Вместо Ночного дозора (джен)

Когда ледяная Стена исчезла за горизонтом, мысли Джона переменились. Он знал, что армия Робба уже вышла из Винтерфелла, а сам Робб каким-то образом, несмотря на свой малый возраст, сумел подчинить заносчивых северных лордов и возглавить поход. Армия ушла на юг, явно не дождавшись полного сбора всех знаменосцев, которые должны были присоединиться к ней по пути. И в отличие от медлительности первых дней Джон спешил изо всех сил, чтобы догнать армию до того, как Робб вступит в бой с Ланнистерами.

Но первой его целью был Винтерфелл, и, хотя он хотел провести в доме своего детства не более пары дней, предстоящая встреча с домом вызвала у него много вопросов и волнений. Из писем в Дозор он узнал, что леди Кейтлин по неведомой ему причине захватила Тириона, хотя тот был самым лучшим из Ланнистеров, лишенным их жестокости и спеси, и, более того, настоящим другом Джона, давшим ему немало ценных советов. Он вместе с Джоном беспокоился о Бране и не желал зла никому из обитателей Винтерфелла, во всяком случае Джон не видел ничего дурного в том, что Тирион делал по отношению к ним, намеревался сделать или даже просто говорил о его родичах.

Где находятся Тирион и леди Кейтлин, Джон не знал. Здравый смысл говорил о том, что Тириона надо обменять на Старков. Вряд ли, конечно, они посчитают равноценным обмен карлика на десницу короля и верховного лорда, но хотя бы на девочек они могут его обменять. Прежде всего на Арью, которая никому не приходится помолвленной невестой и просто не нужна Ланнистерам.

Но, может быть, они не в Винтерфелле, а в каком-то другом месте. Хуже всего, если она в своем припадке безумия после падения Брана и покушения на него приказала убить Тириона, как единственного Ланнистера, который оказался в ее руках. Хотя ненавидит ли она их? Ведь это именно она сосватала свою ненаглядную Сансу за Джоффри, Баратеона по имени, но типичного Ланнистера по виду и манере поведения, даже наихудшего из них. Кто-то ее надоумил пойти на столь безумный шаг как захват Тириона, или она сама от произошедших бед помрачилась разумом?

Но не только встреча с ней смущала Джона. Мейстер Лювин и, тем более, сир Кассель могли не поверить записке Мормонта, счесть, что он ее подделал каким-то образом. Впрочем, они могли бы послать письмо в Черный Замок, чтобы проверить, Эйемон и Мормонт не предадут Джона, но сколько дней будет потеряно зря.

Однако пока Джон мчался вперед изо всей мочи. Его окружал мрачный темный лес, покрытые мхом стволы елей и лиственниц, резкие голоса птиц и множество непонятных скрипов и шорохов, зловещих рыков и пронзительных визгов. Но Джон не слушал их и не смотрел вокруг, он не проникался страхами ночного леса, и не радовался свету и теплу сокращающихся, но все же длинных дней уходящего северного лета. Дорога была пуста, людей ни в старом, ни в новом Даре не было видно. Зато расплодившиеся звери, объедавшие одичавшие плодовые деревья, кусты и растения заброшенных садов, полей и огородов кишели в этих пустынных местах. На них почти никто не охотился, кроме немногочисленных стюардов Черного замка и беглецов-одичалых, и за долгое лето они размножились и потеряли страх перед людьми. Даже спешащий Джон, уделявший охоте самое малое время, сумел подстрелить отбившегося от мамы-оленихи довольно большого и упитанного олененка, а уж Призрак наедался досыта и даже был вынужден пропускать разнообразную дичь, которую вынюхивал его чуткий нос. Он был настолько сыт, что ни вечером, ни ночью, ни утром даже не притронулся ни к оленьим ногам, зажаренным Джоном, ни к неумело разделанной тушке.

Винтерфелл встретил его нелюбезно, хотя и не столь сурово, как мерещилось Джону. Родрик Кассель, прочитав записку Мормонта, без каких-либо задержек открыл ему ворота. Но как Родрик Кассель, так и мейстер Лювин сразу отвергли план спасения отца, описанный Джоном, они повторили опасения Донала Нойе, что Джон не сумеет проникнуть в замок и, тем более, в темницы, что подкупленные им стражники тут же его предадут, что Джона казнят, а отцу к выдуманным преступлениям припишут еще попытку побега, которая будет доказывать, что лорд Эддард чувствовал вину и из-за нее хотел бежать, не дожидаясь суда.

Кроме того, они оба осудили его отказ вступить в Дозор, куда его направил отец и где пропал его дядя. А Касселю еще очень не понравился валирийский меч за плечами Джона, хотя, конечно, ничего о нем не говорил, лишь бегло осмотрел и похвалил сталь и баланс. Но в его представлениях, заметных едва ли не в каждом его слове, владение валирийским мечом было привилегией лордов и прославленных рыцарей, и никак не подобало юному бастарду, не заслужившему ни фамильного имени, ни рыцарских шпор.

Бран, которого таскал за спиной придурковатый Ходор, показался Джону каким-то странным. Он многократно упоминал в своих рассказах какие-то сны, содержание которых отказывался пересказывать, и еще, по более редким намекам Джону показалось, что Бран что-то знает о том, кто его сбросил со Стены, но на прямые вопросы Джона отвечал, что он ничего не помнит. Джон счел, что странности Брана связаны с его неподвижными ногами, пережитыми несчастьями и отсутствием мамы и не стал особо вдаваться в те загадочные намеки, которые проскальзывали в его речах. Единственные, кто искренне обрадовались Джону, были маленький Рикон и старая Нэн, для них он оставался тем же Джоном, что покинул их полгода назад, и единственным, кто вернулся домой. Рикон был очень расстроен сообщением, что Джон проведет в Винтерфелле всего две ночи и один день, а потом рано утром тронется в дальнейший путь.

О судьбе Тириона и местонахождении леди Кейтлин мейстер Лювин ничего не сказал Джону, хотя на самом деле получал письма от нее из Орлиного гнезда и Белой Гавани. Лювин не был хорошим обманщиком, тем более близких людей, поэтому Джон уловил, что Лювин что-то скрывает от него, возможно, очень нужное для его плана спасения отца, но разговорить мейстера не смог, несмотря на многочисленные наводящие вопросы:

— А вдруг вы что-то краем уха слышали?

— Или в каких-то письмах были намеки?

— Может быть, кто-то из знаменосцев что-либо говорил?

Еще Лювин говорил о письме Сансы, написанным под диктовку Серсеи, кратко пересказал его содержание, но само письмо так и не показал. И на самый главный вопрос: «Что в нем говорилось о судьбе Арьи?», Джон получил пугающий ответ: «Об Арье в нем вообще не говорилось».

Также они поведали Джону, что Джейме Ланнистер еще при жизни Роберта напал на лорда Эддарда и ранил его, хотя о характере и серьезности ранения они ничего не знают, так сведения об этом пришли через третьи руки. Возможно, он напал в отместку за захват Тириона, или, наоборот, леди Кейтлин в отместку за ранение мужа схватила того Ланнистера, который ей попался в руки. Джон пытался это выяснить, но тоже не получил ответа.

Следующие сведения были еще печальнее. Рыцари-бандиты Ланнистеров без флагов и гербов напали на Речные земли, и стали грабить, жечь, насиловать и убивать беззащитных крестьян и крестьянок (интересно, это были те же рыцари-разбойники, что убили принцессу Элию и ее детей, или у Ланнистеров целая армия подобных бандитов с рыцарскими шпорами и без них). А вслед за арестом отца Джейме Ланнистер, как и доносили письма, пришедшие в Дозор, действительно разбил крупные отряды Речных Земель и подходит к Риверрану.

Узнать подробнее про положение дел в Речных землях Джону не удалось — Лювин мало знал о ходе войны и, не ответив на заданные вопросы, перевел разговор на Робба. Он поведал Джону, как умело Робб держался с лордами, почти с той же холодной вежливостью как отец, а потом сумел отвергнуть все претензии лордов на командование войском, причем Джона Амбера он осадил, как с помощью Серого Ветра, положившего Амбера на пол и откусившего ему два пальца, так и с помощью угрозы после Ланнистеров наказать Амберов за неподчинение сюзерену.

После этого рассказа к Джону вернулась вроде бы давно похороненная в его душе зависть к своему брату-лорду и ощущение собственной ничтожности, забытое в последние дни в Ночном дозоре, где сам лорд-коммандер наградил его валирийским мечом, признал его стратегические таланты и всячески уговаривал остаться. Все это стало мелким на фоне Робба, сумевшего достойно сыграть роль отца, подчинить себе строптивых лордов и возглавить двадцатитысячную армию Севера.

Вместе с прежней завистью пришло и понимание причин некоторой холодности Брана, который недавно переживал за Робба, уходящего с армией на юг, а тут вместо Робба возвращается уже несколько подзабытый Джон, который даже не решился вступить в Ночной дозор, куда его направил отец, и едет на юг один с каким-то невыполнимым по словам мейстера Лювина планом. Джон легко мог восстановить уважение Брана, рассказав ему, как он спас Мормонта от вихта, но решил не пугать мальчика, на которого и без него свалилось столько несчастий.

От посещения Винтерфелла у него остался какой-то горький осадок. Вроде бы ничего не случилось, но он почувствовал не только бастардом, но и отрезанным ломтем, строящим какие-то детские планы, в то время как его брат действительно уехал сражаться за отца и за Север.

А также он выяснил, что армия Робба обгоняет его едва ли не на луну пути, и ему надо спешить, что успеть встретиться с Роббом до начала боев, желательнее всего успеть до того момента, когда армия замедлит свое движение, переходя Перешеек. Поэтому он мчался изо всех сил, не столь сильная, но по-прежнему мучающая его боль в руке лишь ускоряла его бег, ибо из-за больной руки он мало спал и больше пользовался шпорами, чем поводьями.

Он получил в Винтерфелле запасы продовольствия и фуража и больше не охотился, в этом не было нужды, вьючный конь нагружен до верху, а вдоль дороги еще остались последние торговцы-неудачники, которые почти за бесценок продали ему продовольствие и фураж, которые они не сумели продать ушедшей армии. Более всего его возмутило удивительное спокойствие, царящее на Севере в столь трудный для северян момент. Ему хотелось крикнуть:

— Король мертв! Предатели бросили вашего сюзерена в темницу! Из-за Стены наступают вихты! Близится Долгая ночь!

Но кричать некому, на Севере так давно не было войны, так долго длилось лето, что люди забыли бедствия, которые несут зимы и войны.

Однако гонка за ушедшей вперед армией не занимала всех его мыслей. Более всего он думал о своем плане спасти отца, вспоминал все возражения, которые слышал от Мормонта, Эйемона и Донала Нойе, а потом от мейстера Лювина и Родрика Касселя, и, к своему сожалению, с каждым днем видел в них все больше смысла. Ведь в его идеальном плане он спасал не только отца, но и обеих сестер, как милую Арью, о которой вообще нет сведений, так и противную Сансу, а их могли держать под стражей в твердыне Мейгора, в которую чужаку попасть вообще невозможно.

И, когда он придумывал какие-то хитроумные и еще менее надежные, чем прежние планы, способы обойти все эти препятствия, его одолело новое сомнение. А захочет ли отец как вор и предатель бежать из темницы, прямой характер отца скорее заставит его выступить на суде, доказать правоту, свою преданность покойному королю. Он много раз вспоминал, как Лювин ему говорил, что попытка побега до суда может быть расценена как доказательство вины. Ведь нельзя же сказать королю (то есть ничтожному злобному и глупому Джоффри), что он не верит его суду.

И хотя ответ такого рода Джоффри невозможен, но с преданностью отца противному мальчишке Джоффри дело наверняка обстояло не так, как с преданностью Роберту. Джон не рассказывал отцу о своих подозрениях о происхождении Джоффри, но отец мог и сам догадаться. Тогда он действительно мог изменить мнимому королю, желая посадить на трон настоящего наследника Станниса. Но, если он не узнал ничего не об этом, то как Джон сумеет поведать ему такую страшную тайну в тот момент, когда надо бежать, драться с тюремщиками и стражниками, спасать сестер. И могут ли несколько волосков и обрывков ниток подвергнуть сомнению законность короля?

К тому моменту, когда Джон подъехал к рву Кайлин и около него догнал обозы армии, от его первоначального плана остались одни обрывки, он сам не знал, что ему надо делать — ехать дальше к отцу или просто поговорить с Роббом, спросить его мнение и, скорее всего, послушаться его совета как брата и приказа как лорда, стать младшим командиром или просто рядовым воином в армии Севера.