таком случае остаётся если не радоваться, то положительно оценить то, что Келегорм его... обезвредил.

— Как неожиданно кровожадно для тебя, — усмехнулся Куруфин, проглатывая еще одну ложку супа. Нетрудно было заметить, что от его порции — меньшей, чем у нее — оставалась еще почти половина.

— Ни капли, — отрезала она, ставя опустевшую миску на стол. — Просто когда-то в детстве мы с друзьями взяли за правило не лгать друг другу ни словом, ни делом, и не скрывать правду, если это возможно. И когда я вижу кого-то, кто начал свой брак со лжи, продолжил его ложью и ложью же закончил... Омерзение — вот правильное слово. И даже если в этой куче лжи и была крупица правды, то тем хуже.

Она пристально вгляделась в его лицо.

— И к слову о правде... Вот что мне хотелось бы узнать. Атаринкэ, скажи: ты не помнишь Арэдель в Альквалондэ? Была ли она в том отряде, который... переломил ход боя, — выбрала она самую осторожную формулировку из возможных.

Куруфин нахмурился, но, против ожиданий, не спросил, зачем это могло ей понадобиться.

— Нет, не помню, — сухо отозвался он, — её я не видел... в отличие от её старшего брата. Я мог бы попробовать узнать у Келегорма.

Она кивнула.

— Узнай.

Быть может, неловкое молчание затянулось бы чуть подольше — но стук в дверь дал понять: как раз принесли запрошенную добавку.