Тёмные скалы (гет)

— Иногда, — сказала Лорелин, не сводящая глаз с атласной глади воды, — залив бывает очень страшен. Ты не слышал, как он шумит после заката, когда всё вокруг стихает? В детстве я воображала, что это дракон, который охраняет наш замок.

Марвин набросил шаль на её плечи: утренняя прохлада сегодня дышала пасмурной сыростью.

— Кажется, вы были большой выдумщицей, леди. Не каждый рыцарь рискнёт сразиться с таким драконом — особенно на пике его ярости.

— На то и был расчёт. Мне ведь не нужен каждый. И ещё, — она зябко поёжилась, прижалась к его плечу, — его рёв по ночам заглушал мамины крики. Она очень болела. Ей было так плохо, Марвин. К нам ездили разные врачи, назначали разное лечение, но ничего не помогало. Потом папа достал какое-то лекарство, и стало чуть лучше — по крайней мере она смогла спать… почти всё время спала. Что ж… Теперь ей уже не больно.

Не сумев отыскать нужных слов для утешения, Марвин просто обнял её крепче. Несчастная миссис Бертран! Он прекрасно знал, каково это — находиться в безраздельной власти ужасных телесных страданий. Если бы кто-то убил его самого в тот момент, когда голову раздирала мигрень, он бы, наверное, был благодарен.

Лорелин, видимо, думала о том же, потому что спросила:

— А как ты справился со своей болью? Ты ведь так и не закончил последнюю картину?

— В том-то и дело, что я совсем не справлялся. Я сходил с ума — чем дальше, тем больше. И знаешь, что было самое страшное? Я совершенно не контролировал себя, злился на всех и вся, и попади тогда в мои руки оружие… Не знаю, что бы я натворил. В конце концов я понял: это… то, что управляло мной… оно было во мне и не собиралось никуда уходить. Значит, оно должно было уйти вместе со мной. И последняя картина — тоже.

— Тот пожар, — взволнованно проговорила Лорелин. — Получается, это… оно всё-таки умерло там? Ведь ничего подобного больше не повторялось?

— Нет, слава богу. И я очень надеюсь, что тот человек на картине тоже остался жив. А если и умер, то не той смертью, которую я не успел написать.

— Ты никогда не видел его раньше? Это был незнакомец?

— Почти всегда это были незнакомцы, Лори, если не считать самого первого случая. Нет, я никогда не видел его раньше, — Марвин нахмурился, вспоминая детали картины: нужно было поставить в долгом рассказе точку и больше никогда не возвращаться к прошлому. Настало время подумать о будущем. — Это был мужчина средних лет, хорошего роста, со светлыми волосами, с открытым приятным лицом. Одетый просто, но элегантно: сразу чувствовалось и его благородное происхождение, и прекрасный вкус. Я и шатлен его запомнил — золотой, крупного плетения, с подвеской в виде головы лошади. Именно с шатлена всё и началось. На картине этот человек стоял на обрыве, вполоборота к зрителю. Видимо, перед тем, как обернуться, он смотрел на море, на корабль вдалеке. Это было всё, что я успел написать.

— Этот джентльмен… — плечи Лорелин, надёжно укрытые плотным кашемиром и его рукой, дрогнули. Или показалось?.. — Он собирался прыгнуть?

— О нет. С чего ты это взяла? Его собирались убить. Я не дописал его убийцу, хоть тогда уже и знал весь сюжет.

— Расскажешь мне?

Нет, она всё-таки дрожала, — следовало скорее вернуться в дом, в тепло.

— Расскажу по дороге, — пообещал Марвин. — Идём обратно. Холодно сегодня, — когда сильный ветер, плеск волн и надрывные чаячьи крики остались далеко позади, он продолжил: — Так вот, это должно было стать самым вероломным убийством из всех, что я когда-то писал. Рядом с этим человеком стоял его друг, положив руку ему на плечо и отрезав своим телом все пути к отступлению. Одного грубого толчка было бы достаточно, чтоб тот упал вниз. Главный герой на картине всё ещё улыбался другу, которому безоговорочно доверял, но в его глазах можно было заметить и изумление, и страх. Он будто начал подозревать неладное. Однако уже не мог ничего изменить — было слишком поздно, увы. От смерти его отделяли доли секунды.

— Ты и его лицо тоже видел? Лицо убийцы?

— Нет. Он стоял спиной — и тоже был очень хорошо, но неброско одет. Чёрный костюм, цилиндр… тёмные волосы… высокий, стройный… пожалуй, всё.

— Так почему же он захотел убить своего друга? — теперь дрожал и её голос. — За что?

— Ну откуда мне знать, Лори? Может быть, один сильно обидел другого, может быть, из-за женщины, а, может быть, и что-то другое. Я в любом случае надеюсь и верю, что ничего такого не произошло. У картины к тому времени уже появилось название, но и оно мало что раскрывало. Помнишь, я говорил, что названия стали приходить сами, в виде реплик? В тот раз тоже была реплика: «Ты забираешь самое дорогое, что у меня есть».

— Что это значило?

— Если учесть, что самое дорогое — человеческая жизнь, я бы предположил, что эти слова сказал убитый перед смертью. Или, вероятно, успел подумать.

Лорелин остановилась; она смотрела на него прямо и долго, по своему обыкновению, но что-то всё же было не так: её взгляд непривычно мутнел и ускользал.

— Марвин, — проговорила она с лёгкой хрипотцой в голосе (нет, не нужно было выходить к заливу в такую погоду!). — Но что, если это сказал не убитый, а убийца? Что, если это и было причиной их раздора? Человек на твоей картине… что он мог забрать у своего друга?

— Не знаю. У каждого свои ценности. Может быть, ты и права, только это уже совсем не важно.

— Совсем не важно, — еле слышно повторила она, едва шевеля губами. — В самом деле, как холодно сегодня! Ты не будешь возражать, если я вернусь в дом? Меня ждут кое-какие дела, но я обязательно приду позже.

Марвин не возражал, пусть сердце и замирало в тревожной грусти каждый раз, как она уходила. Но, в конце концов, этот дом пока ещё оставался её домом и, верно, останется таким и после, в воспоминаниях — её детство и юность прошли под этой внушительной кровлей.

Он проводил Лорелин до палисадника и свернул к себе. Ожидать приезда Эшвуда с каждым днём становилось всё тяжелее. Если бы Марвин не решил непременно поговорить с ним как с человеком здравомыслящим и благородным, то не стал бы терять и минуты — давно бы увёз Лорелин с острова. Сейчас же они оказались будто бы и впрямь запертыми в клетке, но, как ни грустно было признавать, в эту клетку они устремились сами.

Он медленно прошёлся по комнатам, задумчиво улыбаясь эскизам, с которых на него смотрела Лорелин. Что ж, рассчитывать на безоблачное будущее не приходилось, но теперь он искал не покоя, а жизни; жизни как огня, который умел и обжигать, и согревать.

Когда Марвин опустился на кушетку у камина, усталость — бессонные ночи дали о себе знать — немедленно затянула в сон. Но спалось неспокойно: он то блуждал в вязком тумане, которому не было конца и края, то вздрагивал от ясного, сухого звука выстрелов вдалеке. Почему здесь стреляли? В кого? Звук всё приближался, становился громче, беспокойнее. Потом превратился в грохот — и Марвин, мгновенно проснувшись, понял, что в дверь стучат, настойчиво и долго. Он встал, поспешно пригладил волосы, умылся. Взгляд невольно коснулся незашторенного окна — вот оно как? Уже стемнело? Долго же он спал!

На пороге стояла Лорелин — и прижимала к груди объёмную кожаную папку. Улыбалась, как и всегда; но что-то не то было с её улыбкой — она казалась вымученной, горькой, и превращала и без того бледное лицо в посмертную маску.

Что заставило её прийти к нему так поздно? Прислуга могла переполошиться. С другой стороны, все и так наверняка знали, где искать хозяйку. Марвин и без шепотка за спиной подозревал, что их отношения уже не являются тайной ни для кого из обитателей поместья.

— В чём дело? Лорд Эшвуд возвращается раньше срока? — Марвин обнял её, и Лорелин обхватила его за шею одной рукой, но с таким отчаянным пылом, что ему опять стало не по себе: эти объятья напоминали прощание. Её волосы пахли лесом и… порохом? Она будто бы принесла с собой отголосок тех выстрелов из сна. Как странно!

— Нет, — ответила Лорелин, когда отстранилась. — Но я не могу больше так. Это выше моих сил.

— Не можешь ждать? — уточнил он, не на шутку взволнованный и обескураженный её непривычным видом. — Мне это тоже не нравится. Но ведь осталось немного, меньше месяца.

Лорелин быстро прошла вглубь коридора, а потом и гостиной, не выпуская папки из рук.

— Дело не в этом. Я хочу рассказать тебе кое-что… но прежде обещай мне, Марвин!

— Что обещать?

— Что выслушаешь меня до самого конца. Даже если… даже если тебе не захочется слушать. Ты обещаешь?

— Да почему же мне может не захотеться, Лори? — Марвин улыбнулся ей в надежде на ответную улыбку, которая рассеяла бы сгустившуюся вокруг тревогу. — Обещаю.

Казалось, она выдохнула с облегчением, но так и не улыбнулась. Склонилась над столом, опустила на него папку и потянула за завязки.

— Хорошо. Ох! Взгляни-ка сюда!

Марвин подошёл. Лорелин протягивала ему бумажный лист, пожелтевший и обтрепавшийся по краям. Это оказался рисунок, портрет, и сердце сразу забилось чаще. Он словно посмотрелся в зеркало, которое отбросило его на два десятка лет назад: юный двойник с наброска был длинноволос, лукав, весел — и сжимал в крепких белых зубах кисть, будто сигару.

Он бы мог улыбнуться портрету, если бы не предчувствие дурного, которое всё нарастало и нарастало.

— Это же…

— Рисунок мистера Оливера Баркера, твоего друга, — озвучила несказанное Лорелин. Её пальцы нервно перебирали складки на юбке.

Конечно, это был рисунок Олли; только Марвин не помнил, чтобы называл его имя.

— Откуда он у тебя?

— Купила у его матери шесть лет назад.

— Но почему именно этот рисунок?

— Потому что… послушай, я начну по порядку. Мне исполнилось пятнадцать, когда мой отец погиб. Было солнечное утро, мы ждали корабль с продовольствием. Я сидела с мамой, а папа вышел из дома по своим делам. На обед он не пришёл, но мы и тогда не заподозрили ничего плохого — он часто задерживался у маяка и разговаривал с мистером Уорреном. Или прогуливался по лесу. Потом наступил вечер, ночь… Тогда все переполошились. Слуги и… лорд Эшвуд, — она закашлялась, словно поперхнувшись его именем, — ушли на поиски. Папу… его тело нашли на третьи сутки, в воде. Позже появились две версии того, что произошло. Характер травм указывал на то, что он упал со скалы, а потом тело унесло от берега. Говорили, что это был несчастный случай или самоубийство, и если в первое я ещё могла поверить… Марвин! Папа ни за что бы не покончил с собой! Я знала его, как никто другой. Ты не представляешь, каким он был! Как он любил жить, какие планы строил!

Он смотрел на неё во все глаза, пытаясь осмыслить. Выходит, мистер Бертран умер, сорвавшись со скалы — совсем как тот человек на последней (недописанной!) картине? И корабль! Там был корабль. Лорелин наверняка сопоставила эти факты, потому и вела себя так странно сегодня? Но ведь — чёрт возьми, он уже давно этому не верил, — но вдруг именно это было обычным совпадением? Он хотел спросить, спросить о многом, но Лорелин умоляюще покачала головой, приложила палец к губам и заговорила снова:

— А потом мне стали сниться эти ужасные сны. Папа просто смотрел на меня, такой искалеченный и несчастный, и показывал на залив. Понимаешь, уже похороненный, он не находил покоя там, а я, ещё живая, не находила здесь. И знала, что не найду, пока не узнаю, как всё было на самом деле. Поначалу я думала, что мне поможет лорд Эшвуд, но он всякий раз советовал не бередить раны. Мол, до правды как до луны — не достать. Конечно, ему было легко говорить — он-то не видел тех снов! Он верил полицейским. Вместе они опросили всех, кто был в тот день на нашем побережье, и пришли к выводу, что эта смерть — трагическая случайность.

— Возможно, так и есть, — сказал Марвин. И похолодел. Человек на его картине был не англичанином, а французом. Почему он не вспомнил об этом раньше? Однако ведь мистер Бертран — не единственный эмигрант?

— Я бы многое отдала за то, чтобы так и было. Но когда ты рассказал про шатлен... и про остальное... — Лорелин снова склонилась над папкой и достала небольшой холст без подрамника. — Посмотри, Марвин!

На этот раз он увидел мужчину средних лет: гордый постав головы, вьющиеся светлые волосы гладко зачёсаны налево; добродушный прищур карих глаз как нельзя лучше дополнял мягкую полуулыбку.

Марвин знал это лицо.

Мистер Бертран не был единственным эмигрантом, но он был единственным французом, которому не посчастливилось оказаться на чёртовой картине.

— Он похож на человека, которого ты рисовал?

Боже, дай мне сил сказать «нет», горько подумал Марвин. Лорелин взяла его за руку, пытливо заглянула в глаза, и он кивнул, как последний болван.

— Прости. Я думал, что всё обойдётся. Я не хотел создать… причину смерти…

— Не ты создал причину, — её ладонь ласково прошлась по его лицу. — Это сделал негодяй и подлец… который шёл к своей цели по головам близких… обманывая… предавая!..

— Лорд Эшвуд?! — Марвин озвучил страшную догадку, всё ещё не готовый поверить в неё.

Лорелин опустила голову.

— Позволь мне договорить до конца, — попросила она. — Когда я поняла, что никто мне не поможет, я решила пойти другим путём. Заглянуть с изнанки. Обратиться к тем, кто знал больше любого из людей. Ох, Марвин, что я только не перевидала за те годы… сколько мошенников в спиритических салонах, сколько шарлатанов, которые выдавали себя за медиумов! Вскоре я уже знала — чем громче имя, тем сильнее будет моё разочарование. Однажды я пригласила в дом одну женщину, мисс Уайт… у неё не было никаких рекомендаций, только крошечное объявление в газете. Говоря откровенно, я уже мало на что надеялась, но когда она шла за мной к гостиной, то замерла в конце коридора. Потом посмотрела наверх и указала на потолок: «Там ли находится спальня вашей матушки, миледи?» Когда-то это было так, — я, конечно, кивнула. «Вы хотите знать, как она ушла?» — спросила мисс Уайт, и я ответила: «Нет, я и без того это знаю. Я хотела бы знать, как ушёл мой отец». Она задумалась, нахмурилась и спросила, можно ли ей обойти не только дом, но и окрестности. Мисс Уайт прошлась по всему поместью с блокнотом и карандашом в руках, иногда трогала предметы, деревья… Потом она сказала: «Вашего папеньку, несомненно, убили; но, понимаете, мэм, оттуда… — она подчеркнула это слово, — мы можем взять только знаки, но не факты. Если вы пойдёте по указателям, может статься, набредёте на отгадку». У меня уже голова шла кругом от всего этого, и я едва не закричала: «Какие указатели? Где они?». «Например, вот, — мисс Уайт протянула мне свой блокнот и спросила: — Вы знаете, кто такой мистер М… ах, что же я тут написала, не могу разобрать… Марвин?.. Мистер Марвин Койн».

Звук собственного имени обрушился на него грохотом, и всё-таки он, оглушённый, сумел спросить:

— Вот оно что… Ты, конечно, подумала, что я убил твоего отца?

— Да, я так подумала, — её голос понизился до виноватого шёпота. — Что я ещё могла подумать? Я впервые о тебе услышала, я же ничего не знала… Но вскоре узнала. Обратилась в одно столичное агентство, и они очень быстро нашли шестерых человек с таким именем. Трое уже умерли, двое были обычными крестьянами, жили далеко от острова и искренне не могли взять в толк, что я от них хочу. Оставался ещё один мистер Койн, который выпустился из академии художеств и уехал в восточную провинцию. Надолго он там не задержался — пришлось потратить много усилий, чтобы отследить весь его путь. Но я узнала главное. В тот день, когда погиб папа, он… то есть ты… находился в Мидлфолкском графстве, это подтвердили многие люди. Я и у знакомых сэра Далтона Марша пыталась разузнать о тебе: сказала, что меня впечатлили твои картины на одной из выставок. Но и они ничего не знали, кроме того, что ты совершенно, совершенно пропал, а часть твоих работ сгорела во время пожара. Но некоторые всё же остались — те, которые были проданы. И ещё несколько — в академии.

— Да, — глухо подтвердил Марвин.

— Тогда я уже перестала искать прямых путей, к тому же мисс Уайт говорила о знаках, а не о фактах. Значит, нужно было оглядеться… свернуть куда-то… Я свернула к твоим уцелевшим картинам. Меня привлекли сюжеты. Там была смерть, везде смерть, секунды до неизбежной смерти. Однажды я нашла старую газету, — Лорелин достала из папки пожелтевший лист и протянула Марвину. — И обнаружила там сообщение о трагедии, которую уже видела. На одной из твоих картин. Ох, да вот они все, эти газеты… я их собирала.

Он тоже собирал, задолго до неё, — и сейчас молча смотрел на испещрённую заметками бумагу, боясь вернуться к самой главной, самой страшной мысли. Но от осознания, что к ней придётся вернуться потом, позже, стало трудно дышать.

— Когда я обнаружила эту закономерность, я всё поняла. Ответ на мой вопрос скрывался в одной их твоих картин, Марвин, но не в тех, которые я видела. К сожалению, увидеть другие было невозможно. В агентстве мне сообщили, что смогли отследить твои передвижения по стране до деревушки Косуэй на юго-западе. Дальше след терялся. Они сказали, что, вероятно, какое-то время ты жил под вымышленным именем… Ниточка оборвалась. Я стала всё чаще приезжать сюда, на остров, под любыми предлогами. Мне хотелось быть ближе к папе, я всё ещё надеялась на другие знаки… приходила на утёс и сидела там часами. Однажды лорд Эшвуд позвал меня с собой в Норт-Брей — посмотреть, как строится церковь. Я поехала без особой охоты, но уже там, на месте, вдруг услышала, как кто-то из рабочих назвал твоё имя. Реакция на него у меня была как у зверя на добычу; я сразу же посмотрела в ту сторону и увидела тебя. Ты был похож на себя — юношу с портрета мистера Баркера — и не похож, ведь прошло столько времени… О! Я не знала, что и думать, но когда ты улыбнулся рабочему, сомнения стали таять. Даже описать не могу, что тогда почувствовала! Я отвела лорда Эшвуда в сторону и потребовала, чтобы он немедленно расспросил о тебе отца Лоуренса. Я сказала, что ты — великолепный художник и последователь сэра Далтона Марша, а нашей картине как раз требуется реставрация. «Что этот, как вы говорите, великолепный художник, забыл в таком месте, Лорелин? — спросил лорд Эшвуд. — Тут идёт строительство: это грубая, тяжёлая работа, а он, верно, оборванец и пьяница, взгляните на него повнимательней!» И всё-таки меньше всего на свете он хотел огорчить меня — поэтому отправился к отцу Лоуренсу с расспросами. Как ты уже знаешь, он отозвался о тебе очень тепло, как о человеке порядочном и исполнительном. И подтвердил то, что волновало меня больше всего — в юности ты действительно писал картины и учился в академии художеств. Это было невероятно… Я ведь уже перестала надеяться! Мне нужно было всё обдумать — как подступиться к тебе, как начать разговор; вот я и думала всю дорогу домой и после. В поместье я первым делом пошла к маминой картине — она висела в моей спальне. У церкви я солгала лорду Эшвуду, что картине требуется реставрация, — но она выглядела прекрасно, и… — Лорелин выдохнула и отвела взгляд в сторону, — мне пришлось стереть… часть. Мамино лицо. У тебя бы обязательно возник вопрос, как выглядела ундина на картине, а у меня бы нашёлся ответ… и повод… поговорить и… Лорду Эшвуду я сказала, что картину, скорее всего, испортили уволенные слуги.

Всё было ложью, отрешённо подумал Марвин. Всё, всё, всё. Большая ложь и большая боль жили в этом огромном доме бок о бок, оцепляя каждого, кто ступал за внушительные кованые ворота Брайфилд-Холла.

— Потом я стала настаивать на том, чтобы пригласить тебя в поместье для работы над картиной. Поначалу лорд Эшвуд не соглашался. «Помилуйте, дорогая, — сказал он за завтраком. — Вы знаете, что скоро я должен буду уехать, и отменить отъезд невозможно. Как же мы можем пригласить в дом постороннего человека? Не переживайте так: я найду отличного, именитого художника в городе и привезу его сюда. А если хотите, и вовсе захвачу картину с собой, и вы получите обратно уже готовую». «Нет, не хочу! — воскликнула я. — Мне дела нет до ваших именитых художников; что, если они только всё испортят? Этот человек… я видела его работы на выставках… они очень похожи на работы сэра Далтона! Только ему и можно доверить картину, как вы не понимаете! Разве вам не достаточно слов отца Лоуренса о мистере Койне?» Лорд Эшвуд мягко возразил: «Отец Лоуренс не господь бог, и его взгляд субъективен». «Как и ваш! — тут же парировала я. — Вот, значит, как, Гилберт! Все эти годы я была вашим другом, и вы прекрасно знали, что могли обратиться ко мне за помощью в любой момент. И теперь вы не желаете уступить мне в такой мелочи?» Он заколебался, и я вышла из-за стола, а потом продолжила: «Я думала, что и вы мне друг, самый большой и надёжный друг; но это, очевидно, не так. Что ж, упорствуйте дальше, если угодно, а я, конечно, больше и слова вам не скажу. Но знайте: вы отказали мне в поддержке, когда я умоляла вас поднять расследование папиной смерти. Отказываете и сейчас, когда я всего лишь хочу восстановить единственную память о маме. Выходит, ни одного близкого человека у меня не осталось. Значит, ничто не остановит меня, если я захочу уйти к ним, а сейчас я хочу этого больше всего на свете!» Лорд Эшвуд отлично знал, как тверда я бываю в своих решениях; он страшно побледнел и сказал: «Побойтесь бога!.. Как вам не совестно даже думать о подобном! Ваш отец был бы в ужасе от ваших слов, мне ли не знать! Вот что: прежде чем я пообещаю выполнить вашу просьбу, вы пообещаете мне никогда больше не возвращаться к таким мыслям — никогда!» Я, конечно, пообещала, — Лорелин горько усмехнулась. — Только то обещание уже утратило свою цену… Он немного успокоился и заговорил мягче: «Это было очень жестоко с вашей стороны, Лорелин, но так и быть, сегодня же я напишу отцу Лоуренсу и этому вашему мистеру Койну. Я сделаю ему такое щедрое предложение, что он, разумеется, не сможет отказаться. Ну; вы добились своего, леди, теперь вы довольны?»

Как странно! Именно эту фразу Марвину хотелось повторить вслед за ненавистным лордом Эшвудом. Но он сказал другое, ужасное и убийственное, которое жгло изнутри.

— Ты использовала меня.

Лорелин содрогнулась, как от пощёчины, но всё же посмотрела ему в глаза, решительно подняв голову. В её взгляде, будто рябь на воде, дрожали раскаяние и отчаяние — так он видел.

— Наверное, я не заслуживаю прощения, Марвин. И всё-таки я не хотела ничего дурного… я не думала! Видишь ли, я только надеялась, что мы с тобой найдём общий язык… Как любые люди, которые приятны друг другу. Что в конце концов поговорим по душам, но…

— Но всё затянулось. Пошло не по плану, верно? — теперь усмехался уже он, безудержно и зло. — Я не откровенничал, потом и вовсе собрался уехать, и тогда ты решилась на… м-м… крайние меры?

Она покачала головой.

— Я… нет, не так! Боже, Марвин, я сама не поняла, когда перешла черту, за которой… всё вдруг стало мне неподвластно.

— О, конечно! Разве ты не могла просто спросить меня о картинах в первую встречу?

— А разве могла? — прошептала она в ответ, и на её лице снова явственно отразилось страдание. — Вспомни, каким ты приехал! Ты был заперт на сто замков, и мой интерес к твоему прошлому только отпугнул бы тебя.

Вероятно, в этом была доля истины, но, чёрт возьми, это не давало Лорелин права поступать с ним так безбожно!

— Ты никогда меня не любила.

— А вот это неправда! — вскрикнула она. — Моя любовь не делает меня хорошей, но я ни разу не солгала о своих чувствах.

— Стало быть, только из любви ты заставила меня вернуться к картинам? — гнев ложился на раны бальзамом, и Марвин не спешил отделаться от него. — Что за великое сострадание! Ты не имела ни малейшего представления, что со мной творилось. Все эти смерти… Думаешь, это так легко — быть слугой дьявола?!

Лорелин посмотрела на него в неподдельном ужасе.

— Как, неужели… Марвин! Ты же просто реставрировал… Ты почувствовал что-то снова? Это… опять началось?

Он мрачно молчал. Нет, ничего подобного он не чувствовал, но всё-таки не смог удержаться от упрёка. В тщетных попытках унять собственную боль Марвин вспомнил и о её боли — несколько часов назад Лорелин узнала, что мистера Бертрана вероломно убил его лучший друг и её супруг, с которым она прожила около пятнадцати лет. Такое известие могло свести с ума любого, даже крепкого мужчину — что говорить об одинокой, беззащитной женщине! Наверняка она не допускала и мысли о том, что лорд Эшвуд может быть причастен к смерти её отца.

Но она не была одинокой, так ведь? Глас совести (и жалости, острой жалости) заставил Марвина смягчить тон:

— Ты уверена в том, что это сделал лорд Эшвуд? Подумай как следует — наверняка твоего отца окружало много людей, которых он считал друзьями.

— Не так уж много, — проговорила Лорелин. — На острове в тот день и вовсе никого из них не было. Помнишь, я рассказывала тебе, что лорд Эшвуд любил меня? Это правда; поэтому я до сих пор жива, я была нужна ему. Но на первом месте у него всегда был остров — был и остаётся, — она посмотрела на Марвина своим долгим, прямым взглядом, который он так любил, и процитировала: — «Ты забираешь самое дорогое, что у меня есть». Поверь мне, это мог сказать только лорд Эшвуд. Он всегда, всегда повторял, что остров — самое дорогое, самое…

— Значит, нам нужно уехать как можно скорее, — Марвин не стал дослушивать; тянуть с решением было нельзя. — Это всё, что мы можем поделать. Да, я планировал поговорить с ним, но я хотел говорить с человеком, а не со зверем, негодяем и убийцей. Помочь тебе собраться?

Лорелин безучастно смотрела в окно, сжав губы, а часы в установившейся тишине стучали одуряюще громко.

— Я не могу уехать, — наконец сказала она.

— Почему? — спросил он, поражённый.

— Я должна дождаться лорда Эшвуда.

— Прости?.. — Марвин шагнул ближе, изо всех сил вчитываясь в её белое лицо — неужто она говорила это всерьёз? — Кого ты собираешься дождаться? Я правильно расслышал? Убийцу своего отца, предателя и лицемера, который обманывал тебя столько лет?

— Да, — произнесла она еле слышно, но твёрдо, и Марвин понял, что любые его доводы падут перед этим первобытным несгибаемым упорством.

— Что ж, баронесса, — сквозь зубы бросил он, срывая с вешалки плащ; затем вспомнил про давно собранный саквояж и достал его из-под стола. — Спору нет, ваша любовь поистине прекрасна. И всё же, надеясь, что в вас говорит отчаяние и растерянность, я спрошу в последний раз — вы едете со мной?

— Марвин, умоляю, не мучай меня! Я не могу сказать ничего сверх того, что уже сказала, а если бы могла, всё стало бы только хуже.

— Ну так я скажу за вас: вы предпочитаете внушить себе, что ничего не было, чтобы жить, как прежде. Вы хотите дождаться лорда Эшвуда, чтобы ухватиться за любое, самое нелепое его оправдание — он, разумеется, заверит вас в том, что вы всё придумали, а я — безумец и смутьян. Вероятно, со временем и вы станете так думать. Вы не хотите терять ни положения, ни денег, ни репутации — и вы в своём праве. Не многие на вашем месте были бы готовы вмиг разрушить свою прежнюю сытую жизнь и строить что-то на её обломках. Я вас не виню — но я вас презираю, леди Эшвуд.

Марвин быстро пересёк коридор, слыша за спиной мелкий стук её каблуков. На крыльце она поймала его пальцы в свою ладонь — её живительное тепло и мягкость напомнили ему о былом, и на одно прекрасное мгновение он забылся; что, если Лорелин передумала? осознала всю вопиющую жестокость и несправедливость своего сиюминутного решения?

— Иных слов я, видимо, не стою, — сказала она неживым, упавшим голосом. — Но всё же постарайся не держать на меня зла. Береги себя, Марвин, дорогой.

— Вы остаётесь жить с чудовищем и наказываете мне беречь себя? — он высвободил свою руку. — Знаете что? А катитесь вы оба к чёрту — и вы, и ваш лорд Эшвуд!

Залив шумел и звал. И сейчас Марвин охотно откликнулся на его зов — спустился по ступенькам прямо в стылый сумрак и пошёл к воротам, не оглядываясь.

Лорелин не окликнула его и не побежала следом, однако он уже ни на что не надеялся. Ведомый яростной мукой и единственной мыслью — прочь! — он ступил на широкую, расстилающуюся от усадьбы тропу. И долго шёл по ней — шёл, шёл, шёл.

Но когда свет от маяка Святой Анны на мгновение охватил скалы, Марвину почудилось, будто он видит там тонкий женский силуэт.