Проклятье (гет)

Санкт-Петербург, 25 декабря 1820 года

На Рождество граф Пьер Безухов с женой давали праздничный обед для своих самых близких знакомых и друзей в своём большом особняке в Петербурге. Соня, которая уже три дня жила в столице вместе с Пьером и Наташей, тоже должна была принять участие в этом обеде. Она приготовила для него своё лучшее платье. Это платье давным-давно вышло из моды, такие фасоны носили в лучшем случае лет пять или шесть назад. Но другого у неё не было. Она теперь носила только обноски, которые «из милости» подбрасывали ей Марья или Наташа. Вот и это платье было в своё время платьем Наташи. Оно было сшито ей сразу же после её свадьбы с Пьером, поэтому было очень красивым, нарядным, из отличной дорогой материи и с прекрасной отделкой. В нём чувствовалась рука и стиль лучших петербургских модисток. Наташа одевала его только несколько раз после своей свадьбы. Она забеременела первым ребенком сразу же после венчания и через три-четыре месяца уже не могла его надевать. А после рождения первой дочери начала толстеть, и тем более это платье на неё уже не влезало. Тогда она «великодушно» подарила его Соне. Соня тоже редко это платье надевала — некуда было в Лысых Горах. Поэтому платье выглядело прекрасно, хотя вышло из моды давным-давно.

Перед обедом блестящие и модно разодетые гости из сливок высшей петербургской аристократии стали собираться в столовой, где был уже накрыт стол на двадцать персон. Соня невольно вспомнила, как Ростовы закатывали обеды и ужины, собирая под своим кровом по самым незначительным поводам до сотни гостей. Да и Николай, несмотря на долги, тоже в этом не отставал от покойного папеньки. По крайней мере несколько раз в году в Лысые Горы съезжались не менее ста гостей, которых надо было кормить-поить в течение нескольких дней. Как правило, это были дни рождения и именины самого Николая, Марьи, старой графини и детей Николая и Марьи. Подобное расточительство опять ложилось тяжелым бременем на лысогорских крестьян. Поэтому Соне очень понравилась гораздо более малочисленная и скромная обстановка в доме Пьера, хотя у Пьера долгов почти не было, и он был гораздо богаче Николая и Марьи.

Ещё до того, как начался обед, Пьер познакомил Соню со своими гостями. Кое-кого она уже знала, так как встречалась с ними на балах, приёмах и вечерах в салонах Петербурга до войны. Но были и новые лица. Все они довольно вежливо приветствовали Соню, так как стоящий рядом Пьер представлял её не как какую-то нищую родственницу-приживалку, а как дорогую гостью в их доме. Соня тоже старалась казаться вежливой и спокойной. Она понимала, что давно уже неровня этим богатым и знатным людям, но не подавала виду.

Одним из последних Пьер представил Соне красивого мужчину, ещё достаточно молодого, в блестящей военной форме. Он подвёл его к Соне и сказал:

— Позвольте представить, это кузина моей жены, Софья Александровна Ростова. А это мой хороший друг, князь Иван Александрович Несвицкий, прошу любить и жаловать.

Князь Несвицкий улыбнулся, глядя на изумлённо смотрящую на него Соню, и произнёс:

— Знаете, граф, а мы ведь с Софьей Александровной давние знакомые, ещё по Москве. Только давно не виделись. Сколько лет, сколько зим, Софи? Вы ведь позволите мне так называть вас по старой памяти?

Соня радостно улыбнулась и протянула князю руку.

— Конечно же, Иван Александрович, зовите меня Софи, как и раньше. А не виделись мы с вами действительно давненько! Целых четырнадцать лет.

Несвицкий почтительно поцеловал руку Сони и сказал с ответной ласковой улыбкой:

— Действительно, четырнадцать лет. Мы встретились в Москве в 1806 году, — пояснил он Пьеру. — После вашей несчастной дуэли с покойным господином Долоховым я был вместе с ним введён в дом старого графа Ростова сыном графа Николаем Ростовым. Там мы и познакомились с Софи.

— Что же, я очень рад, что свёл вместе старых знакомых, — с обычной для него доброй улыбкой ответил Пьер. — Думаю, вам будет о чём поговорить и вспомнить, поэтому прошу вас сесть рядом за обеденным столом.

И Несвицкий, и Соня с радостью согласились и действительно сели рядом. Когда начался обед, они не столько ели, сколько разговаривали между собой.

Соня с удовольствием беседовала с Несвицким. Она прекрасно помнила его по знакомству четырнадцатилетней давности. Несвицкий и тогда казался ей милым и приятным человеком. У Сони даже было ощущение, что он был в те времена влюблён в неё, и влюблён серьезно. Но он видел, что внимание Сони полностью поглощено Николаем, что она любит только своего кузена. И он в те давние дни с уважением отнёсся к её чувствам, не стал досаждать навязчивыми ухаживаниями и тем более не попытался сделать ей предложение, как попытался сделать Долохов. Несвицкий исчез из жизни Сони практически одновременно с Долоховым. Николай Ростов после своего крупного проигрыша отправился на службу в Польшу и провёл там много лет. Вместе с ним на службу в свой полк отправился и Несвицкий. Потом до Сони изредка доходили слухи о нём. Она знала, что он принял участие в русско-шведской войне, начавшейся в 1808 году и продолжавшейся полтора года, был там тяжело ранен, но оправился. Позднее он участвовал в войне 1812 года, проявил храбрость в сражении при Бородино и в других сражениях, принял участие в заграничном походе русской армии, участвовал во взятии Парижа и вернулся в Россию только в 1814 году. Через год он женился, жена родила ему дочь, но, к несчастью, заразилась родильной горячкой и через неделю после родов умерла. Теперь Несвицкий был вдовцом с дочерью на руках.

— Я слышала о вашей потере, — с сочувствием сказала Соня, улучив минутку в разговоре. — Вы потеряли супругу. Примите мои искренние соболезнования, хотя и запоздалые.

Несвицкий помрачнел, но взглянул на Соню с признательностью.

— Спасибо вам за соболезнования, Софи, — тихо произнес он. — Действительно, потеря Ольги, моей дорогой жены, была для меня страшным ударом. Мы женились по большой любви друг к другу, и тот год, что мы прожили вместе, был самым счастливым для меня и для неё… Но жестокий рок нас разлучил…

— На все Божья воля, — так же тихо ответила Софи. — Порой нам она кажется суровой и даже жестокой, но мы не вправе роптать на судьбу… Надеюсь, время уменьшит вашу печаль. А скажите, пожалуйста, Иван Александрович, как поживает ваша дочка? Как её зовут? Ей ведь четыре года, как я поняла.

Лицо Несвицкого прояснилось, и он нежно улыбнулся.

— Доченьку мою зовут Оленькой, — ответил он. — Резвушка, хохотушка, очень хорошенькая и смышлёная. Я назвал её в честь покойной матери. Она сейчас моя единственная радость и отрада. Мы очень привязаны друг к другу, но я беспокоюсь, что Оленьке не хватает матери. У неё не самый ровный характер. То прыгает и играет, то закапризничает. Боюсь, ей не хватает материнской ласки. Я сам, к сожалению, не могу уделять ей столько внимания, сколько надо. Иногда пропадаю на службе. Да и в вопросе воспитания девочки, как мне кажется, мать должна иметь первенствующее значение. Женщины знают много женских секретов и особенностей женского воспитания, что бесценно для любой девочки. У Оленьки, конечно, есть няни, но это не то…

— Я думаю, вы немного преувеличиваете значение женской руки, — сказала Соня. — Детям в первую очередь нужны забота, любовь, ласка, ну и необходимая строгость, если они начинают капризничать, — улыбнулась она. — А я уверена, что такой любящий отец, как вы, вполне может дать это своей дочери.

— Хотелось бы верить в ваши добрые слова, — покачал головой Несвицкий, — но всё же, боюсь, мое воспитание неровно. Я постоянно боюсь то слишком запугать дочь излишней строгостью, то перебаловать. Думаю, из-за этого у Оленьки формируется не самый ровный характер… Но что мы все обо мне и обо мне! — прервал он сам себя. — Расскажите лучше, Софи, как вы сейчас поживаете.

Соня смутилась, но не подала виду. Рассказывать о том, какой несчастной и одинокой она чувствует себя в Лысых Горах, она не хотела никому, тем более этому милому и приятному человеку. Зачем вываливать перед посторонними свои горести? Она привыкла переносить их стойко и переживать только в душе, не будет изменять этому правилу и сейчас. Поэтому она лишь в кратких словах обрисовала свою жизнь в Лысых Горах, давая при этом понять, что вполне счастлива и довольна, ухаживая за старой графиней и помогая Марье и Наташе с детьми. Но Несвицкий смотрел на неё проницательным взглядом и, скорее всего, догадался обо всём, о чём она умолчала. Он знал, как в своё время сильно Соня любила Николая, и понимал, что жить рядом с ним и его женой после его женитьбы Соне было нелегко. Но он деликатно не стал касаться этой темы, только молча слушал.

— Да, в общем, моя жизнь в Лысых Горах однообразна, не о чем особенно рассказывать, — закончила свою речь Соня. — День да ночь, сутки прочь, как говорится. Годы идут, я старею, дурнею…

— Помилуйте, Софи, — с искренним изумлением прервал её Несвицкий. — Да вы ничуть не постарели и уж точно не подурнели. Клянусь вам, я был поражён тем, как мало вы изменились за четырнадцать лет. Что касается внешности... Вы были и до сих пор остаетесь одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел в моей жизни!

Соня слегка покраснела.

— Ну, вряд ли я не постарела, мне в этом году исполнилось уже тридцать лет, — смущённо сказала она.

— Тридцать лет? Как много! Да вы почти старушка! — пошутил Несвицкий. — Софи, мне уже тридцать шесть, но я до сих пор считаю себя молодым. И вам ещё очень и очень далеко до старости!

— Да вы и выглядите очень молодо, — с улыбкой ответила Соня. — Признаюсь вам, что я тоже была поражена, когда увидела вас. Вы не просто не постарели, но даже наоборот. Сейчас вы выглядите намного-намного лучше, чем даже в прошлые годы. Простите меня за замечание, если оно покажется вам бестактным, но вас тогда очень старил лишний вес и полнота. А теперь… теперь всё это куда-то делось, — заключила она, с удовольствием оглядывая фигуру Несвицкого. Действительно, он вовсе не выглядел толстым, как четырнадцать лет назад. Теперь его можно было назвать разве что слегка склонным к полноте, но в целом его фигура была достаточно стройной.

— А, вот вы о чем, — догадался Несвицкий. — Нет, Софи, я вовсе не обижен на вас за ваше замечание. Потому что вы во всём правы. Я действительно в юности любил-таки покушать, совсем как наш любезный хозяин, — эти слова он произнёс несколько заговорщическим тоном, слегка склонившись к Соне и взглядом указывая ей на Пьера. — Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В кампанию 1808 года в Швеции я получил тяжёлую рану в живот во время одной из стычек. Доктора вынули пулю, но несколько месяцев, пока я выздоравливал, держали меня на строжайшей диете. Да и после моего полного выздоровления посоветовали мне практиковать умеренность в еде, чтобы рана не дала о себе знать. Я послушался их советов, взял себя в руки, запретил себе обжорство, занялся гимнастикой и теперь держу себя в форме.

— Вам это пошло на пользу, вы выглядите прекрасно, — улыбнулась Соня.

В такой лёгкой и непринужденной манере они продолжали разговор до самого конца обеда. Соне было очень легко и радостно с этим приятным человеком. Давно уж на её душе не было так чисто, светло и ясно, как во время разговора с Несвицким. Под конец обеда он спросил её, чем она собирается заняться в Петербурге.

— Мне больше всего хотелось бы посетить театры, — мечтательно ответила Соня. — Признаюсь вам, что в своё время я была завзятой театралкой. И поэтому в Лысых Горах больше всего скучала о том, что не имею возможности посмотреть какую-нибудь интересную пьесу, или послушать оперу, или посмотреть балет.

— О, — оживился Несвицкий, — тогда вы должны обязательно увидеть самую модную оперу этого сезона. Уверяю вас, это шедевр. Сейчас она идет на всех подмостках крупных городов Европы. Это «Севильский цирюльник» Россини.

— Я слышала о ней, — с волнением произнесла Соня. — Слухи об этой опере дошли даже до нашей глуши.

— Софи, — так же оживлённо сказал Несвицкий, — я хочу пригласить вас завтра посетить со мной оперный театр, где как раз будет идти эта опера. Позвольте мне пригласить вас в мою ложу, которую я абонировал на весь сезон.

Соня немного смутилась.

— Я, право, не знаю, — нерешительно сказала она. — Я бы с великим удовольствием приняла ваше приглашение, но вот с кем мне идти? У меня нет своей компаньонки, а одна я с вами пойти не смогу…

— Да, знаю, — вздохнул Несвицкий. — Проклятые правила приличия сковывают нас на каждом шагу… Но ничего, я поговорю с Пьером после обеда, и мы что-нибудь придумаем.

Но при обсуждении этой проблемы после обеда Пьер нашёл очень простое разрешение вопроса.

— Нет ничего проще, — с добродушной улыбкой сказал он Соне и Несвицкому. — Я попрошу Катишь, чтобы она одолжила Софье Александровне на завтрашний вечер свою компаньонку. Уверен, она не откажет, потому что сама она слегка простудилась и никуда не выезжает в последние дни, а её компаньонка, таким образом, совершенно свободна.

Катишь, это была троюродная кузина Пьера, старшая княжна Мамонова, старая дева, которая с давних пор жила в доме Пьера. После переговоров с нею всё разрешилось ко всеобщему удовлетворению, и она разрешила своей компаньонке завтра сопроводить Соню в оперу вместе с князем Несвицким.

При прощании Несвицкий с каким-то особо нежным выражением на лице поцеловал руку Соне и сказал:

— Я буду с нетерпением ждать следующего вечера.

— Я тоже, — тихо сказала Соня, неотрывно глядя в его красивое лицо. Несвицкий пошёл к выходу, но у двери обернулся и посмотрел на Соню — она провожала его долгим-долгим взглядом.

После ухода Несвицкого Соня шла в отведённую ей комнату и думала о Несвицком:

«Боже мой! Что всё это значит? Что я чувствую? Неужели?.. А может быть, счастье для меня ещё возможно? Может быть, я прощена за то давнее, сгоряча вырвавшееся у меня проклятие? Может, судьба перестанет наказывать меня за него? Может быть, я заслужила прощение тем, что больше никого не проклинала никогда, даже в мыслях, и старалась никому не желать зла?»

Она и сама не знала ответов на свои вопросы, боялась самообмана, но её сердце впервые за много-много лет билось счастливо и радостно-вопросительно. Соня прижала руки к груди. Снова её предчувствие подсказывало ей — она действительно прощена, прощена за то давнее неосторожное проклятие. И ещё ей казалось, что она на пороге какого-то нового, но обязательно счастливого будущего… Она надеялась, что и на этот раз предчувствия её не обманут, а мысли о том, что она занимается самообманом... эти мысли, наоборот, не сбудутся...

В тот же вечер в своей спальне Наташа подозрительно спросила у мужа, который, как и она, готовился лечь в постель.

— Так это и есть твой великий план по превращению Сони из «нераспустившегося бутона» в «пышный яркий цветок»? Ты хочешь свести её и своего друга Несвицкого?

— Ты угадала, моя дорогая, — улыбнулся Пьер. — Несвицкий вполне может жениться на Соне. Его дочери не хватает матери, он часто жаловался мне на это. А Соня прекрасно ладит с детьми. Что наши девочки, что дети Николая и Мари — все они очень любят тётушку Соню. Уверен, что и с Оленькой Несвицкой она быстро найдёт общий язык.

— Несвицкий не женится на ней, — презрительно фыркнула Наташа. — Он сейчас один из самых завидных женихов России. Все маменьки светского Петербурга гоняются за ним, чтобы пристроить своих дочек — молодых, богатых, красивых и знатных. Зачем ему увядшая старая дева и бесприданница?

Пьер вздохнул и в очередной раз поразился неблагодарности Наташи по отношению к Соне. Но не стал ничего говорить ей об этом, чтобы снова не вызвать скандал, как это было на почтовой станции. Лишь произнёс:

— Наташа, да Несвицкий не гоняется за богатством. Он и сам очень и очень богат. К тому же в своё время взял хорошее приданое за своей покойной женой, которая была единственной наследницей огромного состояния. Так что ему, я думаю, всё равно, что у Сони не будет приданого. И зачем ему знатность, если он сам князь из старинного рода, и его жена будет княгиней. Что касается возраста, то они прекрасно подходят друг другу. Несвицкий не юноша двадцати лет, а уже вдовец с дочерью на руках, а Соня выглядит очень молодо для своих лет. И она до сих пор очень хороша собой, совсем не выглядит увядшей старой девой. Мне даже показалось во время обеда, что Несвицкий бросал на неё определённо влюблённые взгляды. Так что с какой стороны не посмотри — из них может получиться очень удачная пара.

— А я всё равно уверена, что Несвицкий на ней не женится, и твои хлопоты пристроить Соню окончатся ничем, — упорствовала Наташа.

— Поживём-увидим, — обычным для него добродушным тоном ответил жене Пьер.

* * *

Санкт-Петербург, январь 1821 года

Соня мечтательно улыбалась, возвращаясь в дом Безуховых после посещения дома Несвицкого. Прошло почти две недели после их встречи за рождественским обедом у Пьера и Наташи. Все эти дни они были практически неразлучны с князем. Петербург широко и разгульно праздновал святки, веселье было в каждом доме и на каждой улице. Развлечений на любой вкус было море — балы, приёмы, вечера. Театры были переполнены зрителями. На следующий день после посещения оперы Несвицкий пригласил Соню посетить драматический театр, где они посмотрели пьесу Шекспира «Гамлет». А ещё через несколько дней они в этом же театре весело смеялись на представлении пьесы Фонвизина «Недоросль». Потом они вместе провели вечер у одной из кузин князя, потом снова посетили оперный театр, где смотрели балетное представление. Были ещё два вечера у знакомых Несвицкого и один вечер у Безуховых, который Соня с князем провели вместе. В один из дней они посетили галереи Зимнего Дворца, которые в определённые дни открывались для публики, чтобы люди могли полюбоваться произведениями великих живописцев и скульпторов. А потом они вместе с Безуховыми были гостями на балу у одного из общих знакомых по высшему свету, где Соне удалось немного потанцевать с Несвицким. Соня на этот бал поехала уже не в обносках с плеча Наташи или Марьи, а в новом модном платье. Несмотря на сердитое противодействие скупой Наташи и её упреки за напрасные траты, Пьер на следующий день после рождественского обеда пригласил в дом модистку, которой заказал несколько платьев для смущённой его щедростью, но безмерно благодарной Сони. Модистка с подручными быстро обмерила Соню, и через два-три дня новые туалеты для неё были готовы.

Все эти дни Соня чувствовала себя так, как будто из ада вознеслась на небеса. Она неприкрыто наслаждалась пребыванием в Петербурге, который любила с юности. Неустанно любовалась светлыми, строгими, прямыми, как стрела, улицами. Со стрелки Васильевского острова, где они однажды гуляли с Несвицким, восхищённо обозревала захватывающую невскую перспективу. Полной грудью вдыхала острый, дразнящий, пробирающий и манящий, свежий морской запах этого великолепного города… А сколько было удовольствий и развлечений всего-то за две недели после унылого и постылого шестилетнего безвылазного пребывания в Лысых Горах! И не без смущения Соня признавалась себе, что все удовольствия Петербурга, которыми она безмерно наслаждалась в эти дни, были ещё более приятными от присутствия рядом с ней Несвицкого.

А сегодня Соня вместе с компаньонкой почти всю вторую половину дня провела в доме Несвицкого и познакомилась с его дочерью Олей — милой и бойкой девочкой. Вначале девочка держала себя застенчиво, но Соня сумела разговорить её, прошла с ней в детскую, познакомилась со всеми куклами маленькой княжны и даже уселась рядом с нею на пол, когда Оля вовлекла её в свою игру. Они весело смеялись и разыгрывали встречу кукол-подружек и совместное чаепитие — каждая со своей куклой, но за общим игрушечным чайным сервизом. Девочка весело щебетала за свою куклу, переходя с русского на французский, но иногда путая или забывая слова. Соня с ласковой улыбкой терпеливо подсказывала ей незнакомые или забытые французские словечки, вспоминая, что сама когда-то именно так в родном доме начинала учить французский со своей покойной маменькой. Оля послушно кивала и повторяла за Соней незнакомые или забытые слова. Играя с малышкой, Соня заметила за собой, что, изображая куклу-гостью, она подражает голосу и манерам трёхлетней Наташи, дочери Николая и Марьи. А когда пришло время изображать строгую пожилую гувернантку, которая сердито разгоняет девочек, Соня схватила куклу в виде старой колдуньи, забормотала возмущённые фразы и внезапно в своём сварливом голосе обнаружила интонации старой графини Ростовой. Оказалось, что у неё неплохой талант к подражанию! Они с Оленькой веселились вовсю, когда в детскую вошел Несвицкий и с улыбкой увидел, как увлечённо Соня и его дочь играют и проводят время. Потом они все вместе ужинали, и за ужином Оля спросила:

— Тётя Соня, а вы приедете завтра поиграть со мной?

— Если ты хочешь, и твой папа не против, то я приеду, — с весёлой улыбкой ответила Соня.

Несвицкий рассмеялся:

— Папа не только не против, но будет очень и очень рад, если вы завтра приедете ко мне и Оле.

— Тогда я приеду, — с прежней улыбкой сказала Соня.

— Честно-пречестно? — шаловливо спросила девочка.

— Честно-пречестно, — ответила Соня.

— Обещаете? — снова допытывалась девочка.

— Чтоб мне провалиться! — шутливо ответила Соня, делая «страшные» глаза, и все весело расхохотались.

После ужина Соня немного поиграла на очень хорошем фортепиано и спела пару романсов. Когда Оле пришло время ложиться спать, Соня прошла с ней в детскую, помогла девочке помолиться на ночь, подсказывая молитвы, а потом рассказала сонной малышке сказку и пожелала доброй ночи. Соня уже хотела отойти от кроватки, и тут девочка открыла глаза и пролепетала:

— Тётушка Соня, знаете, о чём я хочу попросить боженьку?

— О чём? — спросила Соня.

— О том, чтобы вы стали моей мамочкой вместо той, которая ушла на небеса, — прошептала девочка, снова закрывая сонные глазки и засыпая.

Соня почувствовала, как у неё слёзы выступили на глазах. Она наклонилась к детской кроватке и нежно поцеловала в щёчку эту милую малышку. А когда разогнулась и повернулась к двери, то замерла. Там, в проёме стоял Несвицкий и, очевидно, слышал разговор Сони со своей дочерью. Она медленно подошла к нему и остановилась рядом. Несвицкий сделал шаг, другой к ней и, оказавшись вплотную к Соне, тихо сказал:

— Софи, с той первой встречи на обеде у Пьера я мечтаю о том же, о чём сейчас мечтает моя дочка.

Когда он склонил голову к ней, Соня не отстранилась и не отвернулась. Их губы слились в долгом и нежном поцелуе…

Вспоминая этот поцелуй, Соня улыбалась всю дорогу. Было так невыносимо сладостно чувствовать прикосновение горячих губ и сильных рук князя… После этого первого поцелуя они не сказали друг другу ничего, просто улыбнулись и снова прошли в гостиную, где Соню дожидалась компаньонка. Когда они прощались, Соня назвала Несвицкого так, как обычно называла его в последние дни — «Иван Александрович», но Несвицкий с улыбкой попросил её:

— Софи, если вам нетрудно, называйте меня просто Жан, как вы называли меня четырнадцать лет назад.

— Хорошо, Иван Алек… то есть Жан… буду вас называть так, — ответно улыбнулась Соня.

По дороге домой в карете Соня всё вспоминала прошедший вечер, первый поцелуй с Несвицким и вообще всю обстановку в его доме. Дом был небольшой и хотя и скромно, но со вкусом обставленный. Соня уже знала, что в обществе Несвицкий пользуется славой филантропа, который больше интересуется облегчением жизни своих крестьян, чем светскими развлечениями. Он давно продал огромный роскошный особняк, который принадлежал его покойным родителям, и переселился с дочерью в гораздо более скромный дом. Перестал разбрасывать деньги на балы и приёмы, как это делали его родители, да и многие другие представители высшего петербургского и московского света. Разве что пару раз в году устраивал небольшие танцевальные вечера, словно делая уступку правилам высшего общества, по которым богатые аристократы должны были у себя устраивать вечера с танцами и другими развлечениями. Вообще перестал вести расточительный образ жизни, который был свойственен большинству аристократии и с которым Соня была хорошо знакома с детства и юности, когда она жила в доме Ростовых в Москве. В те годы старый граф Ростов закатывал балы, приёмы, обеды и ужины по любому, даже самому незначительному поводу. Неудивительно, что он так быстро разорился, не раз думала про себя Соня. А вот образ жизни Несвицкого был гораздо более скромным. В свете ходили слухи, что много денег, которые приносили ему поместья, как свои, так и покойной жены, он тратил на улучшение жизни своих крестьян. Во всех его поместьях была полностью отменена барщина, а оброк он назначал самый незначительный. Никаких долгов у него не было вообще. Ловя все эти слухи, Соня думала, какая всё-таки разница между хозяйственными приёмами Николая и хозяйствованием князя Несвицкого. Ей было совершенно ясно, что крестьянам в имениях князя жилось гораздо лучше, чем в Лысых Горах и других имениях Николая и Марьи.

Когда Соня с компаньонкой вошли в дом Безуховых, она была уже готова пройти в отведённую ей комнату. Но тут к ней подошла одна из горничных и попросила пройти в малую гостиную. Там, по словам горничной, граф и графиня ждали Соню для какого-то разговора. С неприятным предчувствием, стеснившим сердце и словно лишившим её испытанной этим вечером радости, Соня прошла за горничной. Действительно, в малой гостиной рядом на диване сидели Пьер и Наташа. У Наташи, которая продолжала ревновать и злиться на Соню всё время пребывания той в доме Безуховых, на лице было по-прежнему сердитое, но вместе с тем решительное выражение. Пьер тоже казался каким-то озабоченным и недовольным.

— Соня, — начала Наташа приказным тоном, как только Соня появилась на пороге. — Собирай вещи и завтра утром отправляйся назад в Лысые Горы. Пьер выделит тебе карету и сопровождающую горничную.

После этих слов кузины Соня почувствовала, что мир словно померк и рухнул вокруг неё. Все эти дни она чувствовала себя освобождённой из тюрьмы узницей, которая отсидела положенный ей срок и наконец-то получила свободу. И вот теперь тюремщица в лице Наташи сообщила ей, что произошла ошибка, освободили Соню из тюрьмы незаконно и неправильно, и она снова должна вернуться в свою тюремную камеру для дальнейшего отбывания наказания. На сей раз — бессрочного и пожизненного.

— Что-то случилось? — с трудом выдавила из себя помертвевшая от неожиданного удара Соня.

— Мы получили сегодня днём письмо из Лысых Гор, пока ты развлекалась в доме князя Несвицкого, — язвительно произнесла Наташа. — Николай пишет, что через неделю после нашего отъезда Мари родила ещё одного сына. Но не это главное. Главное — мама заболела и требует, чтобы ты вернулась. Николай — мужчина, он не может ухаживать за больной, это не мужское дело. А Мари, как ты сама понимаешь, сейчас тоже будет занята ребенком. Твоё возвращение необходимо и обязательно, — категорично завершила Наташа.

Пьер открыл рот, словно хотел что-то сказать, но, видимо, передумал, лишь как-то недовольно засопел, тяжело вздыхая.

Соня молчала, чувствуя полное опустошение в душе, и только думала о том, что лучше ей сейчас умереть, чем вернуться назад, в Лысые Горы. Ей захотелось выбежать из дома и кинуться в мутно-ледяные воды Невы. И вдруг… вдруг снова помимо её воли и желания перед её глазами предстало видение. Когда прежде такое с Соней случалось, то она сразу пугалась своих видений, мысленно словно зажмуривалась и отворачивалась от них. И молила при этом все вышние силы, чтобы пугающее её видение прекратилось. Но теперь почему-то она не испугалась и не стала мысленно отворачиваться. Слишком важным было то, что предстало перед её внутренним взором. А когда она почувствовала, что в ней возникает неприятное ощущение внутреннего ожога, как это всегда было при её видениях, Соня просто несколько раз глубоко вздохнула, и ей стало легче. Поэтому Соня смогла смотреть дальше и уже не пугаться. Она как будто перенеслась в Лысые Горы и увидела старую графиню Ростову, сидящую в кресле и сварливо о чём-то ругающую свою компаньонку старушку Белову. Вокруг графини крутилась пара горничных, а в дверях с нетерпеливо-мученическим выражением лица стоял Николай. Судя по жёлтому цвету лица, старая графиня опять накануне поела чего-то жирного, что было ей строго-настрого запрещено доктором. После этого у неё постоянно случалось разлитие желчи. Это недомогание всегда очень быстро проходило, стоило старой графине вернуться к диете. Но заставить её питаться правильно мало кому удавалось. Лишь Соня своим терпением и настойчивостью могла добиться этого от графини. Никакой благодарности, кроме сварливой брани, она за это не получала. Графиня лишь ругала Соню за то, что та «морит её голодом».

И вот теперь, когда перед глазами Сони встала картина того, что сейчас происходит в Лысых Горах, в комнате старой графини, Соня, пожалуй, первый раз в жизни не стала зажмуриваться в страхе и отворачиваться от своего видения, как от чего-то неприятного и пугающего для неё. Наоборот, она начала пристальнее всматриваться в то, что предстало перед её внутренним взором незаметно для других. И ей стало понятно, что никакой опасной болезни у старой графини нет. Старуху просто накрыло обычное для неё недомогание, вызванное невоздержанностью и неумеренностью в еде. И она очень быстро от него оправится, как только начнёт питаться правильно. Это Соня поняла совершенно отчётливо. Её присутствие около старой графини было абсолютно необязательным при таких обстоятельствах. Пусть Николай и горничные терпят капризы и сварливую брань старухи, заставляя её вновь сесть на диету, думала про себя Соня. А с неё довольно. Она не хотела уезжать из столицы обратно в лесную глушь. Уезжать к неприятным, нелюбимым и нелюбящим её людям, обратно в тюрьму, которой стали для неё Лысые Горы. А ещё больше она не хотела расставаться с Несвицким… с Жаном, с милым, добрым, заботливым Жаном, которого она уже любила всем сердцем. Теперь она мысленно в этом себе призналась, призналась в любви к нему. И ещё она не хотела расстаться с его милой дочуркой, к которой уже испытывала прежде неиспытанные ею материнские чувства. Ей вдруг представилось, что если завтра она не сможет поехать навестить Оленьку, как обещала ей сегодня, то девочка будет переживать и даже плакать. Она заплачет обязательно, Соня была в этом уверена…

Раздражённая долгим молчанием Сони Наташа прежним категоричным тоном произнесла:

— Ну что ты молчишь и стоишь, как каменная! Собирай вещи и завтра поедешь обратно в Лысые Горы!

Соня посмотрела на Пьера, как будто ожидая от него помощи и поддержки. Он молчал, но выражение его лица продолжало оставаться недовольным и озабоченным. И вдруг… вдруг в душе Сони поднялось возмущение и негодование — чувства, которые она прежде редко себе позволяла. Она рассердилась… нет, не просто рассердилась — впервые за много лет она ощутила что-то вроде взрыва ярости внутри себя. И ярость эта была направлена на неё же саму в первую очередь. Сколько же ей можно быть нерешительной, вечно отступающей и уступающей особой, которой нужна помощь и поддержка для того, чтобы что-то самой определить в своей жизни? Всем своим существом Соня почувствовала — наступил момент, когда она просто обязана взять свою жизнь в свои руки и в кои-то веки сама решить свою судьбу. И решить так, как нужно ей самой, а не так, как это нужно и выгодно Ростовым. Сколько раз за последние годы Соня чувствовала горечь к этим людям, которые «благодетельствовали» ей в детстве и юности только для того, чтобы потом больнее замучить. «Уж лучше бы они вообще не брали меня в свой дом после смерти моих родителей, оставили бы в каком приюте, так было бы лучше», не раз про себя думала Соня. Она прекрасно понимала, что в приюте она бы выросла и была воспитана как прислуга, а по выходе из приюта вела жизнь гувернантки или компаньонки при богатых барынях и барышнях. Но разве не стала она прислугой для Ростовых в последние годы? Стала. И именно что прислугой. Причём для всех Ростовых. Ещё одна горькая и неприятная сцена пронеслась в памяти Сони. Она случилась незадолго до её отъезда с Пьером и Наташей из Лысых Гор. Тогда семилетняя Машенька, старшая дочка Пьера и Наташи, обратилась к Соне с каким-то приказным и начальственным тоном, заявив ей, что Соня должна помочь ей найти куда-то затерявшуюся куклу. Сказано это было так, как будто Соня была разновидностью крепостной няни этой девочки. Пьер, оказавшись свидетелем этой сцены, поставил дочь на место самым решительным тоном, который он редко позволял себе с семейными. Он заявил Машеньке, что Соня не обязана выполнять распоряжения младшего члена семьи, да ещё и отдаваемые так невежливо. Машенька после отповеди отца извинилась сквозь зубы, но явно надулась. Она, как самый старший ребенок в семье, уже начала подмечать, каким небрежно-приказным тоном разговаривают с Соней все взрослые: и Николай, и Марья, и Наташа, и старая бабка графиня. Словом, все члены семьи, кроме Пьера. Неудивительно, что девочка начала подражать большинству взрослых и внутренне в своём сознании спускать Соню на уровень служанки. Поэтому отповедь отца удивила её и даже обидела. Девочка явно не понимала, почему она не может обращаться с Соней точно также, как и большинство взрослых обитателей Лысых Гор. И Соня догадывалась, что это только вопрос времени — когда и остальные дети начнут обращаться с ней так же. Пока что самые младшие любили Соню и говорили с ней вполне уважительно, как с остальными взрослыми членами семьи. Но скоро и они подрастут и будут так же небрежно обращаться с ней, как это делают взрослые. А Пьера, который далеко не всегда жил в Лысых Горах, рядом не будет. Да и он сможет разве что повлиять на своих детей, а вот на детей Николая и Марьи — нет. И тогда Соня окончательно в глазах всех встанет на одну ступеньку с крепостными слугами семьи Ростовых, разве что немного повыше рангом.

Вспоминая случай с Машенькой и вообще всю свою жизнь в Лысых Горах в последние годы, Соня уже в который раз думала, что честнее и порядочнее со стороны Ростовых было с самого начала отдать её в приют и оставить там на той жизненной дороге, на которую они впоследствии и толкнули её — на дорогу прислуги-приживалки. А не давать ей в детстве и юности тщетную надежду на то, что она в их доме станет полноправным членом их семьи, ро́вней другим детям старого графа и старой графини. Окончив обучение в приюте и работая гувернанткой или компаньонкой в домах богатых бар, она бы делала то же самое, что сейчас делает в семье Ростовых. Так же сидела бы за общим столом, носила бы обноски с чужого плеча, но ей, по крайней мере, платили бы жалованье. А теперь она старается для Ростовых совершенно бесплатно. Выполняет роль бесплатной компаньонки при старой графине, а когда Марья себя плохо чувствует, то заменяет её в обучении детей русской и французской грамоте, французскому языку, арифметике, игре на фортепиано, и делает это тоже бесплатно.

Прежде Соня гнала эти мысли от себя, даже иногда мысленно упрекала себя в корыстности, но теперь она ясно осознала своё положение: Ростовы за свои «благодеяния», которые они оказывали Соне в годы её детства и юности, уже получили свою компенсацию. Им дороже стоило бы все эти годы нанимать молодую компаньонку для старухи-графини и дополнительную учительницу-гувернантку для детей. С каждым днем всё больше осознавая это, Соня, наконец, решилась. Для неё наступило время, когда она должна без чужой поддержки и помощи, даже без поддержки доброго Пьера, без страха и сомнений наконец-то скинуть с себя власть Ростовых, которая стала её проклятьем. Приняв это решение, Соня выпрямилась и, как будто даже став выше ростом, уверенно и твёрдо произнесла:

— Нет, Наташа. Я никуда не поеду. Я останусь здесь, в Петербурге. И никогда больше не вернусь в Лысые Горы.

Говоря эти слова, Соня ещё сама не знала — поддержит или нет Пьер её решение оставаться в столице. Недовольное и озабоченное выражение его лица можно было толковать по-всякому. Конечно, он мог быть и против распоряжения Наташи, чтобы Соня вернулась обратно в Лысые Горы. Тогда выражение его лица означало недовольство категоричным тоном и самоуправством Наташи. Но он мог и поддерживать требование жены, и тогда недовольство и озабоченность на его лице означали всего лишь озабоченность болезнью тещи и недовольство своим решением пригласить Соню погостить в Петербург. Но Соне, которая в первый раз в жизни взбунтовалась против безграничной и непререкаемой власти Ростовых над нею, теперь было всё равно. Она твёрдо решила про себя, что если Пьер поддержит жену и тоже потребует от Сони возвращения в Лысые Горы, то она выйдет из дома Безуховых и вернется к Несвицкому. При этом в её голове пронеслась мысль, что, возможно, она слишком преувеличила значение поцелуя Несвицкого… Возможно, это был просто случайный и сиюминутный порыв с его стороны, а когда он всё хорошенько обдумает, то поймет, что ему не стоит связывать жизнь с бесприданной старой девой. И что тогда?.. Но Соня тут же решительно подумала: если Жан в конце концов посчитает, что в спутницы жизни она ему не годится, она обратится к нему с просьбой помочь ей найти место компаньонки или гувернантки в какой-нибудь состоятельной петербургской семье. Может ещё и к Пьеру с этой просьбой обратиться. Оба они — и Жан, и Пьер — добрые и благородные люди, они поймут её и помогут ей в её просьбе обязательно. Но в Лысые Горы при любом раскладе она не вернется больше ни за что и никогда. Соня была готова на любое развитие событий, даже связанное со скандалом, но… но внезапно увидела, что при её последних словах Пьер вдруг широко и одобрительно улыбнулся. От его улыбки у Сони потеплело на сердце. Ей стало ясно, что недовольство на лице Пьера было вызвано поведением жены, а сам он вовсе не желает, чтобы Соня убралась из его дома обратно в Лысые Горы.

— Что ты такое говоришь? — вскочила с дивана и громко закричала Наташа после сказанных Соней слов. — Как это ты не вернёшься? Ты нужна в Лысых Горах, ты нужна маме, Николаю, Мари!

— Здесь, в Петербурге, есть ещё люди, которым я нужна, — спокойно и твёрдо возразила ей Соня, думая о Несвицком и Оленьке. — И самое главное — они мне нужны. Очень, очень сильно нужны! Поэтому можешь не кричать на меня и не тратить время на попытки заставить меня снова подчиниться требованиям и желаниям вашей семьи. Я повторяю тебе — я ни за что и никогда больше не вернусь в Лысые Горы! — чётко и раздельно произнося слова, ответила Соня на крик Наташи.

И почувствовала себя практически вознаграждённой за последние годы отчуждения и одиночества, унижений и страданий, когда увидела лицо кузины — ошеломлённое, возмущённое, но не имеющее что возразить на слова Сони.