Призрак в конце коридора (джен)

Сириус знал, что воровать плохо. Его всю жизнь учили, что воровать плохо. Ему читали долгие нудные лекции, ему пророчили страшную судьбу преступника, его даже пороли в целях профилактики воровских наклонностей. Но вафли для вечернего чая выглядели такими тёплыми и соблазнительными, а молоденькая горничная так легко растерялась, когда он ей улыбнулся, что Сириус не сдержался. Сейчас он сидел на развилке самых толстых ивовых ветвей и с наслаждением уничтожал свою добычу. Вафли, несомненно, того стоили — и он ещё умудрился похитить под шумок яблоко! Сириус довольно откусил золотистый бочок и сплюнул попавшие на зуб косточки в траву.

Ему здесь чертовски нравилось. После огромного родительского дома, полного пустых комнат и гулких коридоров, в которых звенящей тишиной отзывалось одиночество, Реддл-холл казался раем на земле, обителью свободы. Чарити и Барти, а вслед за ними всякие сальноволосые зануды говорили, конечно, о правилах, но даже это не могло уменьшить радость Сириуса. Ха, тоже мне правила! Да здешний распорядок не шёл ни в какое сравнение с чудовищным списком материнских запретов и ультиматумов, с её крикливыми придирками и угрозами. Не то чтобы отец был лучше — он никогда не повышал голос, зато сколько осуждения было в его молчании! Казалось, ты разочаровал его уже тем, что существуешь на этом свете. А Регулус? Этот маменькин сынок с начисто промытыми мозгами? С ним же разговаривать — что биться головой в кирпичную стену: больно и бессмысленно. Реддл спас Сириуса, вытащив из дома, где тот буквально задыхался в полном одиночестве. И Сириус, вкусив неведомой доселе свободы, сразу решил: домой он не вернётся ни за какие богатства. Как только всё это закончится, напишет дяде и уедет к нему в Америку. Дядя знает, как ему трудно дома, он не откажет. Эх, если бы можно было взять и Рега с собой… Да, он тот ещё придурок, но кто знает, может, без матери ему бы стало легче, и он снова стал бы человеком? Стал бы прежним. Из груди невольно вырвался вздох, который Сириус торопливо затолкал обратно. Пока что Регулус продолжал вести себя как последний придурок. То есть игнорировал за исключением взрослых всех окружающих. В том числе самого Сириуса. И на любую попытку контакта начинал шипеть, плеваться ядом и делать всё, лишь бы Сириус устроил скандал. Мелкий бессовестный негодяй.

Поведение брата, разумеется, в известной мере отравляло Сириусу жизнь, и будь они у Реддла одни, он бы, наверное, повесился уже с тоски. На его счастье, в Реддл-холле оказалось полно детей: разных, незнакомых, восхитительно шумных, живых и интересных. Лучше всех был Джеймс — самый весёлый, самый громкий, никогда не умолкающий, он первый предложил дружить. Предложил просто и бесхитростно, как делают дети. У Джеймса вообще всё было просто и понятно, и сам он был простой, как пять пенсов. Сириусу он чем-то напоминал Марли. Марли… Хорошие были времена.

Maman могла сколько угодно визжать, что именно она довела Сириуса до болезни, но это была гнусная ложь. Если бы не Марли, он сломался бы ещё раньше. А если бы не Джеймс, обязательно ввязался бы в драку. Правда, раньше он никогда не дрался, не с кем было — он ведь всю жизнь просидел взаперти — но некоторые надменные личности буквально-таки напрашивались на хорошую трёпку! Спасало их лишь опасение Сириуса упасть в глазах нового друга. И Доры, конечно. Вот уж бы кто раскатал его тонким слоем похлеще maman! В первый же день после своего появления она ласково дала понять: если Сириус будет вести себя как «полный le imbécile» и скажет что-нибудь непозволительное, она лично позаботится, чтобы больше он не издал ни звука. А всё из-за того, что он просто пошутил над этим занудой…

— Эй, нам, вообще-то, запретили сюда забираться, ты не в курсе?

Под деревом с книгой подмышкой и кислой миной на бледном лице стоял Ремус Люпин. Сириус досадливо поморщился — только чёрта помяни… Рег был тем ещё сычом, но Люпин дал бы ему сто очков вперёд. Никто не способен был раздражать так сильно, как этот тип: вечно мрачный, словно у него кто-то помер, молчит ещё хуже отца, и не дай бог сказать что — сразу огрызается. И какого дьявола ему здесь понадобилось? Он же вечно торчит в библиотеке с девчонками!

— Правила существуют, чтобы их нарушать, слыхал такое? — Сириус сердито догрыз яблоко, швырнул сердцевину за живую изгородь и глянул вниз. Люпин стоял на том же месте и с тем же осуждением сверлил его взглядом.

— Если взрослые что-то запрещают, значит, на то есть причины, — заявил он с выводящей из себя уверенностью. Сириус едва ли не взвыл: почему ему так везёт на придурков?

— Чёрт возьми, Люпин, тебе заняться больше нечем? Что ты привязался, влетит-то не тебе!

— Но ведь правила…

— Если правила идиотские и придумывали их идиоты, то это не мои проблемы.

— По-твоему, все взрослые поголовно идиоты? — голос у Люпина отчего-то стал хриплый, похожий на звериное рычание.

— Ещё какие, — отрезал Сириус. Разговор нравился ему всё меньше и меньше, но останавливаться он не собирался. Раз этому зануде так хочется нарываться, он получит своё сполна. — Особенно родители. Мне иногда кажется, что, заводя детей, люди просто сдают мозги в утиль!

Люпин чуть не задохнулся от ярости, его нездорово бледное лицо пошло уродливыми красными пятнами, каждая черта задёргалась.

— Да ты… Как ты… Ты вообще понимаешь, что несёшь?! Это же родители! Родители!

— И что с того? Если родители, так сразу непогрешимые? Молиться на них теперь? Вот уж благодарю покорно.

— Это же неблагодарность, это просто немыслимо! Да скажи я такое, моего отца удар бы хватил!

— Ой какой ужас! Слово поперёк ему сказать боишься? — Сириус с презрением фыркнул. Своим трепетом перед родителями Люпин слишком напоминал Рега — тоже мозги промывали, видать. — Всё с тобою ясно, папенькин сынок. Что, неуютно, поди, без тёплого гнёздышка, хочется к папочке под крылышко, а?

— Замолчи! Замолчи немедленно! Не смей так говорить о моём отце!

Это была уже не ярость, а настоящее бешенство: оно захлестнуло Люпина с головой, окружило его горячим облаком. Такого видеть Сириусу ещё не приходилось. Хотя он был в полной безопасности, сидя высоко на дереве, ему вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда и этого ненормального.

— Ты совсем крышей поехал, что ли, чего орёшь? Слушай, ты у меня уже вот где сидишь, так что если сейчас ты не уберёшься отсюда, я тебе… я тебе врежу промеж глаз! Так, чтоб искры посыпались!

— Ну попробуй, попробуй! Что ж ты не бьёшь? — Люпина уже трясло как припадочного. Он истерически рассмеялся. — Руки об меня марать не хочешь, прикасаться ко мне противно, да? Или ты просто струсил, Сириус Блэк?

— А сам-то? Только нарываешься! — не выдержал Сириус. Забыв про страх, он спрыгнул вниз и с вызовом уставился в горящие Люпиновы глаза. — Ну, вот он я. Раз тебе так драки хочется, ударь меня. Ну? Ну, что стоишь? Боишься? Слабак! Весь в папашу небось…

Сириус немедленно пожалел о сказанном: на его воротнике сомкнулись ледяные пальцы Люпина, и тот со всего размаха впечатал его в стол ивы. Мир вокруг содрогнулся.

— Эй, эй, ты чего, совсем ополоумел?! — затянутый воротник душил, и внутри стремительно нарастала паника. Сириус дёрнулся в надежде освободиться, но тщетно — у Люпина оказалась стальная, ненормальная для такого тощего мальчишки хватка.

Господи, он же сейчас меня убьёт. Сейчас я задохнусь и умру. Такой дурацкий конец — умереть в руках сумасшедшего зануды. И Дора ещё его от меня защищала!..

Подобная перспектива привела Сириуса в ужас, поэтому он собрал последние силы и ударил коленом вверх. В следующую секунду они оба потеряли равновесие и покатились по траве, стремясь причинить другому как можно больше боли. Люпин совсем озверел: глаза у него налились кровью, он злобно рычал и тянулся к горлу Сириуса. Однако Сириус уже решил продать свою жизнь подороже и драться до последнего. Изловчившись, он с огромным трудом высвободил руку. Удар пришёлся в челюсть; Люпин покачнулся и на секунду замер. Сириус отполз подальше, готовый бить снова.

Прошла секунда, другая. Люпин всё ещё стоял на коленях и глядел куда-то перед собой невидящим взглядом. Медленно взялся за лицо, обернулся к Сириусу, будто бы не верил, что тот и правда его ударил. Глаза его расширились, из груди вырвался полузадушенный хрип. Неожиданно он вскочил и бросился наутёк сквозь кусты, оставив Сириуса сидеть на траве и гадать, какого чёрта только что произошло. Рядом тихо шелестела страницами раскрытая книга, которую Люпин уронил в пылу ссоры. Сириус машинально закрыл книгу, стряхнул пыль с обложки. Костяшки пальцев саднило, в запястье нарастала боль и что-то нехорошо скрипело; должно быть, он неправильно сжал кулак или что-нибудь в этом роде. Показать, что ли, мадам Помфри… Он резво поднялся — и у него подкосились ноги. До этого Сириус больше действовал, чем думал, движимый одной мыслью: остаться в живых. Но теперь он медленно осознавал всё случившееся, и ему стало действительно страшно. Перед ним был не человек, а злобный, жестокий, жаждущий чужой крови зверь. И он пытался его убить. Убить, чёрт возьми! Да что за херня творится с этим полоумным Люпином?!

Спокойно, спокойно, это просто шок, сейчас пройдёт. Главное дышать, как его учила Чарити. На всякий случай Сириус вытащил из кармана флакончик с успокоительным и разжевал одну за другой три круглые кислые пилюли. Паникой он себе не поможет, тут думать надо. Нормальные мальчишки не превращаются от злости в неуправляемых чудовищ. Может, это всё из-за болезни? Несмотря на все усилия, Сириусу не удалось вспомнить о ней ничего, кроме названия. Вестафилия. Хм. Надо расспросить кого-нибудь о симптомах, только осторожно, чтобы ничего не заподозрили. И про драку ни слова. Сириуса, конечно же, сочтут зачинщиком, повесят на него всех собак, и оправдываться будет бесполезно. Ему никто никогда не верил, даже родные отец и мать.

Сириус предпринял ещё одну попытку подняться, на этот раз всё же устояв. Книгу Люпина он хотел сначала бросить на траве — пусть придурок её поищет, помучается, — но потом всё же подобрал. Мало ли, погода испортится и дождь пойдёт, а Люпин про неё не вспомнит. Что-то подсказывало Сириусу, что отходить от своего припадка он будет ещё долго. Потирая больную руку, он поплёлся в дом.

В медпункте его строгим взглядом встретила мадам Помфри. Беглый осмотр Сириусовой руки заставил её нахмуриться ещё сильней.

— Ты вывихнул запястье. Придётся вправлять.

— Это долго? — с опаской уточнил Сириус.

— Нет, но будет очень больно, — она закатала рукава халата. — Можешь укусить подушку, чтобы дом не сбежался на твои крики.

Совет пришёлся как нельзя кстати, потому что боль была такая адская, что у Сириуса искры из глаз посыпались; когда мадам Помфри наконец закончила и он выпустил подушку изо рта, в нескольких местах ткань вытянулась от его зубов. Запястье больше не скрипело, хотя болело всё ещё ужасно. Отпирая один из шкафов и вытаскивая коробочку с обезболивающим, мадам Помфри бросила через плечо как бы невзначай:

— Где это тебя так угораздило?

— Упал, — соврал Сириус самым бодрым своим голосом. — Приземлился на руку, неудачно очень. Думал, ушибся просто, а оно как разболелось…

— Ну, в следующий раз будешь внимательнее смотреть, куда падаешь. Держи, выпей.

Он здоровой рукой принял стакан воды, проглотил таблетку. Посмотрел на книгу, лежащую рядом на кушетке.

— Мадам Помфри, а что бывает при вестафилии? Что это вообще за болезнь?

Мадам Помфри удивлённо вскинула бровь, и — может, ему это только почудилось — лицо её на миг дрогнуло, как от резкой боли.

— С чего вдруг такой интерес к медицине, мистер Блэк?

— Просто любопытство. Хочу получше узнать своих… товарищей по несчастью. Может, тогда я пойму, что ими движет.

— За такой информацией тебе бы к мистеру Краучу пойти, я не специалист в этой сфере.

— Но вы же что-то знаете? Пожалуйста, мадам Помфри, расскажите!

— Ну хорошо, — сдалась она. — Барти же пояснил вам основы, про триггеры и прочее? Весты по рукам и ногам связаны отчаянием. Стоит им дать слабину — и на волю вырывается столько злобы и ярости, что многие даже называют её звериной. Весты и сами меняются в припадках, точно звереют, теряют память, не знают, что творят. Они могут вырезать голыми руками всю свою семью, а потом искренне её оплакивать. — Мадам Помфри отвернулась к окну и покачала головой. — Заболеть вестафилией — это тяжёлая доля, мистер Блэк, очень тяжёлая. Я видела детей, которым диагноз ломал жизнь, видела взрослых, которые просто сводили с жизнью счёты. Но, я полагаю, ты не это хотел от меня услышать? — она невесело усмехнулась. — Если хочешь понять, кто такие весты, просто запомни, что они похожи на солидаников. С ними ты лучше знаком: насколько я знаю, твой брат Регулус…

— Да, — перебил её Сириус. Кажется, он не сумел сохранить выдержку, и у него дрогнул голос. — Спасибо за рассказ. И за помощь. До свидания.

Он поспешно выбрался в холл, нырнул в приоткрытую дверь библиотеки и рухнул в первое же кресло. Перед глазами само собой возникло перекошенное бешенством лицо Люпина. Удар отрезвил его, он словно очнулся. Был ли это припадок болезни? Или с ним просто случилась истерика? Как же эта штука зовётся… состояние аффекта, вот. Может, это было оно? Горло сдавило, точно его снова сжала чужая рука. Сириус замотал головой. Да ну всё к чёрту, меньше знаешь — крепче спишь! Пусть Люпин сам с собой разбирается, дело Сириуса маленькое: отдать этому полоумному книгу и не приближаться к нему больше никогда. Всё. Вестов, конечно, очень жаль, но лучше он будет жалеть их на безопасном расстоянии. Чем дальше, тем лучше.

На ужин полоумный Люпин явился с чудовищным опозданием, весь бледный и дёргающийся от любого звука. На скуле у него уже налился кровоподтёк; с ним, да ещё и с пластырем на поломанном носу выглядел Люпин как настоящий бывалый хулиган. Он почти не ел, ни с кем не говорил, а случайно встретившись взглядами с Сириусом, побелел ещё сильней и зачем-то вцепился в свою вилку. И стоило ужину закончиться, как он исчез. Напрасно Сириус колотил в запертую дверь его спальни, напрасно расспрашивал девчонок, напрасно обшарил библиотеку — Люпина не было нигде. Сириусу эта чертовщина уже порядком поднадоела, так что он решил просто оставить книгу в комнате Люпина и забыть про неё. Не носиться же ему с ней, как курице с яйцом.

Приняв это решение, он направился обратно в башню и… на втором же лестничном пролёте Люпин едва не сбил его с ног. С испуганным вскриком он шарахнулся назад и вжался в перила.

— Ты книжку в саду забыл, — Сириус протянул ему томик на вытянутой руке, как кусок мяса голодному волку. Люпин дрожащими пальцами взял книгу и судорожно прижал к себе. В волосах у него почему-то была паутина, а глаза подозрительно покраснели.

— С-спасибо, — прошептал он хрипло и вздрогнул, будто испугавшись собственного голоса. — Пр-рости, я… я не хот-тел…

По его лицу пробежала судорога, он схватился за грудь и стал совсем белым. Сириус испугался, что его хватит сердечный приступ, протянул было руку, но Люпин отшатнулся и убежал прочь. Чертовщина и не думала кончаться. Огромным усилием Сириус заставил себя о ней не думать. Да не его это дело. Просто не его, и всё. Ему бы самому не помереть для начала. От своей болезни. А всякие полоумные ему и даром не нужны, большое спасибо.

* * *

Это ужас, ужас, это просто кошмар… Он не должен был этого допустить, ни за что на свете! О Господи, ему конец, крышка. Всё, допрыгался, волчонок…

Ремус не спал. Было уже два часа, весь дом давно лег, и только он метался по своей тёмной комнате из угла в угол, наматывая на кулак серебряную цепочку. Он был на грани истерики, мир катился в пропасть. Почему, почему, почему?! Только Барти перестал коситься на него, только всё успокоилось, как нате, получите! Если кто-нибудь узнает, его точно выгонят: он же агрессивный, неуправляемый, и место таким — в психушке.

Цепочка едва помогала, и Ремус распахнул окно. Лицу стало жарко от близости серебра; он зажмурился и схватился за решётку. Боль была ещё хуже, чем во время припадков, казалось, ладонь опустили в раскалённый металл. Ремус, до крови закусив губу, считал про себя. Только дойдя до десяти, он позволил себе разжать красные обожжённые пальцы. На ожог было страшно даже смотреть, ладонь грозила к утру превратиться в один сплошной волдырь, но мадам Помфри убила бы его, явись он в медпункт. Все, что удалось Ремусу — кое-как перевязать руку бинтом из своего маленького запаса. В изнеможении он рухнул на кровать и мрачно уставился в потолок. Боль сделала своё дело: ужас и паника притупились, отчего немедленно проснулась совесть. Рано или поздно все узнают, что они с Сириусом учинили. Он должен рассказать взрослым правду… нет, нет, нет, нельзя! Тогда его точно выгонят, и всё, пиши пропало. Да и с другой стороны, успокаивал свою совесть Ремус, не всё так уж страшно. Это ведь был не припадок, не Волк. Они просто повздорили, подрались, как все мальчишки.

Да, это был не Волк. Это было гораздо хуже. Своих припадков он хотя бы не помнил, а сейчас белое испуганное лицо Сириуса так и стояло у него перед глазами. Он ведь мог убить его. Он почти убил его. По коже пробежал холод, волосы на загривке встали дыбом. Неужели все слухи были правдой, неужели весты на самом деле постепенно теряют над собой власть? И он станет настоящим оборотнем, чудовищем без капли человечности — совсем как Сивый… Ремус стиснул виски ладонями и замотал головой. Нет, нет, черта с два! Это всё неправда, ложь, выдумки. Волк этого и добивается, чтобы отобрать контроль. С ним всё в порядке, всё как раньше. Просто состояние аффекта, обычная ярость: Сириус разозлил его, наговорив гадостей об отце, только и всего. Но до чего же ловко этот мерзавец отыскал нужные кнопки! Как им это удаётся?

Розье тоже всегда удавалось. Ему хватало всего нескольких секунд — и ты болтался у него на крючке. Они с Сириусом были тревожно, даже пугающе похожи, Ремус боялся думать, что может сделать Сириус, когда окончательно поймёт, с кем столкнула его судьба. Ведь Розье всегда творил, что хотел. Если у него когда-то и была совесть, то он давным-давно избавился от неё, слишком уж неудобный инструмент. Приходится думать над каждым своим шагом, переживать о последствиях, беспокоиться о других; ну как с этим нравственным ярмом издеваться над людьми? Никакой пользы, одни страдания — сплошная обуза.

Ремус познакомился с Эваном Розье в двенадцать лет. Тогда он был до неприличия наивным шестиклассником, с гордостью сдавшим экзамены в старую, престижную школу, считавшуюся идеальным местом для маленьких отличников с большими перспективами. Большинство учеников здесь было слишком озабочено собственным будущим, и им не было никакого дела до застенчивого нескладного новичка, но только не Розье. Сынок какого-то чиновника, англичанин в самом худшем смысле — надутый, высокомерный, презирающий все остальные нации — он собрал вокруг себя банду единомышленников, державшую в кулаке всю школу. Ремус был обречён. Подручные Розье прятали его форму, отбирали и выбрасывали в крапиву портфель, заливали чернилами тетради, отпускали обидные шуточки и ни на секунду не оставляли в покое. Он стал идеальной мишенью, а Розье не упускал ни одного случая бросить в эту мишень отравленный дротик. Любимой его забавой было загнать Ремуса в угол и хорошенько избить, но не кулаками, а словами — издёвки приносили ему какое-то особое наслаждение. Пережить такое избиение можно было лишь одним способом: молча терпеть, потому что повод Розье мог найти где угодно, а когда не мог, выдумывал на ходу. На беду, именно терпения Ремусу никогда не хватало.

Он нёсся сломя голову по узкому переулку. Позади гремел топот, хлюпала вода, его догоняли и догоняли быстро. Это уже стало почти привычным. Так сложилось, таков порядок: он убегает — его ловят. Но вот поймают или нет, никому не известно. И Ремус бежал что есть сил, не оглядываясь, не останавливаясь. До спасительного книжного старика Роджерса было рукой подать, там можно переждать опасность. Не останутся же они караулить его до темноты!

Они бы не остались, однако им это было и не нужно: у магазинчика под фонарём ждал Мальсибер. Дорога к спасению оказалась закрыта, пути побега отрезала погоня. Розье всё предугадал и расставил ловушку, в которую Ремус не замедлил попасться. С содроганием он вертелся на покрытой лужами дороге, тщетно ища хоть малейшую лазейку в кругу нагнавших его мальчишек. Мальсибер неторопливо приближался, а чуть впереди чинно и торжественно вышагивал Он, в своей вечной голубой куртке. Ну конечно, начальство появляется только в самый последний момент, криво усмехнулся про себя Ремус. И только под защитой верного телохранителя. Рядом с семифутовым боксёром Мальсибером, грозой и ужасом не только для врагов, но и для союзников, Розье выглядел на удивление непредставительно — роста среднего, сложения среднего, даже лицо и то какое-то среднее. Идеальная маска. Должно быть, поэтому взрослые никогда не верили в его выходки.

Мальсибер остановился в кругу с остальными, Розье выступил вперёд. И как по щелчку пальцев его лицо изменилось до неузнаваемости: глаза загорелись, губы вытянулись в тонкую жестокую улыбку. Секунду назад он был просто скучающим парнем в пижонской куртке, а сейчас превратился в человека, предвкушающего отличное представление — и что-то подсказывало вам, что качество представления для него определяется страданиями жертвы.

Ловушка захлопнулась. Выхода не было.

— Какая встреча! — Розье всплеснул руками с видом величайшей радости. — Вот это сюрприз, Люпин. Ну, как здоровье, как семья — с голоду пока не помираете?

Круг разразился хохотом. Одно и то же столько лет, а им всё не надоедает… Хотя, наверное, он просто ничего не понимает в тонком английском юморе.

— Ай-ай-ай, нехорошо молчать, когда к тебе обращаются, — на мёд в голосе Розье уже должны были слететься все окрестные мухи. — Что же ты, так и будешь смотреть волком, даже не поздороваешься? Да, Люпин, годы идут, а твои манеры всё так же ужасны… И не только манеры, к слову. Ты всё ещё носишь этот кошмар? — Розье брезгливо ткнул в старую кепку Ремуса, чудом не слетевшую во время погони. — Да ведь она вот-вот по швам разойдётся!

Новый взрыв смеха. Кто-то, желая угодить своему главарю, дёрнул Ремуса за пиджак.

— А вы на это посмотрите, это же половая тряпка! Ты им что, актовый зал драил?

— А брюки-то, брюки! — прогнусавил другой. — Заплатка на заплатке! Люпин, у тебя есть хоть одна целая вещь?

Они бесновались вовсю: показывали на него пальцами, толкали, дёргали за рукава и воротник и хохотали, хохотали не переставая. Их хохот обжигал лицо, забивался в уши противным липким сиропом. Ремус сунул руки поглубже в карманы, втянул голову в плечи, не в силах поднять глаза. Он готов был сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать этот глумливый ядовитый хохот. Нужно было молчать — он должен перетерпеть, если хочет добраться домой хотя бы относительно целым.

— Я вообще удивляюсь, как у тебя смелости хватает так из дома выходить, — протянул низкий грубоватый голос. Это был Теодор Нотт, второе лицо в банде и ближайший приятель Розье. Если Мальсибер состоял при нём вроде телохранителя, то Нотт был правой рукой и главным советчиком. Именно благодаря его отцу, директору их школы, Розье с компанией сходило с рук абсолютно всё.

— Нормальный человек бы уже со стыда умер, — Нотт презрительно фыркнул и был удостоен одобряющего хлопка по плечу.

— Золотые слова, Теодор, — согласился Розье. — В самом деле, Люпин, неужели тебе не стыдно? Ты погляди на себя — ходишь, как какой-то оборванец, весь наш класс позоришь. И кепка эта дурацкая…

— Да от неё проще простого избавиться! — пропел всё тот же желающий выслужиться.

У Ремуса внутри похолодело, но прежде, чем он успел сделать хоть что-то, кепку грубо сорвали у него с головы.

— Держи, Эван!

Круг возбуждённо загудел. Розье ухмыльнулся и ловко поймал брошенную кепку.

— Отдай, — тихо потребовал Ремус, дрожа от подступающей злости.

— Ей же место на помойке, — сокрушённо покачал головой Розье. — Ладно, если эта старая тряпка так тебе дорога, возьми.

До Розье была пара шагов, однако едва Ремус протянул руку, несчастная кепка со свистом рассекла воздух и приземлилась на другой половине круга.

— Отдайте!

В ответ — только смех. Мальчишки перебрасывались ей как мячом и покатывались со смеху, глядя как Ремус в отчаянии бросается от одного к другому. С ним играли, точно со щенком: дразнили, а потом отбирали надежду. Он уже выбился из сил, лоб взмок от пота, а мучители только подливали масла в огонь:

— Ну, ну поймай, поймай! Ну вот же она!

— Тебе она вообще нужна? А то мы ведь её выбросим!

— Плохо старается, значит не нужна! Тео, утопи её!

Нотт насмешливо раскланялся на потеху мальчишкам и занёс кепку над большой мутной лужей.

— Нет!

Ремус кинулся к нему. Он был больше, сильней, он бы её отобрал — но кто-то выставил ему подножку. Во всё стороны полетели брызги; с громким плеском Ремус растянулся посреди лужи. Холодная липкая грязь тут же пробралась за воротник, набилась в нос, заскрипела на зубах. Мальчишки разразились издевательскими аплодисментами, даже мрачный и хмурый Мальсибер фыркнул, что у него считалось за улыбку. Розье веселился больше всех:

— Ох, ну и что же мне с тобою делать? — участливо поинтересовался он, присев перед лужей на корточки.

Сгоравший от стыда Ремус попытался подняться, однако руки разъезжались, и он снова плюхнулся в грязь — к всеобщему бурному удовольствию. Сверху донёсся тяжкий вздох, и неожиданно подбородка коснулись ледяные пальцы. Розье приподнял ему голову и смотрел с таким натуральным сочувствием, что поверили бы даже ангелы.

— Боже правый, ты просто неисправим. Ну как можно быть таким неряхой — посмотри, теперь весь пиджак в грязи. Как твой старший товарищ я…

— Кто?! — изумлённо выдохнул Ремус.

— Старший товарищ. С тобой же возни как с ребёнком, кто тебя будет учить, если не я? А я не могу допустить, чтобы ты разгуливал в таком виде. Мальсибер, — весело крикнул он через плечо, — ну-ка, помоги нам!

Небо закрыла широкоплечая тень. В шею ударило горячее дыхание, и грубая рука схватила Ремуса за шиворот. Мальсибер поднял его легко, как пёрышко, одним движением сдёрнул пиджак, и из кармана на землю со звоном посыпались деньги. Ремус рванулся было их поднять — он слишком хорошо знал, как банда Розье любит зариться на чужое — но тяжёлая рука Мальсибера пригвоздила его к месту.

— О-ля-ля, — присвистнул Розье, — а это уже интересно!

Кончиками пальцев, чтобы не дай бог не испачкать куртку, он принялся перебирать монеты. У Ремуса сердце оборвалось. Полтора фунта, целых полтора фунта, чёрт возьми. Это были все его сбережения, и ещё минуту назад им предстояло стать новеньким изданием «Братства кольца», а теперь… Нужно их отстоять, не то придётся экономить ещё четыре месяца.

— Отдай деньги, Розье.

— Прошу прощения?

— Отдай деньги, — Ремус не без усилий затолкал назад так и рвущееся с языка жалобное «пожалуйста». — Они не твои.

— Верно, — мягко согласился Розье. — И я, в отличие от некоторых, не беру чужого. Назови мне имя того несчастного, у которого ты их украл, и я с радостью…

— Я не вор!

— Ещё какой вор, да ещё и врун в придачу, — фыркнул сбоку Нотт. — А как же та малышка из параллельного класса? Её деньги нашли в твоём портфеле.

— Да это вы их спрятали! Вы меня подставили, я ничего не крал! — кровь и злость ударили в голову, Ремусу стало жарко. О, как же он хотел врезать Нотту и стереть ухмылку с его лица! Наверху Мальсибер недовольно запыхтел:

— Стой смирно, щенок валлийский. Ещё раз дёрнешься, точно припадочный, я тебя раз и навсегда успокою. Вам, дикарям, веры нет.

Да уж, только эта банда имела наглость оскорблять национальную гордость валлийцев, находясь в столице чёртова Уэльса. Безнаказанность — страшная штука. Ремус уже намеревался плюнуть на всё и бесстрашно послать Мальсибера куда подальше, но к несчастью, вмешался Розье:

— Да, тут, похоже, дело безнадёжное. Эх, Люпин-Люпин, — покачал он головой, — разве мама не рассказывала тебе, что воровать и врать плохо?

— Эван, ты же сам сказал, дело безнадёжное, — прогудел Мальсибер. — Это всё дурная кровь.

— Пожалуй, — Розье выглядел опечаленным до глубины души. — Пожалуй, ты прав. Это же закон, какая сука, такой и щено…

Закончить свою гнусную фразу ему было не суждено: с яростным криком, не помня себя от злости, Ремус вырвался и повалил его на землю. Розье оказался необычайно лёгким и ужасно хрупким — от первого же удара он заорал как банши. Вопли были просто невыносимы, Ремусу казалось, что они вот-вот сведут его с ума. Ничего, сейчас он заткнётся, надо только посильнее стукнуть…

Он почти успел. Мальсибер появился как всегда в самый неподходящий момент. Без труда оторвав Ремуса от Розье, он швырнул его обратно в лужу, а затем от души пнул под рёбра. В глазах потемнело. Крик Ремус сдержал, согнувшись от боли пополам, но по щекам покатились предательские слезы. Разревелся у всех на виду, тряпка бесхребетная. Мальсибер между тем занёс ногу второй раз, но его остановил хриплый, полузадушенный голос Розье:

— Не надо, дружище, не надо… Я сам с ним разберусь.

Он медленно подошёл к ним, зажимая рукой разбитый нос и нарочно разбрызгивая грязь. Мутные капли укололи лицо холодом; Ремус стиснул зубы, попытался отползти в сторону, но ползти было некуда — за спиной уже возвышался поспешивший на выручку приятелям Нотт. Розье жестом велел ему не вмешиваться.

— Ну что, щенок паршивый, получил? — он скривился от отвращения, сгрёб Ремуса за волосы и прошипел змеёй: — Надеюсь, это заставит тебя вспомнить, где твоё место, урод. Потому что если нет, то обещаю тебе, в следующий раз кровью умываться будешь ты. Пошли, ребята.

Вся банда послушно потянулась за ним. Нотт шагал рядом и возбуждённо тараторил — успокаивал, наверное, — мальчишки бросали на Ремуса злобные взгляды и старались, подражая главарю, тоже обрызгать его грязью. Ремус молча провожал их взглядом и кусал губы от боли. Он чувствовал себя совершенно уничтоженным.

Сон исчез так же резко, как явился — или у него была галлюцинация? Ремус пришёл в себя на полу, запутавшись в одеяле, весь в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем. Годы шли, а он всё так же просыпался среди ночи от кошмаров, делающихся со временем только ярче и отчётливей. Когда это было, два, три года назад? А кажется, что вчера…

Эта сцена последние месяцы являлась ему всё чаще. Это была их не первая и далеко не последняя стычка, однако именно тогда, глядя вслед шипящему от боли Розье, Ремус окончательно и с ужасающей отчётливостью понял, насколько может быть опасен. Неуправляемый. Бешеный. Агрессивный. Он стал бояться себя, бояться собственных эмоций, заталкивал их глубже, запрещал себе злиться. Припадки учащались, в подвале не осталось и дюйма, не тронутого когтями Волка, но Ремус продолжал терпеть и глотать обиду пополам с болью и оскорблениями. Теперь он слишком хорошо знал, что может натворить, если случайно потеряет контроль над своей яростью. И потому одёргивал себя, когда от неё начинало колоть пальцы, запирал окна и отсиживался дома, когда на пустыре звучал ненавистный голос, сбегал прочь, когда на улице мелькала знакомая тень. Со временем страх притупился, но никуда не исчез. Он холодно дышал в затылок, являлся в кошмарах, обволакивал душной пеленой в минуту слабости — прямо как сейчас. В груди болезненно сжалось, Ремуса забила дрожь. Шоколадка. Отломить кусочек, как следует прожевать, и ему станет легче, ему всегда от неё становится легче. Надёжное верное средство, оно ни разу его не подводило. Надо только добраться до свитера. Два шага — и спасение у него в руках!

Холод и духота усилились, принесли слабые отголоски боли. Снова заныли, будто так и не прошли после пинка, рёбра, голову сдавило тисками. Ремус не сумел встать и вжался пылающим лицом в холодный паркет. Ладно, тогда другое средство. Медальон всегда при нём, всё будет быстро. Но боль не мешкала — она усиливалась, подступала всё ближе. Вот ударила в грудь, вышибла из лёгких воздух, вот закружилась чернотой перед глазами, погасила слабый свет из окна. Наружу опять рвался крик, и Ремус зажал себе рот, изо всех сил кусая ладонь. Несмотря на все усилия, тишину порвало сдавленное хрипение, паркет заскрипел под растущими когтями, но ни слышать, ни видеть этого Ремус уже не мог: боль ударила отовсюду, и он провалился в страшный бездонный мрак.

Утром вместо завтрака его отправили в медпункт, где мадам Помфри устроила Ремусу долгую обстоятельную выволочку за ожог на одной ладони и укусы на другой. Тот покаянно слушал, кивал и думал, что уже теперь-то ему точно запретят носить медальон. По счастью, мадам Помфри про него не вспомнила — а может, всё поняла и решила больше не спорить. Её гораздо больше заинтересовал оставленный Сириусом синяк:

— Откуда это? — требовательно поинтересовалась она. Ремус закрыл синяк перебинтованной ладонью и соврал:

— Упал. На лестнице. За шнурки запнулся, — это было даже правдоподобно, шнурки на его туфлях вечно норовили развязаться в самый неудобный момент. Неизвестно, поверила ему мадам Помфри или нет, но допытываться она не стала. Уважение Ремуса к этой женщине росло почти в геометрической прогрессии.

Он быстро выпил обезболивающее, сбивчиво поблагодарил за помощь и покинул медпункт в самых расстроенных чувствах. Было стыдно, ужасно стыдно. В этом доме к нему не относились как к опасному психу или чудовищу, за него волновались, ему пытались помочь — а ведь ничего не случилось бы, не ввяжись он с Сириусом в склоку. Позволил довести себя до края, разбудить в себе животное. И никто, никто ничего не знает, все считают его просто жертвой обстоятельств. Бесчестно. Мерзко. Противно. Ремус с отвращением взглянул на свои изувеченные руки и передёрнул плечами. Как же, жертва. Волк в овечьей шкуре, вот он кто.

— Хэй, Ремус! — звонкий голос выдернул его из пучины ненависти. У подножия лестницы ждала Чарити с немного виноватой улыбкой. — Держи. Ты пропустил завтрак, а в столовой уже убирают, так что я решила, это будет нелишним.

Она протянула ему сэндвич, обёрнутый салфеткой. Нос защекотал запах жареного бекона, и желудок немедленно просительно заурчал. Ремус подавил желание облизнуться — после сегодняшней ночи даже в этом действии ему чудилось что-то звериное.

— Спасибо вам.

— Да что ты, было бы за что! — рассмеялась Чарити. А затем посерьёзнела и спросила: — Как ты себя чувствуешь? Тяжёлая ночь?

— Не тяжелей других, — Ремусу так часто приходилось врать о своём состоянии, что это уже и за ложь не считалось. — Я в норме, не волнуйтесь.

То ли усталость заставляла голос дрожать, то ли Чарити была наблюдательней других, но ложь не удалась.

— Ремус, тебе не нужно делать вид, что всё в порядке. Мы ведь здесь именно для этого — помогать вам.

— Простите, просто старая привычка…

— Я понимаю. Очень хорошо понимаю. Скоро станет легче, поверь, я знаю, о чём говорю. Методика мистера Реддла творит чудеса, она поможет.

Чарити сняла очки, принялась протирать их подолом халата, и её лицо снова показалось Ремусу до боли знакомым. Он наклонил голову, вгляделся получше… И наконец вспомнил, где уже видел эти черты.

— Миссис Бербидж?

— Да?

— Вы так уверены в методике мистера Реддла, потому что она помогла вам?

Чарити улыбнулась:

— Он рассказал тебе, да? Это было чудо, мистер Реддл просто спас мне жизнь. И вас спасёт, обязательно. Только не прячь свои проблемы — лучше приходи ко мне, вместе что-нибудь придумаем, хорошо?

— Х-хорошо.

— Ну вот и славно! Тогда беги, собирайся, а то на уроки опоздаешь.

Чарити исчезла в дверях медпункта, а Ремус побрёл в башню, без всякого аппетита жуя сэндвич. Настроение, и без того отвратительное, стремительно делалось всё хуже и хуже, несмотря на заверения Чарити. Волк оставался так же свиреп и злобен — трудно было представить, что он когда-нибудь ослабнет. Ремус запретил себе думать о нём; нечего подкармливать чудовищ. Раз Чарити помогло, значит и ему поможет. И прошло всего две недели, нужно время, чтобы добиться результата. Время и работа над собой — а самокопанием делу не поможешь.

На площадке второго этажа он услышал сердитый возглас и остановился. В коридоре, ведущем вглубь дома, самозабвенно спорили Лили и Северус: она была пунцовая от возмущения, он побелел от злости. Ремус чувствовал, что он здесь остро лишний, и хотел уйти, но в эту секунду Северус выплюнул с отвращением:

— Раскрой наконец глаза: он чудовище!

Ноги у Ремуса вросли в пол. Он знал, кого Северус имел в виду. И знал, что не должен этого слышать, но не мог пошевелиться. Так и стоял, вцепившись в перила, и слушал.

— Во-первых, это неправда, — сердито отчеканила Лили. — Во-вторых, тебя это вообще не касается. Никто не заставляет тебя с ним общаться.

— Ты не знаешь, какой он. Ты не видела, что вчера произошло между ним и Блэком.

— Ты что, опять шпионил? Северус, сколько раз…

— Да, — с вызовом ответил Северус, — шпионил. И правильно сделал. Этот полоумный Люпин — просто бешеный, и ты… я… я тебе не позволю!

— Не позволишь мне? Ты не позволишь мне? — Лили скрестила руки на груди и сделала шаг вперёд. Северус попятился, ударившись о стену. — Сев, я не твоя собственность, если ты не забыл. Знаешь — мне кажется, в чём-то Поттер был прав насчёт тебя. Ты не понимаешь, когда нужно остановиться!

— Я не… я не это хотел сказать. Я переживаю за тебя! Если с тобой что-то случится…

— Я сама о себе побеспокоюсь, спасибо, — холодно произнесла Лили. — Послушай, Сев, ты мой друг и я не хочу с тобой ссориться, но если ты ещё раз скажешь про Ремуса что-то подобное, я…

Тут она убрала с глаз длинную прядь — и заметила его.

— Ремус!

Оцепенение как рукой сняло. Ремус взлетел на третий этаж, не слушая её окликов, ворвался к себе в комнату и навалился на дверь. В тишине он отлично слышал, как каблуки Лили застучали на лестнице, пробежали площадку и остановились с другой стороны двери. Где-то возле уха раздался неуверенный стук.

— Ремус, ты там? Ты слышишь меня?

Нет, я умер, уехал, меня похитили орки и уволокли в Мордор, меня здесь нет, и я тебя не слышу! Пожалуйста, не надо, уходи — не говори ничего, просто уходи!

— Извини за Северуса. Он порой бывает просто невыносимым придурком, я знаю. Ведёт себя точь-в-точь как мама — туда не ходи, это не делай, с этими не общайся… Просто когда мы познакомились, у него не было друзей кроме меня. Поэтому он так за меня переживает. Не знаю, что он там видел, но уверена, что он не прав — если бы Сев сам понимал, что за бред несёт, он бы никогда такого не сказал. Не сердись на него слишком сильно.

На правду не обижаются, Лилс, даже на горькую. Не хочу тебя расстраивать, но как раз Северус-то прав. Тебе не стоило со мной общаться.

Лили ещё немного постояла за дверью, потом грустно вздохнула и ушла. Ремус сполз на пол и с досадой стукнул кулаком по стене. Проклятье! Час от часу не легче! Кончится ли когда-нибудь этот кошмар?

В ушах зазвучал надменный голос Сириуса: «Ну, что стоишь? Боишься? Слабак! Весь в папашу небось…». Наглая, возмутительная ложь. Лайелл Люпин, в отличие от своего сына, трусом никогда не был — иначе пустил бы тех подонков в дом даже не споря и не нарвался бы на нож в живот. И уж отец-то никогда не бегал от неприятных разговоров и не прятался чуть что в норе, как зверь. Как хорошо, что он этого не видит…

Сонный Волк заворчал и поднял голову. Он здорово устал после бурной ночи, но повторить удовольствие никогда не отказывался. Вот же ненасытное животное, не успокоится, пока не сожрёт его. Ремус вытащил из-под воротника цепочку. Чёрта с два он даст себя сожрать. Пусть Волк только попробует — подавится.

— Слышишь? Только попробуй вылезти. А не то я курить начну — чтобы ты задохнулся к чёртовой матери.

Наскоро собрав учебники, Ремус поспешил вниз; сегодня первой была математика, а мисс Вектор опоздавших не жаловала. Он оказался первым и, сидя в пустом классе, думал, как теперь быть. Северус видел драку. Это плохо. Лили ему не поверила, и он от злости может сделать что угодно — например, рассказать всё взрослым. Это ещё хуже. Если это дойдёт до Барти или до мистера Реддла, когда он вернётся, Ремусу крышка. Ему не поверят — никогда не верили. И потом, Сириус из Блэков: стоит ему только сказать пару слов, и Ремуса точно выгонят. Это уже совсем из рук вон. Нужно что-то придумать. Но что, просить Северуса молчать? Унижаться перед Сириусом, лишь бы простил? Такое не прощается. Чёрт, вот же засада!

Пока он мучился, класс потихоньку наполнился ребятами. Почти все выглядели весёлыми — только Северус зыркнул на Ремуса своими чёрными глазами, словно он был виноват в том, что Лили вступилась за него. Сама она прибежала перед самым началом, шумно плюхнулась за парту; вид у неё был решительный и серьёзный. Лили успела придвинуться на половину Ремуса, намеренная что-то сказать, но классная дверь хлопнула, впуская Барти и мисс Вектор, внушительную женщину с короткими, торчащими ёжиком волосами. Она выглянула из-за трапеции своего высокого воротника, строго оглядела класс и звякнула треугольниками серёг в знак приветствия. Мгновенно наступила идеальная тишина. Мисс Вектор уважали и побаивались. Позволить себе ловить ворон на её уроке мог либо гений, решивший всю школьную программу лет на пять вперёд, либо полный идиот.

Ремус идиотом не был, да и математика ему нравилась — он всегда с удовольствием сбегал от реального мира к дробям, уравнениям и квадратным корням, где требовалась полная сосредоточенность и можно было хотя бы ненадолго забыть о своих проблемах. Но сегодня с самого утра всё шло наперекосяк. Все мысли были заняты Северусом, буквы в учебнике скакали со строчки на строчку, а ручка валилась из рук. После четвёртой безуспешной попытки решить дурацкий логарифм Ремус с тоскливым вздохом отодвинул тетрадь. Задание было простое, он чувствовал это, он такие обычно щёлкал как орехи — однако ответ никак не желал сходиться. Настроение достигло дна и бултыхалось в болоте словно толстая и противная лягушка.

Остальные ребята склонились над своими тетрадями и торопливо писали; Лили, сидевшая рядом, даже кончик языка от усердия высунула. Поймав на себе взгляд Ремуса, она одними губами прошептала: «Помочь?» Ремус неуверенно кивнул. Она застрочила что-то на обрывке тетрадного листа, потом боязливо оглянулась на учительский стол — списывающих мисс Вектор не любила ещё сильнее опаздывающих — и протянула записку Ремусу. Но не успел он её развернуть, над головой послышался мягкий, вкрадчивый голос Барти:

— Я, конечно, понимаю, что послание от Прекрасной Дамы не может подождать, но если ты не забыл, Ремус, идёт урок.

— Прости, Барти, — когда он только успел подкрасться, он же всё время сидел на месте!

Ремус виновато потупился и спрятал записку в пенал. Барти с усмешкой продолжал:

— Ну, раз у тебя есть время на записки, ты, наверное, уже справился с заданием и готов показать мисс Вектор свою тетрадь?

Сердце совершило головокружительный кульбит — если не считать борьбы с упрямым логарифмом, в тетради было пусто. Дрожащей рукой Ремус потянулся к ней, но Барти опередил его. Ловко выхватив тетрадь у него из-под носа, он зашелестел страницами.

— Мистер Крауч… — нахмурилась мисс Вектор. Барти перебил её взмахом руки:

— Не утруждайтесь, мэм, здесь не написано ни строчки. Как же так, Ремус? Ты ничего не сделал — но при этом не только отвлекаешься сам, да ещё и отвлекаешь других? И не стыдно тебе? Мисс Вектор, мне кажется, стоит поставить этому молодому человеку неудовлетворительную оценку, чтобы излечить его от безответственности.

В груди снова ёкнуло. «Неудовлетворительную оценку» Ремус получил лишь однажды — в седьмом классе, когда совсем забыл о домашнем задании из-за особенно тяжёлого припадка. Розье со своими дружками припоминал ему этот случай ещё месяца два, если не меньше, и он пообещал себе, что больше никогда не позволит болезни влиять на свою успеваемость. И вот теперь снова… Ремус собрал всё своё мужество, неловко вылез из-за парты и обратился к мисс Вектор:

— Мэ’эм, урок ведь только начался. Я разбираюсь с заданием, я всё решу, честное слово! Не могли бы вы дать мне ещё немного времени? Пожалуйста.

В этом нет ничего стыдного, я не виноват — ну почти не виноват. Но это же нечестно, это правда нечестно!

Барти смерил Ремуса внимательным взглядом, от которого по спине поползли мурашки, и в глазах у него блеснул недобрый огонёк.

— Скажи, ты разве учитель?

— Н-нет…

— Тогда почему, позволь спросить, ты взял себе за право с нами спорить и указывать мисс Вектор, что ей делать?

— Мистер Крауч, этот инцидент слишком затягивается, — вмешалась наконец мисс Вектор. — Мне кажется, вам стоило бы…

— Простите, мэм, но согласно указаниям мистера Реддла, я отвечаю за дисциплину в классе, — за обманчивой мягкостью в голосе Барти слышался металл. — А этот молодой человек грубо её нарушает, и я не могу оставить такой вопиющий проступок безнаказанным. Это не говоря уже о том, что случилось ночью. Да-да, не надо делать круглые глаза, — должно быть, лицо у Ремуса вытянулось, потому что Барти усмехнулся. — Вчера в два часа ночи меня подняли с кровати крики и стоны, доносящиеся из твоей комнаты, Ремус. Я хотел бы знать, как ты объяснишь этот концерт? Ну, что ты молчишь, язык проглотил? Тебе задали вопрос, будь добр отвечать!

— У меня случился при-ипадок… — пробормотал Ремус еле слышно. Он смотрел в пол, но всё равно чувствовал на себе пристальный взгляд Барти, казалось, видевшего тебя насквозь.

— Что-что? Я тебя не понимаю, говори громко и внятно. И по-английски, пожалуйста!

— Вчера ночью у меня случился припадок.

— И? Как это тебя оправдывает?

— Что? Но, Барти… — поражённый Ремус вскинул голову, уставился на Барти — шутит он, что ли? — Ты ведь должен знать, когда это случается, я-я… я теряю контроль над собой, теряю память. Я не по-омню ни кто я, ни что я творю. Если я кричал, то не на-амеренно — я не мог это контролировать!

Слова застревали в горле, он тащил их силой, содрогаясь от отвращения к самому себе и не в силах совладать с прорезавшимся акцентом. Барти глядел на него холодно и равнодушно, а когда вновь заговорил, в голосе звучало презрение:

— А я считал тебя честным и порядочным студентом. Никогда бы не подумал, что у тебя хватит дерзости так нагло врать…

— Вра-ать? Но я говорю правду! — Ремус сам не заметил, как повысил голос в отчаянной попытке достучаться до Барти.

— Чушь и чепуха! — отмахнулся тот насмешливо. — Твоя болезнь — расстройство психическое, и путь к излечению лежит через твою же голову. Ты можешь взять болезнь под контроль, а свои крики и подавно. Но из твоих слов я делаю неутешительный вывод: ты не хочешь этого делать. А, кажется, не так давно ты говорил, что готов на всё, чтобы вылечиться, не так ли?

— Да, но ведь… — Чёрт возьми, откуда ему это известно, ужаснулся Ремус. Он действительно на днях признался в этом Лили, но они были в библиотеке одни. Неужели Барти за ними шпионит?!

— Так контролируй свои эмоции, дисциплинируй разум! Ничто в жизни само не случается, Ремус, надо что-то делать, если хочешь что-то изменить. Почему же ты не стараешься?

На эту суровую отповедь Ремусу было нечего сказать. Весь класс уставился на него. Какой позор, хуже и быть не может. Но в тот момент, когда он уже собирался признать свою вину и свою ничтожность, тишину разбил звонкий голос Лили:

— Хватит, Барти, остановись!