Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Инеж грезила уже давно.

Сложно сказать, насколько давно: не то чтобы она имела возможность видеть свое тело или видеть что-то за его пределами. Она застряла в собственной голове и, честно говоря, предпочитала это тому, что было прежде.

Кто-то забрал ее от родителей. Она не помнила кто: большинство из того, что было прежде, представлялось как в тумане.

Однако она не забыла Хелен Ван Худен. Никогда не забудет.

Танте Хелен была той, кто купил ее, когда Инеж было четырнадцать. Она стояла на шатком причале, и занозы вонзались в босые ноги, точно крошечные ножи. С нее сорвали одежду, и она чувствовала, как матросы пожирают ее взглядом. Она плакала, наверное, несколько дней, и к тому моменту, когда Танте заполучила ее, ее тело было слишком обезвожено, чтобы выдавить из себя еще хоть каплю жидкости.

Однако тогда Инеж этого не знала — она была испуганной девочкой, едва ставшей девушкой. Так что, когда Танте Хелен взяла Инеж за челюсть гладкими идеальными пальцами и ухоженные ногти впились ей в кожу, она поверила женщине, которая усмехнулась:

— Больше никаких слез? Не будешь умолять? Даже не попытаешься сбежать? Ты положительно жаждешь секса, не так ли? Ты можешь по крайней мере попытаться не выглядеть шлюхой настолько, — она отступила назад, изучила тело Инеж и вздохнула. — Думаю, сойдет. В любом случае, для клиентов все сулийки одинаковы.

В то время Инеж не поняла большую часть слов — в конце концов ее никогда не учили керчийскому, — но у нее была хорошая память, и она повторяла в уме звуки чужих слов снова и снова, пока не смогла перевести их.

Когда у нее это наконец получилось, она пожалела об этом.

Вначале было обучение. Инеж не понимала большую часть того, что ей говорили, но выучила самое важное. Встань на колени. Нагнись. Соси. Хорошенькая. Стони. Шлюха.

Она пыталась сбежать. Неоднократно, на самом деле, но она была всего лишь испуганным ребенком. Что она могла сделать?

В конце концов обучение завершилось, и Инеж стала одной из экзотических существ Танте Хелен. Их выводили на королевские мероприятия, чтобы «танцевать» для развлечения, и потихоньку утаскивали в сторону одну за другой, и королевская семья закрывала на это глаза.

Ну, не совсем так. Король являлся одним из самых частых посетителей, следовательно королева ненавидела их сильнее всех.

К тому времени, когда Инеж исполнилось пятнадцать, она отточила искусство исчезать. Ее тело делало то, что должно, а разум уплывал далеко-далеко.

Она грезила. Грезила обо всем, но в основном о том, что ее никогда не забирали, что она по-прежнему жила с семьей, в безопасности маминых объятий. Или о том, что кто-то мог бы спасти ее из этого ада — какой-нибудь герой, который вскроет замки на золотой клетке Инеж и поможет ей раскрыть крылья.

Она грезила и о смерти. О чем угодно, что не являлось реальностью.

В итоге никто ее не спас. Ей было почти шестнадцать, когда Инеж поняла, что, если она хочет когда-нибудь выбраться, ей надо полагаться только на себя. Никто не поможет сломленной сулийской шлюхе, которая понимала керчийский лучше, чем могла на нем говорить.

Тогда внутри нее родилась ярость. Ее забрали против воли — как это может быть ее виной? Даже если она… создана для этого, как любит говорить Танте, она должна была заниматься этим дома, в своем караване.

Однако, если она действительно должна быть этим, возможно, оно и к лучшему, что ее забрали от родителей: она не хотела, чтобы они видели ее такой.

Но она не могла поверить, что это правда. Этого не могло быть.

Если бы Инеж была создана для этого, как утверждала Танте, это наверняка не причиняло бы такую боль. В конце концов, мужчинам редко нравилось знать, что ей больно.

Сложно сказать, что в итоге послужило причиной. Какая капля переполнила чашу, как говорила мама. Но Инеж достигла точки кипения на королевском балу. Или, может, Святые наконец-то ответили на ее молитвы. Руки прикасались к ней, гладили, щипали, сжимали, шлепали… и она больше не могла.

Но вместо того, чтобы исчезнуть внутри себя, Инеж закричала с такой силой, что земля будто взорвалась вокруг нее, стекло разбилось, свет погас. Ее окружили виноградные лозы с острыми как мечи шипами, нежно заключив ее в колыбель, тогда как всех остальных в этом Святыми забытом месте душили, кололи и сжимали.

Последнее, что она видела, когда исчезла в последний раз — то, как виноградные лозы аккуратно закрыли ее целиком, нежно уложив спать.

Так что Инеж грезила. Она грезила, и грезила, и грезила.

Теоретически время продолжало идти. Часы продолжали тикать, солнце поднималось и садилось по своему обыкновению, прилив наступал и отступал.

А Инеж грезила.

А потом вдруг перестала.

Она не знала, что ее разбудило. Она не знала, что что-то вообще может ее разбудить; если бы она могла мыслить и рассуждать в мягком пухлом ничто сна, она бы скорее всего решила бы, что умерла. Но Инеж проснулась с резким вдохом, прижимая к груди тонкий фиолетовый шелк и вглядываясь наружу сквозь щели между виноградными лозами…

И прямо в невозможно темные глаза какого-то парня, который не мог быть старше нее больше, чем на год. Дыхание перехватило от страха, и она прижалась к дальнему концу своей могилы из виноградника. Она дрожала, но не потому, что была испугана. Ей было холодно. Ужасно холодно… и посмотрев парню за спину, она поняла почему.

Весь замок вокруг нее стоял в руинах. Обломки потолка обрушились, и от массивного куска камня у нее над головой, который в одно мгновение мог ее раздавить, ее отделяли только виноградные лозы. В груди вспыхнула паника, и Инеж посмотрела на парня, который продолжал таращиться на нее.

— Что произошло? — прошептала она.

Похоже, это вывело парня из оцепенения, поскольку он напрягся, отвел взгляд и прочистил горло. Она заметила, что он старательно не смотрит на ее тело, и это… ну, не обязательно чувствовалось хорошо или безопасно, но было лучше, чем… Того, что прежде.

— У… у тебя есть одежда? — спросил он грубым хриплым голосом, какого она от него определенно не ожидала.

Лицо запылало от стыда, и Инеж забилась еще дальше в своем странном маленьком убежище.

— Нет, — прошептала она. — Они забрали ее.

Его взгляд на мгновение метнулся к ней, после чего он коротко кивнул.

Потом он шагнул ближе, и Инеж вздрогнула, страх стрелой пронзил ее. Видимо, реагируя на ее эмоции, виноградные лозы ударили в парня, который выругался, неловко отступив и упав на твердый каменный пол.

— Я… Черт. Я собирался отдать тебе свое проклятое пальто, ты здесь замерзнешь насмерть, — он встал, стиснув зубы.

Инеж уставилась на него и впервые позволила себе как следует его разглядеть. У него были черные волосы, странно зализанные назад — прежде она таких причесок не встречала. Он был высоким и чересчур резким — с высокими скулами, тонкими губами и бровями, острым подбородком и твердой линией челюсти. Он был довольно красивым, признала Инеж. Она скорее пырнула бы его ножом, чем позволила бы прикоснуться к себе, но, признавая это, не слишком гордилась собой. На нем было тяжелое пальто странного покроя, не виденного ею прежде, прямые черные брюки, блестящие ботинки и черные кожаные перчатки. У него было такое чуднóе чувство стиля. Инеж задумалась, не иностранец ли он, как она, но он выглядел слишком керчийцем, чтобы быть из какого-нибудь другого места.

Он медленно поднялся, и Инеж вздрогнула, увидев, что он пользуется тростью из красного дерева с серебряной ручкой. Нет, не просто ручкой — она имела определенную форму. Инеж понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть, что это птичья голова.

Керчийцы и их странные вкусы. Она думала, что привыкла к этому, так много времени проведя при дворе, но, возможно, одежда королевских особ и знати сильно отличалась от одежды низших классов.

Парень опасливо посмотрел на виноградные лозы.

— Ты позволишь мне дать тебе пальто, или мне не стоит рисковать? — произнес он сердитым тоном, который заставил ее напрячься.

Но она замерзла, и ей ужасно хотелось быть более одетой, чем сейчас.

— Ладно… но медленно, — сказала Инеж на удивление ровным голосом.

Он раздраженно фыркнул, и она подумала, что он сейчас уйдет, но он не ушел. Он неловко приблизился, хмурясь на виноградные лозы, и, подойдя достаточно близко, чтобы прикоснуться к краю ее безопасного убежища, он остановился, стянул пальто и положил его рядом с лозами. Он поморщился, посмотрев на шипы.

— Я бы предпочел, чтобы ты не позволяла своим лозам полностью разодрать мое пальто, — сказал он, поправляя обнаружившийся под ним камзол.

Камзол был простым и не виденного ею прежде покроя — вместо того, чтобы выглядеть как мундир, он скорее походил на его пальто. Затем жилет поверх нижней рубахи, которая явно была на пуговицах, и плоский унылый галстук, завязанный вокруг воротника. Его штаны вместо того, чтобы обтягивать ноги, прямыми линиями спускались до самых ботинок.

Он шагнул назад, и Инеж осторожно подползла вперед достаточно, чтобы аккуратно взять пальто, протянув его сквозь щель, а потом завернуться в него.

Слава Святым, пальто было всё еще теплым. Она тщательно застегнула его на все пуговицы, постаравшись закрыть столько кожи, сколько возможно.

Подняв взгляд, она обнаружила, что парень повернулся к ней спиной, предоставив ей уединение.

— В кармане есть нож, — сказал он, пошевелившись. — Можешь воспользоваться им, если хочешь… Если я сделаю что-нибудь настолько плохое, чтобы ты захотела пырнуть меня, я определенно этого заслужу.

Глаза защипало слезами, когда Инеж опустила руку в карман, найдя рукоятку кинжала, и она даже не знала почему.

— Спасибо, — и секунду спустя: — Ты знаешь, сколько я проспала?

Парень колебался, явно не уверенный, может ли он уже повернуться. Он решил, что нет, и это удивило ее, а потом слезы потекли по щекам.

Неужели она настолько сломлена, что элементарная вежливость чувствовалась, как величайшая доброта в мире?

Он снова прочистил горло:

— Не знаю. Что последнее ты помнишь?

Инеж застыла от вопроса, тяжело сглотнув. Наверняка он пытался помочь, но думать об этом легче не становилось. Она сильнее сжала кинжал.

— Это… это был день рождения наследного принца, кажется, — прошептала она, нахмурившись.

Стал ли он последней соломинкой?

Парень вскинул голову, почти развернувшись, но остановил себя.

— Как звали принца?

Брови Инеж сошлись на переносице, пока она пыталась вспомнить. Это было сложно — всё равно, что ходить с повязкой на глазах и пытаться найти булавку в комнате, полной спичек.

— К… Кег… или Каг…

— Крюген? — тихо спросил парень, неподвижный, как скала.

Она моргнула и быстро кивнула.

— Да, точно — Крюген, — после короткого молчания Инеж добавила: — Ты можешь повернуться. Я одета.

Он повернулся, и выражение его лица было непроницаемым.

— Крюген. Принц Крюген позднего царства Керчии.

Инеж слегка склонила голову, но кивнула:

— Да, хотя я не уверена, почему царство позднее.

Он уставился на нее, после чего тяжело сел на валун.

— В Керчии больше нет королевской семьи, — медленно произнес он. — После легендарной резни на дне рождения принца Крюгена.

Инеж быстро замерзла, несмотря на толстое шерстяное пальто, в которое она завернулась.

— Те-теперь пытаются установить новую монархию? — спросила она, на нее снизошло ужасное осознание того, что парень пытался ей сказать.

Мгновение он изучал ее, а потом вздохнул.

— Да, — он медленно кивнул. — Но было столько междоусобиц, что остановились на правительстве из небольшой группы людей. Глава каждой самой богатой купеческой семьи. Вначале пятеро, — он пошевелился, с ужасающей беспечностью вытянув перед собой ногу. — Это было двести лет назад. В итоге остановились на одиннадцати членах Торгового совета.

У Инеж закружилась голова, и она оцепенело уставилась на него.

— Говорят, это сделала ведьма, которая разозлилась на королевскую семью за какое-то незначительное проявление неуважения к ней, — продолжил парень, рассеянно потирая бедро. — Сулийская ведьма, вооруженная темной магией. Она обрушила на них ярость земли, убив всех и каждого из присутствующих, а потом искупалась в их крови. Ее называют Призрак, и по слухам, она всё еще бродит по Керчии, охотясь за каждой каплей королевской крови. Если ты ее увидел, для тебя уже слишком поздно.

Он встретился с ней взглядом, пронзая ее им насквозь.

— Я никогда на самом деле во всё это не верил, — откровенно признался он. — В конце концов, доказано, что на вечеринке были убиты не все. Ни у одного слуги или раба не тронули ни единого волоска на голове. Если эта часть была преувеличением, полагаю, всё остальное тоже.

Он с сомнением бросил взгляд на по-прежнему движущиеся виноградные лозы.

— Хотя я не ожидал, что часть про магию окажется правдой.

— Я не ведьма, — прошептала Инеж с комом в горле. — Я не… Я этого не хотела. Я не знала…

Из горла вырвалось рыдание, и нож чувствовался тяжелым, как тысяча лошадей. Этим она стала теперь? Кровавой ведьмой вместо сломленной шлюхи?

— Я просто хотела, чтобы они перестали. Я просто хотела, чтобы всё прекратилось. Я хотела пойти домой.

Что-то смягчилось в уголках глаз парня.

— Да. Я тебе верю, — он недоверчиво фыркнул, оглядевшись. — Если подумать, я просто пришел сюда посмотреть, нет ли здесь каких-нибудь старинных драгоценностей, которые можно взять.

Этого было достаточно, чтобы заставить Инеж неожиданно засмеяться, и когда она посмотрела на парня, он выглядел до странности довольным собой.

— Я могу помочь тебе. Думаю, я всё еще прилично ориентируюсь в замке.

Губы парня слегка изогнулись, и он снова встал.

— С моей стороны было бы глупо отказываться от предложения самой Призрака: как бы она не побила меня своими странными магическими лозами, — сказал он.

Инеж нахмурилась:

— Мне не нравится это имя. Я не мертва и не привидение.

Он приподнял бровь:

— Тогда как мне тебя называть?

Инеж помолчала, долгое мгновение изучая его, а потом медленно открыла трещину в разделяющей их стене из виноградных лоз, впервые за два столетия поднявшись на ноги.

Двести лет. Она всё еще пыталась это осознать.

— Предпочтительно по имени, — решила она, бесшумно ступив босиком наружу. — Инеж.

Тогда парень улыбнулся по-настоящему, хотя и криво.

— Что ж, Инеж. Я Каз Бреккер. Добро пожаловать в команду.

Он развернулся и похромал в сторону зала.

— А теперь давай пойдем украдем немного фигни? — он снова бросил на нее взгляд и тяжело вздохнул. — А потом продадим ее, чтобы достать тебе проклятую одежду. Я не шутил насчет того, что ты замерзнешь насмерть.

Инеж больше не грезила. Но она была не против. Она последовала за парнем, который пробудил ее из тюрьмы, с ножом за спиной и броней на теле.

Нет, решила Инеж. Это лучше, чем грезы.