Мейгор пришёл снова (гет)

Если заметите "неровности" текста — напишите, я задолбалась переносить это с фб без автоматического переноса и могал что-то упустить.

Я просто хочу сказать, что я смотрю на ciemai и я в таком восторге от того, как она пишет эмоциональные моменты. Я так хочу научиться так же. Она просто золото.

«Аварийный выход на высоте 30 тысяч футов. Иллюзия безопасности»

Чак Паланик. «Бойцовский клуб»

Деймон находил в некоторой степени забавным то, как заступничество отца повлияло на мнение двора. Возможно, дворяне просто наконец вспомнили, что Бейлон — их будущий король. Возможно, они просто не хотели оказаться меж двух огней — ссоры Таргариенов имели обыденность плохо заканчиваться даже для наблюдателей. Было так много разных вариантов, которые Деймон рассматривал больше скуки ради, чем действительно интересуясь, почему эти гадюки вдруг решили проявить к нему должное уважение.

Однако теперь ему хватало понимания и терпения замечать людей вокруг себя. Забавно, как в юности он скорее скалился на придворных, не разбирая ни своих (отцовских), ни чужих, и едва ли понимал их истинное отношение к нему. Вспыльчивость, резкость, агрессия — кровь дракона бурлила в нём, точно воды Черноводного. Деймон чувствовал себя загнанным в угол зверем в те годы. Боль от потери матери терзала его долгое время, оборачиваясь яростью; Визерис разделить с ним это пламя, эту отраву был не способен, а отец… Деймон слишком долго предавался размышлениям о том, кем принц Бейлон был для него.

Откровенно говоря, он так и не нашёл ответ на этот вопрос. Резкое изменение его поведения не могло ни стереть прожитых лет, ни изменить былого. Деймон невольно возвращался мыслями к тем годам, когда нуждался хоть в ком-то на своей стороне и не получал даже самого малого. Эта старая, гноящаяся обида жила в нём десятилетиями, казалось, даже смерть не смогла прижечь этой раны. Скорее наоборот — разворошила ещё сильнее, вскрывая старые нарывы, но не вычищая их. Особенно остро это ощущалось на контрасте семейного счастья, что он обрёл на Драконьем камне. Это время вспыхивало в памяти против воли.

Жизнь становилась похожа на калейдоскоп, где фрагменты настоящего накладывались на прошлое. Деймон шёл знакомыми коридорами, но оказывался совсем не там, где предполагал. Точно его разум и тело спешили в разные места.

Он снова и снова поднимал деревянный меч на тренировках с сиром Райамоном⁽¹⁾ и слышал, как пела сталь на тренировках с Джейкерисом и Бейлой. Удар, ещё один, парирование — дерево встречалось с деревом, в голове звенел металл. Точно так же он возвышался над своими детьми, обучая их искусству фехтования. Точно так же он направлял их руки, исправлял стойки и помогал осознать границы собственных тел.

Уроки септона Барта смешивались с вереницей мейстеров и септ, от которых Деймону пришлось избавиться во времена детства Рейниры.

Ему рассказывали о землеописании, а он слышал голос первого ублюдка. Кажется, тот считал, что принцессе не стоило слишком углубляться в геральдику, хватило бы только знания Верховных домов и умения улыбаться. Визерис даже не узнал, почему старика отправили прочь.

Вторая ошибка мироздания, на этот раз септа, считала, что единственное писание, которое стоило времени юной благочестивой девы, — это, конечно, же блядская книга Семи. От неё избавилась уже Эймма. Тогда Деймона это даже удивило, но сейчас ему думалось, что при всех её недостатках кузину всё-таки воспитывали как леди и будущую хозяйку дома.

Третья скотина принесла синяки на нежных запястьях Рейниры. Всё кончилось скандалом, потому что Деймон в ярости отрубил обнаглевшему ублюдки руки, что, по его скромному мнению, было чертовски мало за принцессу крови. Визерис, что удивительно, был зол не меньше него и даже не пытался ничего замять — просто выслал мейстра обратно. А потом… Деймон вновь пропускал мимо ушей разглагольствование септона Барта о налогообложении (Во имя Пламени! Он был Мастером над монетой и знал систему налогообложения не хуже десницы⁽²⁾), силясь вспомнить, кто же был четвёртым, но, кажется, тогда его снова изгнали и… Те годы были полны событий и чужих берегов, отчего всё спутывалось в один клубок без начала и конца.

Деймон признавал ум десницы. Даже не будучи мейстром, септон Барт знал куда больше, чем ожидалось от человека Веры и сына кузнеца, но как Джейхерис долго не мог решить, стоил ли последователь Семи доверия, так и Деймон колебался, желая видеть на его месте Герардиса. Ему было сложно представить, чтобы кто-то другой, кроме старого мейстра, мог вести себя с ним столь наставляюще и в чём-то даже покровительственно. Это было данностью последних лет, и, как оказалось, Деймон отвык от того, что в стенах родного замка больше не было успокаивающего присутствия старого друга и верных слуг. Странным образом это только усиливало ощущение чуждости, что укоренилось в его костях с момента возвращения.

Иногда просто хотелось взвыть от несмолкающих голосов в голове. Они перечисляли года, они шептали о времени, что не спешило ускорить ход, они знали о его разъедающем душу одиночестве. Это был какой-то особый вид мазохизма, когда две ленты его жизни вплетались друг в друга, бередя раны, что не были способны зажить.

Деймон думал, что года в Орлином гнезде было достаточно, чтобы привести разум в порядок, но разговор с отцом всколыхнул старые обиды, и он точно вернулся к тому, с чего начинал. Это пугало больше, чем молчание Сиракс. Осознание того, что на самом деле он всё время балансировал над пропастью, раздражало сильнее собственной семьи.

В коридорах ему чудился голос Богини. Её присутствие не ощущалось, как ранее, но было так просто списать собственные разбитые чувства и шёпот на краю сознания на оскорблённую Драконицу. Пламя не дрожало, и руку больше не жгло — в Красном замке точно и не было никаких Богов. Сколько бы он не преклонял головы перед четырнадцатью свечами, сколько бы не молился — ответом всегда была тишина.

Деймон всё сильнее увязал в собственных мыслях, что даже не замечал, как попытки отделаться от септона Барта обернулись для него неожиданным похвалами и признанием способностей; как сир Райаман во всеуслышание пророчил ему шансы стать самым молодым рыцарем; как шептались придворные за его спиной, казалось поражённые тем, насколько спокойней стал неуравновешенный подросток. Оглянись Деймон, он, возможно, мог бы заметить в глазах Визериса тот странный огонёк и выстроить новую линию поведения. В конце концов, он потерял уже достаточно и ещё одна игра на публику ничего не изменила бы.

Деймон не оглянулся, думая, что история не стала бы отклоняться слишком сильно от былого.

На исходе весны⁽³⁾, когда духота Королевской гавани заставила придворных сменить гардероб на летний, а Деймона сходить с ума от жары на тренировочной площадке, делегация Долины наконец-то прибыла в Красный замок. Они выбрали лучшее время для этого. Деймон за давностью лет успел позабыть об этом, но ровно по приезде Эйммы скончалась Джоселин Баратеон. Не то чтобы Деймону было жаль. Ему даже оскорбить её было не за что, не то что составить мнение о несостоявшейся королеве. Однако, казалось, в прошлом она всё-таки скончалась чуть позже. Он не мог сказать точно, но ему помнилось, что они успели вручить свадебные дары, разместить гостей из Долины, дать приветственный пир, и только после приступ наконец-то забрал вдову принца Эймона.

Праздник обернулся похоронами, и, может, в том было даже какое-то благословение для Эйммы, потому что король счёл это дурным знаком и все запланированные торжества были отодвинуты на ближайшие полгода. Деймон почти порывался спросить, что такого нашло на старика, потому что в прошлый раз никто даже не подумал выждать траур по леди Джоселин, прежде чем устроить свадьбу, которая даже не должна была закончиться консумацией. Да, Рейнис вновь была оскорблена в угоду… Чему? Откровенно говоря, Деймон не мог даже сейчас понять, что тогда двигало королём. Не было никаких причин спешить настолько, чтобы повторно унижать сразу два Дома. В прошлом оставалось столько тайн, что это вызывало у Деймона вопросы даже десятилетия спустя. Задать их, к сожалению, было некому, да и смысла в том не было.

Это было обычное любопытство, разбуженное реальной возможностью прикоснуться к истории своей семьи на смене веков. Дневники септона Барта или личные заметки Бейлона и Алисанны, доставшиеся ему в наследство, были однобоким пересказом событий. Истина терялась где-то между строк и чужой правдой.

Несмотря на общее нежелание иметь дело с придворными играми прямо сейчас, Деймон всё равно находил способы провести время в компании Эйммы. Всё было прилично настолько, насколько возможно. При них всегда оставались гвардейцы, а чуть поодаль следовала септа и служанка. Никто не смог бы обвинить их в неблагоразумии. Деймон проследил, чтобы их репутация сверкала, точно начищенная луна⁽⁴⁾.

Он не пытался перетянуть на себя внимание. Наоборот, Деймон сам подталкивал Визериса к тому, чтобы больше общаться с будущей супругой, демонстрируя двору хорошее отношение. Визерису было шесть и десять — Эймма была ему как кость поперёк горла. Что ему было взять с глупой девчонки, когда шлюхи Королевской гавани раздвигали ноги и охотно принимали все его ласки за звенящие монеты? И уж тем более он не желал выслушивать скучные советы от собственного брата, который едва ли был старше несчастной невесты. Деймон находил это в некоторой степени забавным. Его величали главным распутником королевства, никогда не упоминая, кто открыл для него лучшие бордели и объяснил, что делать, чтобы девка никогда не понесла. Так что не было ничего удивительного в том, что в преддверии неизбежной свадьбы Визерис всё чаще сбегал из крепости, дабы повеселиться.

Деймон всего лишь великодушно брал на себя обязанности брата. Ничего личного, просто кто-то должен был развлекать гостей, а кто-то — трудиться между раздвинутых ног.

Деймон стоял подле Эйммы и в день похорон леди Джоселин. Визерис остался рядом с отцом, который нерешительно смотрел на Рейнис, словно боясь сделать к ней шаг. Прекрасное распределение обязанностей.

Драконья яма была украшена траурными лентами. Тело укрыли белым саваном, а в руки вложили золотой гребень — один из подарков принца Эймона, который его жена любила больше прочих. Если Деймона не подводила память, то он был заказан дядей сразу после помолвки и совмещал в себе геральдику Таргариенов и Баратеонов как символ единства двух древних домов. Дворяне замерли на трибунах в каком-то не столько траурном, сколько неловком молчании. Многие из них приехали в столицу ради свадьбы и оказались застигнуты врасплох похоронами. То тут, то там мелькали слишком пышные элементы на одеждах, которые в спешке пошили для траурной церемонии. Хорошо были слышны только всхлипы принцессы Рейнис. Одно горе за другим подточили её стойкость, как будто потерь до этого было мало.

Деймон пытался испытывать к ней сочувствие, взывая к старой памяти, но… Рейнис так и не прилетела ни разу к Лейне. Сколько бы раз его покойная жена не писала, сколько бы раз не предлагала навестить девочек — Рейнис ждала, что они сами будут навещать её в Вестеросе, и недовольно поджимала губы всякий раз, когда они выбирали Королевскую гавань или Драконий камень, вместо Дрифтмарка. Она не простила ему и смерти Лейны и смела что-то утверждать о материнской любви, которой Деймону никогда было не понять. Ему хотелось спросить, где была эта любовь, если девочки считали Рейнис незнакомкой и куда сильнее тянулись к Рейнире, но он уважал их общее горе. Теперь этого не было.

Да и тогда почти истлело, когда он увидел отношение кузины к сыновьям Рейниры. Он мог многое простить, памятуя о своём собственном далеко не сахарном характере, но любому терпению приходил конец. О, ничто не вызывало у него такого острого желания сжать шею до приятного хруста, как косые взгляды, которых Рейнис даже не скрывала. Лицемерная сука!

Очевидно, что сильные мальчики не были Веларионами по крови, как и то, что Лейнор был гнилым товаром с самого начала, а Рейнира имела все права предать его позору. Рейнис и Корлис сами подсунули ей сына, который подходил для королевской семьи так же, как Визерис — для правления. Только если Корлис такой порядок вещей принимал как нечто закономерное, хоть и неприятное, то Рейнис кривила губы, что с годами оборачивалось тихим гневом в душе Деймона. Как будто проблема была в Рейнире. Как будто Лейнора не устраивал такой исход.

Между ними с Рейнис больше не было нитей. Детям не было дано прийти снова, а Лейне — родиться. Родственные связи источались годами, но обрывались на удивление легко. Казалось, с момента возвращения в прошлое Деймон только и делал, что терял, но сейчас его посетила странная мысль, что это было похоже на освобождение. Он стряхивал с себя старые обязательства, что висели мёртвым грузом; родственные узы, что были взаимно ядовиты; и ожидания, слабые, детские надежды, которые не воплотились в той жизни и у которых не было шансов в этой. Должно было стать легче. Так где же был этот вздох облегчения?

— В последнее время слишком много похорон, — тихо заметила Эймма, опираясь на его руку.

Лицо Эйммы было прикрыто чёрной вуалью, и периодически за невесомой тканью скрывался белый платочек для утирания слёз. Деймон знал, что она была так же безучастна и холодна, как и на похоронах Бронзовой сучки. Всем им приходилось играть свои роли, и такая чувствительность всё ещё была ей к лицу.

Скорей всего эта тихая фраза даже не была обращена к нему. Просто мысль, сорвавшаяся с языка.

— Зато свадебные торжества отодвинули, — так же негромко ответил Деймон.

Ему могло показаться, но он был практически уверен, что услышал тихий хмык.

— Какой смысл откладывать неизбежное? — голос Эйммы звучал глухо.

Казалось, что за целый год его слова смогли зародить в Эймме если не сомнения, то некоторое чувство неизбежности, подпитываемое страхом от судьбы матери. Это уже было неплохо. Визерис обязательно проявил бы себя с лучшей стороны позже, закрепив урок.

Деймон смотрел, как солнце переливалось на тёмно-красной чешуе Мелеис. Драконица слегка покачивалась на месте, возвышаясь над погребальным костром леди Джоселин. Вместе с её движениями колыхалось пламя Четырнадцати свечей, расставленных вокруг тела.

— Леди Джоселин была последовательницей Семёрки, — негромко заметил Деймон, — какой смысл оскорблять её погребением в религии, которой она никогда не принимала?

— Таковы традиции, — ответила Эймма.

— Вот и весь ответ.

— Думаешь, если бы принц Эймон был жив, то всё было бы точно так же? — неожиданно спросила Эймма.

Возможно, слишком громко, потому что королева бросила на них яростный взгляд. Деймон подавил детское желание показать той язык. Это, конечно, было бы скандально и просто весело, но для этих игр, как ему казалось, сейчас было не время.

— Мы никогда этого не узнаем.

Откровенно говоря, он практически не помнил дядю, чтобы говорить о нём хоть что-то. Конечно, он боролся за брак Рейнис с Корлисом, но можно ли это было считать показателем?

Деймон осторожно сжал крошечную ручку Эйммы, незаметно переплетая их пальцы. Длинные рукава траурного платья и накидки укрывали их от лишних глаз, а кузине едва хватало смелости не дрожать под гневом королевы. Эймме было катастрофически необходимо научиться выдерживать этот гнёт, потому что двор не был бы к ней добр, даже если бы она умоляла о милости; потому что всего пару лет спустя характер королевы должен был испортиться окончательно. Последнему Деймон даже собирался поспособствовать.

Мечты, мечты — всему своё время.

— Мы можем лишь судить поступки живых, — продолжил Деймон почти уверенно.

Странное скребущееся чувство нереальности происходящего, что преследовало его постоянно, только усилилось. Мир раздваивался.

Мелеис приподняла крылья, точно готовилась не к тому, чтобы извергнуть пламя, а броситься вперёд, впиться в беззащитную плоть, точно Деймон снова смотрел на величайшую трагедию своей жизни.

— Dracarys, — сдавленный голос Рейнис заглушил чужой, насмешливый, полный тёмного торжества, но такой же отчаянно юный.

Деймону на секунду показалось, как бурые от крови пятна покрыли белоснежный саван в области груди. Дрогнули камни под резким движением Мелеис, и пламя взревело — точно застучали драгоценности по каменным плитам.

— Muña!

Это был голос Рейнис или Эйгона? Деймон почувствовал себя больным. Воздух сгустился, сжался вокруг него. Он снова стоял перед твердыней своих предков и пытался сделать вдох, пока его дети оставались сиротами. Лёгкие сдавило. Внутри что-то оборвалось и бросилось вскачь, разгоняя по кругу одну и ту же мысль.

«Ты никого не спас».

Деймон знал, кому принадлежал этот шелестящий голос, знал и ничего не мог с этим поделать. Он помнил, как волны смыкались над его головой, как тело Вермакса медленно уходило на дно. Его чешуя была горячей, под ней ещё билась жизнь, а крылья трепыхались в последних отчаянных попытках побороть стихию. Деймон был там. Деймон был на месте своего пасынка, trēsy⁽⁵⁾, и волны обрушивались на него снова и снова, а погребальный костёр заглушал шторм. Джейк ушёл как истинный Таргариен и Веларион, а Деймон остался.

«Они все погибли».

Остался с этим вечным клеймом, с не вытравленным ничем бессилием, засевшим в груди рычащей тварью. Старые долги просто уступали место новым. Не было причин цепляться за семью, которой никогда не было, но как было забыть ту, что создал он сам?

«Ты убил их».

Деймон попытался вдохнуть, но Мелеис зарычала, заглушая заунывную панихиду. Санфайер в его памяти бросился вперёд. Его раззадорила кровь, наконец-то пробудив что-то, похожее на настоящего дракона, в ленивой скотине. Рейнира и здесь осталась гордой и полной праведной ярости. Угли её души разгорелись с новой силой, но уже в последний раз. Или это была Рейнис? Кузина практически осела в руках Корлиса, пытаясь прикрыть рот рукой и подавить вой, рвущийся изнутри. Деймон не мог сделать вдох. Рейнира держалась до самого конца.

Грудь обожгло. Было ли Рейнире так же горячо?

Эймма едва не пискнула от того, с какой силой он сжал её хрупкую ладошку, но осталась стоять ровно с упорством железного солдатика, что был у Деймона в детстве. Такая терпеливая, такая всепрощающая, что — прости Эгаракс! Ты дал валирийцам дракона, но ещё агнца, и вот им она была! — Деймону на секунду стало тошно от самого себя.

Это было похоже на агонию, на наказание. Оно было заслужено, но вместо оцепенения на Деймона неожиданно обрушилась ярость. Эта боль, едкая, сверлящая и сводящая с ума, оборачивалась топливом для раздирающих его душу тварей. Оказалось, на удивление легко поставить эту силу себе на службу. Он плюнул в лицо Сиракс, когда вонзил кинжал в горло матери, и не жалел. До сих пор не было дня, чтобы картина умирающей Алиссы стала бы причиной его кошмаров. Возможно, потому что Деймон знал — мать им гордилась бы. Она усмехнулась бы, не менее безумно и откровенно, чем он, и сказала бы, что таким и должен был быть дракон.

Таргариены были ближе к богам, чем к людям, и Деймон смел трактовать это превратно.

Сиракс желала сломить его. Богиня злилась и требовала его растерзанный труп, как Рейнира требовала мирского кружева и полётов; как Деймон требовал крови и арборского золотого; как ребёнок требовал того, что ему не принадлежало. В этом было что-то такое простое, оголённое, как торчащая из мяса кость. Белёсый обломок в ошмётках мяса, покрытый тонкой кровавой пленкой. Низменное, приземлённое — точно такое, чтобы отражать жизнь в её бурлящей, бесконечно трагичной сути.

Сердце заходилось в бешеном стуке. Одна жизнь вплеталась в другую. Запах благовоний, жар огня Санфайера, плач Рейнис, проклятия Рейниры — реальность расслаивалась надвое. Деймон больше не чувствовал страха. Он неожиданно осознал, что начал привыкать к этому.

Глубокий вдох обжёг ещё сильнее, точно вместо воздуха внутрь хлынула ледяная морская вода. Деймон закашлялся, сильнее опираясь на Эймму и сгибаясь пополам. Не устраивать хаос не получалось, даже если изначально это не входило в его планы. Все взгляды вновь оказались прикованы к нему, но Деймон не смог бы остановиться и исправить всё, даже если бы захотел. Грудь раздирал режущий кашель, а каждый вздох отдавался бульканьем в груди. Он пытался взять себя в руки, только его юное, ещё такое детское тело, казалось, просто не справлялось с этими играми Богов.

С Сиракс нельзя было угадать, откуда стоило ждать удара. С Сиракс нельзя было договориться. Сиракс танцевала в вечном пламени безумия и экстаза и пыталась втянуть его в эту агонию.

Деймон был знаком с этим разъедающим душу чувством слишком близко. Он принял этот яд из рук собственной жены и никогда не жалел, что отдал свою верность Рейнире. Сиракс того же получить не могла, как и Крапива. Как бы та не ярилась, указывая на недостатки королевы, Деймон только удерживал себя от того, чтобы снести дуре голову (у них было слишком мало всадников, чтобы разбрасываться ими).

«А все считали её твоей сучкой».

Интонация неожиданно сменилась, и вкрадчивый шёпот на краю сознания превратился в спокойный, журчащий, точно горный ручей, голос. Так мурлыкали кошки, выпрашивая ласку, а не вели разговоры о смерти и жизни безумные Богини. Стоило бы уже привыкнуть, но Деймон всё равно вздрогнул и согнулся в новом приступе кашля.

Его трясло и это было отвратительное, премерзкое чувство. Возможно, Сиракс тоже понимала, что пугать его прошлым было не так эффективно; догадалась, что Деймон научился справляться с картинами той жизни. Куда хуже ему давались эти спокойные разговоры. Что делать с ними — он не знал. Когда ему не нужно было бороться с раздваивающейся реальностью, а воспоминания не накрывали девятым валом — приходилось думать. Осмысливать прошлое-будущее было всё равно, что пережёвывать камни.

У него складывалось ощущение, что Сиракс играла его чувствами, точно та самая кошка — клубком ниток, толкала его из стороны в сторону и внимательно следила, куда же укатится забавная игрушка.

— Деймон!

Он не мог ответить на взволнованный шёпот Эйммы. В её тихом тонком голоске ему слышалось настоящее волнение и неуверенность. Деймон думал, что она не должна была оставаться такой открытой книгой и дальше. Особенно сейчас. Ему нужно было взять себя в руки. Он ходил по грани в последнее время, но оберегал их репутацию с упорством септы. Ему нужен был не скандал, а тихий перешёпот, который бы вернулся позже и ужалил Визериса сомнениями. Сейчас контроль уплывал из его рук, и Эймма могла всё испортить, сама того не ведая.

Молния не била дважды в одно и то же место, но Сиракс целилась в знакомую рану и не могла оторваться от старой темы, смакуя и наслаждаясь его эмоциями. Всё повторялось: те же речи, ошибки, приправленные чувством вины — изменился только сам Деймон.

«Обменялись взглядами — какая любовь!

А она-то, старая, им цепи куёт!

Мешает великому чувству, сухая ветвь на пути!

Сруби же помеху… чтоб страсть могла расцвести!»

Сиракс издевательски пела, и ручей оборачивался вороньим карканьем. Деймон морщился, пытаясь надышаться и найти в себе силы разжать руку Эйммы. Девчонка наверняка уже держалась из последних сил, но… Деймон едва повернул голову и заметил взволнованный взгляд отца. А почему бы и нет?.. Раз уж он оказался в этой ситуации, то, возможно, стоило добавить ещё больше драмы? Рейнис всё равно его ненавидела, с Корлисом он мог бы разобраться позже. Ни одними кораблями Веларионов Вестерос полнился.

Деймон позволил себе отпустить руку Эйммы и упасть, заходясь удушливым, глубоким кашлем. Он сделал смерть принца Эймона поводом обсудить его изгнание, так почему похороны леди Джоселин должны были быть о ком-то, кроме него?

К нему кинулись люди, перед глазами мелькнуло перепуганное лицо отца — Деймон изобразил судороги и начал терять сознание. В конце концов, он не был ребёнком — у него действительно был опыт в театральных представлениях и реальный опыт подобных травм. Первая рванная рана, первая лихорадка, первый ожог — у этого тела всё было впереди, но плохое из памяти почему-то было не вытравить ничем.

Это было эффектно. Он даже знал, что потом нашепчет Эймме и Визерису по отдельности. О, Четырнадцать, это было так прекрасно, так омерзительно и как только ему самому не пришло это в голову?

Его подхватили и понесли, вокруг зашумели люди. Деймон продолжал играть, расслабляя всё тело и дыша глубоко и медленно, стараясь практически не поднимать грудь. От этого кружилась голова, а внутри всё ещё жгло после представления Сиракс, но бурлящий в крови азарт напополам со злобой давал силы терпеть. За годы он овладел этим навыком практически в совершенстве.

Безусловно, Деймон умел и любил устраивать скандалы, когда чувствовал, что его загонял в угол собственный брат, когда оскорблял и ставил ниже хайтауровской пизды, но — не стоило теперь обманываться! — это он позволил Визерису подобное. Деймон вложил в его руки такую власть. Не попросил ничего за то, что возвёл на трон, ожидая, что родственным чувствам долги ни к чему. Возможно, в том была ещё одна его ошибка.

Он стал безумным, жестоким драконом за спиной бескрылого короля. Такая репутация имела плюсы и минусы, но неоспоримо было то, что само молчаливое присутствие Деймона могло заглушать голоса многих недовольных. Он имел право требовать за то оплаты.

Отец звал его, а Деймон думал, что именно Бейлон подготовил его к подобной роли. Почему же он не сделал того же с Визерисом? Почему Деймон оставался верным драконом на страже овцы, что даже не могла оценить этой жертвы? И всё равно отцовское волнение было странным чувством, таким непривычным. Жаль, что ему уже было не горячо, не холодно.

В замке пришлось стиснуть зубы и позволить мейстру Элисару⁽⁶⁾ себя осмотреть, снова заходясь удушающим кашлем и хватаясь за грудь, точно в попытках её разодрать. Возможно, Деймон добавил чуть больше театральности, чем собирался. Справедливости ради, ему приходилось импровизировать, а он не привык мелочиться. Вошёл в раж, шепча что-то о жаре, о расплавленной боли внутри.

Отцу пришлось удерживать его: Деймон разлил первую порцию макового молока, имитируя судороги слишком хорошо. Он мстительно подумал, что успел случайно цапнуть Элисара за руку. Это было глупо, но Деймон оказался лишён доступа ко взрослым забавам — приходилось довольствоваться тем, что осталось.

В конце концов, он сдался, уплывая на волнах макового молока, пока где-то на периферии звучал голос отца и смех Сиракс. Даже здесь она не могла оставить своего неверного последователя. Деймон не считал себя таковым: он клялся двум Богиням — Вхагар и Рейнире. Благосклонность первой ему так и не довелось потерять, а последняя и самая любимая была переменчива, точно пламя на ветру, и так же обжигающе прекрасна. Теперь у Деймона был шанс исправить старые ошибки. «Ты совершишь все новые», — вкрадчиво шептала Сиракс: «И потеряешь её, как терял каждый раз».

Деймон ей больше не верил.

Он всё ещё не верил Сиракс, когда очнулся; не верил отцу, когда тот взволнованно говорил, что Деймон перепугал всех — похороны оказались практически сорваны; не верил, но поддерживал увещания Элисара, что скорей всего нервное напряжение последнего года оказалось слишком велико для неокрепшего организма и принц просто нуждался в покое; не верил он и в то, что королева от волнения едва могла сдержать слёз. Другие продолжали говорить, и Деймон не видел смысла их переубеждать.

На следующий день к нему пришла Эймма. Она, точно невинная дева, держала в руках книгу Семи и сидела на пристойном отдаление от его кровати. За ней стояла септа, имя которой Деймон постоянно забывал. Эта сцена что-то царапнула в его сознании, и он с трудом сдержал злую ухмылку. Где-то это уже было.

Эймма поинтересовалась здоровьем, настроением и, получив вежливый ответ, попросила разрешения прочесть свой любимый отрывок из книги Семи, дабы развеять немного его скуку. Откровенно говоря, Деймон не знал, был ли у неё действительно таковой или это просто было данью приличиям. Она знала о его религии, его воззрениях и весьма оскорбительном мнении о Семёрке — недовольно шипела, но никогда не отказывалась от его компании. Верила ли наивная птичка, что сможет вернуть его на путь истинный? Верила ли вообще? Деймон крайне сомневался в этом.

Он не слушал, что она читала, неспешно водя пальцем по строчкам тяжёлого тома. Эймма казалась такой маленькой на фоне этой толстенной книги, что он впервые за годы задался вопросом, как у Визериса вообще получилось засунуть в неё член. Что приятного было в том, чтобы пытаться втиснуться в угольное ушко? Брат вообще доводил когда-нибудь свою жену до оргазма? Было ли очень богохульно думать о подобном, пока Эймма продолжала читать ему священную книгу? Насчёт последнего он надеялся, что да.

Эймма всегда была маленькой, если не сказать крошечной. Особенно сильно это было заметно на фоне обрюзгшего Визериса. Казалось, что даже многочисленные беременности не прибавили ей веса. Деймон попытался вспомнить ранние годы брака брата. Эймма казалась обычно болезненной, неестественно раздутой, а не сильной.

Деймону никогда не хотелось трахать детей. Ему нравилось сжимать девичью талию⁽⁷⁾ и наблюдать, как скачет грудь, когда Мисария осёдлывала его, точно норовистого жеребца. Ему нравилось тешить своё эго, наблюдая, как даже искушённые шлюхи сходили в его руках с ума. Возможно, он отдавался этому процессу с куда большей отдачей и наслаждением, чем Визерис. Должно же было наследие Бейлона проявиться хотя бы в одном из его детей⁽⁸⁾.

В детстве он вряд ли задумывался о браке Эйммы и Визериса всерьёз, но сейчас у него за плечами был опыт отцовства. Всё переменилось. Теперь сама идея подобного казалась ему отвратительной и слишком рискованной. В помолвках детей не было ничего удивительного, такие длились годами и обеспечивали союзы между домами. Деймон сам предложил обручить Бейлу и Рейну с Джейком и Люком, хотя у девочек ещё даже не пошла лунная кровь. Однако это должно было продлиться достаточно долго для того, чтобы девочки могли расцвести и окрепнуть.

Вновь Деймон задавался вопросом: к чему была такая спешка? Чем долгая помолвка мешала короне? Деймон не был уверен, что слова о том, что ещё слишком рано для Эйммы, принадлежали Элисару, но кто-то из мейстров прямо говорил об этом. При Деймоне, при короле, при королеве, при дворе. Долина и так бы встала на сторону Бейлона с такой невестой. Да и вопрос наследования сейчас не стоял остро. Не поймите его неправильно, с момента лишения Рейнис наследства он никуда не делся и напряжение продолжало раскалывать двор, но король ещё был достаточно здоров и бодр, а Бейлон жив и любим народом, чтобы вопрос передачи власти оставался чем-то гипотетическим. Он не требовал немедленных и радикальных решений для укрепления позиций Бейлона.

Праздное любопытство сменилось какой-то настороженностью. Деймон чувствовал, что упускал что-то важное в прошлом своей семьи. Однако что это могло быть? И к чему было в этом копаться теперь, если он уже видел, к чему всё привело? Вопросы только множились, а Эймма закончила свой рассказ и сложила руки в молитвенном жесте.

— Позвольте помолиться за Ваше Высочество.

Она глубоко вздохнула, словно готовясь к прыжку в воду, и прикрыла свои нежно-голубые глаза. Единственный росчерк Арренов в чистой валирийской внешности. У Деймона защемило в груди. Эймма слишком сильно напоминала ему Рейниру в такие моменты. Этот чарующий, золотой отлив волос, губы в форме сердца и мягкие линии скул…

Он любил Рейниру всю свою жизнь. Когда Деймон вернулся после войны на Ступенях, она уже превратилась в молодую девушку и поманила его всем своим существом, точно сирена — моряка.

В голове сразу всплыла её хитрая улыбка, подаренная вместо приветствия. Та проходка вдоль тронного зала, когда Деймон должен был смотреть на короля, дерзить и говорить правильные слова, чествуя свою очередную победу, а он мог лишь думать о том, как Рейнире шёл алый бархат, как детские платья сменили женские наряды.

Она была тонкой, как ивовая ветвь, и так же легко гнулась в его руках, когда сгорала от страсти. Казалось, Деймон мог ощутить её дыхание на своих губах. Рейнира тогда всё не решалась сделать последний шаг, переступить через эту тонкую воздушную границу между ними. Такая ненадёжная преграда для желания.

У Деймона не было шансов. Он уже был у её ног, хотя даже не подозревал, насколько это правда. Он сорвал её первый поцелуй, украл, точно вор, и выпил до дна первый стон. Касался той самой девичьей талии, пытаясь распахнуть ворот шире, чтобы обхватить губами нежный сосок… Однако его мысли метались, лишая привычного похотливого предвкушения. Он был искусен в любовных ласках, но тогда растерялся, точно мальчишка, впервые прикоснувшийся к женщине. Дальше, конечно, всё покатилось в Пекло, но это было потом. Те минуты никто не мог у него отнять. Они въелись в память, как пурпур в виссон, напоминая о себе даже в Пентосе.

Эймма закончила, и небесный взгляд вернул его в реальность. Не время было предаваться воспоминаниям.

— Благодарю за твою доброту, кузина, — негромко поблагодарил её Деймон, продолжая имитировать слабость. — Я не могу не думать о том, что без меня некому разделить с тобой прогулки и молитвы, — Деймон подпустил в голос нежности и теплоты. — Я попрошу Визериса составить тебе компанию. Он был очень занят, следуя за отцом, и мне жаль, что я не сумел помочь ему хоть немного.

— Что вы, Ваше Высочество, — Эймма залепетала, как и было положено птичке, — Вы сделали очень много даже в ущерб себе. Я буду молиться за Ваше скорейшее выздоровление каждый день, и уверена, что Его Высочество, принц Визерис, тоже не будет держать на Вас зла.

Конечно, не будет. Он ведь даже не знал, что Деймон взвалил на себя какую-то ношу, как не узнает и о новой просьбе. Визерису не впервой будет не выполнять обещаний, которые раздавались от его имени с чужой руки.

Как много Сиракс показала Деймону? Ну, она же не Тессарион, чтобы давать обрывки видений или намёки. Как Деймон это продолжает тянуть? Его очень сильно мотивирует мысль о том, что скоро его планы начнут претворяться в жизнь (а сцены, ради которых писался этот фф, наконец-то будут написаны).

Я просто хочу напомнить, что Сиракс целенаправленно изводит Деймона, потому что кто-то слишком много выёбывался на Богиню.

Я хотела покачать Деймона на качелях. Я не уверена, насколько хорошо у меня это вышло.

Я не пытаюсь сделать из Деймона моралиста, поэтому это скорее попытка зайти на поприще порицания насилия над детьми с позиции того, что Деймон — сам отец и он может примерить это на собственных дочерей, и с позиции, что Деймон умел наслаждаться сексом и не понимает, в чем удовольствие пихать невпихуемое, да ещё и в тело, что даже не может ответить толком или ублажить в ответ. Он может понимать это, как акт насилия, т.е. намеренную агрессию, но ему всё ещё (пока что) непонятно, нафига это было надо Визерису, у которого были более отзывчивые шлюхи.

1) Райамон Редвин — главнокомандующий королевской гвардией при Джейхерисе I.

Вернуться к тексту

2) Септон Барт был десницей короля до 98 года.

Вернуться к тексту

3) Весна началась примерно в 84 году, а в 99 году Гейль (по официальной версии) умерла от летней лихорадки, что даёт возможность предположить, что к 99 году уже наступило лето. Здесь перелом времён года происходит как раз где-то между 93 и 94 гг.

Вернуться к тексту

4) Серебряная монета равная 7 серебряным оленям или 392 медным грошам.

Вернуться к тексту

5) сын (высок. валир)

Вернуться к тексту

6) Великий мейстр при короле Джейхерисе I.

Вернуться к тексту

7) У детей нет выраженной талии, потому что она появляется вместе с половым созреванием и перестройкой организма.

Вернуться к тексту

8) В ночь свадьбы Бейлона и Алиссы весь замок слушал, как хорошо принц справлялся с ролью мужа.

Вернуться к тексту