Шюмег (гет)

Примечания:

A női kézitáska tartalma (венг.) — Содержимое дамской сумочки

В нескольких метрах распахнулась дверь, выпустив очередного пожилого мужчину на улицу и дохнув в полутемное помещение столовой промозглым осенним воздухом, разбавившим легкий винный душок. Половина из десятка прямоугольных столов уже опустела, за ними остались сидеть только сухие старухи в застиранных выцветших платках и о чем-то негромко разговаривать. Мать ушла на кухню и, вероятно, суетилась там: нужно было еще успеть раздать платочки с печеньем.

За одной из лавок сгорбилась девочка, одетая во все черное. Перед ней остывала тарелка с нетронутым красным супом, в котором длинными нитками всплыла недоваренная капуста. Чуть дальше стояли две небольшие плошки. В одну был навален горкой холодный рис, в другой прозрачной лужицей медленно, но верно застывал мед. Приборы девочка так и не тронула.

Полагалось в первую очередь взять именно рис и мед, а потом уже все остальное. Но ни мед с рисом, ни тем более все остальное в горло не лезло. Еда на столе уже начинала подсыхать, а девочка все сидела, зажав между коленками замерзшие руки, больше чтобы те не отрывали заусенцы, нежели чтобы согреть.

Раздался хлопок откупориваемой бутылки. Потянуло удушливо сладким кагором, однако застывшее потерянное лицо девочки не дрогнуло. Где-то за соседним столом звенел стопками убитый горем отец, топивший тоску в водке, что было для него несвойственно, но тогда иначе быть и не могло. И к тому же пил он далеко не один: рядом с ним сгрудились ближайшие друзья. Девочка сидела одна.

— Здравствуй, Наташенька!

Дерн передернуло еще при первом слове, сказанном в знакомой приторно-слащавой манере, всегда совершенно неуместной, а сейчас — особенно. Пахнуло дешевым тройным одеколоном, и рядом плюхнулось сухое старушечье тело, рука которого немного приобняла девочку за плечи.

— Ну как ты? Рассказывай! — бабка ухватила ближайший шпротный бутерброд, уже немного заветрившийся, и тут же отправила в напомаженный рот. — Слушай, ты так хорошо выглядишь, такая красавица стала.

На контрасте с черной одеждой и без того бледное лицо еще сильнее побелело. Девочка рефлекторно сжалась.

— У Сержа тоже все хорошо! Он в частной школе учится, ты слышала, да? Такой престижной! Что-то вроде гимназии, но он и там отличник! Пишет постоянно, ему там та-ак нравится! Вы не переписываетесь? Вы же с начальной школы дружили. Ну, ничего! Напишет обязательно! Он такой молодец! Все помнит, со всеми праздниками всех поздравлять не забывает тоже…

Старуха продолжала говорить, одной рукой стискивая сжавшуюся девочку, а другой подливая себе в бокал подвыветрившийся теплый кагор. Натали опустила голову, стараясь спрятать отрешенное лицо и с каждой секундой все больше норовя зареветь в голос.

— А ты ведь тоже в какой-то специальной школе учишься, да? И как там? Не дают пока грамот? Ну, ничего. Сережи под боком нет, но и ты ж вроде умненькая! Вон какая красавица выросла. Как быстро время летит! Вот Серж недавно писал, что ему девочка одна в школе понравилась! Все успевает: и с девочкой гулять, и учиться на пятерки, и друзей заиметь! Какой молодец, скажи, а?

— Я чего-то не понимаю? Вы сюда зачем пришли?

Негромкий, но твердый женский голос раздался за их спинами, затем послышались по-кошачьи мягкие тихие шаги. Старуха отвлеклась от бутербродов, которыми заедала выпивку, и кагора, резко захлопнув ярко-красный рот.

— Вы пришли помянуть подругу или как? — девушка сзади почти шипела, стараясь не привлекать лишнего внимания. — Вот и поминайте. Ваш Сереженька никому здесь даром не сдался. У человека горе. Отвяжитесь от нее.

Старуха ошарашенно поднялась с лавки и обернулась с перекошенным от такой наглости лицом:

— Дорогуша…

— Я вам не дорогуша. — Девушка позади заговорила нарочито медленно и еще более тихо. — Последний раз повторяю: идите и поминайте. В другом месте.

Бабка молча перевалилась через лавку и ушла куда-то вглубь помещения, в сторону стола, где еще сидели ее великовозрастные подруги. Девушка же бесшумно опустилась рядом с Дерн.

— Ты как?

Девочка вместо ответа отрывисто закивала, давая волю слезам потечь в полную остывшего супа тарелку, тихо полузадушенно просипев:

— Спасибо, Лиз… Спасибо…

* * *

Антон Петрович Пожарский после обильной трапезы в виде нескольких крупных свежих рыбин, выловленных им самолично прямиком из Черного озера, и водных процедур сушил перья перед камином, заняв при этом все свободное пространство скромных апартаментов Дерн и ввергнув в жесточайший стресс Шуру, который, даже не попытавшись как-то отстоять территорию, спешно ретировался в темноту за открытым окном. Вытянув когти ближе к камину, филин опустил мохнатые уши и повернул голову к горбившейся над письменным столом Натали.

— У-у. У-ху, — его роскошный даже по человеческим меркам бас приглушенно разнесся по комнате, но на девушку, уже давно привыкшую к голосу Антоши, как она его называла, иногда слишком походившему на людской, не возымел никакого эффекта: Дерн не шелохнулась. Обе совы напоены и накормлены, следовательно можно было еще раз окунуться в долгожданные письма. Собрав все конверты в стопку и разложив в том же порядке, в каком они были изначально, девушка снова вытащила последний конверт. Медицинский почерк Лизы на удивление не скакал по странице, а наоборот складывался в ровные мелкие пружины строк, растянутые по всему листу, практически не оставляя места для полей. Очки Натали безвольно повисли на цепочке.

“Здравствуй, солнце мое!

Извини за задержку, только сейчас появилась возможность отправить, а там еще и мой перьевой мешок, видимо, сто раз останавливался, как обычно. Надеюсь, он ничего не похерил по дороге.

Сегодня, наконец, вышли из консервации, чувствую себя тушенкой из автоклава⁽¹⁾. Еду домой отмываться, клянусь, наберу полную ванну, настрогаю туда мыла, залезу, буду там вариться и топить соседей. Если бы не отвалившаяся канализация, то в принципе консервашку пережили бы нормально. Сейчас ждем отмашки сверху, что они там порешали в итоге со всем этим перетягиванием одеяла, а пока нас отправили по домам “отдыхать”. Ага, конечно. По их мнению, отдых — это заполнение центнера бюрократии. Впрочем, все как обычно, ничего нового, работа — она и в Африке работа. Ну и отпуск пока не дают, конечно.

В целом у нас здесь все хорошо. Пока не читала газет, но не надо быть гадалкой, чтобы понять, что они раздули все до масштабов атомной войны. Поэтому уже сейчас тебе советую ничему не верить — все брехня. У нас все нормально.

Мальвина недавно замуж вышла, в начале сентября. Она с этим своим Артемоном укатила в Крым, запихнув предварительно в сумку. Он, конечно, верещал, кусался, хотел остаться на севере, но они все же уехали, жалко, что вы не столкнулись. После твоего отъезда ненадолго приезжал Руслан. Они с Анисовым решили остаться в Болгарии и работают в местной школе, как ты и думала. Ну и отлично, скатертью дорожка. Надеюсь, когда все кончится, ты все же свалишь из своей чертятни и вернешься. Жду твоего увольнения больше Нового года, солнце. Ты большего достойна, а не этих трех копеек.

Как только прочтешь, сразу смело можешь писать ответ, теперь все дойдет без проблем. Петрович отдохнет несколько дней и улетит сам, этот мужик у меня самостоятельный. Но с ним ничего не посылай, надо попробовать обычную пересылку. Расскажи, как обустроилась на новом месте, не заклевали тебя эти выскочки-англичане? Ты вроде бы брала радио, оно ловит хоть что-то? И самое главное — остался ли у тебя еще чай? Если нет, то я пришлю без проблем. Вообще, что прислать?

Очень скучаю по тебе, солнце. Орестовна тоже на самом деле, хоть и не признается, как партизан. Ходит как призрак: поучать некого, мелкие не в счет, с ними неинтересно, хе-хе. В общем, очень тебя не хватает, но ты не вешай нос. И главное спи, а то знаю я вас, мисс. Полночи с книжкой в обнимку, а в шесть утра — “Ой!”. Будешь читать в темноте — будешь носить очки со стеклами толщиной в палец Платовой и весом как она же. И я сама тебе их куплю, а остальные спрячу.

Твой бывший серпентарий, кстати, передает привет. Не помню, писала ли раньше, Платова уговорила вернуться Сугробову на твое место. Делаем ставки, чего ей это стоило, хе-хе. Но в любом случае, Орестовна явно продешевила, учитывая, какие теперь в Колде контингент, условия и получка по сравнению с ее пенсией.

Но как бы то ни было, солнце, мы все тебя любим, верим, все обязано закончиться хорошо. Не забывай, что мы у тебя были, есть и всегда будем.

Твои родные и Лиза.” Натали, зажмурившись, откинулась на спинку стула и впервые за долгое время облегченно выдохнула полной грудью. Сложенный в широкую гармошку лист был оставлен в покое на столе и медленно скукоживался обратно. Девушка перечитывала всю пачку по нескольку раз на дню вторые или третьи сутки, она уже плохо следила за временем. Казалось бы, сколько можно, но отказать себе в удовольствии еще раз пошелестеть почтовой бумагой, пахнущей терпкими лизиными духами, было очень сложно.

Лиза писала много и обстоятельно, и только последнее письмо представляло какую-то краткую выжимку из сумбурных новостей, видимо, она уже и сама забыла, о чем говорила ранее.

Но самое главное, Дерн теперь могла спать спокойно.

“Мальвина” увезла мужа на юг, домой. Она смогла это сделать до всех событий, которыми пугали газеты. Мама смогла.

Сложив обратно письмо в конверт, Натали выудила из выдвижного ящика пустой лист и подвинула ближе чернильницу с торчащим из нее пером. Лиза редко ставила даты на письмах, и поэтому неизвестно, сколько летел ее филин сначала до Москвы, а потом до Хогвартса, и заставлять ее ждать ответа еще дольше было бы абсолютно бессовестно.

Антон Петрович, разинув клюв, сладко зевнул и встал на лапы, проверив, высохли ли перья после рыбалки. Вид каминного пламени его перестал привлекать еще в первый день пребывания в комнате, поэтому птица, грузно вспорхнув, опустилась на подлокотник единственного, а потому любимого кресла Дерн и вперила в нее два больших желтых глаза.

Снаружи послышался шорох крыльев, и Натали обернулась, надеясь увидеть вернувшегося Шуру. Однако в распахнутое настежь окно влетел неопознанный комок перьев и приземлился на стол, порывом ветра разбросав разложенные бумаги. Девушка, резко отпрянув, с непониманием уставилась на незнакомую птицу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся лохматой белолицей совкой. Та воззрилась на девушку в ответ своими предельно честными рыжими глазами.

— Ты чье такое лохматое, а? — Натали, стараясь не повредить перья, осторожно взяла сову, которая, впрочем, не думала сопротивляться, все еще пребывая в шоке после неудачного приземления, и пересадила ее на свободный подлокотник своего кресла, после чего тут же бросилась собирать разлетевшиеся бумаги, пока их окончательно не разметал сквозняк. Но птица, не оценив подобного пренебрежения к своей персоне, с тихим клокотанием взлетела и, сделав круг под потолком, вновь шлепнулась на столешницу. Натали едва успела убрать из-под когтей кривую стопку только что собранных бумаг и свое недописанное письмо, поставив на нем небольшую кляксу.

— Уху! — недовольно выдала совка, растопырив уши и возмущенно прищурив рыжие глаза.

— Фу, как некультурно… — Натали, сжав зубы, вновь попыталась пересадить настырную птицу на кресло.

Однако совка не далась, попытавшись цапнуть девушку за пальцы с громким клекотом. Антон Петрович, до этого с непониманием наблюдавший за нежданным визитером, громко ухнул тяжелым басом, заставив птицу от неожиданности застыть на месте. Натали, воспользовавшись этим, бесцеремонно схватила сову, только сейчас заметившую лизиного гигантского филина, которого, видимо, ранее приняла за предмет интерьера или, по крайней мере, чучело. Совка, оказавшись в чужих руках, возмущенно заухала и, наконец, выронила из лапы смятый клочок бумаги. Пересадив птицу на подлокотник во второй раз, Натали со вздохом развернула записку.

“Уважаемая мисс Натали Дерн,

Заказанный Вами товар прибыл. Просьба забрать его в ближайшее время, срок хранения в почтовом отделении — месяц.

P.S. Прошу прощения за поведение Сена, надеюсь, он не доставит Вам лишних хлопот.

С уважением, работник почты Питер В.09 октября 1993 г.” Натали покосилась на совку, и та с чувством выполненного долга уже перелетела на спинку кресла, приблизившись к Антоше, невозмутимо лениво чистившему перья. По-видимому, перелет через всю Европу был утомителен даже для такой выносливой и умудренной жизнью птицы, раз та не спешила его повторять.

Повернувшись к нему боком, белолицая совка нахохлилась и прищурила рыжие глаза, стараясь выглядеть как можно более устрашающе, но филин не обращал на суетливую птицу, сейчас больше похожую на ветку, никакого внимания. Сен, не оценив подобного отношения, приблизился и попытался ущипнуть его за перья. Антон Петрович же, расправив крылья, потянулся, легко хлопнув совку по клюву. Громко ухнув, Сен вновь попытался перелететь на стол, но, очевидно, отвлекшись на что-то, резко спикировал на пол. С трудом оторвавшись от созерцания сов, Натали все же выудила из ящика стола пакетик с шуриным печеньем и бросила беспокойному гостю. Сен тут же метнулся за едой, забыв обо всем остальном.

— Безобразник, — вздохнув, тихо пробормотала Натали.

Вернув на место пакет, девушка выпрямилась и сладко потянулась, дав спине возможность громко похрустеть затекшими суставами. Внезапно взгляд остановился на стоящем рядом зеркале, в котором сейчас отражалась ее сутулая темная фигура. Подойдя ближе, она сняла очки и присмотрелась. По ту сторону на нее смотрела угрюмая длинноносая физиономия, начавшая покрываться нездоровыми красноватыми пятнами. От их вида Натали сделалась еще угрюмее, однако на краю сознания мелькнула мысль, что, по задумке великой и бесконечно мудрой матушки-природы, она в сегодняшнем своем положении должна была бы радоваться и вопить от счастья осознания того, что ее организм, наконец, спустя полтора месяца, справился с трудностями переезда, привык к местному климату и теперь начинал функционировать в прежнем режиме, о чем очень любезно давал ей понять уродливой сыпью на лице.

Отпрянув от зеркала, девушка обошла постель и кресло с Антошей, внимательно бдившим за Сеном, и распахнула стоявший в углу клетчатый чемодан, все еще хранивший часть вещей. Порывшись в нем, она, вытащила старую коробку из-под обуви и судорожно выдохнула: не хватало нескольких небольших бутыльков — едва ли не самых важных в ведьминской, да и в любой вообще, аптечке после корвалола и меновазина. В голове тут же всплыло довольное ухмыляющееся лицо Лизы, которая, как обычно, оказалась права, бросив флегматичное “Не ставь на шкаф, забудешь”, когда Натали упаковывала чемоданы. И в качестве дополнения ее торжествующе добивающее “А я говори-ила”. Гадания никогда не были лизиной сильной стороной, но она всегда была права, и время это каждый раз подтверждало.

Вздохнув и вооружившись большими швейными ножницами вкупе с несколькими мотками плотной марли и ваты, девушка исчезла за дверью ванной комнаты.

* * *

Лизин филин, пробыв в апартаментах Натали еще день, исчез так же внезапно, как и появился, но на этот раз с пустыми лапами: девушка отправила его хозяйке, как та и просила — без ничего. Письма же решено было выслать обычной почтой через Шуру и Хогсмид, а не напрямик с Антошей. Мохноногий сыч хоть и был знаком с последним, однако его откровенно побаивался. Когда же филин снова освободил комнату, Шура был вне себя от счастья, что от Натали, разумеется, не укрылось. Однако сова спокойна, в “тылу” все в порядке, значит, ей можно спокойно погрузиться в работу, тем более, что ее теперь будет несколько больше, чем предполагалось изначально.

В том, чтобы вести факультативный предмет, есть масса плюсов. А если эта дисциплина преподается в Хогвартсе — их становится еще больше. Понимание этого приходило очень постепенно, со временем минуя все стадии принятия. Маленький класс, в который приходят осознанно, по своей воле, небольшое количество уроков, небольшое количество свитков на проверку, тишина в кабинете, которую нарушает только елозящий по доске мел, голос преподавателя, негромкий скрип перьев, непогода за витражным окном и где-то в голове негромко поющая пожилая женщина подслушанную утром по радио песню:

— Но только надо, чтобы хорошая погода была на планете Земля…*

Ирония состояла как раз в том, что именно ее и не хватало последние несколько дней. Дождь поливал север Шотландии вторую неделю к ряду и нещадно превращал в кашицу немногочисленные студенческие тропки, изрядно порванной паутиной опутывавшие Хогвартс. Натали иногда бросала понимающий взгляд на окна, за которыми истерила запоздавшая осень, воя шквальным ветром и барабаня огромными дождевыми каплями, иногда сменявшимися на мелкие шарики града. С третьего этажа, где находился ее кабинет, практически не было видно огромных луж, в последнее время больше похожих на большие грязные и мутные зеркала, но девушка была уверена, что они все сплошь покрыты пузырями от падающих в них капель — верный признак того, что погода не сменит шарманку еще ближайшие несколько часов. В этом всегда был убежден дед, однако это не всегда было правдой. И сейчас, судя по тому, как старательно ученики пытались не клевать носом при списывании с доски, лить должно было еще долго.

— Домашнее задание вы получили. Если вопросов не возникло, можете быть свободны. Хорошего дня, — подытожила Дерн, когда в коридоре прозвенел школьный звонок, как гулкий большой будильник растолкавший прикорнувших третьекурсников. Проводив взглядом сонных детей, девушка подхватила рабочую записную книжку и, бряцнув ключами в замочной скважине, скрылась в коридоре.

Сверяясь с кривенько нарисованной в блокноте схемой и маневрируя между ползущими по своим делам студентами, Натали спустя пару лестничных пролетов оказалась в холле, в конце которого виднелась распахнутая громада двери и металлические спинки больничных коек. Местный лазарет был в разы просторнее и чище, нежели стерильный белый и оттого похожий на плод порочного союза карцера и психиатрического диспансера колдовствортский медпункт с его панцирными кроватями, издававшими хриплый скрежет даже от малейшего вздоха лежащего.

— Добрый день, кого-то ищете? — навстречу Дерн откуда-то из-за ширмы выплыла, судя по одежде, медсестра. — Поппи Помфри, колдомедик. А вы, должно быть, профессор Дерн, я помню вас.

Натали, поздоровавшись, с опаской посмотрела на явно не пустующую кровать, взятую в окружение ширмами, и красноречиво уставилась на собеседницу. Последняя без лишних слов жестом проводила девушку в небольшую каморку в дальнем конце зала, оказавшуюся рабочим кабинетом.

— Итак, что-то случилось? — едва за ними успела закрыться дверь, вежливо осведомилась мадам Помфри и тут же подошла к своему столу, за которым расположились высокие шкафы, где в стеклянных застенках ютилась орда склянок, банок и пузырьков.

— Д-да, — Натали немного замялась, пытаясь подобрать нужные слова, — у вас не найдется болеутоляющего?

— Мигрени? Боли в желудке? Коленях? — женщина, открыв шкаф, чем-то громко звякнула, разглядывая этикетки флаконов.

— Нет. Просто болеутоляющее.

Что-то в стеклянном шкафу угрожающе бряцнуло.

— Профессор, — мадам Помфри резко обернулась и закатила глаза, — вы не маленький ребенок, чтоб скрывать свои проблемы от тех, кто действительно может вам помочь. Я врач, у меня нет привычки болтать с кем попало о чужих болячках во время обеда. И ужина тоже.

Натали, спустя секунду раздумий, обреченно выдохнула:

— М-мне нужно болеутоляющее из-за… периода.

— Другое дело, — мадам Помфри деловито уперла руки в бока и вернулась к шкафу, выдвинув один из длинных ящиков в его низу. Натали посмотрела на лежавшие внутри травы и впервые задалась вопросом, а есть ли в Англии что-нибудь, напоминающее гематоген?

Медик, покопавшись среди мешочков и коробочек с разнотравьем, выудила оттуда небольшой квадратик бумаги с горсткой сплющенных шариков в белой обсыпке и затем вернулась к склянкам, чтобы взять с верхней полки пару небольших флаконов. Получившийся набор она деловито презентовала Натали.

— Итак, прошу вашему вниманию: британская версия “дамского набора”. Обезболивающие пилюли и кроветворное. Пилюли появились недавно, но они действуют, как ни странно, куда быстрее и эффективнее зелья да и на вкус не такие “сногсшибательные”. За кроветворным приходите только ко мне, это улучшенный состав. Спецзаказ, такого, кроме как в нашей школе, больше нигде не достать. И то и другое должно быть всегда под рукой в каждой дамской сумочке. Марля и вата у вас есть? Профессор? — медик, заметив, что ее не слушают, непонимающе вскинула брови и с недоумением опустила глаза на пару флаконов с кроветворным и горстку белых, таблеткообразных пилюль, таких же белых, как и окаменевшее лицо Дерн.

— Прошу прощения… У вас не найдется болеутоляющего в виде зелья?.. — девушка с силой разлепила сжатые губы, не отрывая странного пустого взгляда от “дамского набора”.

— Есть, но имейте в виду, оно куда слабее. Зачем жить и мучиться, если можно жить и не мучиться?

— М-мне пр-ривычнее… зелья.

Мадам Помфри лишь пожала плечами.

* * *

Пухлый конверт с лизиным письмом благополучно улетел. Люпин не менее благополучно ушел на больничный. Все было бы совсем благополучно, если бы не одно неприятное обстоятельство, заставившее Натали опустошить сразу два флакона действительно отвратительного обезболивающего, один пузырек кроветворного и пробыть в постели дольше положенного на целых полчаса, ожидая, когда все выпитое избавит ее от мучений.

Выбравшись наконец из кровати в ванную, “упаковавшись” там во все необходимое и одевшись, Дерн рассмотрела в зеркало масштабы трагедии: темнеющие мешки и круги под глазами, помятое лицо, крапчатое от сыпи и красноватых припухлостей, доходящих до самой горловины черной блузы-косоворотки и спускающихся ниже. Поморщившись, девушка чуть распушила челку в надежде, что за ней и очками не будет так сильно видно творящийся на лице кошмар, но еще одного взгляда в зеркало хватило, чтобы понять: затея провалилась.

Вооружившись стопкой конспектов, Натали трясущимся ключом заперла за собой кабинет и направилась в противоположное крыло третьего этажа. Люпин должен был оставить дверь открытой и, судя по всему, не забыл. Задержавшись перед входом, Дерн глубоко вздохнула. Сегодня нужно пережить только одно замещение, и она свободна. Зайдя в необычно тихий класс ровно по звонку, профессор с безразличным выражением лица прошла к рабочему столу.

— Добрый день, меня зовут профессор Дерн. Я буду замещать уроки ЗоТИ, пока профессор… — развернувшись к классу, она едва не поперхнулась. В конце кабинета за последней партой, обложившись несколькими стопками пергамента, сидела мрачная черная фигура Снейпа, с явным неудовольствием скрипящая перепачканным в красных чернилах пером, — …пока профессор Люпин отсутствует, — вернув самообладание, Натали развернулась к доске.

— Сегодня мы с вами поговорим о водяном народе, или же о русалках и тритонах, — люпиновский мел неудобно крошился и сыпался на черные манжеты, пачкая свежевыстиранную блузку. Отряхнув руки, девушка посмотрела на лениво шелестящих тетрадями детей. — Что вам известно о них?...

Дерн смотрела на класс и понимала, как ей повезло. Из всего четвертого курса активнее всего вели записи только знакомые лица: Мерфи, Калвер, Чампингтон, Дженкинс, близнецы Ковачи — все, привыкшие к немного монотонному ходу ее занятий. Даже Кэмпбелл — слизеринский юморист с рожицей на домашнем задании — покорно и бодро вел записи. Остальные больше скучающе ковыряли перьями свежие кляксы, чем писали, слабо реагируя даже на частые опросы. Больше всего радовала необычная для последнего времени активность Ковачей, особенно Эвы. Красные круги вокруг глаз пропали, и во всем ее внешнем виде больше не было той рассеянной неаккуратности, присущей переживавшему горе человеку. От взора Натали не укрылось и то, как Миклош заботливо поглядывает на сестру в паузах между записями.

— Вашим домашним заданием будет подготовить свиток на тему “Разновидности русалок и тритонов и особенности взаимодействия с ними”...

Внутри начинало снова неприятно саднить. Но стоило бросить мимолетный взгляд на настольные песочные часы, как в коридоре прозвучал спасительный звонок на перемену. Дети стали лениво собирать вещи, явно не торопясь на следующее занятие. Из всей аморфной сонной массы выделялись быстро закинувшие книги в сумки близнецы, многозначительно смотревшие на Натали, но с опаской косившиеся на парту у входа.

Снейп за урок не испарился и никуда не делся, к сожалению или к счастью, наоборот, без спешки осилил обе стопки домашних работ и теперь неторопливо закручивал чернильницу. В конце концов, пошептавшись, Ковачи кивнули Дерн на прощание и скрылись за дверью уже опустевшего класса.

Учительские будни довольно безрадостны по причине крайне ограниченного свободного времени, которое можно потратить на крайне ограниченное количество занятий, так что приходится ежедневно выбирать: подготовиться к уроку или отнести вещи в прачечную, углубиться в чтение для души или для уроков, проверить тетради или поспать лишний час вечером. Если же выдается окно в расписании, этот перечень сокращается в разы и сужается до буквально двух-трех пунктов, среди которых самым предпочтительным и часто выбираемым является проверка домашних заданий. В этом списке всегда есть вариант сходить попить чай и тем самым привести голову и мысли в ней в порядок и морально подготовиться к следующему занятию. И крайне редко можно посидеть на каком-то другом уроке: молодняку набраться опыта, а старичкам проконтролировать первых. Однако подобные посещения всегда обговариваются заранее. Точнее обговаривались. В Колдовстворце. И после всегда выносился какой-то вердикт. Мужчина же на задней парте молча отрывистыми движениями сворачивал обратно все пергаменты в одну большую трубку, перепачканную даже с обратной стороны еще не успевшими высохнуть красными чернилами.

Дерн нервно сглотнула.

— И-извините, все в порядке?

— О чем вы? — Снейп гулко стукнул по столу концом свитковой трубки, ровняя ее край.

— Вы ведь пришли посмотреть на ход урока, верно? Что-то не так?

— Вы уверены, что хотите услышать мое мнение? — профессор скептически поднял бровь и посмотрел на Натали без капли интереса.

Не получив в ответ ни слова — только боязливо осторожный кивок, — он негромко цокнул.

— Что ж, извольте, — криво хмыкнул мужчина. — Четыре, десять и пять. Именно столько Маклагген прилепил жвачек на парту, Белл и Чанг передали друг другу записок, а Мерфи сложил бумажных журавлей за ваш урок соответственно. Помимо всего этого еще трое писали домашние задания по другим предметам. Один человек прямо на занятии кормил в своей сумке кусачую герань.

Лицо Дерн побелело и вытянулось. Снейп вальяжно поднялся, выудив откуда-то из пол черной застиранной вусмерть простыни, которая по какой-то причине все еще имела наглость называться мантией, палочку, совершил короткий пасс, и его канцелярия поднялась в воздух.

— Также хочу отметить полное отсутствие иллюстративных материалов, практической части и домашнего задания, судя по тому, какого размера эссе вы задали. Помимо всего прочего информация, что вы выдали, крайне и крайне скудна и ограничена рамками только ведущего учебника. Но даже так, разобрать, что вы надиктовали, адекватному здравомыслящему человеку не представляется возможным. Ваш английский уступает даже уровню второкурсников. Что уж говорить о научной речи, которая у вас отсутствует как таковая, если вы не читаете по бумажке, хотя и ее содержание оставляет желать лучшего. Однако даже со шпаргалками ваше кар-рканье заглушает даже те поистине немногочисленные полезные сведения, которые нужно знать четвертому курсу. Впрочем, и они прошли мимо, так как даже у меня после десяти минут вашей лекции началась мигрень, что уж говорить об учениках.

Девушка застыла как соляной столб, почти физически чувствуя, как ее огрели куда-то в район затылка чем-то тяжелым. Где-то внизу снова неприятно ныло. Лязгнула приоткрывшаяся на сквозняке дверь кабинета и тут же смолкла, после чего в классной комнате повисла напряженная пауза, которая, казалось, абсолютно не смущала профессора Снейпа, продолжившего, как ни в чем ни бывало не спеша шелестя пергаментами, собирать свои вещи.

— Вы меня понимаете, профессор Дер-рн? — на мгновение прервавшись, он снисходительно посмотрел на коллегу. — Или вам нужно произнести по слогам?

Пальцы Натали непроизвольно вцепились в полы выглаженной утром рубашки, оставив на ней видимую даже на черной ткани паутинку заломов.

— Извините, я стараюсь…

— “Вы” и “старание” — это слова антонимы. За два месяца вы ни на йоту не продвинулись в изучении языка и будто специально демонстрируете свой акцент. Хотите лояльного к себе отношения только потому, что вы иностранка? Жалкое зрелище, на мой взгляд. Хорошего дня.

Мужчина, развернувшись на каблуках, подхватил оба красноватых от свежих чернил рулона домашних работ и пропустил вперед парящие над полом письменные принадлежности, после чего дверь за его спиной громко захлопнулась. В коридоре послышалась приглушенная возня, сопровождаемая чьими-то детскими голосами, но и она вскоре стихла.

Внизу живота безжалостно тянуло, будто утром не было двух выпитых флаконов с горьким болеутоляющим, однако побелевшее лицо Натали не дрогнуло. Ее пустой взгляд опустился и замер на густо исписанных листах с конспектом для только что прошедшего занятия, бесполезных и годившихся разве что для растопки камина.

Примечания:

*«Про Красную Шапочку» 1977 г.

1) Аппарат для консервирования банок при давлении выше атмосферного.

Вернуться к тексту