IX. Разведка

Через четыре дня после трагедии в библиотеке дворец утонул в слухах о скором начале войны. Ки решил выступить в поход раньше противника. Первый визирь, по натуре миролюбивый человек, принялся было возражать правителю. Владыка созвал совет, состоящий из первого визиря, первого помощника первого визиря, верховного киладарра, двух первых помощников верховного киладарра и Рэнхома (последний присутствовал в качестве Героя).

— Значит, так, — заявил ки, — я считаю, что сейчас превосходное время, чтобы превратить Любимчик в вечные руины, на которых построим затем светоносный Будущий город. А Верный со мной не согласен.

— Я понимаю вас, владыка, — сказал верховный киладарр, высокий гладко выбритый франт, всегда окружённый ароматным облаком лесных трав. — Щиты наших войск начищены до блеска. В кузницах мехи раздувают дни напролёт (иногда и ночи). Кроме того, в наших рядах — молодой киладарр, незаурядный, коего прислала Будущим судьба для свержения Вечных. Не предвижу трудностей.

— Вечные не простаки, владыка, — медленно и веско проговорил первый визирь. — Они знают о Рэнхоме Пригорском, сразившем их многих доблестных воинов. Я крайне удивился бы, владыка, если бы в замке не находился лазутчик Вечных с приказом устранить Рэнхома в случае опасности.

— Да, да, — махнул рукой ки, — мы приставим к Рэнхому постоянную охрану.

— Негоже киладарру быть под крылышком сослуживцев, — заметил Рэнхом, бледный, плохо выбритый и с фиолетовыми мешками под ввалившимися глазами. Когда он говорил, сидящий рядом первый помощник первого визиря чувствовал диковинный аромат: Рэнхом умолял меня дать лекарство от любви, и я снабдила его успокоительными таблетками — созданием зелюнцев. Это плацебо. От любви можем вылечить только мы, в особенности Покой.

— Это временная необходимость, Рэнхом, — напыщенно произнёс верховный киладарр и, перегнувшись через стол, легонько хлопнул Героя по плечу.

— И всё же, владыка, — первый визирь выпрямился и, соединив ладони, коснулся пальцами сочных губ. — Если на этот раз победить предназначено судьбой, не стоит торопиться и тем её дразнить.

— Дразнить, говоришь? — киагарх заёрзал во владыческом кресле и сжал кулачками любимую ярко-рыжую шаль. — Нет, не так. Судьбу, говоришь? Снова наша благодетельница посещала?

Рэнхом обратил утомлённый взор на первого визиря.

— Истинно, владыка, — склонил голову первый визирь.

— Дальше.

— Покровительница и защитница Будущих, обещавшая нам Героя и даровавшая его, — первый визирь слегка кивнул в сторону Рэнхома: поклон и демонстрация предмета речи для недогадливого первого помощника первого визиря, — просила собрать нескольких лучших выпускников Академии Семидесяти Семи и, как и Героя, нижайше просить об одолжении выяснить обстановку на Любимчике.

Владыка цокнул.

— Сказал бы сразу. Значит, быть разведке. Имена лазутчиков?

— Справедливо, чтобы сам Рэнхом Орисский назвал их. Он учился в Академии и непременно знаком с наивыдающимися, — сказал первый визирь, не глядя на Героя.

Из прозрачного, как душа, кубка, инкрустированного алыми каменьями, Рэнхом отпил свежей, чуть солоноватой воды, текшей в источнике близ Агарххора. Чуть прикрыв глаза, Герой затем проговорил:

— Икто Заводов. Атна Южанка. Мерта Пригорская.

Он знает.

Вспомнилась Касси.

— Чёрт бы побрал эту пророчицу.

— А я рад за девочку, вот честное, бденх, слово! — вскричал Терний. — Ты недовольна, что нагрянуло Событие?

— Оно не нагрянуло. Словно и не покидало нас. Пункты плана не выполнены. Сначала Утренняя. Теперь Рэнхом: знает, что сестра жива.

— Ты сама-то знала?

— Я надеялась, что она умрёт. Перестала следить.

Мы с Тернием покинули парадный отсек и нашли в кухонном Лирику.

Она была довольна.

— Я тоже не следила, как и ты. Теперь я навещу её. Славная девочка, славная питомица. Живучая!

Подошёл Покой.

— Сила, — сказал он, скрестив руки на груди, — ты теряешь контроль над Любовью Героя, ты даёшь свободу Персонажам, ты разрушаешь собственный план касательно Сестры Героя. Я делаю это впервые. Я отстраняю от покровительства. Терний, ты берёшь руководство.

— Нет, — сказал Терний.

Он не колебался и этим до дрожи восхитил меня.

— Нынешнее Геройство — самое Событийное. Я хочу, чтобы так было дальше.

— И я, — сказала Лирика, поддавшись чувствам. — Интереснее, чем когда-либо.

Покой молча покинул отсек.

* * *

Наконец-то Герой сделал что-то не по указке: скрыл от меня судьбу сестры.

Итак. Мерта спасена по воле События.

— Грустишь? — спросил Терний, войдя в парадный отсек.

Конечно, он знал, что я здесь.

— Рэнхом не тот Герой, которым я восхищалась бы, — объяснила я.

Терний хмыкнул два раза.

— Ты восхищаешься теми, которых, может, и не существует.

— Я стала покровителем и с тех пор всё меньше верю в Соперника. Зато всё больше его жажду.

— Как ты думаешь, — заволновался Терний, затеребил кончик уса. — Мог ли предыдущий стать Соперником? Вдруг Событие потому уничтожило его нашими руками?

— Истинно, я полагаю. Проверить, однако, некому. Теперь — Рэнхом.

— Он лучше, чем ты о нём думаешь. Он получился занятным, честно.

— Благодарю, Терний.

— Рад утешить.

* * *

Я зашла в отсек Лирики, чтобы побеседовать о некоторых отклонениях в поведении Рэнхома.

Отсек Лирики примечателен тем, что на койке постлано шёлковое оранжевое покрывало, а на стене висит такое же, только нежно-розовое. Их подарил своей возлюбленной наш второй Герой (купил на выигрышные от рыцарского турнира), а когда работа на планете УзууеО завершилась, Лирика перескочила на похороны той возлюбленной и, пока близкие горевали и ещё не начали делить имущество, стащила покрывала себе. Шедевры ткацкого мастерства той планеты, их ткут избранные молодые женщины и мужчины; обязательное требование — вкладывать жизненную силу, чем больше, тем лучше. Достигается это не без помощи особых заклинаний, что нашёптывают верховные заговорщики и заговорщицы — должность такая. Покрывала потом можно найти у дочек и любовниц королей, казначеев и крупнейших владельцев шёлковых плантаций. И у Любви Героя, потому что Лирике захотелось.

Говорю о покрывалах, потому что — сила не сила, а что-то манящее есть в них. А может, именно сила: это объясняет, почему я не могу взгляда от них отвести.

— Поговорим? — сказала Лирика, нежа тоненькими пальчиками податливую ткань.

— Да. О рабынях, — чтобы не следить за рукой Лирики, я смотрела на настенное.

— Беспокоят? — Лирика подняла другую руку и провела тыльной стороной по настенному. Ноготочки почти сливались с покрывалом.

— Я не собиралась превращать Героя в ходока по рабыням, — я смотрела уже в лицо Лирике.

— Ты и Любовь Героя хотела вечной сделать, — Лирика опустила руку и обеими ласкала койковое. — А не смогла.

— Это не причина его распутства.

— Сила, какие претензии ко мне? Ты сделала его чувствительным, пылким и легко поддающимся страстям. Вспомни алкоголь — ты дала добро на увлечение им. А я не хочу, чтобы он оставался в одиночестве. Он нежный, внимательный кавалер даже с рабынями, к тому же, обладая богатым воображением, он легко понимает, чего хочет его спутница на ночь.

— Совсем недавно он отзывался о борделях с презрением.

— До них Рэнхом не дойдёт, — Лирика прислонилась к настенному и прикрыла глаза. На щёки упала тень от длиннющих ресниц. — Не успеет. Но о каком распутстве ты говоришь, Сила? Это не порок, это людская потребность, которая значительно облегчает управление. Я не вижу причин для недовольства.

— Я хочу, чтобы Рэнхом сбавил обороты. Пусть думает о разведке.

— Как скажет покровитель, — Лирика пожала плечами, одновременно потёршись о ткань. — Сбавит, но не затормозит. Раз уж мы общаемся на сленге механиков с планеты Йюц.

— Хорошо, — я повернулась к выходу.

— Поговори с ним, Сила, — сказала Лирика, вытянувшись по струнке и растеряв всю томность. Она всегда меня дразнит своими покрывалами — такая игра.

* * *

— Привет, — сказала я, когда Рэнхом после дежурства вернулся в опочивальню и зажёг свечу.

Вскрикнула рабыня, вошедшая с ним.

— Извини, — прошептал он ей на ухо, чуть касаясь губами завитушек на виске. — Я приду за тобой через четверть часа. Ступай к себе, о волнующая.

Рабыня, покачивая телесами, уплыла. Рэнхом, не стесняясь меня, сбросил плащ и безукоризненно белоснежную рубаху. Обнажил торс, заснуть на котором мечтает любая свободная женщина, не то что рабыня.

— Я отниму у тебя ровно минуту. Я советую тебе задуматься о том, что ты делаешь.

— Я знал, что тебе не понравится, — Рэнхом обе руки окунул в пышные, отросшие до плеч волосы и смотрел в оранжевую ночь.

— Пожалуйста, последуй совету.

— Сила, я отвлекаюсь от мыслей и о походе, и от Утренней. И я считаю, что такое лекарство ничем не хуже, например, алкоголя.

— Гархэлой ты, однако, тоже не брезгуешь.

Это моя вина, признаю.

— Развлекаюсь, заполняю пустоту в сердце. Мои действия осознанны, Сила. Я ведь не уничтожу себя, пока вы этого не захотите, да?

— Ты свободен, Рэнхом. Я не одобряю то, что делаешь сейчас, так как ты, потакая слабостям, уподобился обывателю, который ни к чему не хочет стремиться. Тем не менее я ничего тебе не запрещаю. Всего хорошего.

Я встала, кивнула Рэнхому и исчезла.

* * *

За день до начала весны во дворец прибыла Атна. На восемнадцатый день весны — Мерта и Икто (последний дождался официального отгула).

Реальная весна сильно отставала от календарной. Весь первый месяц лежал снег и морозы били холоднее, чем в третий месяц зимы (обычно самый лютый на Седмьседмиции).

Начало кампании киагарх ознаменовал пиром на двадцать первый день первого месяца весны. Пили, ели и танцевали в честь рек Седмьседмиция и их Матери, Агарха, его мудрого правителя и разведчиков — Героя и Персонажей. На границе между интеллигентным званым обедом и варварской пляской ки взял слово.

— Лучшие агархцы, — сказал он, — я рад видеть вас счастливыми. Все вместе мы восхваляем силу и храбрость юных воинов, что пройдут скоро по тернистому пути разведки, вырвут жуткие шипы и проложат нам широкую и спокойную дорогу в логово к беззащитным пред нашей доблестью Вечным. Со своей стороны, я добавляю к сегодняшнему празднеству новый повод.

Ки сделал паузу, чтобы самые прожорливые и длинноязыкие перестали чавкать и гундеть и осознали, насколько важные вещи свершаются на их гноящихся глазах.

— Наследников у киагарха нет. Я с вами долго, астрономы говорят, двадцать пять лет. Сегодня я назову преемника.

Это была инициатива исключительно киагарха, но первый визирь, сидящий одесную владыки, хорошо знал своего повелителя и нечто подобное предвидел, а потому не случилось у Верного повода сердиться на собственную непрозорливость.

Чавканья и гула слышно не было — ки продолжил:

— Я сделаю это сразу после объявления небольшой вести.

Первый визирь поднялся.

— Владыка, — звучно произнёс он, дабы свидетелем его верности роду ки стал полный зал, — быть может, не подошёл срок? Вы в расцвете сил. Мы предоставим вам плодовитейшую женщину Будущих, и она родит Агарху вашего наследника.

Ки был недвижен.

— Дело не в женщинах, — проговорил он после паузы.

— О владыка, здоровье ваше — здоровье исполина. Никогда вы не обращались к лекарям, — сказал Верный. — Но лучшие из них всегда к вашим услугам.

При слове "лекарь" Рэнхома укололо в сердце: вспомнил друга. Сердце первого визиря, наоборот, радостно трепетало, потому что правая рука киагарха вдруг подумал, что загадка, мучившая столько лет, вот-вот разрешится.

— Помолчи, — ки сморщился. Вздохнул. — В отсутствии наследника виноват я, но здоровье моё ни при чём.

Верный послушно склонил голову. Ну!

Ки в четвёртый раз обвёл взглядом придворных. Пылали факелы на стенах, трещало пламя в трёх каминах, ослепительно белые скатерти уже превратились в желтовато-бордово-коричневые, зато бокалы хедельского хрусталя сверкали ярче огня в камне пола, натёртом до блеска. Вино и гархэла текли рекой ещё не в прямом, а в приятном переносном смысле. Мяса хватало, овощей и фруктов подали больше, чем нужно, половину пирожных дамы расхватали, но повара готовились внести новую порцию. Шкуры ойгархских чёрных медведей грели подданным спины и ноги, придворные писаки мгновения тому громко читали стишки под аккомпанемент скрипочки, бубна и лютни придворных бренчателей.

— Я смотрю на зал, на вас, — начал ки, — и вижу сытость, тепло, опьянение, покой. А что видите вы?

Почти стройный хор ответил:

— То же, о владыка.

— Дал ли я вам то, чего вы желали? Исполнял ли я ваши прихоти больше двадцати лет?

Единогласное тревожное: "Да, о владыка".

Киагарх снова вздохнул и обеими руками опёрся о стол любимчского дерева.

— Довольны ли вы киагархом?

Торжественно грянуло: "Да, о владыка!!!" и: "Ура! Ура! Урра!!!"

Киагарх не спеша поднял правую руку, и зал стих.

"Ну же!" — думал напрягшийся, как учуявшая зайца гончая, первый визирь. Он сжал кулаки и время от времени зажмуривал на миг глаза, потом их резко распахивал, будто они на пружинах. Ки, конечно, видеть этого не мог, зато заметили первый помощник первого визиря, Рэнхом, верховный киладарр, Утренняя и ещё шестеро внимательных придворных. Трепетала и сидящая ошую ки Долгожданная, потому что отлично улавливала настроение и первого визиря, и так и не прикоснувшегося к ней господина.

— Вы верны мне, агархцы?

— Да, владыка!

Отвечали как один. Крик Верного ударил в правое ухо, и ки сморщился. Снова опёрся обеими ладонями о стол.

— И я верен вам. Но что мы знаем друг о друге, агархцы? Я видел вас капризными, прихотливыми, жаждущими крови врага, богомольными, счастливыми, завистливыми, оплакивающими близких. Вы хотите роскоши и войны. А ваш правитель? Долгожданная, каким ты видишь меня?

"Быстрее, бденх, ну!" — почти простонал сквозь зубы первый визирь.

Долгожданная, встав с места, отрапоровала:

— О владыка, вы много работаете, любите играть в шахматы, балуете подданных пирами, в войнах не знаете пощады. Нам сладко и интересно под вашей защитой. Вы великодушны и милосердны (она вспомнила, как киагарх простил её и Верного за незаконного ребёнка), чтите богов и храбры в бою. И ещё вы...очень...целомудренны.

Последнее она добавила потому, что подумала: "Диковинный площадной театр как-то связан с проблемой деторождения. Обратился ко мне, а не к Верному. Надо натолкнуть на мысль".

— Очень верно, Долгожданная, благодарю тебя.

Когда любовница села, ки продолжил:

— Я одеваюсь и принимаю ванны без помощи слуг. В жару и в холод ношу я длинные шарфы, или покрывала, или шали. Вы говорите, что знаете своего ки, что любите его и преданы ему, но неужели никто не понял, что ваш владыка — владычица?

— Вечная женщина! — подпрыгнул первый визирь. Не удержался.

Торжественно прозвучали тяжёлые, огромный жемчуг словно, слова — обличение или благословение.

Ки повернулась к первому визирю.

— Да, Верный. Глаголил так свиток, переданный мне таинственной покровительницей. Потому я поверил...поверила в Героя. И ты не догадался?

Голос, кстати, остался тем же — низковатым и скрипучим. Годам практики так просто не исчезнуть.

Ки сняла с себя четыре плотные шали разных цветов: серебристого, персикового, лимонного и лазурного. Под шалями оказался простой чёрный балахон. Сбросила и его, представ пред подданными нагой.

Ей сорок четыре года, а тело, блистательно-бледное, по привлекательности потягаться могло бы с Лирикиным. Вечные живут в среднем на двадцать лет дольше Будущих и стареют, следовательно, позже (зато Будущие гораздо плодовитее). К тому же ки ежедневно разминалась, ездила верхом и много ходила пешком, а ещё, отослав слуг и любовницу, принимала ванну с молоком и лесными травами (рецепт, известный на этом континенте ей одной).

Мужчины и женщины разинули рты и от удивления, и от восхищения. Они будто бы взирали на истинную красоту — без примесей людского.

Замечу, что жест ки мне понятен лишь как элемент эпатажа и человеческое желание продемонстрировать, в каком хорошем состоянии находится её тело. Как жест политика я поступок не воспринимаю. Показать, что открыта народу совершенно? После двадцати пяти лет конспирации это выглядит издевательством.

Первый визирь задыхался, глядя на свою владычицу. Он не догадался. Он мог с точностью до часа определить срок хорошего настроения киагарха, он единственный знал, что владычица боится темноты и что на левом мизинце у неё бородавка. Сомневаюсь, что Верный понял бы, даже если Покой не помогал бы ему не думать. Никто в целом мире, кроме императора Вертмена (и господина Светла, будь он среди живых, и тайного любовника ки), не понимал, кого видит пред собой.

— От меня, — сказала ки, успев перед бурей ухватить кусочек внимания, — от меня, Вечной Женщины, наследника не ждите. Преемником, — повысила голос, — возвещаю Верного.

— Да, — ответила ки на вопрос Долгожданной, — Вертмен — двоюродный брат мне.

— Лада, — ответила ки на вопрос подбежавшей Утренней.

Оба ответа утопили крики захмелевших от пойла и вестей придворных. Слышали только первый визирь, любовница ки и их дочь. Разумеется, и Рэнхом.

* * *

— Цели кампании?! — размахивал руками Рэнхом перед носом собеседницы.

— Ты мне скажи, — ответила Мерта. — Если помнишь, я работу Героя вижу в установлении мира. История с ки доказывает, что мы и Вечные связаны теснее и прочнее, чем представляли.

Они сидели в библиотеке, среди книг, ковров, деревянных шкафов, проеденных молью кресел. Мерта уже трижды чихнула: придворные уборщики в библиотеку наведывались редко.

Лучи Леориса прорывались сквозь круглое окно — жёлтый витраж с красным полумесяцем, символизирующий свет знаний.

Мерта лежала щекой на коричневом трёхтомнике истории войн Будущих и Вечных.

— Мы идём без оружия, как странники. Правильно ли это? — расхаживал по красному ковру Рэнхом.

Этот ковёр снился ему в кошмарах: на него глядел, когда они с Утренней расставались.

— Это рискованно, — покивала головой Мерта, оторвавшись щекой от фолианта и распылив вокруг себя соринки, что ютились на обложке. Красивым снегопадом закружились они в закатных лучах, а Рэнхом отвернулся, чтобы в нос не попало. Мерта хихикнула. — Так вот. Если Вечные попробуют понять, что мы показать хотим, они удивятся и не убьют нас.

— А если не поймут? — фыркнул с дивана Икто.

Рэнхома и Икто разделял шкаф из дерева лелаивного цвета, так что они говорили, не видя друг друга. Атны в комнате не было: её утомил питательный обед.

— А что мы показать хотим? — спросил Рэнхом у сестры.

— Да как и раньше, — ответил за неё голос Икто. — Вечные и Будущие могут существовать мирно, и независимо, и едино — под флагом благоденствия.

Рэнхом мгновенно понял: странные девичьи идеи Мерты перекинулись на друга.

— После того как мы перевоспитаем Вечных, я согласен жить в мире.

— Его бесполезно убеждать, — сказала Мерта Икто. — Он самый по-дурацки непреклонный человек в моей жизни.

Рэнхому вдруг показалось, что она врёт.

Мерта почесала кончик носа.

— И правильно, — сказал, изменяясь, голос Икто (и скрипнул диван: Икто встал). — Важная черта Героя — непреклонность. А я пойду читану. Меня как-то зацепило.

Икто взял кипу из библиотеки владыки и сейчас глотал локальные рыцарские романы "Киладарр Энрхмет против безречных земель".

Рэнхом переменил тему.

— Как с Икто? — спросил вполголоса.

— Что? — сказала Мерта, протирая глаза: гуляла всю ночь.

Она вообще казалась маленькой сонной девочкой: щёки пылают, глазки медленно, но верно закрываются, и опускающиеся ресницы белёсым пушком мерцают в последних лучах Леориса.

Рэнхом прочистил горло: слегка простыл на ночных дежурствах и дворцовых сквозняках.

— Ты почти год у него под крылом жила. Надеюсь, не как наложница? — по-братски сурово спросил он.

— Нет, — сказала Мерта.

Лицо из сонного превращалось в грустное и спокойное. Мерта смирилась с положением вещей, но всё же порой тоска напоминала о себе.

— Мы и правда жили бок о бок. Но...ничего такого.

— Тебя это огорчает? — сочувственно спросил Рэнхом.

От брата, блюдущего честь сестры, к соратнику в несчастье.

— Я пыталась избавиться от этого, — сказала Мерта, следя за пробегавшим между шкафами серым книжным жучком. — Но, с кем бы я ни была и как бы ни забывалась, снился мне один он.

Рэнхому вонзили спицу в сердце: Мерта в печали словно Утренняя.

Вот как они, значит…

— Была? Забывалась? — переспросил он, набрав полный рот горькой слюны. — Зачем?

— Чтобы убежать от него и от одиночества, — раздельно произнесла Мерта. — Ни одна из женщин не покорила его сердце. Я бы знала.

— И со многими ты забывалась? — спросил Рэнхом, остановился у дивана и поскрёб ненадёжную обивку подлокотника.

— Этого уж тебе не узнать, — надулась Мерта.

Рэнхом помолчал, каменея. Мерта с размаху стукнулась подбородком о сильно пахнущий кожей переплёт и прикрыла глаза. Расслышав мягкие шаги, спустя сорок три секунды Мерта нехотя открыла глаза и вздрогнула. Брат всё ещё стоял перед нею. Лишь когда Мерта посмотрела, Рэнхом, всё такой же насупившийся, кивнул и гордо удалился.

* * *

Герою и Персонажам плевать было, кто ими правит. Конечно, признание киагарха произвело фурор повсюду, докатилось до самых дальних рек. Хеделе и Ойгарх замерли от неожиданности: ни писем с гонцом, ни разъярённых войск. Во всех деревнях судачили о Вечной Женщине, не понимая, как удалось ей обвести вокруг пальца целый мир. А что тут обводить, когда всем в голову не могло прийти, что ими правит бывшая разведчица врага. Даже первый визирь, обладавший максимально полной информацией о ки, не смог взломать границы собственного мышления.

Но для Рэнхома и его компании намного важнее грядущий поход, чем неожиданное саморазоблачение киагарха. И Покой тут ни при чём. Задача Героя — послужить отечеству. А с правителем и без него разберутся.

Последним занялось ближайшее окружение ки. В ночь после знаменательного пира протрезвевший верховный киладарр черкнул пару строк, собираясь отослать их со своим человеком к Вечным. Чуть слышно постучав, вошёл первый визирь.

— Возьми это, — сказал первый визирь верховному киладарру.

— Вертмену? — удивился верховный киладарр, прочитав, что получил.

— Не ломайся. Пусть Вертмен спасёт его... её.

Верховный киладарр хмыкнул и, сложив два послания рядом, быстро потёр ладони: окно было распахнуто настежь.

— Я думал, ты возглавишь бунтарей.

— Правда? В твоих глазах я так плох?

— Ты мог неразумно поступить, гневаясь или обижаясь, — пожал плечами верховный киладарр.

— Бунтарей возглавит мой первый помощник, — сказал первый визирь. — Он прямо на пиру принялся собирать сторонников. Давай не будем медлить. Они её четвертуют.

Дважды стукнув, возникла Долгожданная, но стала на пороге.

— А, и ты тут, — сказала она первому визирю. — Всё хорошо?

— Да, — кивнул первый визирь. — Она на Агарххоре, верёвка лифта обрублена.

— Но не вечно же ей там мёрзнуть!

— Потому я и прошу помощи Вечных, — ответил любовнице ки первый визирь.

— Холодно у вас, — поёжилась Долгожданная и, посоветовав побыстрее отправить прошение, вышла.

— Вы всегда знали про меня? — спросил верховный киладарр.

— Подозревали, — бросил первый визирь. — Лет пять или семь. Ты хорошо работаешь, без следов.

— Благодарю. Я пойду.

Первый визирь посторонился, пропуская верховного киладарра, и вышел сразу за хозяином комнаты.

На главной лестнице замка между холлом и первым этажом верховного киладарра ждала Утренняя.

— Они разгромили покои, — бормотнула она себе в колени, и верховный киладарр, промелькнувший мимо неё, остановился. — Они идут к Агарххору, — продолжила Утренняя, щурясь на белокаменные ступени. — С копьями, и стрелами, и факелами, и хриплыми криками. Как в самые тёмные наши времена.

Утренняя имела в виду бойню столетней давности, когда агархцам показалось, что Ойгарх перемигивается с Любимчиком (хотя по геополитическому положению эмирату это невыгодно и опасно), и несколько сотен крепких крестьян сожгли восемь ойгарских аулов. Киагарх лично приносил извинения эмиру и всему народу, хотя прекрасно знал, что совет эмира спровоцировал конфликт, дабы получить более выгодные условия обмена местного стекла на агархскую шерсть. Вместо этого в приграничной зоне ввели военное положение, и торговля пошла намного хуже.

— Её успеют спасти, — сказал верховный киладарр Утренней. — А ты... Девочка, ты родилась не на той стороне. Хочешь уйти к Вечным?

Утренняя помотала головой, кое-как разлепила мокрые ресницы и посмотрела на верховного киладарра.

— Может быть, когда-нибудь. Теперь я уйду жрицей Матери-Реки. Подожди, скажи: зачем она так? Самоубийство...

У колонны внизу мелькнул плащ гонца верховного киладарра.

— У меня нет ответа, — крикнул верховный киладарр и покатился с лестницы.

Я тоже не могла понять, хотя бывала у владычицы в голове.

* * *

Ки надела две шубы — бурую, а поверх белую — и чёрную шкуру хедельского мамонта. По-зимнему жестокая ночь над древними соснами была обильно звёздной, полнолунной, магически тихой и мучительно морозной.

Усидеть на месте холод не давал. По скользкому камню вышагивала владычица сильного и здорового государства. Она готовилась умереть красиво.

Перед ней появилась высокая гибкая брюнетка в пышном платье, точно копирующем звёздное небо вокруг. Руки и шея брюнетки были одного цвета с луной.

Несколько мгновений Лада рассматривала меня.

— Значит, вот какая, — раздался её интересный железно-хриплый голос. — И тебе не холодно?

Мои плечи тут же охватило молочное боа. Ки удовлетворённо кивнула.

— Ты явилась мне впервые. Перед смертью, что ли?

— Я не правила твоей судьбой. Я не вестница твоей смерти.

— Но раньше ты приходила только к Верному. Мне стоило ревновать, — с улыбкой прибавила владычица, вглядевшись в моё лицо.

— Верный был хорошим исполнителем. Я с удовольствием интриговала его. А ты сама заинтригуешь кого хочешь, Лада Любимчская.

— Благодарю.

— Ответь: зачем ты разоблачила себя?

— Разоблачила, воистину, да и во всех смыслах, — засмеялась ки. Она радовалась, что смогла увидеть меня. — Я Вечная. Мы чувствуем, когда нужно остановиться. Моё правление окончено, но что есть конец? Эпохи стынут, как смола, и повторяются, и повторяются, и ждёт меня новое начало, а за ним — старый знакомый тракт Агарха и опять новое, и я принимаю это, ибо что есть я, как не миг самого времени, сущего вечно?

— Как ты поняла, что пришёл конец?

— На пиру и поняла. Просто. Не могу объяснить. Посетило осознание, которому нельзя противиться. Ты, — она лукаво улыбнулась, — позже поймёшь.

— Приятно будет услышать от существа, которое выше ваших богов, что ты великая? Ты знаешь и так.

— О, большое наслаждение. Я поняла, ради чего принесла в жертву жизнь. Ради этого мига.

Действительно, награда — вот такой разговор со мной — высшая, что может получить планетянин.

— Я попрошу, — сказала ки, — за Утреннюю. По-матерински тепло к ней отношусь. Я знаю о её нелепом чувстве. Да избавится бедняжка от страданий.

Я молча склонила голову.

— Я знаю, кого ты любила всю жизнь. Знаю о тайном твоём спутнике, как две капли воды похожем на твоего первого визиря.

— Я уже ничего не скрываю, — властно произнесла ки. — Я люблю двоих: Вертмена и Бравого. Он мой, как ты сказала, тайный спутник, и он боготворит меня. Он моложе меня на пять лет, он младший брат Верного, бесследно исчезнувший однажды во время рыбалки. Мы с ним решили так. И никто из смертных о нас не узнает, пока не придёт время. Он гений конспирации, как и я. Скажи, а что будет с Героем?

— Ничего. Эта разведка — его конец.

Владычица не удивилась. Кивнула сама себе.

— Прощай, — сказала я ей.

— Прощай, — сказала она мне.

* * *

Я пересказала Рэнхому Ладин возвышенный монолог о времени и Вечном.

Рэнхом, выслушав, хмыкнул:

— По-моему, это трусость. Вот так вот сидеть и ждать, когда время само подскажет, что делать. Великий Тайна даровал мне тело, и душу, и разум. И я ощущаю себя целым и отдельным от других. Я понимаю, конечно, что я часть огромного мира, но, раз я могу сказать, что вот он я, Рэнхом Пригорский... или Орисский, значит, богом мне дарована свобода взять себя в руки и пойти, куда я хочу!

Именно так и должен рассуждать Герой.

— Ты сказал — бог. Ты правда веришь в него?

Рэнхом удивился.

— А ты? Сама ведь говорила, что есть сущность выше вас.

Я прекратила разговор:

— Ты прав, но, я считаю, мы вкладываем в это понятие разные смыслы. Вечные назовут богом время. А вы, будущие, звезду, что ведёт вас от начала до конца. А мы — некую высшую точку Вселенной, или саму Вселенную, если такой точки нет. Мне нравится то, как у вас на планете именуют бога — Тайна. Я тоже на этом этапе развития считаю его непознаваемым.

* * *

Отряд Вечных на закате отбил киагарха у диких и разъярённых Будущих, что упорно карабкались по ступеням Агарххора. Смешно: посбрасывали бунтовщиков стрелами — их же любимым оружием. Несколько часов спустя господин Нотй, которого гнало на эту высоту азартное любопытство, ступил на заледенелую вершину Агарххора в сопровождении двух слуг (один нёс ледышку провизии, второй — крепкий канат для лифта).

Лада была в сознании. По дороге на Любимчик у неё поднялась температура и начался бред. Месяц пролежала в императорском лазарете в Пристанище Вечных.

На следующее утро после спасения владычицы Верный созвал совет и вежливо напомнил, что преемником-то назначен он. Возражать было некому: первого помощника первого визиря ещё не вытащили из снегов и крови, а остальные высшие придворные ничего не имели против годами проверенного соратника.

Верный объявил Долгожданную своей официальной любовницей, первым визирем — своего бывшего второго помощника, а преемницей — Утреннюю (ибо кого ещё?). Верховный киладарр остался на своём посту.

Долгожданная первая совершила дивное открытие: за полноростовым зеркалом в покоях Лады скрывалось ещё одно помещение — жилище Бравого, которого Долгожданная узнала мгновенно, потому как он действительно был как две капли воды похож на брата.

Бравый был здоров, ухожен, осведомлён о настоящем имени и поле бывшего киагарха и от рождения нем.

Верный посчитал, что нужно воссоединить брата с Ладой, и после пятидневного кутежа двух разлучённых братьев младший отправился на Любимчик.

* * *

Рэнхом опасался, что разведку отменят. История с киагархом показала умным людям, что Будущие и Вечные переплетены сильнее, чем орисяне привыкли думать. И Рэнхом краешком внутреннего глаза ухватил идею, которую вбивала в его геройскую голову сестра: может быть, его призвание — не покорить, а примирить?

Мы воспитали Рэнхома надёжно; подобные мысли могли круто повернуть его дорогу (если бы нас не было), но на самом же деле пугали его, заставляя лишь молить богов, чтобы разведке дали добро и всё шло по намеченному плану.

В последний раз я контактировала с ним после саморазоблачения Лады, предпоследний — когда журила по поводу рабынь. Неожиданные перемены, сомнения насчёт собственной судьбы и неутихшая скорбь по Утренней (искренне пожелавшей отцу бесконечных лет правления и смывшейся из Рокиагарха) подломили несгибаемую волю Героя. В обществе сестры и Персонажей он забывался, отбрасывал тяжёлый год при дворе. Но по ночам у него (буквально) болело сердце. Рабынь перестал брать, засыпал над низкопробной книгой, притворяясь сам себе, что хочет смотреть на эти жёлтые сыплющиеся страницы.

Я материализовалась перед ним, когда он в своих покоях пил третью стопку гархэлы.

— Я ещё не так пьян, штоб думать, што ты привиделас, — чуть невнятно сказал он.

— Я пришла утешить, — сказала я. — Помни: у тебя есть покровитель. Самый сильный на Орис.

— Ты не на Орис, — плаксиво сказал Рэнх. — Ты даже не чловек.

— Ты не понимаешь своего везения. Люди одиноки с людьми. А у тебя есть мы.

— У людей есть семьи и друзья. Всегда кто-то рядом.

— Это неважно. Люди заперты в себе, и им не выйти. Даже если они встретят того, кто способен им помочь, счастье не будет долгим. Просто не может быть.

Рэнхом затряс тяжёлой головой. Волосы медовыми реками стекали к его плечам при свете единственной, и то уже догорающей, свечи.

— Ну а вдруг... Ну а вдруг, не у меня, допустим. Но вот... Ну вот может. Долгое щастье.

— В одном случае из ста. Все остальное — ложь.

— Ну и что. Эта ложь лучше, чем вы.

Молодой глупец. Ответ неправильный. Между нами и людьми следует поставить знак равенства. Ничто не избавит от одиночества.

— Значит, тебе лучше быть с людьми, чем с нами. Но помни: мы рядом. Позови нас в любой миг, и мы придём.

Вот они. Мои последние слова ему.

— Плохой день?

Терний беззастенчиво читал мои мысли. Знает, что только ему я позволяю это делать.

— Кажется, я слишком много времени провела с Вечными. Их пессимизм — жуткий вирус даже для меня.

— Одиночество — не такая уж страшная вещь.

— Ага.

* * *

Владыка Верный не стремился к войне. Но разведка состоялась по двум причинам:

1) всегда полезно знать, что там поделывает беспокойный сосед;

2) я велела разведке быть, и киагарх об этом вспомнил на семнадцатый день правления.

Таким образом, в середине второго месяца весны созвали новое совещание: владыка, первый помощник, киладарр, Герой, Персонажи и Сестра Героя восседали в просторном, но удивительно уютном зале мягко-оранжевых тонов.

Три дня назад резко потеплело. Окна зала распахнули, и весёлые птицы аккомпанировали сухим деловым словам важных людей.

— Я подумал так, — сказал Верный. — Десять дней пути туда — десять обратно. И семь на разведку. Как?

— Не слишком ли малый срок — семь дней? — спросила Атна.

— Затягивать опасно, — пояснил верховный киладарр (что он Вечный, из присутствующих знал один ки). — Двадцать семь дней — удобный срок, владыка.

— Благодарю. Теперь насчёт оружия. Пользоваться исключительно для обороны. Брать как можно меньше. Предложения?

— Лук и по десять стрел, — после паузы наугад бросил Рэнхом.

Верный вопросительно глянул на верховного киладарра.

— Пусть будет так, — сказал тот. — Колчаны замаскируйте под корзины для провианта. Луки уложите на дно дорожных сундучков, вам выдадут подходящего размера. Можете под плащами держать кинжальчики.

Цели кампании так и остались размытыми: без привлечения внимания и причинения вреда "выследить что-нибудь интересненькое". Приказ в духе ки Лады, по мнению Рэнхома. От Верного лениво-игривых задачек никто не ожидал, да и сам Верный дивился: как это у него с языка слетало! Многое, оказалось, перенял у Лады.

Постановили отправиться ранним холодным утром, в час красного рассвета двадцатого дня второго месяца весны.

* * *

Прозрачная и звенящая весна пришла в Фозо. Юный, полный творческих замыслов менестрель легко брал высокие ноты, а император во дворце легко их ловил.

Нынче была холодная весна, но какая-то вся радостная. Вертмен полуулыбался и принюхивался к едва слышному цветочно-свежему аромату из чуть приоткрытого окна.

Сегодня все встречи и дела он перенёс из подземелья наверх, в свою серую с жемчужным отливом комнату для чаепития.

— Мой любимый, горячо любимый император.

— Мой преданный, разумный и добрый Нотй. Новости изволяй излагать.

Господин Нотй подивился бодрому тону императора и бросил на того молниеносный взгляд исподтишка.

Вертмен прихлёбывал мелкими глотками чай, краешком длинных пальцев держа ручку дымчатой фарфоровой чашки.

— Будущих киладарр, наш Вой, на связь вчера выходит. Разведка с Героем во главе к нам отправляется.

— Интересно! — воскликнул император и отвернулся к окну послушать менестреля.

Послушно притих и господин Нотй. Император, не оборачиваясь, помахал кистью, и господин Нотй присел на стул напротив государя.

— Мой преданный, разумный и добрый Нотй, вот что, — бодро начал император. — Эту с Героем возню пора прекращать. Он нашего Граа погубляет, он к нам с разведкой спешит, так зачем мы его до сих пор терпим?

— Ловушку?..- тихонько-благоговейно уточнил господин Нотй.

— Слушать изволяй, как я сие вижу, — император катал пустую чашку по столу, иногда останавливал и поглаживал музыкальными указательными пальцами ободок. — Я с Ладой о Герое говорю. Он истинно велик и прекрасно могуч. Боги на его стороне. Он умён и обворожительно поёт. Но он лишь для Будущих поёт. Так враг такой зачем? Ты согласен?

— Мы его можем переубеждать, — после паузы неуверенно сказал господин Нотй, искоса глянул на императора и тотчас же стал рассматривать деревянные чёрные деревца на жемчужной стене за спиной собеседника.

Вертмен даже оглянулся.

— Лада говорит, что духи некие на Будущих стороне, — сказал он, повернувшись к собеседнику. — Я с богами не хочу играть.

— Любимца богов не годится убивать, — бархатно мурлыкнул в стол господин Нотй.

Вертмен стал самим собой: рыбьи полусонные глаза. Рассматривая пустоту, император постукивал музыкальными костяшками о стол.

Чашку убрал незримый и лёгкий, как весенний пух, лакей в кафтане цвета предгрозового неба ранней осенью.

Терний смеялся и три раза припомнил мне фразу "цвет предгрозового неба ранней осенью" (зашёл ко мне, когда я диктовала). Описать по-другому я не считаю нужным.

— Мой преданный, разумный и добрый Светл... Нотй. Я вот как предлагаю поступать. Мы на всём континенте умнейшие люди. Согласен? Рок только нас мудрее. Он решает.

— Жребий бросать? — подхватил господин Нотй.

— Ты мои мысли на лету ловишь, — спокойно сказал император и хлопнул (звякнул пальцами друг о друга): — Минутку приносить.

Минуткой называлась у Вечных мелкая безделушка, которую использовали или как мелочь на ярмарке, или как глас фатума. От стара к младу и наоборот гуляла минутка — даже здесь Вечные доказывали Будущим, что время никакое не прямолинейное и что у каждого есть свой час судьбы.

Лакей с длинным чубом на отполированной лысине внёс резную деревянную шкатулку. В ней хранилась личная императорская минутка. Вертмен пользовался ею трижды, когда решал, убить ли ему Ладу, господина Светла и господина Нотйа.

Один из лакеев как-то стащил минутку, чтобы обменять на туалетную воду с запахом мандаринов (растут на востоке Любимчика), а спустя день подложил туда другую, полученную за пустячковое серебряное колечко, подаренное милостью ещё живого господина Светла.

— Бросать изволяйте, — лениво протянул император, когда шкатулку поставили на стол перед ним и открыли.

Императорская минутка ничем не отличалась от простолюдинской (что и позволило совершить подлог): плоская овальная чеканка с песочными часами на обеих сторонах. На аверсе часы лежали, на реверсе — стояли, чтобы не перепутать, верх и низ обозначали две полудуги.

Лакей и господин Нотй не поняли, кому приказано.

— Я? — хором переспросили.

Вертмен приподнял брови.

— Вы, вы, — сказал он. — А вы свободны, мой преданный лакей.

Господин Нотй медленно потянулся к монетке, а сцапал некрасиво. Зато бросать был мастак. Щёлкнул холёный ноготь о металл, порхнула минутка — и разбилась о руку господина Нотйа, и раздавлена была тяжёлой дланью, тонкой и желтовато-молочной — пергаментной.

— Герой живёт, если часы стоят, — протянул император, глядя в потолок.

Вертмен и господин Нотй были первыми орисянами, которым я сообщила участь Героя.

* * *

До летней резиденции Лады их везли в двух каретах: Мерта и Атна, Икто и Рэнхом. Дорога заняла неделю. Когда они остановились в прибранном домике, сплошь леорисным светом ласкаемым, было тепло и ясно. Они побросали взятые на случай холодов тяжёлые мешки с меховыми шалями (любимая одежда Лады — в любимый её дом), выспались, переоделись в бледно-голубые балахоны, вкусно позавтракали (много фруктов из садов Вечных, варенье, блинчики и лёгкое сладкое ягодное вино) и сытно пообедали (мясо да прошлогодние соленья, ещё грибы, варёные яйца и рыбный салат; юношам — настоянная на клюкве гархэла, девушкам — ореховая наливка).

В предвечерний час продолжили путь. Мерта прекрасно знала, что быстрая ладья, припрятанная для них в камышах, домчит от устья Второй реки до устья Зеленосвркой реки Вечных за двенадцать с половиной часов.

Зеленосвркая река мала для того, чтобы бродили по ней породистые корабли Вечных. Здесь или рыбачат, или испытывают судьбу авантюристы вроде Граа, носящиеся по океану между Вечными и Будущими и наоборот.

Не помню, говорила раньше или нет. Океаны на Орис кроткие (по умолчанию, если мы не хотим обратного) — идеал для мещанской прогулки в выходной и проклятие для романтических мятежных сердец.

Потому торговые отношения между континентами работают лучше здешних часов (солнечных, водяных или, как в императорском дворце, механических). Потому возможна любовь между мятущимися Будущими и безумными Вечными. Потому с кипящей кровью отроки сигают в море на хилых плотах, пробуют свою растущую силу и благополучно возвращаются на родину с историей, покоряющей другой пол и внуков.

И дорога Героя с Персонажами и Сестрой из опасного задания превратилась в насыщенный пейзаж, пробуждающий нежность у зрителя: чуть подвижная предлетняя волна, полная луна, яичного цвета дорожка на воде и чуть различимая тёмная ладья с еле теплящимся фонариком на корме.

Посреди ладьи установили целомудренную перегородку, почти не понадобившуюся. Правили по очереди, первым — Рэнхом. Атна смотрела в небо, иногда аккуратно опуская кончики белых пальцев в быструю тёмную воду. Мерта и Икто заснули там, где и расселись первоначально, — рядом.

* * *

Не успела нырнуть ладья в камыши, как небо зарозовело.

Дежурила Мерта, и ей пришлось тормошить остальных. Атна подскочила мгновенно, Рэнхом неожиданно для себя тосковал по Утренней, хотелось полежать ещё, чтобы казалось, будто она, тёплая, рядом и он вот-вот уткнётся носом ей в щёку. Икто всю ночь сопел, храпел и постанывал. Атна и Рэнхом с улыбкой наблюдали, как Мерта расталкивает одного из лучших стрелков на всей Орис, но жуткого соню, который пару часов назад говорил, что собирается бдеть до рассвета.

Все продрогли. Решили найти лес подремучее и разжечь костёр.

В лесах любимчских дышится легче, чем в седмьседмицийских. Простора здесь больше, жизнь кишит явственнее. Вроде бы и притихли птицы, и не колышет ветер паразитирующие лианы, и сверчки смолкли, а слышат все, как дышит каждое дерево, шевеля во сне корнями, сопит ягодный куст и потряхивает листьями — притаился внутри кто-то? И в зеленовато-голубом, будто из самых сочных и волшебных снов, свете пробираются Герой, Сестра и Персонажи, озираются на аквамариновые стволы мощных деревьев, изучают бирюзовые мягкие моховые волны.

— Здорово так, — шепнула Мерта: её будоражили и холодный воздух, и освещение, и необычность положения, и чуть различимое дыхание сонного царства.

Пока они бродили по лесу, жечь костёр передумали. Заморили червячка фруктами и ягодами, выпили здешней родниковой воды. Подремали на уютной маленькой полянке: мох — матрас, рухнувшее сыро-гладкое дерево — под голову. Олени выглядывали из-за деревьев, и пятеро мысленно визжали от восторга. Олени на Седмьседмиции вымерли триста сорок лет назад, с тех пор в бестиариях про них пишут, будто животные показываются лишь избранным великим Тайной.

Полдня шли без остановок и молча: чудесный лес каждый впитывал по-своему.

— Нам надо найти какое-нибудь поселение, — сказал Рэнхом, когда они сидели у обеденного костра и поедали жареных седмьседмицийских уток вперемешку с местными грибами (все грибы на Орис годятся в пищу).

— Следы человека есть, — сказал Икто, и Атна, прекрасный следопыт, кивнула.

— Думаю, через час мы выйдем к деревне, — сказала она.

* * *

Первое в их жизнях поселение Вечных не впечатлило. Они знали, что деревенские дома здесь лепят из белой глины, а крышу устилают голубоватым тростником (обнаружили заросли близ деревни). Выглядело точно так же, как на картинке в академическом учебнике (художник выдал своё происхождение, но узнать об этом довелось мало кому). Красиво и необычно, равнодушно согласились они. Лес привлёк намного сильнее.

Мужчины носили просторные прозрачно-серебристые рубахи и широкие тёмные штаны, а женщины — голубиковые сарафаны с поясом или такие же балахоны, как у разведчиков. Большинство старались на собственных огородах, несколько стариков сидели на скамейках перед домом, пускали сизый дым из трубок по направлению к лесу, куда и смотрели задумчиво, будто в самую чащу хотели проломиться, не вставая с мест.

Странники только выпили молока, поговорили с хозяйкой — доверчивой старухой, поверившей, что они заплутавшие ученики торговцев. На ночлег здесь не остались: Вечная сказала, прямиком через лес есть заброшенный хутор лесника, где путники и ночуют. Нечисти никакой, да и прибираются гости за собой — совестливые. Хутор теперь так и величают — Гостиный.

* * *

Я утратила интерес к записям. Прежде всего потому, что утратила интерес к Рэнхому. Я лелеяла его в детстве, поддерживала в юности. Моя цель была — вырастить Соперника. Я такая же самоуверенная, какой была, когда диктовала первые слова отчёта. Я же Сила. Однако признаю: Рэнхом не Соперник. Герой из него среднего качества. Это устраивает Покоя.

Последние три года я искусственно подогревала свой интерес к Рэнхому. Из балованного ребёнка он вырос в обузу. Я жду его смерть.

* * *

— Чем вы хотите заняться, когда вернёмся? — спросила Мерта, перепрыгнув через лиловатый корень — выглядит как открытый перелом, подумала она.

— Ничем, — хохотнула Атна. — Возьму увольнительную на месяц и буду лежать на душистых лугах.

— Я хочу свершить пару-тройку подвигов, — полушутя сказал Икто, выпрямившись и выставив подбородок. — И хорошо отметить. Месяца на три чтобы.

— Я останусь на службе, наверное, — сказал Рэнхом.

Я не выходила на связь, и он сам меня не звал. Он понятия не имел, что ему делать. Чувствовал груз на геройских плечах. Боль от любви забыл, едва началась разведка.

— Рэнхом должен быть весь в трудах, — улыбнулся Икто. — Это его роль.

— Не роль, а призвание, — ответил Рэнхом и дружеским толчком впечатал Икто в губчатый ствол синего дерева.

Икто оттолкнулся левой рукой от ствола. Ладонь ушла в глубь дерева. Все захохотали. Икто вытащил руку.

Никто не думал о природной опасности.

— Ты станешь пьедестальным Героем, да? — вдруг спросила Атна. — Хочешь быть таким?

— Я не думал об этом, — сказал Рэнхом. — О почестях и так далее. Но я хочу оставить добрую память о себе. Чтобы имя моё не сеяло сомнения, а излучало ровный тёплый свет.

— Ты разве такой? Излучающий?

Мерта цокнула язычком и поддержала ироничную Атну:

— Если бы я была Героем, я составила бы что-то навроде завещания. О том, как распорядиться с памятью обо мне. И я написала бы: "Не приукрашивайте меня, пишите, мои недоброжелатели, поносите меня, друзья, изливайте старые обиды. Расскажите, как я вела себя по пьяни, как пела неприличные песни и сочиняла пошлые виршики, как я изрыгала еду и пойло в академическом нужнике, да и уснула там же, расскажите, какой я была предательницей, коварной, тщеславной, падкой на лесть, до одури самолюбивой — до забвения, какие отвратные шуточки отпускала, как свысока смотрела на слабых умом или духом, как использовала других, кричите, что я обычный человек с придурью, может, да, в чём-то интересный, но ни в коем, бденх, разе не образец вам, унылые панциревидные обыватели!"

— Тише, тише, — сказал Рэнхом.

Мерта раскричалась так, что слышно было в радиусе ста шагов.

— Темнеет, — заметила Атна. — И где наш хутор?

* * *

Сидели у костра на ночном привале. Рэнхом и Икто затянули "Нам не дано знать, что в сердце милой" в собственном варианте:

"Нам не дано знать, что хочет милая,

Будь ты семьсот раз волшебник,

Что хочет милая, ты не узнаешь.

А надо?"

Атна лежала на животе лицом к пламени, положа подбородок на руки, и полусонно-задумчиво созерцала подвижный горячий танец.

"Больше всего я сейчас хочу, чтобы мы ехали в крытой повозке и я поцеловала тебя в шею", — резко, остро подумала Мерта, не сводя глаз с сидящего напротив, на чьём лице отражался танец, гипнотизирующий Атну.

Ухнула ночная птица.

Мерта обернулась: не разглядеть, кто там крылатый тревожит их. Пока ворочалась, перехватила на миг взгляд страдающий, почти отчаянный, сопротивляющийся будто чему-то неподвластному и пытливый — ей вопрос: за что?

Подобное выражение в глазах Икто она видела в пятый раз, как всегда, случайно. Хорошо помнила каждый миг: впервые — в Академии, в конце второго семестра, когда она раздавала свитки с заданием и мельком глянула на сидящего рядом выше; снова в Академии, после экзамена (какого? да неважно) они сидели, радостные, в кружке, и Ула полуобнимала Икто (Рэнхом нервничал), а тот смотрел на Мерту, у которой, поговаривали, был роман со старшекурсником из астрономов; два раза уже на севере, во время уютной дружеской попойки и большого торжества в день годовщины окончания Академии.

Атна словно бы и не замечала, зато Рэнхом пристально рассматривал абсурдную, полубезумную взаимную огромную любовь, на которую оба не смогли решиться и которую (никто из них не знал) на Орис они не получат.

* * *

Пять часов они спали. Разбудили на рассвете леорис и бодрые птицы. День, думали, начинается весело.

Перекусили остатками еды, нашли ещё местную бруснику, которую Вечные не едят, а используют как губную краску (вспомнила господина Светл).

Ночью сошлись на том, что Вечная бабка их обманула и никакого хутора нет. Но к полудню вышли в поле, с другого края которого теснился к лесу домик.

Облупилась на нём краска. Видно, когда-то был васильковым, а теперь бесцветно деревянный. Но окна целы, щелей меж досок не нашли.

— Здесь точно никто не живёт, — сказала Мерта. — Вещи не валяются. Ни фартука на стуле, ни трубки у качалки, ни ещё чего. И нет этого... хозяйского запаха, что ли. Пусто.

С ней согласились.

— Ух ты! — Икто, протерев рукавом запыленное стекло старого серванта, обнаружил темно-красный графин. — Как этого красавца не прихватили случайные проходимцы?

— Что ты там уже схватил, мужчина? — не отрываясь от распаковывания бурдюка, спросила Атна.

— Всего лишь маленький дивный подарочек, припасённый судьбой, — графин оказался в руке Икто. — Это красный дуб, понимаете? Такие делают специально для вин выдержки не менее трехсот лет. Ай да лесничок, ай да умница!

— У простолюдина — и такое вино? — фыркнула Атна. — Тебя надули.

— Вот сейчас и проверим, — Икто аккуратно поставил графин на стол, дрожащей рукой вынул затычку, принюхался, схватил графин и затянул свою любимую: — "Мой верный друг, мы пируем с утра, а значит, пришла пора хлебнуть из чарки сухого вина, от самого края до дна!"

— "Мой милый друг, о, как же давно с тобой мы не пили до дна!" — подхватил вбежавший в дом Рэнхом (он выходил искать дрова).

— "Любили мы ещё до войны, ох, как мы бывали хмельны!" — Икто протянул графин Рэнхому.

— "Печали убьёт сладкий солод и мёд, вино принесет покой!"

— "Скорей же, друг, взгляни на меня и выпей вместе со мной!" — закончил Икто. — Это яд.

Глаза его закатились, и он упал, подхваченный Рэнхомом и бросившейся на помощь Атной. Графин стукнулся о пол, жидкость разлилась, и больше сосуд никто не поднял, а содержимое никто не выпил.

Силуэт у окна. Призрачный профиль на светлом фоне. Что за окном? Стена? Но ни дома, ни в Академии, ни тем более в северных казармах окна не упирались в стены. Это словно будущее. Дом, где он никогда не был. Дом, где ему нет места. Пока. Дом, будто вытащенный из снов.

— Икто!

— Не кричи, он не услышит. Давай растопим печку. Дождь начинается. Со стороны черного хода есть сарай, принеси оттуда дров, пожалуйста.

— Я слышу, — проговорил он. Язык заплетался. — Я могу проснуться.

Окно чужое, стена чужая, зато профиль знакомый. Нежный, мягкий профиль. Шапка коротких волос, а на шее лимонный шарф.

Резкий выход из небытия. Он подскочил и не помнил, что с ним. Сейчас утро? Пора на службу? Который час, не проспал ли? Мерта? Почему она здесь?

— Тише, тише, — она погладила его по плечу. — Я дала пощечину, чтобы ты проснулся.

— Я не спал. Я могу проснуться и сам, — он отдышался и перевёл взгляд. — Атна, вы ведь не собираетесь здесь задерживаться?

Она не ответила. Он смотрел пристально, прямо в глаза, прямо в душу, и пришлось сказать:

— Не волнуйся, ты пойдёшь с нами.

Почему она здесь? В этом незнакомом месте? У окна, за котором стена? Что-то случилось? Но её лицо спокойно. Спокойно и прекрасно. Что это за стена, что она загораживает? Лучше бросить беспомощные попытки разобраться и теперь просто смотреть на силуэт, на призрачный профиль, на нежные, мягкие черты, на шапку коротких сине-желтых волос, на лимонный... Образ размылся. Возвращение.

В печке огонь. Сзади доносится частый стук капель. Дождь. На севере не бывает дождя, только снег.

— Зачем вы разожгли?..

— Нужно переждать грозу, — сказал Рэнхом.

— Дождь прекратится, и вы сразу уйдёте. Обещайте.

— Перестань, Икто. Мы дождемся Силу.

— Сила. Ты всегда возлагал слишком много надежд на неё, дружище.

— Согласна, — сказала Атна.

— Ребята, вы видели, как умирает отравленный сонным вином? Мне довелось лицезреть однажды. Бандиты севера не поделили девушку, и в итоге одна сторона напоила ее по принципу "ни вашим, ни нашим". Бедную отвезли к нам и бросили у порога казарм. Первые два часа она то проваливалась в сон, то бодрствовала. Потом началась рвота. Потом судороги. Потом изо рта пошла кровь. И снова рвота. Она выплевывала собственные внутренности. Кишки, кусочки чего-то ещё. Только тогда пришел конец. А мы не могли помочь, потому что у нас не было противоядия. Потому что противоядия нет вообще.

Нежный, почти детский профиль. Лимонный шарф, осторожно обнявший шею. Густые ресницы, кончики которых обволакивают солнечные лучи. Где мы? Не хочу просыпаться, иначе образ снова исчезнет. Она и так постоянно ускользает — даже в снах. Даже в снах уходит от меня, бросает меня, а я не могу схватить, остановить — она вольна уходить, коль не хочет быть рядом.

В последний раз он открыл глаза через минуту после того, как я, ни слова не говоря (последние слова я уже сказала), позвала Рэнхома плакать. В бурдюке появились лабораторные таблетки, тихо и спокойно убивающие. Рэнхом знал, что придётся. Но сделали всё Атна и Мерта. Атна молча достала белую, как шёлковый платочек, баночку, открутила крышку, выбросила Мерте на ладонь горошинку кремового цвета. Мерта уронила голову. Подняла, не вытирая слезы. Молча, пару раз хлюпнув носом, поднесла к его рту. Он прикоснулся губами к ладони, проглотил таблетку, откинулся назад, закрыл глаза, улыбнулся.

— Вот так, правильно. Спасибо, что так. Глупо, а? Ничего не поделаешь. До встречи у окна, где на белом фоне силуэт, нежный профиль. Прости, Атна. Прости, Рэнхом, придётся покинуть вас. Да. Тут мы и расстанемся.

Нет, уже никогда. Она здесь, и никуда она не уходит. Сосредоточена, смотрит вперед. Заговорить с ней...

Они ушли, не дожидаясь, пока кончится дождь. Они знали, что мы приберёмся. Я взорвала дом и тело его лучшего друга. Отныне он живёт только в памяти. Или где-то ещё, в другом измерении, где говорит с ним девушка в лимонном шарфе.

* * *

У крестьянина, чья упитанная вороно-чалая лошадь бодро вышагивала, таща старую телегу, спросили путь до ближайшего города. Говорил Рэнхом, но этого не запомнил. Мерте показалось, что-то было про овраг между ними и городом, вроде бы, Арл (на самом деле, Уирл — "где вода").

Со смертью Друга началось умирание Героя.

— Я думаю, — хрипло начала Атна, — кхм-кхм. Это подстроили они.

— Неважно, — сказала Мерта и посмотрела в ярко-синее небо (облака рассеялись). — Всю нашу жизнь, может, подстроили они.

Через полтора часа Герой, Сестра Героя и оставшийся Персонаж обнаружили себя у крутого склона.

— Мы правильно идём, — сказала Атна.

Она взяла на себя тяжесть руководителя, а что чувствовала, пусть и здесь останется загадкой, как и вся Атна.

Сквозь пелену глаза Рэнхома различали пыльно-зелёную траву, убегающую вниз. На дне оврага, ближе к противоположной им стороне, угадывалась ратуша или что-то очень похожее. С лесом они навсегда попрощались.

— Попробуем? — спросил Рэнхом. — Или мне одному пойти?

— Да нет, зачем, — сказала Атна. — Спустимся вместе.

У них с собой были верёвки и кошки.

Через две минуты и сорок секунд они стали спускаться. Первой была Атна (она и погибла первой), одновременно поползли брат с сестрой. Но едва коснулись ногами отвесного склона, чтобы оттолкнуться, как поняли: это не природное явление, а замаскированная скользкая постройка. Рук Вечных, замечу я в скобках, созданная с моей помощью.

От касания устройство сработало. Со дна оврага подскочила сетка с катапультами, мечущими стрелы — нехарактерное для Вечных оружие, но в данном случае действенное.

Мерта видела, как пронзило Атну: сначала одна стрела в грудь, вслед, почти одновременно, ещё две — в ключицу и шею. Мерта и Рэнхом замерли, но стрелы — нет.

— Сила! — закричал Рэнхом.

— Быстрее вниз! — сказала ему Мерта и ускользнула ко дну, ободрав руки.

Она приземлилась, и стрелы не нервировали больше. Сзади неё шлёпнулось. Она обернулась: Рэнхом с окровавленным ртом, с простреленным горлом.

Слева — Рэнхом, справа — Атна. Позади остался Икто.

Мерта отвернулась, поправила шлейки на походном рюкзачке и пошла к городу.

* * *

Я думала, кто станет дамой сердца, вечно оплакивающей своего Героя. Точно не Утренняя. Сейчас я увидела недостаток разработанной Любви, а именно — её нешаблонность, которая на данном этапе вызывает досаду, потому что не организует конец истории в привычный, стройный, желанный ряд.

За Мертой я пересталала наблюдать сразу после Смерти Героя, а в судьбе её я не участвую давно — со времён мнимого утопления. Лирике она тоже не нужна: скоро нам улетать отсюда.

Поначалу никто не оплакивал Рэнхома, кроме родителей и сестёр. Но за тело его Будущим пришлось побороться. Лазутчики Вертмена, следовавшие тихонько за Героем, Сестрой и Персонажами, быстро прибрали шкурку. Вертмен потребовал хороший выкуп: и за Рэнхома, и в качестве извинений за вторжение.

В историю орисян вошёл провокационный документ авторства Вертмена, представляющий собой открытое письмо ко всему народу Будущих.

"Вы его Героем называли,

А он обычным оказался предателем. К нам, Вечным, в конце второго весны месяца перебрался. Он бесславно жизнь закончил. Он на колья, которые мы для зверей бережём, напоролся. Он ли это? Он морское чудище одолел? Он нашего лучшего воина покорил? Безоружный он к нам в сиреневой ночи бежал, в нашу одежду облачился, на нашей земле без сражений погиб?

Я вам его Героем называть не советую".

Не прошло дня, как Верный, Долгожданная и верховный киладарр составили опровержение (тоже вошедшее в историю, да ещё и в историю местной риторики — под названием "Полемика о Герое"):

"Рэнхом Пригорский не иначе как Героем и должен зваться. Я, ваш киагарх, сам отправил его вместе с друзьями его верными разведать, как дела делаются на Любимчике. Он без оружия был, это правда, а прочее всё — ложь. Вылазка наша мирной планировалась, и, если бы не коварство Вечных, вернулся бы наш Герой, и сестра его, и соратники и много полезных вестей сообщили бы нам, агархцам, и всем Будущим.

А теперь лежит Рэнхом, любовь наша, защитник и вдохновитель, на вражеской земле, реками не омытый, ветрами раздетый, и страдает тело его от злобных стервятников-Вечных. Пострадал наш Герой за нас, дважды вышел победителем, а на третий раз вероломство любимчское подкосило его. И за то, что пострадал, и за то, что защищал, и за то, что любил всех нас и песни нам пел, приказываю величать павшего смертью жертвенной только либо Рэнхом Орисский, либо Герой".

* * *

Вспомнила хороший разговор. Почему хороший? С Тернием они все такие.

— Что же, финал?

— Для Героя — да. Для его Сестры — начало.

— Очень дурное. Без единомышленников, без брата. Абсолютно с чистого листа. Так будет?

— Да, но я над её судьбой не властна. Её начало соприкоснулось с концом брата — маленькое столкновение жизней. А дальше она сама.

— Соприкоснётся. А ты употребила в прошедшем времени.

— Издержки профессии.

— Понимаю, — с грустью сказал Терний. — Можно я признаюсь?

— Тебе жаль с ними расставаться.

— Очень жаль. Не только с Героем и его Сестрой. С каждым из них. Ты и Событие сотворили прекрасных Персонажей. Трогательный Икто. И трогательная любовь к нему бедной девочки. Загадочная Атна. Мерта привязалась к ней больше всех в Академии. Весьма её ценила. Весьма.

— Она у меня в любимицах.

Я проговорила быстро:

— Мерта тоже нестандартная особа.

— Слушай, а ты не думаешь? — Терний серьёзно взглянул на меня. Он смотрел так в последний раз, когда погиб ФаФаАр.

— Она не выберет такой путь, — сказала я. — Не станет Героем. Если стала бы, то возможно.

— Представляешь, на секунду подчинить Событие — получить власть над Вселенной!

— Вся ирония в том, что Событие совершенно отвратило её от геройства.

— Мы были близко, ох как близко, — по-старчески покачал головой Терний. — Скорее всего, это наши домыслы. Скорее всего, Соперников не существует вообще. И в ближайшее время мы не узнаем наверняка. А ведь могли бы, реку в мель!

— Не нагнетай, пожалуйста. Мне и так...

Жаль, мы не можем не договаривать.

— Мне и так вся работа кажется бессмысленной.

— Это бывает перед последним рубежом. Когда расстанешься с ними, все наладится.

И позже разговор, ещё лучше прежнего.

— Сила, — сказал Терний и увёл меня в наш парадный отсек. — Четырнадцать лет назад мы выбирали Героя, и нам предоставили двух равноценных детей. Так чьим на самом деле ты была покровителем?

— Рэнхома.

Я не колебалась. Мы не колеблемся.

— Рэнхом — Герой, Терний. Но не Соперник. Сопернику покровитель не нужен.

— Да, — подумав, сказал Терний. — Это было ловко. Интересно, Покой догадается?

— Нет. Он не верит в Соперника.

Терний усмехнулся в усы.

Кстати, усы его не исчезли. Но стали меньше и бледнее.

* * *

История Рэнхома Пригорского, победителя дракона морского и человека Вечного, запечатлелась накрепко в мировой памяти. Те, кто, как и Герой, любил петь, слагали о нём песни. Остальные сочиняли легенды. В эпоху научности популярны были статьи вроде "Рэнхом и Пламя Глубин: о чём на самом деле известная легенда", или "Рэнхом: почему его не было (77 доказательств)", или "Поиск легендарного Пригорья (по материалам "Сказаний о Рэнхоме")", или "Рэнхом Пригорский или Мерта Орисская: кто из них более реален?"

В эпоху культурного хаоса и сами сказания, и критический материал о них перерабатывались и переосмыслялись. Личность Мерты Орисской вышла на первый план. Все знали, что Мерта — замыкающее звено в наблюдавшемся стремлении двух цивилизаций объединиться. Но ранее никто не рассматривал её личность в сопоставлении с Рэнхомом, жившим примерно в то же время. И однажды гений культурного хаоса герменевт Мерик из Фозо выдал сенсацию: Рэнхом Пригорский и Мерта Орисская — родные брат и сестра, а если так, Рэнхом, первый известный Герой Будущих, был настоящим, жил и вдохновлял на самом деле.

Это последняя часть моего отчёта о результатах взращения Героя. И Покой, и зелюнцы слушали очень внимательно. Лирика пыталась вскрыть в официальном документе второй смысловой уровень, а Терний скучал, потому что слышал это во второй раз: с ним первым я поделилась.

— Результаты удивляют, — сказал Покой. — Почему в итоге акцент смещается на Мерту?

— В период предапокалипсиса не нужен Герой, — сказала я.

Грубо сделанная ложь: Герой нужен всегда. Покой смотрел на меня и поднимал бровь выше, выше, выше, так что чуть потерял человеческий облик.

— Сила, ответь честно.

— Мерта — символ объединения, она бесспорна, — ещё раз попыталась я. — А Рэнхом спорный персонаж, потому что геройствовал во имя только одной цивилизации. Мерта будет в центре внимания около пятнадцати лет, а на Рэнхома будут молиться в течение трёхсот пятнадцати.

— Понятно, — сказал Покой. — Сила, ты не испытываешь удовольствия от покровительства. Но ты не будешь спорить, что получила прекрасное развлечение под видом опыта.

— Не буду спорить.

Покой покинул меня, не вернув бровь на место.

Он созвал совещание и объявил, что Терний окончательно восстановлен в должности покровителя. Зелюнцам отдал приказ искать новую планету, пригодную для игр с Героем.

Терний знал, что я не обижусь.

-Ты жалеешь Рэнхома? — спросил он, когда мы отчаливали.

— Нет.

— Объяснишь?

— Нет необходимости. Ты тоже его не жалеешь.

— Мы запустили его. В нём не вспыхнула искорка.

— Согласна. Сказать, кому я симпатизировала?

— Я знаю. Верному и Долгожданной, ки Ладе, господину Светлу, Вертмену и всем Вечным.

— И Касси. Она раздражала меня и сильно интересовала.

— Понятно. Сила, покинем корабль?

Я тоже думала об этом.

— Может быть, позже. После покровительства я хочу некоторое время наблюдать за созданием Героя со стороны.