Помоги мне все исправить (джен)

Лиз развернулась и торопливо зашагала прочь, быстро растворяясь в безликой толпе учеников, но Питер все еще стоял на месте, провожая ее взглядом. Картина того, как ее лицо на мгновение утратило всякое выражение, а в глазах отразилась пустота, не принадлежащая этому моменту, впечаталась в его сознание.

Это было не просто странно… Это было неправильно. Что-то во всей этой ситуации было фундаментально не так.

Питер ведь и сам был ходячим нарушением всех известных ему законов физики, живым парадоксом, выброшенным в прошлое по неизвестной причине. Но до этого момента его собственное состояние было единственной аномалией, которую он мог констатировать.

Но то, что произошло с Лиз…

Это было что-то новое. Что-то внешнее. Словно сам механизм мира вокруг него начал давать сбои, покрываться рябью, как вода, в которую бросили камень.

«Или… или это он был тем камнем?» — мысль казалась смутной, интуитивной, лишенной всякой логики, но от того не менее пугающей.

Питер не знал, как это работает; не знал, почему он здесь. Но череда необъяснимых событий — его перемещение, крушение самолета, теперь вот это наваждение у Лиз — начинала выстраиваться в тревожную, непонятную ему цепь.

Звонок на урок прозвенел оглушительно резко, выдернув парня из липких объятий этих вопросов, на которые у него увы не было ответов.

Физика. Кабинет мистера Харрингтона.

Место, где он предчувствовал, будет Она. И теперь страх увидеть ее смешивался с новым, более глубинным ужасом — неясным предчувствием, что эта странная «помеха», коснувшаяся Лиз, может затронуть и ее.

Едва Питер переступил порог кабинета физики, как сам воздух, казалось, сгустился вокруг него, наэлектризовался до состояния осязаемого, звенящего напряжения. Он инстинктивно ссутулился, стараясь стать меньше, незаметнее, словно мог спрятаться от самого пространства, которое давило на него со всех сторон. Каждый звук — скрип отодвигаемого стула, приглушенный смех у дальней стены, шелест тетрадных страниц — впивался в слух с неестественной, болезненной резкостью. Собственные шаги по знакомому до последней трещинки линолеуму отдавались в голове гулкими, тяжелыми ударами, отсчитывающими секунды до неизбежного столкновения с прошлым, которое по какому-то злому умыслу вдруг стало его настоящим.

Он не искал ее взглядом намеренно; наоборот, отчаянно пытался смотреть куда угодно — на выцветшие плакаты с законами Ньютона, на пыльные разводы на окнах, на лицо Неда, уже машущего ему рукой. Но обостренные чувства, перегруженные памятью о будущем, работали по собственному, неподвластному ему протоколу, выхватывая из десятков других фигур знакомый до боли силуэт.

ЭмДжей сидела на своем обычном месте у окна, чуть ссутулившись над раскрытым блокнотом. Она что-то сосредоточенно записывала, задумчиво покусывая кончик ручки — привычный, до спазма в груди знакомый жест.

На одно бесконечное, растянувшееся в вечность мгновение для Питера перестал существовать весь остальной мир — шум, свет, даже воздух.

Осталась только она.

Это была пытка и благословение одновременно — видеть ее здесь, живую, настоящую, такую юную и еще не тронутую теми трагедиями, о которых он знал. Видеть ее, помня, какой она станет. Помня ее улыбку, которая однажды будет предназначена только ему. Помня ее пронзительный, все понимающий взгляд, который он больше никогда не увидит. Видеть ее, зная, что он потерял все это и поклялся на руинах Статуи Свободы найти способ вернуть. И видеть ее здесь, сейчас, понимая, что для этой девушки он — всего лишь Питер Паркер, странноватый, немного нервный одноклассник, которого она с любопытством провожала взглядом, когда он убегал с танцев.

Он был объектом ее наблюдения, не более. А для него она была всем миром, который он потерял.

Вся эта лавина эмоций — нежность к образу из будущего, острая, как осколок стекла, боль утраты и душащее чувство вины — грозила выплеснуться наружу, сломать его, выдать с головой.

Питер заставил себя отвернуться — резко, почти грубо — и, рухнув на свое место рядом с Недом, который тут же начал что-то восторженно шептать про новую видеоигру, уставился в окно.

Казалось, это был единственный способ не сорваться, не подбежать к ней, не сделать чего-то непоправимого. Он должен был стать невидимым, пустым, чтобы уберечь и ее и прежде всего себя.

Второй звонок, протяжным сигналом скользнув по коридору, безапелляционно оповестил о начале урока. Мистер Харрингтон, привычно приободрив плечи, тут же перешёл к изложению темы, однако для Питера его слова так и оставались лишь ровным, малозначительным фоном.

Взгляд, упрямо прислонённый к стеклу, словно искал опору в голых, узловатых ветвях за окном.

Тем временем мистер Харрингтон, обводя класс мерным шагом, неспешно продолжал:

— …что, в свою очередь, поднимает вопрос о практическом применении теоретической физики к аномалиям, с которыми наш мир уже столкнулся. Забудем на время о теориях и вспомним «Инцидент». В частности, — он повернулся к доске и набросал схематичное изображение парящей платформы Читаури, — их левитационные технологии. Официальные отчеты скудны, но мы, как физики, можем спекулировать. Они демонстрировали стабильную антигравитационную левитацию, не создавая видимых выбросов энергии или звуковых волн.

Он обвел схему маркером, добавив несколько векторов сил.

— Вопрос, класс, чисто теоретический. Если отбросить гипотезы об экзотической материи, какой известный нам физический принцип мог бы лечь в основу создания такого локального и стабильного искажения гравитационного поля? Какие энергетические затраты для этого потребовались бы, и как можно было бы их компенсировать, не нарушая фундаментальный закон сохранения энергии?

Фраза, завершившаяся вопросительным изгибом голоса, застыла над партами; класс ожидал, что кто-нибудь сориентируется и первым поднимет руку.

Харрингтон повёл взглядом по рядам, задержался — как и следовало ожидать — именно на нём.

— Паркер? Что-то ты сегодня не с нами. Обычно у тебя есть пара-тройка гениальных идей. Есть соображения?

Тесные стены аудитории тут же наполнились почти осязаемым ожиданием. Нед едва заметно, по-приятельски подтолкнул Питера локтем, шепнув: «Давай, дружище».

Питер медленно отвёл взгляд от серых веток за стеклом. В глазах — пустота, в груди ­— тяжесть, словно с каждым вдохом он проглатывал крошечный камень. На доске громоздилась изогнутая линия формул, но для него она была не сложнее детской считалки.

— Простите, сэр. Понятия не имею.

Слова, произнесенные почти беззвучно, упали в образовавшийся вакуум, который мгновенно поглотил привычный гул класса. Ответ Питера был настолько тихим, что его едва можно было расслышать, однако его эффект был поистине оглушительным. Привычный фон, состоявший из шелеста страниц и сдержанного шепота, мгновенно иссяк.

Томпсон напротив задышал так, будто только что выиграл личный джек-пот. Ухмылка моментально расползлась до фирменного формата, и, не теряя ни секунды, он тут же вытащил телефон.

— Ого, народ, приём! — прошипел он, уже включая стрим. — «Пенис Паркер» тормозит на физике — фиксация исторического момента! Он поднял камеру чуть выше головы, чтобы захватить совершенно безразлично смотрящего на него Питера и одновременно — собственное довольное лицо.

Класс, привыкший к его выходкам, откликнулся нервными смешками. Кто-то-то даже поправил волосы, надеясь попасть в объектив.

Мистер Харрингтон, чье лицо в моменте отразило деликатное, но искреннее замешательство, еще несколько секунд продолжал неотрывно смотреть на своего лучшего ученика. Однако, решив, очевидно, не усугублять ситуацию и больше не давить на парня, лишь неопределенно качнул головой и обвел взглядом остальных.

— Так… ладно. Вижу, вопрос заставил вас врасплох. Это хорошо! — он попытался придать голосу ободряющей уверенности, хотя сам все еще был озадачен. — Это значит, что есть над чем подумать. Значит, поступим так: это будет ваше домашнее задание. Небольшой доклад, на одну-две страницы. Поразмышляйте над этим. Я хочу видеть не готовый ответ из учебника, а ход ваших мыслей. Спекуляции, гипотезы, самые смелые идеи.

Положив маркер на стол, словно ставя точку в этом вопросе, мужчина хлопнул в ладоши, окончательно меняя тему и возвращая уроку прежний темп.

— А теперь, раз уж мы заговорили о смелых идеях, переходим к следующему, не менее важному пункту: итоговый научный проект, — объявил он, и по классу прокатилась предсказуемая волна недовольного гула. — О нет, не стонать! В этот раз все будет по-новому. Я сам сформирую пары, чтобы стимулировать… э-э-э… ну, межличностное научное сотрудничество.

Мужчина поднял заранее подготовленный список и начал поочередно зачитывать фамилии.

Питер снова отвернулся к окну, моля всех богов, в которых он не верил, чтобы его поставили в пару с Недом или с кем-то, кто не будет задавать лишних вопросов.

— …Лидс и Томпсон…

Нед бросил на Питера полный панической мольбы взгляд, а Флэш чуть отстранился от парты, будто даже соприкосновение с соседством Неда могло заразить его каким-нибудь «ботанизмом».

— …Уоррен и Аллан…

Питер стиснул зубы. Пожалуйста, только не…

— …и, наконец, Паркер и Джонс.

Тотчас по венам Питера словно пропустили разряд низкого напряжения. Сердце споткнулось, сделало болезненный кульбит и забилось где-то в горле, глухо, как барабан. Он замер, чувствуя, как ладони на деревянной поверхности парты становятся влажными. Разумеется, из всех возможных вариантов судьба, как всегда, подсунула самый изощренный. Его тщательно выстроенный план «стать невидимкой», его единственная стратегия выживания в этом мире — только что рассыпалась в прах от одного росчерка учительского пера в журнале.

Питер с усилием заставил себя повернуться. Движение вышло медленным, натужным, словно суставы разом заржавели.

Мишель уже смотрела на него — ни удивленно, ни радостно, ни разочарованно. Это был прямой, лишенный эмоций, анализирующий взгляд. Ее темные глаза, казалось, работали в другом спектре, как объективы камеры, игнорируя внешнюю оболочку и сканируя что-то под кожей, пытаясь сопоставить, каталогизировать. И от этого взгляда ему становилось не по себе, как на входе в «зеленый коридор» — будто на душе есть тайный грех, который вот-вот высветится на мониторе.

Мистер Харрингтон так и продолжал что-то безмятежно говорить о дедлайнах и перечнях тем, но для Питера звук снова превратился в пустой белый шум. Весь его мир сузился до двух метров пространства между их партами.

Молчание между ними затягивалось, и он должен был его нарушить. Сказать что-то. Что-то нормальное.

— Эм… привет, — едва слышно пробормотал он, сам понимая, насколько неубедительно это прозвучало.

Мишель чуть склонила голову набок, не разрывая зрительного контакта.

— Привет, — ее голос прозвучал ровно, почти безразлично, но он уловил в нем едва заметные нотки въевшегося сарказма. — Постарайся хотя бы на проекте знать ответы. А то мне придется делать всю работу за двоих.

Сказав это, девушка демонстративно отвернулась, снова утыкаясь в свой блокнот, словно их разговор был окончен и больше не имел никакого значения. Однако, за этой показной невозмутимостью, за нарочито прямой спиной и опущенным подбородком скрывался лихорадочный, напряженный анализ. Вся последовательность событий сегодняшнего дня складывалась в ее сознании в тревожную, нелогичную мозаику, которую она мысленно поворачивала так и эдак, пытаясь найти верный угол, прокручивая моменты снова и снова.

То, как Питер вошел в класс, словно нес на плечах невидимый, неподъемный груз. То, как его взгляд на долю секунды замер на ней, и в нем промелькнуло что-то непонятное, слишком сильное, почти болезненное, прежде чем он резко отгородился бессмысленным разглядыванием веток за окном. А потом — этот странный, пустой ответ учителю и последовавшая почти паническая реакция на их общее задание.

Нет, это не было похоже на обычную усталость или невнимательность, которые она видела у других учеников сотни раз. Это было нечто иное. Что-то в его поведении напоминало загнанного зверя, который пытается казаться незаметным, слиться с фоном, чтобы его не трогали. Это было похоже на тщательно продуманную оборону. На защиту.

ЭмДжей молча перелистнула страницу блокнота. Карандаш быстро и уверенно заскользил по бумаге, выводя резкие, точные линии. Она не пыталась срисовать его с натуры, не гналась за портретным сходством. Образ вырисовывался сам собой: напряженный профиль, жесткая линия плеч и та самая пронзительная пустота во взгляде, которую ей-таки удалось уловить.

Под рисунком, после короткого раздумья, она вывела одно-единственное слово, которое, как ей казалось, объясняло все и не объясняло ничего.

«Маска».

* * *

К началу обеденного перерыва столовая Мидтаунской школы уже погрузилась в свой привычный гул: визг подносов, звон посуды, постоянный гул голосов, перемешанный с устойчивым ароматом вчерашней лазаньи, реанимированной слоем подозрительно жёлтого сыра.

Всё здесь напоминало старую сцену, сыгранную сотни раз, — только для Питера она теперь представлялась в режиме «без звука» и с выкрученным на максимум блюром по краям. Он сидел, ковыряя вилкой нечто, претендующее на пюре, и молча пытался не провалиться в собственную голову, одолеваемую гораздо более важными вопросами, нежели обычный школьный обед или завтрашний тест по геометрии.

— …и я такой: «Это не читы, это просто мод!» — вещал напротив Нед с энтузиазмом, достойным продавца бага, выдаваемого за фичу. — Ты прикинь: ударил одного — и бабах! — вся комната отлетает! Как в старом добром «Джоне Уике», но на каких-то промышленных стероидах!

Питер на это великолепие не реагировал от слова совсем, без интереса продолжая процарапывать в пюре лабиринты, которые в какой-то момент стали подозрительно напоминать карту Центрального парка.

Нед осекся, завис на полуслове, всё так же уплетая ланч. Он выжидательно смотрел на друга, потом склонил голову набок и сощурился, изображая обиженного:

— Бро, скажи честно, ты не умер случайно за последние десять минут, пока я тут распинаюсь? Потому что если да — это прям оскорбление века.

Последняя реплика, кажется, все-таки пробила ментальный файрвол. Питер медленно моргнул, а затем поднял на Неда полный недоумения взгляд, будто его внутренний процессор отчаянно пытался вспомнить, кто сидит напротив и почему он издает звуки.

— Прости, я… задумался, — на полтона ниже обычного пробормотал он.

Нед поднял брови и отложил пиццу. Его лицо на секунду лишилось всей наивной округлости и стало неожиданно серьёзным.

— Ладно, без шуток. Это из-за бала? Флэш снова сказал что-то про тётю Мэй? Ты выглядишь так, будто только что сбежал из эмоциональной мясорубки, и это даже не метафора.

Питер небрежным жестом отодвинул поднос в сторону, словно и не заметил этого движения. Взгляд его стал неожиданно серьезным, даже немного потерянным. Было в нем что-то странное. Тихое. Усталое. Глубокое, как колодец, в который не хочется заглядывать слишком долго.

— Нед, мне нужна твоя помощь, — произнес он ровным, тихим голосом, который, тем не менее, перекрыл весь шум столовой. — Это серьезно…

Нед выпрямился, отпустив вилку, и нервно оглянулся.

— Эээ, подожди… Ты сейчас про помощь-помощь вообще, или это опять типа «прикрой меня на уроке, я забыл, что у нас контрольная», — неловко попытался он перевести всё в шутку, хотя на этот раз догнать настроение Питера оказалось в разы сложнее. — Просто ты так сказал, что у меня аж спина вспотела.

Но Питер не улыбнулся. Вместо этого наклонился чуть вперед, через стол, сокращая дистанцию и впился глазами в друга, требуя абсолютного внимания.

Это касается Старка.

Пауза затянулась. Одно слово — знакомое, почти банальное в другом контексте — теперь прозвучало иначе. И Нед сразу почувствовал это: в интонации Питера было что-то, что нельзя было спутать с обычной болтовнёй. Вся его непринуждённость, весь этот притворный будничный тон не скрыл главного — это было важно.

Он моргнул, чуть отодвинулся назад и уставился на друга с приоткрытым ртом, переваривая услышанное. А затем на его лице проскользнула целая гамма эмоций — от шока и страха до абсолютного, непоколебимого восторга.

Питер слегка откинулся назад, давая Неду секунду, чтобы «переварить» сказанное. Он отлично знал, насколько у Неда богатое воображение, и буквально воочию наблюдал, как в чужой голове проносятся сотни сценариев, один другого фантастичнее. И теперь нужно было направить эту кипучую энергию в нужное, контролируемое русло, скормив ему тщательно выверенную легенду — достаточно правдивую, чтобы в нее поверить, и достаточно простую, чтобы не вызывать лишних вопросов.

— Помнишь, я как-то обмолвился, что Старк поручал мне мелочь всякую? В духе «принеси-подай-налей» — ранжир для особо доверенных клерков, — впустил в воздух Питер тон ровной, почти скучной хроники.

— Ещё бы! — вспыхнул Нед, будто вены его заполнил энерготоник. — Я бы и воздух ему согласился фильтровать, и броню пастой до зеркала натирать, хоть ковриком под локоть служить!

На губах Питера дрогнул намёк на улыбку — редкий, будто солнечный зайчик в декабрьском окне, — но до глаз этот свет так и не добрался.

— Угу. Но однажды, сам того не желая, я раскрыл один файл. «Чёрный ящик». Вообще-то он не должен был попадаться мне на глаза. А он — лежит себе в общей папке, без пароля, будто ждал, когда кто-нибудь любопытный ткнётся носом.

— Как кадр из шпионского триллера? — Нед перешёл на заговорщический шёпот и, по классике жанра, метнул быстрый взгляд через плечо.

Взгляд Питера потяжелел, ушёл куда-то вглубь.

— Там был список. Люди, которых Старк убирал тихо, без прессы и суда. Просто вычёркивал из всех систем. Потому что нестабильны. Или — слишком мозговитые и, следовательно, опасные… Среди фамилий значился Квентин Бек. Ас-голографист, эго — размером с планету, фикс-идея доказать, что он круче Тони, — перечислил Питер и, сделав вдох, добавил то, о чём до сих пор вслух не говорил. — Только «Бек» — это витрина. Настоящее его имя — Квентин Грейсон Эллис. «Бек» — это сценический псевдоним, появившийся ровно после того, как его тихо вывели из компании.

Нед округлил глаза.

— Откуда ты знаешь, что это не ошибка?

— Проверил. В том же файле, в служебных метаданных, нашёл зашифрованное поле. Прогнал его через старый дешифратор: у Пятницы до сих пор хранится аварийный ключ на такие архивы, Тони закладывал его для восстановления данных. Сверил архивную фотку «Бека» с университетскими выпусками и патентными бюллетенями: везде всплывает один и тот же парень, только подпись в дипломе — Квентин Грейсон Эллис. Плюс номер соцстраха совпадает, хотя запись в профиле маскируется псевдонимом. То есть это не просто слухи — это цифровой отпечаток, который он не успел подчистить. — Питер развёл руками, будто проставляя галочки в воздухе. — И если человек меняет имя сразу после тихого разрыва с Старком, а затем под кучей фирм-прокладок скупает проекторы и литиевые батареи тоннами. Ну, скажем, это не похоже на то, что он собирается открывать планетарий для школьников.

— То есть… классика «сумасшедшего профессора»? — голос Неда заметно погасил прежний азарт.

— Скорее парень, который верит: если все примут иллюзию за правду — правда подстроится, — сухо ответил Питер. — Я нашёл лишь крошки: свежие инвойсы, фальшивые аккаунты в кампусных сетях. Одному в это болото не нырнуть, — он откинулся слегка назад, — нужен навигатор. Ты.

Нед медленно расправил плечи — от фанатского блеска не осталось и следа, только решимость.

— Брат, это тянет на уровень «Мстителей». — Пауза длилась мучительно долго, потом он твёрдо кивнул: — Я в игре.

Мелькнувшая тень усталости на лице Питера сменилась едва заметным облегчением. — Без расспросов, — жёстко очертил он границу. — Расскажу ровно столько, сколько смогу.

— Значит, так и надо, — коротко отозвался Нед, выкатывая из рюкзака ноутбук, облепленный стикерами. Крышка щёлкнула, экраны запестрели терминалами. — Что бьём первым?

— Начнём с простого, — Питер чуть наклонился над клавиатурой Неда. — Лови ориентиры: всё, что похоже на крупные голографические установки, сверх-точную оптику нового поколения и закрытые закупки для военных. Если подобные позиции всплывают рядом с одним и тем же именем или фирмой-прокладкой — это наш след. — Питер ненадолго посуровел. — И осторожно: парень чертовски умен.

— Спокойно, — Нед уже стучал по клавишам. — Я, знаешь ли, гайды не только смотрел, я их писал.

* * *

Тишину, нарушаемую лишь далеким воем городской сирены, внезапно прорезал треск статики в ухе, за которым тотчас раздался знакомый, едва сдерживающий писк восторга шёпот Неда:

— Пит, я его вижу. Повторяю: у нас визуальный контакт. Третий стол от окна, вонючая клетчатая рубашка и две рюмки рома — он сам себе наливает, как профессионал. Сто процентов он!

На холодной, усыпанной гравием крыше напротив, в густой тени промышленных вентиляционных коробов, фигура в темной толстовке с натянутым на лицо капюшоном не шелохнулась: внизу, за запотевшим стеклом подвального барчонка, фигура «клеточки» казалась плохо прорисованным неписем из старой видеоигры. Он уже давно наблюдал за своей целью, и слова Неда лишь подтвердили то, что паучье чутье уже и без того подсвистывало на подкорке.

— Вижу, — коротко бросил Питер; в микрофоне голос прозвенел ровно, почти плоско, как если бы он озвучивал прогноз погоды. — Упражняется в высокоточном саморазрушении. Очаровательно.

— Судя по геометке, он там уже час с гаком, — затараторил Нед; клавиши лупили по его нервам, как барабанная дробь. — И, эм… Пит, это не просто бар. Это полное, абсолютное днище. Сюда даже «гугл-мэпс» моргает и пропадает. Рейтинг «потенциальный орган-донор». План у нас вообще существует, или я зря съел вторую буррито от нервов?

Питер задержал дыхание, выпустил его узкой струйкой — сизый пар тут же растаял в холодном воздухе. Ему не требовались разъяснения: чем меньше лишних деталей знает Нед, тем спокойнее спит весь Бруклин.

— Продолжаем, — наконец отозвался он, добавив в голос тонкий металлический отзвук. — Наблюдай. Счётчик попкорна не сбивай.

Он плотнее прижался к бетонному парапету и уставился в мутное стекло бара. Дышал ровно, почти не шевелясь: чем меньше движений, тем спокойнее паучье чутьё.

Снаружи, в тишине ночного холода, всё представлялось немым, почти стерильным спектаклем — приглушенной диорамой чужого падения.

* * *

Когда-то его звали Грейсон Эллис.

Имя давно исчезнувшее из всех форм, удостоверений и ID-баз. Псевдоним «Квентин Бек» он придумал сам — сперва как инженерное обозначение, потом как ширму. За этим именем легче было прятать отголоски унижения, скомканного отпуска по статье и клейма «неустойчивого». Оно стало защитной оболочкой, за которой можно было тихо мстить.

Отныне мир Квентина Бека сузился до липкого круга от донышка стакана на потрескавшейся лакированной поверхности стола. Он сидел в полутемном баре на окраине Бруклина, где вместо света — дрожащий отблеск старого потолочного вентилятора, а вместо людей — силуэты в дыму.

Не он выбрал это место. Это мир, шаг за шагом, методично выдавливал его из себя, пока не осталась лишь шелуха человека, чье имя когда-то произносили с уважением в кругах технологической элиты. И уж точно не он несёт ответственность за то, что Энтони Говард Старк — вечно самоуверенный, не терпящий конкуренции в поле идей — не смог разглядеть в нём архитектора новой эпохи визуальной реальности. Того, кто предвосхитил десятилетия исследований, но был сведен к строчке в архиве, аннотированной как «М.О.Р.Г.» — якобы инновация, пригодная разве что для нейропсихологической терапии.

Это была не его вина, что плоды многолетнего труда — чертежи, расчёты, прототипы, ночи, проведённые в стерильной тишине лабораторий, — всё это было обесценено одним движением пера. Что его официально списали как «психически уязвимого», «склонного к паранойе», и без лишнего шума удалили из корпоративного устава.

Подпись. Дата. Печать Stark Industries.

Так, одиночество, в котором Квентин варился последние месяцы, было не выбором, а побочным продуктом той системной ошибки, которую общество, корпорации и даже самые близкие называли «его сложным характером». Жена ушла молча, не выговаривая упрёков — скорее выдыхая с облегчением: «Я знала, что ты пустое место» — и оставила за собой лишь сквозняк в пустой квартире.

Он сидел, сгорбившись, у тускло освещённой стойки, где даже вентилятор на потолке казался уставшим от жизни. В воздухе стоял плотный, горький коктейль из дешевого табака, просроченного алкоголя и хронической безысходности. Перед ним — пара неравных рюмок рома: одна почти пуста, вторая — словно для иллюзии присутствия собеседника, которого давно нет.

Выудив сигарету, мужчина медленно прикурил — с первой попытки не вышло — и глубоко затянулся. Дым, едкий и обжигающий, потёк в лёгкие, растекаясь по телу знакомой волной: не облегчения, но забвения. Он устало перевёл взгляд на своё отражение в потускневшем зеркале над баром, смотрел долго, почти с отвращением, не узнавая человека напротив. Серые тени под глазами, оплывший контур лица, пустой взгляд, в котором, кажется, больше не осталось даже злости.

Но это было обманчиво.

Потому что где-то глубоко внутри, под слоями усталости, обиды и выжженного самоуважения, начинало формироваться нечто иное: острое, ледяное, сконцентрированное… и неумолимо нацеленнное на тех, кто его уничтожил.

Ненависть.

Квентин забредал в этот прокуренный притон не затем, чтобы «утопиться» в роме. Градусы служили коротким временным буфером — своеобразной тормозной жидкостью для той чудовищной, почти машинной ярости, что, оказавшись без присмотра, немедленно разнесла бы его изнутри, пока кора головного мозга занималась задачами совсем иного порядка. За каждой дымкой спирта его когнитивный конструктор уже выстраивал схемы будущей системы: поднять из архивов «утерянных» дронов и прогнать ревизию кода; достать силовые ячейки, которые в отчётах числятся «списанными»; обновить кастомные патчи к нейросетям — только под личным ключом.

Старк мог закрыть проект, но не уравнение, — значит, уравнение будет решено без него.

Каждый глоток не стирал личность, скорее наоборот, консолидировал хаос в структурированный набор парадигм. Память извлекала лица тех, кого корпоративные империи посчитали расходным материалом: системных архитекторов, ушедших вслед за отклонённым патентом; программистов спецэффектов, чьи протоколы «затерялись» на серверных фермах; инженеров Stark Industries, с головы до пят пропитанных ненавистью к «рынку талантов». Бек знал их профили, их последние репозитории, перечень незакрытых вопросов в рабочих чатах.

И разумеется связь уже была налажена: многоступенчатый зашифрованный канал через цепочку анонимных прокси, одноразовые сеансовые ключи, никаких имен.

Пилон-сообщение всегда одно и то же, предельно нацеленное: «Устали быть невидимыми? Давайте покажем им невозможное».

Так зарождался проект не из героизма, а из рационализированной потребности в реванше. Мир, верящий в картинку, рисковал получить картинку, перед которой встал бы на колени. Маска — лишь интерфейс. «Мистерио» — управляемый нарратив, собранный по тем же канонам, что глянцевые ролики Stark Industries, но при этом куда более честный в собственной лжи: не важно, что это иллюзия, важно, чтобы иллюзия была со смыслом.

Бек пил, потому что трезвость делала линию плана слишком резкой, почти режущей глаза — требовалось чуть приглушить контраст, чтобы выдержать кристальную ясность предстоящего. Да, к концу вечера его походка напоминала дрейф неисправного стабилизатора, но в глубине сознания, за мутным туманом алкоголя, непрерывно работал производственный станок.

— Профессор, — сиплый оклик вспорол тягучий полумрак, словно тупое лезвие по ржавому металлу. — Ты ведь не лекцию сюда читать пришёл, верно?

Квентин медленно повернул голову, будто боялся расплескать яд, кипевший под черепом. На соседнем табурете устроился лысеющий тип в мятом сером пиджаке; лицо его давно выгорело от дешёвого алкоголя, а две золотые пломбы коротко блеснули в тусклом свете помещения. — Может, ты меня не помнишь, зато я помню тебя, — продолжал он, растягивая слова, словно жевал стекло. — В телевизоре мельтешил, умника из себя корчил. Научпоп, всё такое. Не?

Ответа не последовало, лишь зрачки Квентина на долю секунды потемнели, как если бы в них заглянул сам вакуум.

— А теперь торчим вместе. Добро пожаловать в преисподнюю, братец, — незнакомец поднял мутный стакан, но чокаться не стал, вместо этого криво ухмыльнулся и сделал глоток так, будто прополоскал горло оловом.

— Я тебя не знаю, — тихо констатировал Квентин, даже не поворачиваясь.

— Узнаешь. Здесь все рано или поздно становятся завсегдатаями одной большой исповедальни: у каждого — своё дно, но лица всегда одни и те же — сказав это, незнакомец медленно ретировался к скрипучему автомату с чипсами, оставив после себя липкую лужицу пива и удушливый запах одежды, пропахшей затхлой мочалкой.

В тягостной тишине этот короткий обмен репликами оказался для Квентина незначительной искрой, но именно она заполнила последние пустые ячейки мозаики его падения.

Он смотрел на мокрый след, словно на собственный отпечаток на поверхности этого мира — нечитабельный, случайный, ненужный. Это заведение. Эти приземистые фигуры под стробоскопом неоновых ламп. Дно — материализованное, вязкое, топкое.

Сделав последний медленный глоток рома, Квентин почувствовал: напиток боле не режет горло —и точно, почти хирургически опустив пустой стакан на стойку, с тем же холодным педантизмом задушил бычок в переполненной пепельнице.

Довольно. Ритуал самоликвидации завершён. Отсрочка истекла. Время возвращаться к работе.

Он поднялся на ноги. Пол обдал его лёгкой волной качки, но Квентин выровнялся: в сутулой ещё минуту назад фигуре проснулась старая, придушенная годами, опасная выправка. Мятые купюры хищно хлестнули по дереву стойки — долгов у него перед этим местом не оставалось.

Дверь, скрипя, распахнулась навстречу холодному воздуху; ночной город вдохнул его, как сигаретный дым. Под дрожащим уличным фонарём мир переливался влажной серой плёнкой, безразличной ко всему живому.

Квентин поднял глаза выше фасадов — туда, где над низкими облаками поблёскивал шпиль бывшей Башни Старка. Стеклянная игла, меченая логотипами других владельцев — заносчивый маяк той системы, что его переломила.

Влажный асфальт отражал огни такси, будто дорога подсвечивала ему маршрут, а потом сразу гасла — свет оставался позади, как выдохшийся спич­-фейерверк. Бэк поднял воротник и зашагал вдоль забытого переулка. Шаг — витрина с пыльными манекенами; шаг — закрытая закусочная, где мигают последние неоновые буквы «О­-Т-К-Р-Ы-Т-О». Мир будто сужался в тоннель: яркие окна растворялись, звук машин приглушался, а шпиль башни позади постепенно скрывался за низкими крышами.

* * *

На крыше через дорогу фигура в тёмном худи поднялась, словно стёрлась из тени и нарисовалась заново. Питер затаил дыхание — паучье чутьё расправилось, как пружина — Бек уже перепрыгнул лужу и скользнул в боковой проулок, где не горели фонари.

В ухе хрипнул наушник, и голос Неда — одновременно взволнованный и старающийся казаться «профи» — прошипел:

— Пит, подтверждаю: цель покинула бар, курс… э-э… северо-северо-что-то-там. Он реально уходит. Какой протокол, «паук-теневой» или «гусь-лагерь»?

— Нед, у нас нет протокола «гусь-лагерь», — Питер рефлекторно прикрыл микрофон ладонью и пригнулся к парапету. — Держись базового плана: я веду хвост, ты наблюдаешь сеть камер. Если что — сигнал «о-о-очень плохо».

— Принял, «о-о-очень плохо» — это два «о» или три? — затараторил Нед, и Питер явно расслышал, как тот доедает очередную пачку чипсов.

— Нед! — выдохнул Паркер, тут же одумавшись: звук мог отразиться в переулке. — Просто звони счастливыми смайликами, если всё хорошо, и какашками — если всё плохо, окей?

— Грандиозно. Переходим на какашки, — буркнул Нед, щёлкнул трекболом, и в ухе тут же стихла болтовня.

Питер подался вперёд, проверяя крепление шутера на запястье — картридж полный. Мимо, где стекло всё ещё хранило жёлтые отблески бара, прохрипела скорая. Бек скользнул за ржавый бак и, не задерживаясь, юркнул в узкий проход между домами; через пару секунд его силуэт уже таял у подъезда старого кирпичного дома.

— Пора, — прошептал он самому себе и, не теряя ни секунды, выстрелил паутиной через улицу.

* * *

Наручные «Хэмилтоны», брошенные среди смятого вороха выгоревших микросхем, упорно фиксировали три часа ночи. Квентин застыл над слабо освещённым столом, где под тусклой лампой тлели крохотные солдатики припоя. Загрубевшие от наждачной шкурки пальцы перебирали тугую пружину мини-проектора; каждый тихий щелчок отдавался в виске, натянутом до звона. В комнате густо висели выдохшийся аромат робусты, терпкий спиртовой шлейф и едва уловимый привкус озона — тот самый, что бывает перед грозой или большой бедой.

Сквозняк — чужой, не предусмотренный архитектором здания — чиркнул по затылку прохладой. Почти сразу, будто продолжая фразу, дёрнулась половица за спиной: звук осторожный, рассчитанный на то, чтобы слиться с дыханием стен.

Бэк мгновенно обернулся, вспоминая, как дважды проверял щеколду, и это воспоминание не принесло ни грамма спокойствия: ледяная дрожь, вязкая, как плёнка жидкого азота, залила грудь и расползлась к кончикам пальцев.

Пружина мини-проектора щёлкнула вновь — рефлекторно, пока Квентин гадал, был ли сквозняк простой прихотью ветра…

Отвёртка опустилась на стол бесшумно, будто подушечка из войлока смягчила металл.

Он развернулся.

В самом дальнем углу комнаты, там, где рассеянный свет от лампы окончательно растворялся в густой тени, почти сливаясь с ней, угадывался неподвижный силуэт. Фигура была облачена в простую темную толстовку, но низко надвинутый на лоб капюшон не просто скрывал — он поглощал свет, превращая лицо в глубокий, нечитаемый провал. Лишь два едва заметных отблеска в этой темноте выдавали присутствие глаз, но в них не было ни огня, ни жизни — только холодное, сфокусированное наблюдение.

— Квентин Грейсон Эллис, — произнёс г лишенный интонации и всякого тепла голос, от которого Грейсону показалось, что температура в его собственных венах упала на несколько градусов. Кровь мгновенно отхлынула от лица, оставляя на коже мертвенную, меловую бледность. Имя-призрак, наглухо похороненное под слоями оскорблений, протоколов и поддельных биографий, всплыло, как труп в мелкой воде.

— Кто вы? — он выдавил из себя шёпот, облизав пересохшие губы.

Левая ладонь, скользнув по заваленному чертежами столу, нашла опору в тяжелом металлическом прототипе. Литой корпус, обманчиво гладкий на ощупь, скрывал внутри агрессивную начинку, способную крошить реальность на фальшивые, но убедительные проекции. Оружие. Это было оружие.

Инженерный мозг Грейсона, даже затопленный адреналином, уже начал методично просчитывать переменные: три шага до незваного гостя, полтора — до двери. Прототип весил чуть больше четырех килограммов — достаточно, чтобы стать весомым аргументом в любом споре.

— Повторюсь еще раз: кто вы такой?

Фигура в капюшоне едва заметно склонила голову набок. Пауза между ними растянулась, наполнив тишину звенящим напряжением.

— Тот, кто знает, сколько ты стоишь на самом деле, — ответ прозвучал спокойно, почти беззвучно, и оттого разрезал тишину чище хирургического скальпеля. — Проектор иллюзий «Анаморф», серийный номер 734. Четыре килограмма обогащенного плутония, вынесенные из лаборатории номер три под видом калибровочных образцов. Имена твоих контактов: Уильям Гинтер Рива, Виктория Сноу… Продолжать?

Голос продолжал монотонно и безжалостно перечислять факты, каждый из которых был неопровержимой уликой, превращая гениальный план в банальную уголовную статью.

Паника, мгновенно вспыхнув, обратилась в тяжёлый холод. Дыхание Бека сбилось. Это не полиция с их протоколами. Не служба безопасности Старка с их корпоративными юристами. Это было что-то иное. Что-то гораздо хуже.

Воздух в лёгких Квентина вдруг сделался вязким, словно он попытался вдохнуть через густой сироп. Инстинкт шептал «беги», расчёт отвечал «некуда», а молчание казалось страшнее любой пули.

— Чего… чего вы хотите? — голос прорвал горло тонкой ржавой стружкой.

Фигура, доселе утонувшая в тенях, развернулась, выходя из темноты текучим, звериным движением. Не удостоив хозяина комнаты даже строба взгляда, незнакомец скользнул к главному терминалу, опустил в порт миниатюрный чёрный носитель. По дисплею, как кровяные тельца по капилляру, побежали столбцы изумрудного кода.

— Мне нужно лишь одно: чтобы твои идеи больше не кормили чужие кошмары, — тихо, без пафоса прошелестел голос незнакомца.— Это устройство копирует все, что ты насочинял, параллельно переписывая исходники. Попробуешь вскрыть файлы — серверы Stark Industries и все госузлы взвоют сиреной. С этой ночи ты ничего не построишь.

— Не посмеешь! — в голосе Квентина появилась театральная, почти истеричная надменность. — Кто ты такой, чтобы судить?! Очередная марионетка Старка? Герой?! Герои не знают цены перемен! Они умеют только…

Договорить он не успел. Воздух как будто сгустился в гудящее стекло: тень под капюшоном качнулась, и Бек успел лишь увидеть вспышку — чистую, ледяную, ослепительно-белую ненависть.

Боль пришла раньше звука. Первый удар — короткий, точный, под ложечку; лёгкие будто стянуты старым ремнём. Второй — позвоночный хлыст о стену, влажный хлопок гипсокартона. Мир плыл, крошился мириадами искр.

— Герои? — прошипел Питер, чей голос, искаженный яростью, стал шепелявым и сдавленным. Он нанес еще один удар: короткий, без замаха, прямо в лицо. Костяшки встретили носовой хрящ сухим, почти учтивым щелчком, и лицевая кость уступила с легкостью поддаваясь под костяшки пальцев, сопровождаясь сдавленным булькающим криком Бека. — Ты ничего не знаешь о героях. И ты ничего не знаешь о жертвах.

Он бил без привычной, вбитой годами тренировок сдержанности. Серии накатывали волнами: скуловая дуга, солнечное сплетение, висок. Брызги крови— слишком яркой, почти непристойной на фоне приглушенного освещения — разлетались веером по торчащим из-под стола чертежам, по гладкой белой стене, по собственным рукавам Питера. Каждый удар отзывался вслух коротким, обличающим слогом: за Мистерио; за дымящееся небо над Лондоном; за дату, выгравированную на надгробии, которую никто никогда не увидит.

Сознание отстыковалось от тела, зависло в стороннем режиме отладки: фиксировало углы траекторий, силу импульса, время возврата мышцы в исходное положение. С каждым всплеском ярости казалось, что он выбивает из Квентина не плоть — а собственное прошлое.

Исправить, перезаписать, стереть.

Челюсть, грудная клетка, снова висок. Внутри нарастало ощущение хрупкого, ледяного облегчения — как будто с каждым ударом мир становился чище, ровнее, на один лишний байт ближе к идеальной сборке, где ошибки больше не всплывут.

— Пит! — крик резанул прямо по нерву. — Питер, слышишь? Что ты творишь?!

Голос Неда торопился, задыхался, но доходил будто из соседней комнаты: далеко, приглушённо, почти неважно.

Питер зарычал, отмахиваясь от невидимой помехи, и занес руку для следующего, возможно, последнего удара. Ещё одно движение, и всё закончится…

— Питер, хватит! Ты его сейчас убьёшь! — голос Неда сорвался, хлестнул по тишине, будто кто-то резко сдёрнул тормоза. Рука Питера остановилась в воздухе, замерев в сантиметре от окровавленного лица Бека — пальцы дрожали, но ещё не отпускали напряжения.

Всё вокруг будто застыло. Пространство сжалось до тугого клубка из звуков: хриплое рваное дыхание, с трудом сдерживающийся пульс, и сиплое бульканье того, кто ещё минуту назад называл себя Иллюзионистом.

Питер медленно опустил взгляд на мужчину перед собой — избитое, хрипящее, едва шевелящееся поломанное тело, кровь которого чёрными брызгами пятнала пол и рукава. Лицо, когда-то полное уверенности и самодовольства, теперь было неузнаваемым — сплошной месившейся маской боли и страха. Только тогда он по-настоящему посмотрел на свои ладони. Там была кровь — тёплая, липкая, настоящая. Другая, не иллюзорная. Он словно впервые ощутил её тяжесть.

Сердце забилось гулко, грызущим эхом внутри груди.

— Ч-ч-то… — слово сорвалось хрипом.

Он отшатнулся, спиной наткнувшись на стол и едва не опрокинув ноутбук — тот мигнул: передача файлов закончена. Всё, ради чего он врывался сюда, уже случилось. А он сам только что едва не перешагнул черту, откуда не возвращаются.

Паника взяла за горло ледяными пальцами. Хотелось выбить окно и вывалиться наружу, в ночь, в воздух — лишь бы не слышать собственного дыхания. Но Питер не успел шагнуть. Воздух в комнате дрогнул — будто кто-то прошёл сквозь стену. Мир рванулся, на секунду сдвинулся, как старая плёнка в кинопроекторе. Все — Питер, Бек, сломанные устройства — задрожали в лёгком фантомном смещении, как будто голограмма дала сбой.

Тотчас из груди Бека прорвался булькающий звук, в мгновение перетекший в низкий, по-скотски влажный смех. Он медленно, с каким — то нечеловеческим усилием, повернул голову. Глаза, мутные водянистые, задержались на лице парня — взгляд на миг стал пустым — затуманенным, отстранённым, точно проникающим под кожу и неприятным холодом растекающимся между лопаток. Он неотрывно смотрел прямо на Питера, и будто узнавал его.

— Ты… уже проиграл… — уголок расколотых губ дёрнулся вверх страшной, больной усмешкой. — Никто не поверит тебе. Никогда. Истина — это то, что они видят. И я показал им всё, что нужно.

Квентин усмехнулся — губы треснули от боли; лицо дёрнулось, искажающееся, словно под маской проступал другой человек. Питер почувствовал, как по телу пробежал холод.

— Ты ведь знаешь, как всё закончится, правда? На твоих руках всё равно будет кровь. А моя или кого-то еще — зрителям безразлично.

Фраза застыла между ними, как едва заметный пар в прохладном помещении.

Питер сделал один короткий вдох, другой — и вдруг понял: сейчас он дышит одним воздухом с человеком, которого готов беспрекословно убить. Он отступил. Тишина, будто разлитая смола, прилипала к кожe, не давая вдохнуть. Каждый шаг от Бека казался отрывом кусочка собственной кожи, но нужно было выйти, прежде чем остатки ярости востребуют плату.

Ещё пол-шага — и рука коснулась холодной оконной рамы. Стекло прохладное, рамка шершаво-ржавая: её давно не красили, и пальцы сразу нашли облупившуюся краску. За стеной кто-то вскрикнул, снизу хлопнула дверь, и всё это смешалось с далёкими сиренами города, который всё равно продолжал жить.

Шпингалет заедал — Питер поддел его большим пальцем. Металл хрустнул, словно обижаясь, но уступил. Он распахнул створку — в лицо сразу хлынул мокрый ночной воздух, пахнущий пылью и сырой проводкой соседних кондиционеров. Даже когда лампа под потолком ещё подавала признаки жизни, в комнате царил полумрак — тусклый, неуверенный свет едва пробивал густую тень по углам. Еле заметная вспышка, больше похожая на судорогу, дрогнула и исчезла, окончательно уступив место вязкому оранжевому отблеску от фонаря за окном.

Карниз оказался узким, мокрым до сколькости. Под боты хрустнула старая мастика; Питер инстинктивно присел, чуть развёл руки в стороны — как канатоходец, что впервые выходит на трос без страховки. Дождь колол щёки мелкими иголками и заодно отрезвлял лучше любого шока. Не раздумывая дольше, он перенёс вес на руки, толкнулся и прыгнул. Ночь приняла его бесшумно — только ветер вдохнул, прокатился свистом по ушам. Внизу дрожали огни перекрёстков, вывесок, фар. Шум города глухо барабанил о барабанные перепонки, потом постепенно отодвинулся куда-то вдаль, будто кто-то свернул регулятор громкости.

Через пару быстрых перебежек по крышам Питер спрыгнул во двор-колодец. Асфальт был скользким, но пружинистые ноги удержали. Он оттолкнулся и побежал: без маршрута, без цели, просто вперёд, лишь бы не чувствовать липкий запах комнаты, обреченной исчезнуть в обычной полицейской сводке о «неизвестном инциденте».

Сквозь вихрь шагов, плеск луж и всполохи неона парень почти не слышал ничего, кроме собственного дыхания. В ухе — тишина: гарнитура молчала, и можно было только гадать, что делает сейчас Нед — лихорадочно шарит по спутниковым каналам или сидит, опустив руки.

По большому счету, ему было всё равно.

Наконец он вскарабкался на крышу соседнего здания и опустился на колени в гравий. Ноги предательски подогнулись, словно весь бег был снят одним движением выключателя. Питер прикрыл лицо ладонями: тепло кожи встретилось с холодом дождя и дрожью внутри. Грудь резкими толчками вспоминала, что значит дышать размеренно, но пока получалось плохо.

Сквозь барабанящий по крыше дождь треснуло слабое:

— …Питер? — голос Неда, чуть искажённый хрипотцой дешёвого микрофона. — Я… вызвал их, — наконец прорвался дрожащий голос в ухе. — Передал координаты через канал «Очистителя». Это старый спутник Старка… Ты как-то активировал его раньше — и он остался в системе. Я… подключился через школьный сервер и пробросил сигнал. Протокол экстренного реагирования. Это всё, что я мог... Я не знал, куда ещё. Но сигнал ушёл. В архив StarkNet… и, думаю, Щ.И.Т. тоже что-то поймает.

Слова пробивались обрывками через редкое потрескивание в наушнике, будто связь тлела, как костёр, на который давно перестали подкладывать дрова. Нед не отключился. Он просто ждал, может быть, надеялся, что Питер ответит. Что скажет хоть что-то. Что у него остались слова.

Но слов не было.

Питер опустил голову на согнутые локти, едва дыша, весь скрюченный, как сгоревший внутри механизм. В этом положении город казался далёким, почти декорацией. Дождь утрамбовывал гравий, стирал с кожи пыль и, казалось, хотел стереть и память последних минут. Но память цеплялась — осколками лица Бека, его разбитой улыбкой, фразой, упавшей в комнату, как камень в тихую воду.

Он выдохнул, коротко, словно проверяя, слышит ли кто-нибудь в темноте этот звук...

Никто не ответил, и юноша поймал себя на том же ощущении, что и пару этажей выше: воздух чужой, город чужой, даже собственное тело сейчас казалось сданным в аренду. Только одно не менялось — навязчивая мысль, что история ещё даже не перевернула первую главу.

Что-то пошло не так. С самого начала. Ещё тогда, когда он позволил себе поверить, что может что-то исправить. И теперь уже неважно, кого вызвал Нед. Кто услышал сигнал: Старк? Щ.И.Т.? Да кто угодно. Даже если прибудет весь мир — это ничего не изменит.

Питер знал, что дальше будет хуже. И самое страшное — он начинал понимать, что заслуживает этого.