Превосходное и недвусмысленное предсказание № 666. (гет)

С чем хочешь нашу сравнивай любовь;

Скажи: она, как свечка коротка,

И участь однодневки-мотылька

В пророчествах своих нам уготовь.

Да, мы сгорим дотла — но не умрем,

Как Феникс мы восстанем над огнем!

(Джон Донн 1572-1631гг)

Если же мы вернемся во времени немного назад, то обнаружим как там все черно и горько.

Там горестный плач и громкие крики Агнессы Наттер: «Верни его! Оживи его! Это мое главное желание, ты не можешь не исполнить!»

Там ответ Смерти: «ОН НЕ МОЖЕТ. НИКТО НЕ МОЖЕТ. И НИКАКИХ СДЕЛОК. ЭТО БЫЛО ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, КАК ТОЛЬКО ОН РОДИЛСЯ. МУЖ НЕ СКАЗАЛ ТЕБЕ И ПРАВИЛЬНО. ТЫ ПОЗВАЛА ХРАНИТЕЛЯ, А ХРАНИТЕЛЬ НЕ МОГ РАССКАЗЫВАТЬ ТЕБЕ О СРОКАХ ЖИЗНИ ТВОИХ ДЕТЕЙ. ОН ХРАНИЛ И ТЕБЯ, И СЫНА РОВНО СТОЛЬКО, СКОЛЬКО ОТМЕРЕНО ЭТОМУ РЕБЕНКУ. НЕ ТЫ ПЕРВАЯ, НЕ ТЫ ПОСЛЕДНЯЯ ТЕРЯЕШЬ КРОВЬ ОТ КРОВИ И ПЛОТЬ ОТ ПЛОТИ ТВОЕЙ, ТАК НЕ КРИЧИ ЗРЯ, ИЛИ ТЫ УНИЧТОЖИШЬ И МУЖА СВОЕГО, ИБО НЕ ДАНО НИКОМУ ОЖИВЛЯТЬ МЕРТВЫХ. А НЕ ВЫПОЛНИВ ТВОЕГО ЗАВЕТНОГО ЖЕЛАНИЯ, ОН И САМ ПОГИБНЕТ, КАК НЕГОДНЫЙ ХРАНИТЕЛЬ.»

Там молчание Энтони Джей Наттера в ответ на ее: «Не можешь?! Тогда убирайся прочь! Не нужен мне такой Хранитель! Не хочу видеть тебя! Никогда больше!»

Там похороны ребенка у деревенской церкви Святой Марии.

Ком земли падает на крышку гроба.

Граф Хью Ланкастер, одетый в роскошные латы, исполненные экклстонским кузнецом, объезжает свои владения. Вот подъезжает он к воротам в мэнор.

Еще ком земли падает на крышку гроба.

Кованый Змей с металлического дерева ползет навстречу сэру Хью, конь по имени Вельзевул, подкованный экклстонским кузнецом, встает на дыбы и сбрасывает графа наземь.

Комья земли летят в яму уже сплошным потоком.

Змей несколькими кольцами обвивает графа от шеи до самой поясницы, доспех сминается под мощным жимом змеиной ярости, ломая графский позвоночник, как камышовую трубочку.

— ТЫ НЕ МОЖЕШЬ УБИТЬ ЕГО, НА ЭТО НЕТ ТВОЕЙ ВЛАСТИ. ТЫ НИКОГО ИЗ ЛАНКАСТЕРОВ УБИТЬ НЕ МОЖЕШЬ. ЭТОМУ ЕЩЕ ЖИТЬ ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА.

— Двадцать два года?! Превосходно. Ни руки, ни ноги, ни кишечник, ни голосовые связки ему уже не подчиняются. Наслаждайтесь жизнью, Ваше Сиятельство! И все остальные насладятся этим всем по полной мере. А меру я имею право выбрать. Как Змей, как Демон Преисподней, как отец убитого тобой ребенка, наконец!

Графу кажется, что он слышит глас Смерти и шипение Змея, он силится позвать на помощь, ответить, но не пошевелиться, ни закричать не может, ибо спинной мозг его изорван хоть и ювелирно, но жестоко и навсегда.

Там взрослеющая семимильными шагами Агнесса плачет в одиночестве, думая о муже: «Я не имела права его гнать. Его и так уже гнали все, на кого он надеялся и с Небес, и из райского сада. Это и его ребенок. Мы делили счастье, мы разделим горе. Пока Смерть не разлучит нас. Хотя, может именно вот так Он нас и разлучает?» И она идет в комнату мужа у кузницы. Там темно и нет больше ни очага, ни полок, ни кровати за деревянной ширмой. Только солома прежнего сарая, а на ней в куче черных перьев неопределенная и совершенно не человеческая фигура. Разглядеть при свече она ничего толком не может, только видит среди перьев не руку, а какую-то странную чешуйчатую лапу с черными длинными когтями, и лапа эта отчаянно пальцами царапает земляной пол. Ни звука, ни стона. Она кладет ладонь на эту лапу, целует затылок, покрытый то ли шерстью, то ли спутанными темными волосами и шепчет: «Прости, любимый. Я рядом, я не оставлю тебя. Мы в нашем горе будем вместе, как и должно. Я же не Господь наш, чтобы швырять тебя в прах за чужую вину. Обопрись на меня, а я обопрусь на тебя. Да, наш мальчик был очень похож на меня лицом, но от тебя он взял главное — твое зерно Хранителя. Поэтому он в последний миг сохранил того, кого любил, сохранил жизнь маленькой Тэсс. У нас есть еще Добродетель наша, нам есть еще для чего жить дальше.» Звериная лапа вновь приобретает очертания такой знакомой и такой любимой человеческой руки, черные перья тают в темноте, и они остаются вдвоем со своим общим горем. Чтобы оплакать, чтобы поддержать друг друга. Чтобы любить?

Через неделю после похорон ребенка и травмы графа Ланкастерского, хоть и совместимой с жизнью, но бесконечно ухудшившей жизни этой качество, Агнесса, принеся ужин в кузницу, остановилась от неожиданного страха и понимания, что мрак, сгустившийся в этот вечер над кузницей, не дает ей зайти туда неспроста. Четыре коня, только что подкованные ее мужем, стояли у бузинной изгороди, объедая листья с кустов, и один из них был Конь Бледный. Агнесса на цыпочках подобралась к двери и заглянула в узенькую щель. Кроме Энтони вокруг наковальни собрались еще четверо. И одного из них Агнесса уже видела, как видит Смерть всякая ведьма.

— ПОВТОРЯЮ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ УБИВАТЬ ЛАНКАСТЕРОВ. ДА, ИХ РОД УГАСНЕТ В ЭТОМ ВЕКЕ. НО ЖИТЬ ИМ ВСЕМ ПРЕДСТОИТ ЕЩЕ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ.

Потом заговорил некто в багряном шелке узкоглазый и красноволосый (говорил по-китайски, но закадровый перевод выполнен специально как для Агнессы, так и для любезных читателей моих командой «Вань Ка Синий и последний самурайский ролл»): «Не знаю, зачем тебе понадобился этот мелкодисперсный китайский порох, годный теперь разве что на фейерверки! Устаревшая модификация. Дула мушкетов он частенько разрывает непосредственно в руках стрелка. Зерненый — гораздо лучше, воздух меж гранул пороха в дуле делает процесс горения более приемлемым. Хотя пока выстрел все равно получается на расстояние девяноста шагов. Но, как договорились — бочонок твой. Из самого сердца Великой империи. В благодарность за подкованного коня.»

Особа почтенного возраста в серо-грязных изношенных в лохмотья кружевах похихикала и вставила свою часть в мозаику разговора: «Я тоже отплачу тебе за работу, кузнец. Чуму заказывали, милейший? Еще не время? Да, шучу! Я же знаю, как ты это ненавидишь с твоими медицинскими познаниями, вражина, Змей Асклепия! Но могу организовать кое-что и, хотя не столь смертельное, но достаточно противное в пределах ограды твоей работы. А уж графине давно на роду написано помереть от чахотки, наслаждаясь длительным уходом за абсолютно парализованным мужем в антисанитарных условиях семнадцатого века.»

Последний, худой господин с голодным блеском черных глаз, одетый в темное, отвесил иронический поклон в сторону Наттера: «Ты — мне, я — тебе, Змей! Все сделаю точнехонько, как на весах! Письмо придет через полгода или чуть позже. Оставшихся от графской семьи ждет весьма поучительная история с моим участием.»

— ВСЕ. НАМ ПОРА, САМАЭЛЬ, ИЛИ КАК ТЕБЯ ТУТ НАЗЫВАЮТ, КРОУЛИ. БЛАГОДАРЮ ЗА НОВЫЕ ПОДКОВЫ ДЛЯ БИНКИ. И РАЗ СДЕЛКА СО МНОЙ НЕВОЗМОЖНА, СЧИТАЙ, ЧТО Я ДОЛЖЕН ТЕБЕ НЕКОТОРУЮ МАЛОСТЬ, ИЛИ ЕЙ. И МОЛИСЬ САТАНЕ, ЧТОБЫ ТВОИ АДСКИЕ ПРИЯТЕЛИ НЕ ОБНАРУЖИЛИ ЭТУ ДЕРЗКУЮ ВЫХОДКУ. НАДО ЖЕ ТАКОЕ ПРИДУМАТЬ! АПОКАЛИПСИС В ПРЕДЕЛАХ ЛАНКАСТЕРСКОГО РОДА! БОГАТОЕ ВООБРАЖЕНИЕ! МОЖЕТ ПОГУБИТЬ ТЕБЯ ЭТО САМОЕ ВООБРАЖЕНИЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО. И Я ЗНАЮ, ЧТО МЕСТЬ ЭТУ ПРИДУМАЛА НЕ ОНА. БЕРЕГИ ЖЕНУ, ПОКА МОЖЕШЬ. НО ТЫ САМ ЗНАЕШЬ…

— Знаю, — вежливо, но твердо отрезал Наттер, — И запомни — не она. Она ни о какой мести меня и не просила. Это только мое грешное демоническое желание, и все! Благодарю, что прибыли. А заметят, не заметят?! Конечно, не заметят! Вы же и так всегда здесь, в сердцах человеческих.

Агнесса едва успела ускользнуть от двери в ближайшие ольховые заросли, как незнакомцы вышли, уселись на своих коней и исчезли в ночи. Она взяла поднос с ужином и вернулась в дом. Только там, взяв на руки маленькую Добродетель, она смогла немного успокоиться, ибо поняла каких Всадников только что принимал у себя ее муж. Он же вернулся в дом, когда она уже спала глубоким сном без сновидений, а он успел осуществить мероприятие по подмене бочонка с порохом в графском особняке на тот, что привезла Война, или как ее звали на этот раз по-китайски Zhàn Zhēng или 战争.

Ввиду полной недееспособности отца, ставший фактически новым графом Ланкастером, старший сын — сэр Бернард должен был все-таки рано или поздно довезти королю Карлу злополучную партию мушкетов. Это был завет отца, это была лазейка ко двору короля. Доехал он до Лондона успешно, отчаянно пропивая еще не полученное наследство во всех придорожных кабаках вместе со свитой. В Лондоне он даже смог добиться приема у короля с демонстрацией новых мушкетов, стреляющих прекрасным, лучшего качества, как ему рассказали, порохом, доставленным с материка контрабандой. Но во время демонстрации мушкет разорвался у него в руках, эти самые руки оторвав, а также лишив сэра Бернарда некоторых частей тела, без которых продолжение рода Ланкастеров стало практически неосуществимым. Король, хоть и находился в непосредственной близости к месту несчастья, не пострадал, счел самонадеянного ланкаширского графа достаточно наказанным за небрежность и приказал тому убраться обратно в поместье и более не пытаться лезть перед пресветлые очи монарха.

К прибытию Бернарда Ланкастера домой прошло полгода после описанных в начале главы событий. За это время поместье, охваченное внезапной эпидемией оспы, тихо угасало. Причем, кроме дочери графа, обезображенной так сильно, что никто в дальнейшем так и не позарился на ее руку, сердце и приданное в виде дряхлеющего поместья и беспомощного отца, требовавшего ухода, пострадали в основном все слуги, имевшие хоть малейшее отношение к охотничьим забавам Хью. Никто не умер, но инвалидизировала болезнь их всех жестоко и навсегда. И как раз к его возвращению некий бродяга, оказавшийся переодетым испанцем-католиком, доставил письмо от младшего брата, которое автор считает своим долгом привести здесь.

«Любезные сердцу моему батюшка, госпожа графиня, братец и милая сестрица!

С благодарностью Господу нашему спешу поведать вам о злоключениях моих и всех происшествиях ужасных и недоступных пониманию человеческому, которые наставили меня на окончательный путь истинной веры и привели в монастырь Святого Франциска в славном городе Веракрус, что основан еще в 1519 году Эрнаном Кортесом. Да, у испанцев я имею счастье обитать теперь и открыто исповедовать мою католическую веру, ибо только Господу и моим молитвам, которым обучила еще преданная католичка матушка моя, я нахожусь сейчас, если и не в полном здравии, то хотя бы живым. Путешествие наше было тяжелым испытанием. Штормы преследовали нас нещадно, когда плыли мы вдоль африканского побережья. Да и потом выяснилось, что некий злоумышленник по имени Негоро засунул под компас топор, чем среди суровых штормов еще более исковеркал наш путь. Отчего он сделал это мы так и не узнали, ибо, признавшись в злодеянии сем, он просто сиганул за борт со страшными проклятиями в адрес всех оставшихся на утлом суденышке нашем. Носило нас по океану долго, потеряв берега, надежду, человеческий облик, съев все продукты, кожаные полоски от собственных сапог и даже всех корабельных крыс, мы оголодали так, что стали поговаривать даже о возможности людоедства и уже решили тянуть жребий. И угадайте, кто же его вытянул? Да, это был ваш несчастный сын и брат. Но всю ночь, будучи связанным, запертым в каморке трюма и предназначенным для поедания командой наутро, я истово молился всю ночь Деве Марии. Именно поэтому наутро разразился совсем не бывалой силы шторм, голодным подельникам моим стало не до пустого желудка, а потом нас и выбросило на далекий, но спасительный для меня испанский берег. Испанцы нас обнаружили легко и быстро пленили. Кое-кто из матросов еще пытался сопротивляться и с криками: «Умрем за веру истинную!» — эти по сути своей несчастные отступники погибли под безжалостными мечами испанцев. Много ли надо доблести, чтоб убивать голодных обезумевших людей, коими мы все тогда и были? Но не мне судить кого-то. Я честно признался спасителям нашим, что с детства научен родителями исповедовать веру истинную, а в пути в последнюю ночь дал обет Деве Марии посвятить оставшуюся жизнь Господу нашему. После чего был принят испанцами с радостью, а потом нашел и местную миссию-монастырь. Братья вылечили меня от полного истощения, до которого довело меня мое грешное стремление к заморским богатствам далекой Индии. Но после всего пережитого я вряд ли пригодился бы в миру, как продолжатель доблестного рода Ланкастеров. Надеюсь, вы поймете, о чем речь и простите меня. С бесконечным уважением, молитвами и пожеланием всем долгой жизни ваш сын и брат, а ныне —

Брат Иероним. Прощайте навсегда.»

Таким образом род Ланкастеров гас и растворялся в небытии своих оставшихся никчемных лет, несмотря на дальнейшие бурные события в Британии семнадцатого века, никто из них в активной жизни принимать участие не мог. Имение чахло и разворовывалось. Отец Генри по привычке приходил по воскресеньям служить мессы в графской часовне, но постепенно необходимость в этом двоедушии пресвитера отпала.

Питер Янг, лишенный графом права жить в Ланкашире, долго не раздумывал и перебрался куда-то в Оксфордшир к дальним родственникам жены. Маленькая Тэсс увозила на груди ладанку со щепоткой земли с могилы своего Хранителя-Томаса. Прибыв же на новое место, они обосновались в Тадфилде, где Тэсс высыпала эту землю под первую яблоню, посаженную ее детской рукой.

Король Карл с 1629 года правил без парламента, и продолжал отчаянно нуждаться в деньгах. Взимал уже вышедшие из употребления налоги, вводил подати на коммерцию, на содержание ополчения, налог на извозчиков, тех, кто обосновывался в лесах несколько веков назад, обязывали покупать свои земли у короля, продавали дворянские титулы. В 1632 году пуританскому памфлетисту Уильяму Принну, выступавшему против длинных волос придворных, «противных законам Христа», за очередной памфлет о театре отрезали уши. В 1635 году мир с Испанией был заключен, а корабельная подать восстановлена.

Семейная жизнь Наттеров продолжалась. Но Агнесса все чаще задумывалась о словах Смерти о том, что муж ее знал о раннем конце сына. Она решила, что судить его в данном случае не имеет никакого права. Но все же сказала мужу об этом. Он в ответ просто обнял ее и ответил, что точный срок не был известен и ему, он просто знал, что ребенок не доживет до одиннадцати, а потому старался любить мальчика и наполнить его жизнь смыслом и радостью, хоть и на этот короткий срок. Разговор несколько облегчил ее душу. Хотя дальнейшие ее размышления все ближе подводили к осознанию необходимости загадать, наконец, свое заветное и последнее желание. И, как бы она не была счастлива сейчас, прекрасно понимала она и то, что загадать именно это желание — есть ее прямая обязанность перед дочерью и всеми своими будущими потомками. Главное, правильно сформулировать, не поддаться на его отговорки, и использовать нечто, тоже услышанное ею от Смерти в тот памятный ужасный вечер встречи со Всадниками. Именно это она мужу не открыла. И поэтому, когда в сумерках сентября 1635 года она, зайдя в кузницу назвала его: «Самаэль!? Кроули?!», он понял, что страшный миг настал, и ему никак не отвертеться от того, что она сейчас пожелает. Ведь назвала-то она его настоящее имя. Он не стал отрицать и на это имя откликнулся: «Что ты хочешь, возлюбленная моя Госпожа!» А тут и она поняла, что, высказав желание и получив желаемое, она отрезает его от себя навсегда. Однако, Агнесса не остановилась: «Я хочу увидеть все царства мира. Но не просто, как сегодняшние царства. Я хочу знать будущее.» Он все же попытался: «Я, конечно, яд-господен, и главная отрава моя — это знания, дарованные людям, за которые меня Небеса уже прокляли, но я не хочу, чтобы и ты проклинала меня, милая.»

— Но я сама хочу знать.

— Зачем? Я же говорил тебе, что это опасно. Почему нельзя оставить все, как сейчас? Хочешь, я состарюсь с тобой вместе? Мы сможем быть рядом.

— Нет, любимый, я так решила. Состаришься? Ты в любом случае потеряешь меня. И я не хочу, остаться в твоей памяти сгорбленной старушенцией.

— Но ты и без того обладаешь превосходной интуицией и почти всегда угадываешь все верно — о людях, явлениях, возможных событиях. Несси, умоляю, передумай!

— Угадываю, но иногда. Даже ту облезлую лису за тебя приняла. Теперь я хочу знать все наверняка. Я должна это знать.

— Ты увидишь даже собственный конец, поймешь, что он неотвратим, и знание срока может сильно испортить тебе дальнейшее существование. Ты можешь потерять интерес к жизни и радость от нее, если будешь знать все наперед. Ты можешь не понять того, что увидишь, испугаться и сойти с ума в итоге. Многие предсказатели так кончали. Это принесет тебе несчастье, милая. А я не смогу вмешаться. Никак. Чтобы не ухудшить ситуацию еще и привлечением к тебе иных адских тварей. Как я могу позволить…

— Можешь. Ты можешь. Потому что я хочу этого. Зачем? А разве не ясно? Чтобы защитить наших детей, если не от неминуемой смерти, то хотя бы от болезней, голода и войны. И ты прекрасно понимаешь, о чем я. Что касается радости жизни, то я и так прекрасно знаю, что без тебя утрачу радость нашей любви. Придется вытерпеть и это. Но я уже не наивная девочка, на которой ты женился. Как говорит один наш общий знакомый, я вижу его, потому что я ведьма. Да, ведьма, то есть женщина, ведающая знания, не доступные другим. Мы вместе постарались, и ты тоже участвовал в моем создании. И знания эти нужны мне не для того, чтобы получить власть, богатство или принца в мужья своей дочери. С нее вполне хватит Джона Гаджета-внука. Но я хочу их предупредить и защитить от всех бед, которых боятся люди, но хранят в своих сердцах.

— Ты видела Всадников.

— Да. Видела. И слышала, как Смерть назвал тебя так — Самаэль. Страшное имя, а мне кажется, что Энтони Джей Псих тебе больше подходит, так и стану называть тебя — Энтони, — она подошла ближе, заглянула в янтарные глаза и утешила — Не волнуйся, дорогой, я справлюсь. И не сойду с ума. А если и сойду, то разве моя фамилия не Псих?

Поцелуй вышел долгим и очень нежным. А, когда он все же нашел в себе силы оторваться от ее губ, то прошептал следующее: «Хорошо, Несси. Милая моя единственная на свете удивительная Несси! Ты получишь то, что хочешь. Я отправлю тебя по пути в будущее настолько, насколько тебе захочется смотреть. Смотри внимательно. Ибо ты запомнишь все. Будущее уместится в твоей чудесной умной головке и в твоем золотом сердце. И ты не испугаешься ничего. Смотри и понимай так, как умеешь. Просто потом, когда ты вернешься, обрывки будущего станут всплывать разрозненно, бессвязно, не подчиняясь твоей воле. Не дай им захлестнуть тебя лавиной, вот тогда-то и можно сойти с ума, когда странность и обилие знаний, обретенных вдруг и непонятных, накроет тебя с головой.»

— А я стану их записывать. Да. По мере всплывания. И просто буду давать номер каждому. Пусть разбираются с неприятностями по мере их поступления. Они ведь будут точно умнее меня. Эти потомки.

— Умнее? Знать уж будут точно побольше, ведь жить им в другое время. Но умнее тебя? Если посмотреть вокруг внимательно, а я ведь врать сейчас не могу — ты одна из умнейших женщин мира. И сердцем, и мыслями. Пронумеровать — прекрасная идея. И можно еще и не хранить в каракулях, а издать в красивой книге. Правда, книга может попасть не в те руки, а если твое видение будет истинным, а пророчества недвусмысленны, то некто плохой может использовать это очень страшно.

— Ну так прицепи к основному желанию еще непродаваемость всех книг кроме одной, которую я куплю для себя.

— Не надо даже покупать, ведь авторы получают один специальный бесплатный экземпляр. И ты ведь не удержишься, чтоб не предупреждать кое о чем своих друзей из деревни?! Слава пойдет, и издатели найдут тебя сами, или, что скорее, ты их, зная все наперед. Ну а потом окажется, что они ошиблись и книгу никто не купит.

— Именно так. Я напишу не ради денег и славы, дорогой, а только ради того, о чем уже сказала. Ради безопасности Добродетели и ее потомков. И прости меня, дорогой мой муж, что ради дочери нашей я отрываю тебя и от нее, и от себя. Не суди меня. Мне больно с тобой расстаться, но ведь рано или поздно ты бы все равно покинул меня в бессмертной жизни твоей. Не спорь. Сделай, как я прошу и прости.

Потом были объятия и последний поцелуй без слез, хотя оба знали, что он последний. А потом она провалилась в странный сон. События, страны и властители сменяли друг друга, менялись одежды и оружие, приходили новые болезни и уходили старые, побежденные наукой иных времен, безлошадные повозки бежали по тонким стальным полоскам среди гор и лесов, странные аппараты работали и за ткачей, и за хлебопеков, и за кузнецов, тяжелые железные птицы несли в себе людей с континента на континент, число открываемых континентов, кстати, тоже росло удивительным образом. Но среди всех этих удивительных вещей она с печалью замечала, что дети продолжают болеть и умирать от голода, машины для убийства становятся все изощреннее и жесточе. «Глупцы, — думала она сокрушенно, — Неужели в далеком будущем они станут сыпать эти страшные огненные снаряды на головы невинных маленьких ангелов только из-за своей неимоверной корысти и желания обладать чужой территорией и богатствами недр земных? Додуматься до всего столь чудесного, но продолжать убивать просто потому, что другой молится иначе или говорит на языке, который тебе не понятен, а потому неприятен?» Всадники бродили по маленькой планете, скакали, мчались на безлошадных повозках, плюющихся огнем и смертью. Люди хорошие и не очень, борются с ними и временами побеждают. Еще можно все спасти? Всегда ли можно будет всех спасти? Маленькая узкоглазая девочка, умирая, складывает из бумаги тысячу белых журавликов и верит, что спасти можно? Отважные ратники гибнут в огне, прикрывая детей своими жизнями и превращаются в журавлей. Но деревни и города продолжают гореть, а дети продолжают плакать от страха, боли, голода. Как помочь и предупредить? Как все запомнить? Все это, увиденное фрагментами, издалека, словно сквозь узкую трубку ее кругозора женщины семнадцатого века?

Сон ее длился неимоверно долго, вместив в себя ряды поколений и пласты будущих времен. Но, как и всякий сон, он имел конец.

Вначале она чувствовала, что его прохладная рука лежит на ее щеке и нежно гладит, потом это ощущение растаяло, и Агнесса поняла, что осталась одна, и пора просыпаться. Очнулась она в своей спальне среди абсолютной настороженной тишины: ни привычных и родных звонких ударов молота в кузнице, ни веселого пенья ручья на лопастях водяного колеса. У постели сидела Молли Смит с ближайшей фермы и сокрушенно смотрела на нее.

— Не надо Молли. Не надо ничего говорить. Просто проводи меня туда. Проводи. Я хочу посмотреть на то, что осталось от кузницы.

От кузницы ничего не осталось. Ни фундамента, ни наковальни, ни водяного колеса с молотом. Просто новая заводь ручья, в которой красиво змеились узколистные водоросли и сновали малюсенькие лягушки.

— Несси, рвануло так, что даже костей не нашли. Ни костей, ни железок. А уехать он никак не мог. Ведь лошадь-то на месте. Вот для чего было держать в кузнице порох? Все-таки муж твой был полный Псих! Отец Генри, правда, в воскресенье на проповеди так и разорялся, что кузнец это заслужил и собаке собачья смерть, и хоронить даже нечего. А отпевать такого прохвоста он не собирается. Но ты теперь почтенная вдова с некоторыми средствами. И боюсь, наш пресвитер очень этим средствам завидует.

— Остановись, Молли. Спасибо тебе. Но я сама справлюсь, а если ты домой не поторопишься, то матушка твоя с лестницы упадет, а батюшка сидит в «Голубом якоре» и помощь ей оказать не сможет. Ступай, побыстрее ступай, милая.

Она вернулась в дом, взяла на руки дочку, прижалась щекой к ее щеке, чтобы хоть так ощутить тепло оставшейся малой частицы приложенных им усилий. За клеткой с несушками, заботливо перенесенной из сарая при кузнице в нижнюю комнату коттеджа, обнаружились два бочонка с надписями «Кровельные гвозди» и «Опасно. Порох», бочонок с порохом был наполовину полон. «Значит и он знает, оставил мою половину, шутник! Наполовину полон, как в той его дурацкой шутке про стакан,» — подумала она с усмешкой. Потом вышла прочь и побрела к старой яблоне. Там она обнаружила крепко привязанную к дереву Чернушку. Кобыла глянула на нее сливовым глазом и, фыркнув, утешительно ткнулась в ладонь. В дупле обнаружился недлинный свиток. Но едва Агнесса дочитывала очередную строку, как буквы улетали, точно чешуйки пепла со страницы, и, дочитав до конца, она еще долго стояла у яблони с дочкой на руках и пустым листком древнего папируса. Лицо было мокрым от слез, а кольцо по-прежнему блистало янтарно-золотым на правой руке. «Вот там и оставайся,» — приказала она венчальному колечку, совершенно не считая себя почтенной вдовой.

Ах, любезный мой читатель! Современная криминалистика, конечно, может собрать разлетевшиеся чешуйки пепла, что остались от слов с того папируса. Надо ли это? Может додумаешь сам? Послезливей и подушещипательней, чем там было написано на самом деле. Просто представь, любезный друг, читатель, что может написать демон, прощаясь. И: «К тебе я буду прилетать, гостить я буду до Денницы, и на шелковые ресницы сны золотые навевать» — не подходит. Это из другого произведения и от другого Демона. Нет. Я не стану приводить его письмо здесь, так как оно предназначалось только Агнессе. Оставьте возмущаться те, кто любит разглядывать моменты чужой интимной жизни сквозь щелочку страницы. Что стало пеплом, а что осталось? Кольцо осталось на руке, и кое-что в сердце — навсегда сохранились там слова, что написал он для нее.

В 1637 году восстала Шотландия, в 1640 начались события, позже названные Английской буржуазной революцией. Короткий парламент, Долгий парламент. 1642-46 годы первая Гражданская война, кавалеры скакали за круглоголовыми и круглоголовые скакали за кавалерами, и те и другие постреливали. Потом были Марстон-Мур, Несби и разгром англичан ирландцами у Венбурга.

В 1648 перед самым Престонским сражением очень молоденькому и очень нервному и оттого без конца молившемуся офицеру парламентских войск по фамилии Билтон Агнесса успокаивающе сообщила: «Перестаньте нервничать, друг мой. Остановились в деревне, передохните, поешьте и шуруйте дальше. Восемь тысяч круглоголовых против аристократических почти двадцати? Ерунда. Вы мотивированы лучше. Да и престонские кузнецы вас прекрасно снабдили особо крепкими кирасами, основную часть которых, кстати, мой муж и ковал. А он все добротно делал. Вернетесь в Лондон с победой. Займетесь книготорговлей и успокоитесь. И поклянитесь не обижать детей. Никогда.»

Гаджет старший прожил по тем временам очень долгую жизнь и всегда любил побеседовать с Агнессой. Гаджет сын оставался для Добродетели любящим крестным, баловал девочку вниманием и подарками. К советам Агнессы прислушивался, благодаря чему дела юридической фирмы шли в гору. Правда, он подумывал о переезде в Америку, так как английская реальность в то время оставалась шаткой — шла Гражданская война. Но поразмыслив над некоторыми заметками Миссис Наттер для книги, он решил, что в ближайших двух-трех поколениях следует дать и Америке несколько успокоиться и разобраться со своими красными, черными и белыми, а также южными и северными. К тому же он понимал, что всегда лучше бороться со знакомым злом. Когда между Гаджетом-внуком и Добродетелью Наттер завязалась нежная дружба, переросшая в любовь, никто препятствовать не стал. После исторической престонской битвы и справили свадьбу Джона Гаджета-внука и Добродетели Наттер. Дочь покинула родительский дом и счастливо жила отныне в Престоне. Ведьмовскими способностями матери в полной мере она не обладала, но свойственны были ей и трудолюбие, и практичность, интерес к окружающему миру, и доброта, а также некоторое незлобное ехидство и здоровый скептицизм.

Агнесса продолжала лечить односельчан какой-то плесенью, обучала мыть руки перед едой, бегала трусцой вокруг деревни, а по вечерам записывала аккуратно и старательно, номеруя всплывавшие периодически в беспорядке фрагменты мозаики будущего. В силу своего понимания и в силу своей заботы о незнакомых потомках и записывала, будучи уверенна, что дети будут умнее, а потому как-нибудь разберутся. Годы шли, красота долго не покидала ее и взгляд оставался печальным, насмешливым, всезнающим и добрым, но к середине пятидесятых годов даже стал несколько равнодушным. К старой яблоне она иногда приходила и находила в дупле узкие полоски папируса со словами, предназначенными только ей. Ответов же не писала: все было сказано, а рассказывать, как у нее дела явно ни к чему, ведь за ней ненавязчиво и осторожно наблюдали. Хотя в этом наблюдении ее волновала чисто женская проблема — собственное старение, которого перед ним она по-девчоночьи стеснялась. Так что приходила к яблоне, вынимала из дупла крохотный свиток, шла с ним на место кузницы и долго сидела у ручья, читая и глядя на змеившиеся в воде стебли.

Офицер Билтон с победой вернулся в Лондон, а к 1650 году военную службу бросил и со своим приятелем Скэггсом организовал в Лондоне книгоиздательское предприятие. Однако, дела упорно не шли, хотя друзья продолжали бороться со своими провалами. Помогал же им неиссякаемый оптимизм Билтона. Так после случая с Провально-Просольной Библией в 1651 году он убеждал Скэггса, что им еще сильно повезло, что все закончилось просто скандалом, в отличие от отрезанных ушей приснопамятного пуританского памфлетиста Уильяма Принна, пострадавшего всего лишь за памфлет о театре в 1632 году, когда королева так невовремя играла в любительской пасторали. Когда же в 1653 году случился второй провал, неунывающий Билтон опять считал все произошедшее редким и необычайным везением: «Представляешь, Скэггс! Я читал целых три неизвестные пьесы Шекспира, и, кроме меня, их теперь никто и не прочтет!» Потом он вспомнил о Ланкаширской вдовушке, предсказавшей престонскую победу и его новое мирное занятие, и посчитал вернейшим выходом из цепи провалов печатание всей этой пророческой лабуды, от которой народ тащится не по-детски. Рукопись прислали на следующее утро, едва он озвучил свою идею Скэггсу, что подтверждало достоверность предсказаний в ней изложенных. И в 1655 году книга была издана как раз к рождественской распродаже. Предсказательница согласилась на все условия, отказалась от всякого гонорара, настаивая только на бесплатном авторском экземпляре, который со временем и получила. Но, может она знала, что в 1654 году Кромвель отменит Рождество, а пуританская публика будет не очень настроена приобретать книги с предсказаниями, и не захотела обременять Билтона еще и выплатой денег за книги, непродающиеся никак?! Итак, издатели разорились, а куда девались непроданные «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества Агнессы Наттер» никто не знает. Но известно со слов сэра Терри Пратчетта, наверняка, что их нет ни в музеях, ни в частных собраниях. После третьего провала неунывающий Билтон опять думал, что ему свезло — он ведь никогда не обидел ни одного ребенка, значит, свою клятву выполнил. Да, и в самом деле, как может навредить детям Провально-Просольная Библия, или непрочитанные пьесы Шекспира, или исчезнувшие предсказания этой Ланкаширской ведьмы?! Благодаря своему оптимизму в долговой тюрьме оказался не он, а Скэггс, склонный к унынию и некоторой лени. Каким образом книга сия не попала в тщательно ухоженные ручки хозяина соседней с книгоиздательским предприятием Билтона и Скэггса книжной лавочки А.Зирафеля также остается загадкой. И Азирафель в последующем при каждом воспоминании о том, как он был близок к обладанию столь редким изданием, ощущал одно и то же — противную дрожь коленок и несказанную обиду. Отчего Азирафель не встречался с Агнессой? Она была и умна, и хитра, но еще она была хранима от назойливого внимания Небес выкованными мужем ангелами с мечами. Да и потом, разве не сказала она однажды Кроули: «Никакой другой ангел, кроме тебя, мне не нужен!», а он, как Хранитель, выполнил и это желание, причем в тот раз речь ведь шла конкретно об ангеле Азирафеле.

Вам, дорогой читатель мой, известна дальнейшая история. Известно и то, что одно из первых предсказаний в книге касалось смерти самой Агнессы. Известны, как последние слова ее, обращенные к добрым односельчанам, так и содержание записки, найденной в доме и сообщавшей о сорока фунтах кровельных гвоздей и восьмидесяти фунтах отличного зерненого пороха, зашитых Агнессой в нижние юбки. Однако мы должны остановиться на тех десяти минутах, на которые опоздали прийти к ней озабоченные добрые односельчане во главе с майором-ведьмоловом Прелюбы-не-сотвори Пульцифером.

Агнесса расправила свои отяжелевшие пышные юбки, положила на видное место записку для молочника, достала с полки старую-престарую запыленную бутылку вина и два бокала. Потом кивнула гостю, который в отличие от односельчан и палачей никогда не опаздывал: «Опаздывают. А Ты уже здесь. Ну так займем время приятным! Давай по бокальчику напоследок! Еще муж покупал вино. Они еще минут девять тащиться сюда будут!» Гость кивнул, в костяшках пальцев прозвенел бокал: «БЛАГОДАРЮ, АГНЕССА. ОДНАЖДЫ ОН ПОДКОВАЛ БИНКИ, И Я ЕМУ ДОЛЖЕН, НЕТ, НЕ ТВОЮ ЖИЗНЬ, ПРОСТО ИСТОРИЮ НАПОСЛЕДОК. ТЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕШЬ, НО ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ЗНАТЬ. ТВОЙ МУЖ НЕ СТАЛ РАССКАЗЫВАТЬ В ПЕРВЫЙ РАЗ, А ВТОРОЙ РАЗ ОН ПРОСТО УЖЕ НЕ УСПЕЕТ РАССКАЗАТЬ ЭТО САМ. ОН ДВАЖДЫ ПЫТАЛСЯ ЗАКЛЮЧИТЬ СО МНОЙ СДЕЛКУ. ПЕРВЫЙ РАЗ. ВО ВРЕМЯ КРЕСТИН СЫНА, ОН НЕ БЫЛ В ПРЕСТОНЕ, А УМОЛЯЛ МЕНЯ ВЗЯТЬ ЕГО БЕССМЕРТНУЮ ЖИЗНЬ ВМЕСТО ЖИЗНИ СЫНА. Я НЕ ЗАКЛЮЧАЮ ТАКИХ СДЕЛОК, ТЫ ЗНАЕШЬ. ВТОРОЙ РАЗ ОН БЫЛ У МЕНЯ СЕГОДНЯ УТРОМ. ВНАЧАЛЕ ПРОСИЛ, ЗАТЕМ УМОЛЯЛ, ПОТОМ ТРЕБОВАЛ ОБМЕНЯТЬ БЕСКОНЕЧНОЕ И ГОРЕСТНОЕ ДЕМОНИЧЕСКОЕ ЕГО СУЩЕСТВОВАНИЕ НА ТВОЮ ЖИЗНЬ. В КОНЦЕ ДАЖЕ ДРАТЬСЯ СО МНОЙ ПЫТАЛСЯ. ВООБРАЖЕНИЕ. ОНО И ВИНОВАТО, ВООБРАЗИЛ, ЧТО ЛЮБОВЬ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ!»

Агнесса усмехнулась и, глотнув вина, проговорила: «Да, он ведь Псих. Он не сильно пострадал? Надеюсь, Ты его не прибил?» «Я НИКОГО НЕ УБИВАЮ. Я ПРОСТО ВЫПОЛНЯЮ СВОЮ РАБОТУ. ПОСТРАДАЛ? НЕТ. А ПЕРЬЯ ОТРАСТУТ. НУ? ЗА ДОРОГУ?!» — ответил Смерть и допил бокал до конца. Снаружи послышался шум толпы, Агнесса шагнула к порогу и распахнула дверь в туманный апрельский вечер: «Прелюбы Пульцифер. Люди добрые. Вы припозднились. Я уже десять минут, как должна гореть. Ну ладно…»

Сообщу также, что в первом ряду добрых односельчан во время сожжения последней ведьмы в Британии стоял, ликуя, брат приговоренной преподобный Генри Брэдшоу. И в отличие от майора-ведьмолова Прелюбы-не-сотвори Пульцифера от Генри не осталось даже шляпы.

Примечания к главе восьмой.

злоумышленник по имени Негоро — с благодарностью к Жюль Верну и «Пятнадцатилетнему капитану».

Самаэль или Яд господен. Очень страшный демон с тупым зазубренным отравленным ножом. Змеище. Короче, «враг небес и зло природы», но в то же время — «царь познанья и свободы».

«К тебе я буду прилетать, гостить я буду до Денницы, и на шелковые ресницы сны золотые навевать» М.Ю. Лермонтов поэма «Демон».

Даты и исторические события перечисляются в соответствии с датами и историческими событиями.