The Fallen Angel (гет)

Олег всегда защищал тех, кто был ему дорог. Всегда заступался, всегда был готов полезть из кожи вон только для того, чтобы друзья были счастливы. Всегда слушал, давал такие простые, такие банальные и слегка даже тупые советы, после которых, непременно, становилось все-таки легче. Вероника часто смеялась, когда он сначала упирался, чтобы она рассказала, в чем дело, а после уже строил максимально серьезное, такое вдумчивое лицо и заявлял что-то очень простое, что-то… настолько очевидное, что сначала так и не поймешь, действительно он это имеет ввиду или же просто шутит. И когда Морозова узнала, что он говорил открыто то, о чем думал, и без всяких скрытых помыслов… что ж, настолько неловко она себя с ним еще не чувствовала.

Во-первых, в отличие от Сережи, его нельзя было вот так просто отвлечь от темы или же «припугнуть», чтобы не давил на больное. Во-вторых, если не от нее лично, то Олег добьется своего через кого-нибудь другого. И не всегда мирным способом. То есть, правда, этот парень был готов выбивать дурь из кого угодно, когда угодно, и вообще, в целом, мало задумывался о последствиях. А задумывался ли вообще?..

Ну, наверное, только в тех случаях, когда его ругала Вероника. Картина маслом: хулиган, выше нее на две головы, стоит столбом и с невозмутимым видом смотрит на маленькую важную девочку, что строит из себя мамочку, дуется и со всей серьезностью объясняет ему суть простых вещей, если не ругается. Заканчивается, правда, это всегда одинаково. Волков сначала выслушивает все, от чего она недовольна, как он на это повлиял и что ему не надо делать или что предпринять, чтобы подруга не узнала, а затем смеется и портит ее прическу своей рукой, гладя Нику по голове, словно младшую сестричку. Она обычно хмурится, ибо ей это совсем не нравится, но после успокаивается. И уже с улыбкой на лице предлагает ему куда-нибудь сходить. Как правило, не без Сережи, но он к тому уже привык. Эти неразлучники друг без друга просто никуда. Ну, если только иметь ввиду именно Сергея, а не Птицу, что всегда делал только то, что хотелось ему лично.

И вот, прямо сейчас они втроем сидели на заборе детского дома. Высокий, падать с него было бы больно, а забираться слишком неудобно в силу того, что был он с прямыми металлическими прутьями без каких-либо узоров, в которые можно было бы, к примеру, поставить ноги и взобраться, как по обычной лестнице. На высоте двух с половиной метров, а то и чуть побольше, девочка скучающе смотрела на детскую площадку вдали, где играли более младшие ребята, и понимала, что если она сейчас хотя бы мелькнет перед ними, то вокруг них соберется целая толпа. Те наделают шуму, а потом ей и ее друзьям прилетит за то, что они снова полезли туда, куда лезть, так-то, не стоило.

— Ник, ну правда… не заставляй нас применять силу, — Вероника слабо дернулась, словно испугавшись, когда Олег только коснулся ее плеча.

— О чем ты? — Морозова улыбнулась, заинтересованно склонив голову в бок. — Да все со мной в порядке! Просто голова чуть-чуть болит. Наверняка из-за погоды. То холодно, то опять жара, как будто лето все же решило не заканчиваться… — смотря на кленовые листья где-то внизу, ответила девочка, задумавшись теперь о том, возможно ли что-нибудь себе сломать, если спрыгнуть с такой высоты.

Олег озадаченно смотрит на Птицу, безмолвно спрашивая, что с ней, а мальчишка лишь раздраженно закатывает глаза, понимая, что, видно, ему опять придется все взять в свои руки. Что тряпка мучает себя вопросами и совсем не слушает его советов, то теперь Олег наступает на те же грабли, начиная все издалека, любезничая. А зачем? Если хочешь вытащить из человека какую-то инфу — проще всего это сделать через пытки, либо же угрозами. Рони до последнего будет притворяться позитивной дурочкой. Да настолько убедительно, что в ее взгляде он порой прямо читает: «Вот бы сдохнуть», и едко усмехается, еще некоторое время подыгрывая подруге и наблюдая за тем, как она из кожи вон лезет для того, чтобы показать, что все отлично, а сама будет мрачнее темной тучи.

По крайней мере, любовался он этим точно так же, как и ценители искусства улыбкой той же самой Моны Лизы. Насмешливая, хитрая, возможно, даже чуть коварная, но такая скромная «ухмылка» со временем приобретает печальный, одинокий оттенок, и создается миллионы разногласий по поводу того, что же она чувствовала на самом деле и какие эмоции испытывала. Вот, по сути, то же самое. С виду — само солнышко. Светит так ярко, что можно и ослепнуть. А стоит приглядеться… только копнуть глубже, и перед ним стоит уже несчастное создание, пытающееся держать счастливую улыбку и радовать других своим безмерным оптимизмом. Да, Вероника для него была тем еще произведением искусства, настоящей загадкой, что притягивала его добротой и искренней любовью, но каждый раз… каждый чертов раз ранит его за живое. То они с Сережей вместе предаются мечтам и строят воздушные замки, то затем Вероника ломает их, вспоминая жестокую реальность, и уже не думает ни о чем другом, кроме как о том, чтобы просто выжить, просто… сохранить их маленький мирок.

— Рони, скажи… — Птица начал говорить тихо, будто на его месте сейчас был Сережа, которого она любила и опекала порой так сильно, что ему совсем немного было даже завидно в силу того, насколько же по-разному она с ними общается. — Ты нам совсем не доверяешь? — отстраненно и так холодно спросил ребенок, посмотрев прямо на нее и склонив голову в бок. Он знает, как на нее надо давить. Знает, чем брать на слабо и что нужно сказать, чтобы Морозова в нужный момент успокоилась.

Слова ранят ее по больному. Девочка мнется, отворачивается, но то совсем не помогает, ведь Птица не собирался следовать ее примеру, от чего его взгляд ей кажется испытывающим, устрашающим и… возможно, самую малость, понимающим. Таким, словно он знал обо всех ее тревогах, но искренне желал, чтобы подруга поделилась ими лично. Чтобы призналась и перестала наконец разыгрывать весь этот цирк.

Волкову его методы никогда не нравились. Одно дело, когда тот добивался своего словами, пытая какую-то шпану, и совсем другое — когда он морально давил на их подругу так, что ощущал, по итогу, это все на себе еще и сам Олег. И то было противно… так противно, что он просто сдавался, чувствуя свое бессилие. Закрывал глаза, когда не стоило, и просто смирялся с тем, что его друг такой, какой он есть. И уже радовался хотя бы лишь тому, что Птица никогда… никогда с ним не лицемерила. Рассказывал все прямо, четко и без каких-либо утаек. А если и утаивал, то на то были серьезные причины, и Волков особо не был против. Ему было достаточно того, что он уже имел. Того, что они могут гулять вот так до комендантского часа, где хотят, и просто оставаться рядом. Быть семьей.

— Доверяю, — все же отвечает Морозова, понимая, что защиты она не дождется. А перекинуть стрелки или же надавить у нее и не получится, ведь… если Сережа испугается давления, то Птица будет использовать его и отражать в ее же сторону.

— Что-то не заметно, — так же равнодушно отвечает, пользуясь ее приемами, после чего уже подсаживается ближе, накрывая ее руку своей, как бы давая понять, что еще не поздно во всем признаться, пока он еще в духе.

— Я не хочу создавать проблемы, — Олег искренне был возмущен, а Разумовский только усмехнулся.

— Ну-у, тогда тебе придется убить себя, — и от этой фразы выпали сразу двое. Мальчик рассмеялся, как бы давая понять, что он не был серьезен, а уже затем продолжил, объясняя свою точку зрения, как бы они не приняли его за врага всего народа. — Потому что иначе человек просто не может. Все мы создаем друг другу проблемы. Каждый Божий день, — последние три слова он произнес с паузой, акцентируя на них особое внимание. — Даже просто ничего не делая, ты кому-нибудь обязательно насолишь. Но знаешь, в чем есть все же разница между проблемными людьми? Пока одни молча захлебываются и тонут в своих трудностях, другие всплывают на поверхность. Сохраняя молчание, ты лишь подписываешь себе смертный приговор. И вместе с тем все равно добавляешь нам проблем, — он говорил так беззаботно и с такой милой улыбкой, словно пояснял ребенку суть каких-то до тупости простых вещей. — Даю тебе последнюю попытку, Рони, — и вот теперь, на самом деле, стало страшно. По-настоящему жутко, когда он смотрел на нее, будто всерьез решая, жить ли ей или же лучше умереть.

— Как думаешь, страшнее утопиться или сгореть заживо? — ловко меняет она тему, что заставляет его только усмехнуться.

— Даже и не знаю. Думаешь, я это проверял? Спроси у утопленников или у сожженных ведьм, — будто предлагая пойти за ними, ответил в своей манере Разумовский. — Ладно уж, я тебя понял. Волк, можешь начинать, — и в этот самый момент мальчик дернул ее на себя, из-за чего подруга едва смогла сдержать равновесие, как ее руки резко свели вместе и скрутили так, что, пытаясь освободиться, Вероника только делала больно самой себе и рисковала вывихнуть запястье.

— Нет! Нет, Олежа! — девочка сразу взвизгнула, стоило ему только приступить, но вместо привычного заливистого смеха она вдруг сморщилась так, словно он делал ей только больно. Волков щекотал ее так же, как и раньше. Не поменялось ничего, но оба мальчика нахмурились, не понимая, терпит ли их подруга и пытается так не засмеяться или же ей правда было жуть как неприятно, но она зачем-то попыталась это скрыть и выдавила из себя смешок. Зачем? Им не было понятно, но неприятный осадок остался после этого огромный.

— Ник?.. — а продолжать он не смог. Стало просто банально страшно, когда ожидали они одной реакции, а получили совсем другое. Ее слезы. Она терпела и пыталась все это время вовсе не «сдержать смех», как можно было сначала про нее подумать. Морозова старалась не заплакать. И у нее не получилось. Одна слезинка за другой, девочка машинально пытается вырваться, чтобы вытереть их, но посмотрев на удерживающего ее Разумовского, сама же испуганно замирает, впервые увидев его… таким.

Птица выглядел таким удивленным, уязвимым… таким растерянным, что так просто и не поймешь, кто это сейчас был: он или же все-таки Сережа? Волнение в его золотых глазах смешалось с чем-то иным, с чем-то безумным, но таким настоящим и искренним, что было просто невозможно предугадать его мысли и дальнейшие действия. Будто он стал единым целым со своей другой личностью, и потерялся в собственных чувствах, не понимая, реально ли вообще на самом деле то, что он сейчас увидел.

— Прошу, отпусти… — он не слушает. Кивает Волкову, а тот, без лишних слов, осторожно задирает ее кофту вместе с футболкой, догадываясь, что болит у нее там не просто так. И Вероника бы не расплакалась, будь все на самом деле нормально.

— Я убью их, — ярость нахлынула, затуманивала рассудок и сейчас Сергей выглядел так, будто… внутри него что-то сломалось. Что-то разбилось, заглушая мысли о том, что правильно, что нет, и оставляя только то, что было важным лично для него.

— Если ты не назовешь их имена…

— Поплатится каждый, что хотя бы с малой вероятностью мог приложить к этому руку, — закончил за друга фразу Птица, невольно, но ослабив хватку. Его руки мелко задрожали от нетерпения и своего бессилия. Девочка перехватывает их, сжимает крепко, и тем самым приводит его в чувства.

— Не надо, — два слова. Он сверлит ее недовольным взглядом, Олег действует по тому же принципу, но тяжело вздыхает, когда понимает, почему она им не рассказывала и чего боялась.

— В любом случае, следует об этом рассказать и провериться в травмпункте, — твердо отвечает Волков, тем самым и не давая гарантии на то, что он не набьет кому-то морду, но намекая, что он еще подумает над этим, когда Разумовский лишь кивнул, соглашаясь с его словами. В первую очередь следовало убедиться в том, что это все заживет и ничего куда более серьезного не произошло. А уже потом идти и разбивать хлебальники.

— Да… Олег прав. Тебе не стоило умалчивать о таком, Рони. Вдруг что-то серьезное? — уже чуть более мягко спросил мальчик, с заботой посмотрев на их подругу, что прямо сейчас боялась и… просто не знала, как же их спасти.