Вернуться к себе (джен)

Мать ушла за отцом, а Тьелпэ, поев, пошел заваривать себе квенилас. Мысли роем бродили в голове. Варианты развития событий появлялись самые разные — от слез радости до хлопанья дверями. Хотя, если признаваться самому себе, на радушный прием со стороны отца он особо и не рассчитывал — слишком хорошо знал его. Даже несмотря на то, что тот просил за него перед Намо. (Единый, в это и поверить-то трудно!) И теперь Тьелпэ, устроившись с чашкой перед окном, решал для себя задачу, с чего начать. Сначала попросить прощения? Или обнять, а уже потом разговаривать? Да… Многое будет зависеть от того, с каким настроем войдет отец. У самого Тьелпэ этот самый настрой был… нервным. Ни стоять, ни сидеть долго на одном месте он просто не мог. Вот и теперь, допив квенилас, поставил чашку и принялся бродить из угла у гол. Дело значительно осложнял еще и тот факт, что неправым себя в той ситуации он по-прежнему не считал. Виноватым — да. Но не неправым. Наверное, тогда ему стоило подобрать какие-нибудь другие слова, попробовать объясниться…

Родители все не шли, и Тьелпэ уже всерьез начал подозревать, что отец не выйдет. Это было печально, но ожидаемо. Подавив порыв встать и уйти в тот дом, где он жил в последние дни, он сел и стал ждать, по возможности как можно более терпеливо. Как бы то ни было, а уйти, не попрощавшись с матерью, было бы как минимум некрасиво.

Келебримбор сидел на стуле, лениво рассматривая расставленные тут и там красивые безделушки, верный признак того, что дом обжитой. Сам он, увы, подобным похвастаться не мог. Как вдруг в коридоре, ведущем в мастерскую, раздались шаги. Дверь распахнулась, и Тьелпэ встал. Сияющая радостью Лехтэ и отстраненный, холодно-вежливый отец вошли и встали на пороге. Услышав приветствие Куруфинвэ-младшего, мать вздрогнула, а Тьелпэ… Тьелпэ просто вдруг сразу понял, что и как он сейчас должен сделать. Конечно же, все, о чем он только что тут, в этой самой комнате, передумал, никуда не годилось. «Король Эрегиона». Звучит-то как! А кстати, даже неплохо звучит. Что ж, отец, вы хотите видеть короля? Будет вам король!

Тьелпэ встал, гордо расправив плечи, и стоял так несколько секунд, пристально глядя отцу в глаза и ища там ответы, которых впрочем за ледяным выражением лица было не разглядеть. А потом он подошел к Куруфинвэ и встал на одно колено. Приложив руку к груди, проговорил спокойно, четко и громко:

— Король Эрегиона просит простить его за причиненную однажды обиду, мой лорд.

И замолчал, ожидая ответа.

* * *

Атаринкэ сам не знал, какой реакции он ожидал от сына, приветствуя его подобным образом, но точно не того, что Тьелпэ преклонит колено. Впрочем, не его сын, не мастер-Келебримбор сейчас глядел на него снизу вверх, а король Эрегиона.

— Не думаю, что лорд Аглона имеет право прощать или не прощать что-либо королю, пусть и не существовавшего в те времена Эрегиона. Но если это вам так важно, то прощаю. И встаньте уже наконец — нолдор не пристало склоняться, даже принося извинения.

Искусник стоял и смотрел на сына, на то как несколько неловко тот поднимается, как отводит взгляд, словно не зная, что теперь сказать или сделать. Нестерпимо хотелось обнять его и сделать все, чтобы эта новая жизнь была счастливой. Единственное, чего не хватало Куруфинвэ, так это слов Тьелперинквара, обращенных к отцу, а не лорду.

Где-то рядом начала оживать Лехтэ, которая все это время больше походила на статую, чем на нолдиэ.

* * *

Слова, произнесенные Куруфинвэ, словно сняли часть груза с плеч. Тьелпэ уже начал догадываться, что творится у того на душе, и теперь осталось только подобрать слова. Точнее, как раз подбирать, выстраивать какие-то фразы, просчитывать возможные варианты ответов казалось сейчас неправильным и глупым. Он же не на совете, в конце концов! Хотелось просто сказать первое, что сорвется с языка, и будь что будет. И почему бы, в самом деле, не последовать сейчас велению фэа? Что он теряет? Хуже уж точно не будет, а думать надо было немного раньше.

А еще он вдруг понял, что вот этот дом — и его тоже. Отчетливо вспомнил, что он здесь вырос. Вот в этом самом саду играл, забирался на яблони с грушами и ел прямо с веток. Хотя, скорее всего, деревья уже теперь другие, ведь прошло столько Эпох! Но что это меняет? Ровным счетом ничего.

Фэа снова успокоилась, мысли перестали метаться вспугнутыми зайцами. Снова посмотрев Куруфинвэ прямо в глаза, спросил:

— Лорд Аглона простил. А простит ли отец?

* * *

— Кто? — приподняв бровь, спросил Атаринкэ. — Насколько я помню, вы при большом скоплении эльдар объявили, что отныне являетесь нарготрондской сиротой. А сейчас спрашиваете про отца… Неужто не забыли, кто он такой, вспомнив-то о нем лишь раз?

Сказал Курво и тут же мысленно дал себе затрещину. «Зачем, зачем я ему напомнил, когда он звал меня, что при этом испытывал… Чего еще мне не хватает-то».

Искусник взглянул на разом побледневшего и пошатнувшегося Тьелпэ.

— А теперь ты прости меня, сын, — Атаринкэ подошел и обнял замершего Келебримбора.

— Это напоминание я заслужил своей прошлой глупостью, — ответил Тьелпэ, крепко, от души обнимая Куруфинвэ.

Кажется, права называть его отцом, даже мысленно, ему пока не давали.

— Только, — продолжил он, немного нахмурившись, — кого-то из нас после Мандоса подводит память. Моя мне подсказывает, что я сказал: «Отрекаюсь от твоих дел». Не думал, что вы себя считаете со своими делами одним целым.

Пора бы уже им, похоже, проговорить этот застарелый конфликт, а то вон какие неожиданные подробности всплывают. Интересно, что еще Куруфинвэ, характер которого и в лучшие дни никогда не был благостным, а в то время и вовсе испортился до неузнаваемости, что еще он истолковал превратно?

Мать стояла бледна и переводила взгляд с мужа на сына и обратно. Тьелпэ от души сочувствовал ей, но увы, помочь ничем не мог.

— Так что вам подсказывает ваша память?

* * *

— Вам? Ваша? — Атаринкэ сделал шаг назад, не сводя с сына глаз. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я тебя не так понял, что тебя не устраивало лишь то, что я делал, а против меня самого ничего не имел? А в Нарготронде остался, потому как проспал, как меня с братом выгоняли? Не обманывай себя сам, хотя бы сейчас. Ты ясно дал понять, что отрекаешься от меня… Только позволь напомнить — никто ни разу не услышал, чтобы я сказал, что у меня нет сына.

Искусник несколько нервно прошелся по комнате, а потом резко ударил рукой по столу. Чашка жалобно звякнула.

— Может, мне теперь умолять простить, что не соответствовал твоим идеалам?! Что был тебе плохим отцом? Да, наверное, так и есть — мне бы никогда не пришло в голову сказать такое своему.

Атаринкэ какое-то время смотрел в окно, словно решаясь что-то сказать. Напряжение достигло пика — слово, и раздастся звон осколков. Только что разобьется — обиды или фэар?

Наконец, Куруфинвэ заговорил вновь.

— Решай, сын, как тебе дальше жить и с кем. Я знаю, что ты боле не в Чертогах, это главное. Хороший я отец или плохой, не мне судить.

* * *

Некоторое время Тьелпэ просто стоял и молчал, не давая фамильным, не самым лучшим чертам характера взять верх. Потом вспомнил, что в общей сложности прожил несравнимо больше отца, что у него больше жизненного опыта, вдобавок не омраченного Клятвой. Вроде отпустило.

— Я так и знал, что поговорить нам надо. Надо было еще тогда, но так получилось, что не довелось. Мой лорд, я не проспал ваш с Келегормом отъезд. Я просто испугался. Именно так. Я не забыл, что был и остаюсь вашим сыном, но ваш путь вел во тьму. Я испугался, что погибну вместе с вами. И поэтому остался в Нарготронде. Знаете, потом, узнав о вашей гибели, я много раз задавал себе вопрос — изменилось бы что-нибудь, если бы я отправился с вами? Смог бы я вас спасти? Иногда казалось, что да, смог бы, а потом приходила уверенность, что ваша Клятва в конце концов погубила бы и меня. Ваш сын трус, и в этом мне теперь не стыдно признаться. Тем более что все это оказалось напрасно — даже оставив вас, я в конце концов не смог защитить себя и тех, кто мне доверился. И еще — если бы я не решил, где я хочу жить и с кем, я бы тут не стоял.

Тьелпэ шумно выдохнул и прошелся по комнате. Сумбур в мыслях наконец улегся. С самого начала он знал, что разговор будет трудным. Может потому и решался прийти так долго. Но, как он только что сам сказал — он трус. И для него лично это уже не новость.

Тьелпэ обернулся и вновь открыто встретил взгляд отца.

— Если у вас еще остались вопросы, я готов ответить на них. Сам же, в свою очередь, готов повторить собственный — мой отец меня простит?

* * *

— Не простит, — строго ответил Атаринкэ. — Давно уже простил, очень давно. Еще в той жизни. Знаешь, тогда в Дориате я был рад, что ты не со мной, что нет на твоих руках крови эльдар, что не лежишь рядом, зажимая раны. Да, я думал о тебе в свои последние минуты. Удивлен? Не настолько Клятва сожгла мне фэа, чтобы забыть сына и жену.

Атаринкэ смотрел в такие же серые, как и у него самого, глаза, пытаясь понять, заново узнать своего Тьелпэ.

— И не называй себя трусом, пожалуйста. То, что ты вынес, но не выдал тайну, говорит о многом. Не удивляйся, я все видел, на том, что позже стало гобеленами Вайрэ. Я пытался быть рядом, что угодно готов был сделать, чтобы освободить тебя или поменяться местами. Но майяр Намо бдили — моя фэа не смогла прорваться к тебе, даже когда ты позвал. Тьелпэ, не знаю, важно ли это тебе, но я горжусь тобой — честным и храбрым мастером.

За разговором Искусник совсем забыл, что они не одни, что молчавшая все это время Лехтэ узнаёт сейчас то, о чем и думать не стоит. А он ведь надеялся, что жена так и останется в неведении о последних днях сына.

* * *

Дыхание Тьелпэ перехватило, он в два шага подошел к Атаринкэ, снова встал на колени и прошептал, взяв его за руки и коснувшись их лбом:

— Отец…

Только так он мог сейчас выразить всю глубину и силу обуревавших его чувств, словами бы у него не получилось. Потом встал, перевел взгляд с отца на мать и обратно, и легкая, пока едва заметная улыбка коснулась уголков его губ.

А Лехтэ, кажется, только сейчас сумела выдохнуть. Все то время, что длился разговор, она стояла ни жива, ни мертва, и только сжимала руки, почти до крови впиваясь ногтями в ладони, чтобы не потерять связь с реальностью. Сколь глубока и сильна, оказывается, была боль! Как они ее вообще выдержать-то сумели? И как смогли уйти, не разобравшись во всем? Кажется, этот последний факт шокировал ее куда сильнее, чем все предыдущие «подвиги» мужа и деверя, о коих она давно уже знала от Финдарато. Лехтэ покачала головой, обняла руку Атаринкэ и ткнулась ему в плечо лбом.

— Вы что, так и носили в себе все это время это? — спросила она и выразительно развела руки в стороны, словно это могло наглядно продемонстрировать величину носимого, и сразу же снова вцепилась в Атаринкэ. — А манеру так изъясняться из Эндорэ привезли? Кажется, это в самом деле жуткое место.

Сердце постепенно начинало успокаиваться и биться ровнее. Краска возвращалась на бледные щеки Лехтэ. Как бы то ни было, а теперь все хорошо. Потом она вспомнила взгляд любимого, когда речь зашла о последних днях сына, и покачала головой, вновь подняв взгляд на мужа.

— Я знаю в общих чертах, что там происходило, — проговорила она. — Слухи-то ведь все равно доходили. Слово «пытки» трудно истолковать превратно. Но я не уверена, что хочу знать подробности. Я и в Чертоги Вайрэ тогда второй раз не пошла именно по этой причине. Впрочем, если вы решите мне рассказать, то я готова выслушать. Только не сегодня, хорошо? Не хочется омрачать такой замечательный день столь мрачными рассказами.