Дикий-дикий Восток... (гет)

— Жозефина! — Карлос, исполняющий роль Фауста, встревоженно посмотрел на меня. Предстоял скорый выход на сцену и напарник здорово за меня беспокоился. Я понимала, почему — две недели назад случайно, после репетиции, я задержалась в гримерных и слышала, как «Фауст» плачет от радости, изливая душу «Мефистофелю» на тему «мне наконец-то дали нормальную партнершу». Петь дуэтом с Карлоттой, кажется, тенор долго не выдержал бы. Или он не тенор, а баритон? Койот его знает — мне Эрик пытался объяснить про диапазоны, но я так ничего и не поняла.

— Я в порядке, дядя Карлос, — заверила его я, накручивая на палец прядь косы парика. Было очень странно, так как эта прическа была похожа на мои привычные косички, но в то же время — оказалась в итоге тяжелей и красивей, как ни странно.

— Главное, запомни: что бы ни случилось — не волнуйся. Даже если ошибешься — пой так, будто все так и задумано, я сориентируюсь и тебе подыграю. Дебют редко у кого проходит гладко.

Я чуть улыбнулась. Мой дебют состоялся тогда, четыре года назад, на границе леса и пустыни, когда на мой крик вожака стаи примчалась толпа койотов за живой, хрипящей и трепещущей добычей. Вот это был дебют! И, главное, сколько у меня тогда было сил, сколько эмоций было вложено в тот клич, который мог не сработать, ведь я, хоть меня и «выбрал Тецкатлипока», не была по крови настоящим индейцем… Но в Тецкатлипоку я в тот день поверила окончательно. И с тех пор старалась не злить божество-ягуара, тем более, что это было не так уж и сложно. Не стрелять в ягуаров, не убивать животных прерий просто так, ради удовольствия и, конечно же — не тратить попусту стрелы, хвастая своими умениями. С последним даже перебор получился, потому что я так и не нашла удобного случая показать папе, как хорошо я стреляю.

Костюмер привычно улыбнулась мне, поправляя кофту и по сигналу выпустила на сцену. Сначала было без слов. Ну, до тех пор, пока мне не надо было петь. Я просто крутилась среди толпы других актеров, а потом понемногу вышла к краю сцены. Слева раздался голос Фауста, который пришел на рыночную площадь и начал пытаться сделать Маргариту своей скво. Едва слышно вдохнув, я подняла голову вверх и запела.

А потом… Потом произошло что-то странное. Шаман говорил, что на охоте мой дух сливается с духом, которым благословил меня Тецкатлипока. Именно он направляет мои руки во время стрельбы, именно он позволяет мне видеть в любую погоду глаза моей цели. И именно благодаря ему я могу уйти из прерии живой. Но какое отношение Тецкатлипока имеет к европейской сцене? Почему здесь, сейчас я чувствую все то же самое, что было на охоте? Почему я… Чувствую себя Маргаритой? Как ни странно, но я понимаю ее. Немного. На самом деле, конечно, скво глупая, но почему мне нравится петь за глупую скво?

А еще я не могу понять, почему сейчас мне нравится наш Фауст. В том плане, что обычно я оперу не любила, хотя роман мне показался интересным. По крайней мере, некоторые его моменты. А еще — я читала несколько версий легенды о докторе Фаусте и… Но…

Голос взлетал под своды оперы. Наши с Карлосом голоса образовывали какое-то тончайшее кружево в воздухе над головами зрителей. Наверное, все боялись даже дышать, чтобы не разрушить эту странную магию. Я чувствовала что-то такое во время различных обрядовых танцев там, за океаном, но все равно это было не совсем похоже на то, что происходило сейчас. Совсем непохоже!

Мы пели. Потом я уходила и оставался только Фауст. Потом Фауст уходил и оставалась только я. Потом была я и другие исполнители. Много действий, песен, слов и все той же странной звуковой магии. Я словно оказалась в том состоянии сознания, в котором была во время охоты на добычу или погони, или наоборот, побега от преследований. В финальной сцене мы с Карлосом, кажется, превзошли сами себя. Уловив его технику, я встроила в его партию свои переливчатые трели, от которых по залу прокатились восхищенные шепотки.

И вот — опера закончилась. Опера закончилась, а реакция толпы началась. Зрители свистели, кричали, вскакивали со своих мест и хлопали в ладоши. В нас летели цветы, выкрики «браво» и требования выйти на «бис».

— Потянем? — уточнил у меня Карлос-Фауст.

Я пожала плечами. Почему бы и нет? Тем более, что финальная песня прямо-таки жаждала повторения. Спеть ее нам пришлось еще два раза, после чего повторилась сцена, где поют Маргарита, Фауст и Мефистофель.

А потом опустился занавес. Прежде, чем это произошло, я успела заметить, как сидящий в пятой ложе Филипп незаметно дал мне жест «зайди». Как пробраться к пятой ложе, я знала — Эрик показал мне нужный потайной ход еще месяц назад. Но если бы меня так просто отпустили…

Вопли «дебют надо отметить» и попытки влить в меня рюмку какого-то пойла я проигнорировать не могла. Но и пить не хотелось почему-то, хотя остальные уже вовсю надирались прямо в общей комнате отдыха радуясь, что выступление прошло гладко. А я исхитрилась подменить свою водку на воду, вылив огненную воду в какое-то растение (прости меня, бедное, хотя с учетом того, что в тебя постоянно льют какую-то дрянь, ты наверняка уже алкоголик со стажем), нехило покружиться по комнате в компании с Мефистофелем и Фаустом, после чего робко пробормотала что-то о том, что меня ждет граф де Шаньи.

Отпустили сразу! Но, что было неожиданно — никакого улюлюканья вслед не донеслось. Если раньше мне вслед шипели гадости по поводу того, что мне дали место в труппе только потому, что я якобы любовница Филиппа, то сейчас ничего подобного не было и в помине. Таким образом, в пятой ложе я оказалась всего лишь полчаса спустя после завершения концерта. Как и ожидалось, Филипп уже ушел, а ждал меня Эрик. Он мне обещал сюрприз после дебюта. Кажется, сейчас мне его покажут!

* * *

— Я не звал тебя в свою ложу, мальчишка, — грубо поприветствовал Филиппа Эрик, когда тот зашел в ложу и привычно уселся чуть в тени.

— Я сам пришел, — фыркнул он. — Кстати, мог бы и порадоваться: поскольку в этой ложе теперь я, сюда никто не зайдет. Это, знаешь ли, мода такая, ложу выкупать целиком и наслаждаться тишиной и покоем. Если серьезно — то во всех остальных уже есть люди, а мне бы хотелось посидеть в тишине, вот и все.

Прежде, чем Эрик нашелся, что ответить, Филипп достал из сумки папку с какой-то документацией и погрузился в ее изучение.

— Я смотрю, ты не оперу сюда слушать приходишь.

— Конечно, нет. Я прихожу провести время в обществе милых щебечущих дам, ты разве об этом не знал? И, кстати, оперу я тоже как-то… Не очень. Не пойми неправильно — я не умаляю величины искусства, но просто это… не для меня, — Филипп устало, как показалось Эрику, поморщился и принялся что-то помечать карандашом на полях документа.

— Так зачем ты сюда приходишь?

— К сожалению, я слишком часто в своей жизни делаю вещи, которых делать не хочу. Сюда прихожу… Да потому же, почему и все остальные там, внизу. Потому что так полагается. Приходить, слушать выступления, потом делать серьезное лицо и с умным видом обсуждать, что именно произошло на сцене и не располнела ли та или иная певица. Прошу прощения, последнее обычно обсуждают женщины. Хотя и некоторые мужчины этим грешат. Если я ответил на все твои вопросы, то позволь заняться делами.

— В итоге, ты приходишь сюда только ради балерин и хористок. Так я и думал.

— Я же говорю — прихожу сюда отдохнуть в тишине и покое. Балерины и хористки — это отдельная тема, обсуждать которую я не намерен… Впрочем, знаешь, давай обсудим, если тебе так хочется, — юноша демонстративно поместил папку на соседнее сиденье и откинулся на спинку кресла, складывая руки в замок на коленях.

— Ты постоянно крутишь романы с балеринами, потому что…

— Потому что репутация мота и повесы служит неплохой маскировкой. Если ты считаешь, что мои предприятия управляются сами собой, то глубина твоего заблуждения не знает границ. Почему-то принято считать, что представители дворянских семей, особенно молодежь — это типичные повесы с ветром в голове. Мне это играет на руку, например, при заключении важных договоров и обсуждении торговых сделок. Конкуренты расслабляются, теряют бдительность, а потом я их…

Карандаш хрустнул в руках молодого человека, переламываясь пополам.

— Вот койотская… — ругательство Филипп не договорил, вместо этого достав из кармана на папке другой карандаш. Покрутил его в руках, положил на папку рядом с креслом. Внизу раздались первые аккорды оперы. Фауст и Мефистофель. Пока что ничего интересного, ведь Эрик пришел сюда ради Маргариты.

— Так на чем я остановился? Ах, да… На балеринах и хористках… Видишь ли, балерины и хористки — это не путаны в борделях, но еще и не дамы светского общества, от которых меня, признаться, уже воротит. С балериной и хористкой можно, не стыдясь, появиться в ресторане или на выставке, балерина или хористка может стать хорошей компанией на какой-нибудь прогулке… балерины и хористки мило щебечут о каких-то пустячных вещах, создавая иллюзию беседы, но при этом не перегружая мой уставший от бесконечной работы мозг… Кроме того — увидев рядом с тобой балерину или хористку, родня не начнет в голос вопить «а вот на этой ты просто обязан жениться». При этом балерины и хористки намного честней так называемых благородных дам. Если благородная дама, как говорит наша общая знакомая, выделывается по два часа, то балерина или хористка хочет новую роль, вон ту шубку, платье и часики, а взамен она составит тебе компанию, развлечет разговором, пением или танцем…

— Ты даже в любви предпочитаешь товарно-денежные отношения. Отвратительно, — поморщился Эрик.

— Увы, мой друг, увы. В моей среде только такая любовь и возможна. Тут ты неправ — я такую не предпочитаю. К черту такую любовь. Домой, помню, маленький, все время заходить боялся: мать скандалит, отец пьет и скандалит… А ведь когда-то они друг друга любили… Или думали, что любят? Или пошли на поводу у родни? Уже не знаю, в чем было дело, но знаю точно одно: их ошибок я не повторю. Сейчас у меня репутация повесы и убежденного холостяка и… меня все устраивает.

— Семья? Дети? Продолжение рода?

— Имеет смысл, более того — является одним из обязательных условий самореализации. Вот только любимого и любящего человека я пока что не встретил… В целом, если все будет по-прежнему плохо, я просто найду нормальную девушку из обедневшей дворянской семьи и предложу ей договорной брак. Самое счастье.

— У тебя… странные представления о счастье.

— У каждого они свои, Эрик. То, что для одного верх блаженства, для другого покажется адской мукой. Что для одного добро, для другого… Этим мне и нравится «Фауст». Версия Гете, я имею в виду.

В этот момент снизу до них донесся голос Жозефины. Эрик и Филипп переглянулись и одновременно приложили пальцы к губам, призывая друг друга замолчать.

Эрик прикрыл глаза. Почему-то чувствовал, что рядом с Филиппом его не ждет что-то плохое. Сейчас он просто расслабился и наслаждался пением звезды, которая загорелась после его трудов и усилий. Но определенно, оно того стоило.

Четыре действия пролетели для него, как один миг. Зрители повторно вызывали на «бис» те или иные сцены, как и было принято. На этот раз внимания удостоились две: финальная и та, на рыночной площади, которую пели Жозефина, Карлос и актер, игравший Мефистофеля.

Мужчина в маске счастливо улыбался, чувствуя, как по щекам под маской текут слезы. Как хорошо, что в ложе темно и Филипп де Шаньи не увидит такой реакции.

— Я позвал ее сюда, — буднично произнес Филипп. — Думаю, что минут через двадцать-тридцать при всей этой театральной кутерьме она будет здесь. Жаль, что я ее не застану. Поздравь от моего имени, хорошо?

Эрик лишь кивнул. Филипп вел себя очень странно в последнее время. Каких-либо логических объяснений поступкам этого юноши Эрик не находил, поэтому пока что предпочел ничего не спрашивать. Он знал, что Филипп желает счастья Жозефине. Счастья… С ним? Нет, это вряд ли. Впрочем, юный де Шаньи не видел лица Эрика, а значит — может иметь об уродстве Эрика представления совсем другие, отличные от реальности.

Юный… Кхм… До сегодняшнего разговора Эрик был склонен считать Филиппа избалованным дворянским мальчишкой. Хотя уже при первом знакомстве в нем проскакивали черты, совершенно не присущие выбранному образу.

— А вот и я. Не сильно хоть опоздала? Если сильно, то извини — меня сначала уговаривали спеть, потом пытались напоить, но я все вылила в кадку с растением, потому что не пью совсем и…

Неожиданно девушка замолчала и посмотрела на Эрика.

— А ты сменил одежду, — с радостной улыбкой заявила она.

— Не обращай внимания, — он махнул рукой и поднялся с места, протягивая девушке руку. — Пойдем.

— Куда?

— Разве мы не должны отметить твой дебют?

— Наш, — Жозефина привычно помахала пальцем перед его носом. — Ни один индеец не научится нормально стрелять, если у него нет хорошего учителя. С пением та же штука, проверено на личном опыте.

Он улыбался и слушал привычный щебет. Странная смесь отчаяния и робости овладевала им все больше. Она его не оттолкнет! Не оттолкнет! Она ведь не оттолкнула, когда узнала про его лицо! И она так весело смеется только с ним! Ему рассказывает свои секреты, с ним разговаривает часами на самые разные темы. Она полюбила музыку именно потому, что он открыл ей двери в этот мир.

— Как скажешь. Я решил, что устроить пикник будет неплохой идеей, что думаешь?

— Пикник, ну… Мог раньше сказать? Я бы переоделась, чтобы костюм для выступления не пачкать, — вздохнула Жозефина. — Да и жмет он мне, неудобный…

— Ты не запачкаешься, — заверил ее Эрик. Он не допустит, чтобы его девочка вывозилась в какой-нибудь грязи. Хотя, учитывая, что Жозефина была мастер пресловутую грязь находить… Ведя ее под руку за собой в тайные переходы своего подземного убежища, Эрик исподтишка любовался. Светлый, добрый и невинный ангел спускался в его царство мрака и кажется… Кажется, ангелу тут нравилось, потому что Жози привычно стрекотала, не замолкая, рассказывая ему что-то про какие-то пещеры.

Ему показалось, или Жози покраснела, когда приняла его руку, чтобы он помог ей забраться в гондолу.

— А я думала, что ты просто в подвале живешь, а тут… Ой, это что, лес? Нет, это правда?! Лес?! Под землей?! Как это вообще возможно…

— Все возможно, если…

— Да-да, если руки растут из плеч, а не оттуда же, откуда обычно ноги, — закатила глаза Жози. Эрик не мог понять, почему, но сейчас им обоим было неловко. И девочка пыталась сгладить неловкость так, как умела — привычной болтовней.

— А мне все равно кажется, что настоящий Фауст был бы лучше, чем этот.

— Настоящий Фауст?

— Ага. Настоящий. Тот, который у этого написан… У Гете, вот, вспомнила. Мне он больше понравился, чем то, что мы играли.

— Но опера поставлена как раз по этому произведению.

— Нет-нет-нет-нет! Совершенно не по этому. Не было «остановись, мгновенье, ты прекрасно». И не было новой дороги. И не было всего того, что в оригинале было. Например, самой идеи того, что добро, зло — все эти понятия они какие-то абсолютно ненормальные. Все зависит от человека, мотивов его действий и от… желания сделать что-то хорошее или плохое для других людей, вот! Фауст, конечно, считается плохим только потому, что он сделку с дьяволом заключил, но ведь именно благодаря этой сделке произошло много хорошего…

— А Маргарита? Это — тоже хорошее?

— Маргарита — просто глупая скво. Не с Фаустом, так с кем-нибудь другим. Как типично для европейских скво — продать себя за какие-то драгоценности, фи! — Жози презрительно скривилась. — А вот если не на Маргариту смотреть, а в целом, то получается, что Фауст очень много сделал хорошего, даже используя силу, данную плохим. Да и Мефистофель не такой уж плохой. Он ведь условия выполнил, значит — все по-честному. И Фауста он договор не под пытками заставлял подписывать. А еще — Фауст все-таки нашел то, что ему нужно было, а не то, что предлагали… Ну вот смотри. Допустим, он бы женился на Маргарите. И что? Был ли бы он счастлив? В чем вообще счастье? Фаусту, мне кажется, не простая жизнь была нужна, а вот так, как все закончилось в итоге. Счастье ведь у каждого свое, верно?

Эрик вздрогнул. Все то же самое, практически слово в слово он слышал около часа назад от Филиппа де Шаньи, который также, как и его Жози, рассуждал о счастье, его неоднозначности для каждого человека.

— А что для тебя счастье, Жози?

— Я хочу обратно в прерию. Хочу охотиться, по выходным сидеть в таверне вместе с Хосе и Чоси, рассказывать детям байки о хищниках прерии. Хочу узнать, что имел в виду шаман, когда называл меня «посланником Тецкатлипоки». Хочу приходить домой к костру и чтобы меня кто-то ждал, но это необязательно, так как лучше быть одной, чем жить с человеком, которого ненавидишь, но «так надо, у всех должна быть семья». Хочу, чтобы меня не дразнили из-за того, что я скво, хочу убежать отсюда, из Парижа и позабыть все… Нет, все-таки не все. Я не хочу забыть оперу, как мы пели сегодня и… и тебя, — непонятно почему, но девочка покраснела. А призрак оперы почувствовал, как в душе расцвела надежда. Ведь если она не хочет его забывать, то это может значить…

А вот и подземная пристань. Эрик умело подвел лодку в берегу и подал руку Жозефине, предлагая пройти с ним. Та ее приняла и все бы было в порядке, но Эрику пришло в голову, что девушка испачкает концертные туфли и для того, чтобы предотвратить это, он осторожно подхватил ее на руки. Отцы носят своих дочерей, друзья тоже могут носить друзей при необходимости, верно? То, как Жози с писком вывернулась и отскочила обратно к лодке, показало — неверно.

— Ты чего?! — возмущенная, красная, как помидор и, казалось, что вот-вот разревется. — Скво свою так носи, а меня не трожь, а то побью!

Маленькие кулаки сжались, а в испуганных глазах, казалось, заблестели слезы. Эрик судорожно вздохнул. Сказочное очарование рассеивалось, как дым. Зачем, зачем ему пришло в голову так поступить? Ведь было с самого начала понятно, что ничего хорошего из идеи признаться Жози в чувствах не выйдет… И вот — вместо доброго и доверчивого друга сейчас перед ним — маленький зверек со зло сощурившимися глазами, готовый к драке. А он еще даже не сказал ей ничего о своих чувствах — просто взял на руки, верней — попытался это сделать. По уважительной причине, как же без нее…

— Хорошо, Жози. Я больше не буду тебя так носить, если тебе не нравится.

— Не то что бы совсем не нравится… — едва слышно промямлила девушка, еще сильней краснея и делая шаг назад.

— Осторожней! — Эрик успел метнуться вперед и подхватить девушку за мгновение до того, как она упала в озеро.

И снова они замерли так близко друг к другу, что казалось — их губы соприкоснутся.

— Пусти… — еще тише пробормотала Жозефина, выпутываясь из его хватки и снова одергивая платье.

Эрик отошел на два шага назад. Протянул девушке руку. Но она ее не приняла. Теперь, кажется, она совсем не хотела идти рядом с ним.

— Жози, прости. Я обещаю, что не причиню тебе вреда. И не сделаю ничего, что тебе не нравится. Если не хочешь, чтобы я брал тебя на руки, или вел за руку за собой — ты мне просто скажи и этого больше не будет, хорошо?

Недоверие в светлых глазах сменилось былой благожелательностью. Но его отголоски еще долго витали в воздухе.

К нему домой они все-таки пришли. Эрик попросил Жози посидеть и подождать в гостиной, пока он соберет корзину для пикника. Его не было каких-то десять минут, но этого времени хватило, чтобы «индеец», вымотанный событиями этого дня, заснул крепким и спокойным сном. Немного подумав, Эрик все-таки поднял девушку на руки и перенес в спальню. Уложил на мягкую простынь и стянул с ног башмачки. Ступни у нее были такие маленькие, миниатюрные — меньше его ладоней. Да и сама она сейчас казалась такой беззащитной и хрупкой, с этим взглядом затравленной лани.

Подняв голову, Эрик натолкнулся на этот взгляд снова. Укрытая одеялом до подбородка, вцепившаяся в это самое одеяло кулачками, как в свою единственную защиту, Жозефина неотрывно смотрела на него, следя за каждым движением. Чуть улыбнувшись, Эрик принялся напевать старый мотив колыбельной, слышанный от матери. И потянул за кисточку балдахина, заставляя его опуститься на кровать, полностью скрыв от его глаз Жозефину. Вскоре из-за занавеси доносилось тихое сонное сопение. Пикник пришлось отложить.