Неправильно... или - 7? Мир, дружба, мутанты. (джен)

Когда превратился в пепел последний упырь, Павел еще несколько секунд таращился на упавшую девочку, в оцепенении проматывая в голове последние мгновения боя. Пожалуй, во всем Метро сейчас не было человека, который не знал бы об аномалиях и не боялся бы их. Впрочем, Павел не боялся — он отлично знал, как вести себя, встретив в тоннеле такую вот «шаровую молнию», но даже представить себе не мог, что эта, как называл ее Хан, «новая болезнь нового мира» способна становиться союзником в чьих-то руках. Впрочем, возможно ребенок использовала какую-то другую технологию… В принципе, сейчас это было неважно, но Павел все равно старался занять голову мыслями хотя бы ради того, чтобы лишний раз не отвлекаться на боль в раненной руке и то ли вывихнутую, то ли вообще сломанную ногу.

Каких трудов стоило перетащить бессознательную девчонку в один из вагонов поезда по левую руку — знает только он сам. Кажется, пару раз он падал, выпуская из рук тяжелую ношу и практически теряя сознание от боли. Но тут же поднимался и, сцепив зубы, заставлял себя двигаться дальше.

Своих не бросают — это правило им с Ульманом, еще детьми, попавшими под опеку только созданного Ордена Спарты, который тогда и названия такого не имел, накрепко вдалбливали в головы учителя и командиры. А ребенок, как ни крути — своя. Хотя язык ей уже хотелось отрезать.

Попытка привести в чувство девочку успехом не увенчалась, что было неудивительно после всего вытворенного. Про себя Павел был готов молиться кому угодно, хотя в бога не шибко-то и верил, чтобы с неожиданным товарищем по несчастью ничего серьезного не случилось. Поскольку в этом случае они вдвоем просто умрут здесь, в этом большом могильнике для чудес довоенной техники.

Бросить ее и идти самому? Мелькнувшую было абсурдную мысль Павел сразу же отогнал. И не потому, что сил его вряд ли хватит далеко уйти, а потому, что так… так было не принято. Несмотря на то, что где-то глубоко внутри до сих пор разъедала душу обида на сказанные этим ребенком злые слова, несмотря на то, что сама девочка могла поступить по отношению к нему абсолютно по-скотски — просто уйти, когда очнется… Бросить ее он не мог. Не по их правилам это — и все на том. Мужчина горько усмехнулся собственным мыслям. Было неожиданно обидно осознавать, что все, сказанное ребенком давеча, отчасти являлось правдой, поскольку было применимо к девяти из десяти людей, живущих в подземелье. И никакие подвиги Ордена, никакие поступки конкретно Павла уже не смогли изменить общую характеристику нынешнего человечества в лучшую сторону. Так что было даже понятно, почему это аномальное создание всячески стремится подчеркнуть свою нечеловеческую природу.

Стащив с плеч тяжелый, ставший практически неподъемным рюкзак, Павел достал аптечку. Сейчас он как никогда радовался своей предусмотрительности и, пожалуй, практически благоговейному страху перед полковником, который не позволял комплектовать снаряжение «частично», «забывая» о спальнике, чайнике, аптечке и других вещах, которые могли спасти жизнь в туннелях и на поверхности. Сколько раз уже было так, что сам Павел или Ульман, или кто-то другой из, как их называли выросшие на поверхности военные, «молодняка» был готов отступить от инструкций и облегчить довольно тяжелую ношу? И сколько раз после этого они убеждались в том, что тягать с собой все это «барахло» необходимо и, более того — жизненно важно?

У мечницы, в отличие от Павла, никакого снаряжения не было. Ни аптечки, ни фляги с водой — ничего вообще! Интересно, она просто НЕ ЗНАЕТ о том, что может случиться в тоннелях и на поверхности, или же НЕ НУЖДАЕТСЯ во всяких мелочах вроде пищи, воды и теплой постели? Судя по тому, что одежда на ней была не в пример легкой, а никаких признаков замерзания Павел пока, как не силился, не обнаружил — с высокой вероятностью можно было предположить именно второй вариант.

Или же, что вероятно, снаряжение ребенка носил Артем — вряд ли на маневренность мечницы в лучшую сторону повлиял бы тяжелый рюкзак за спиной.

Достав аптечку, спартанец принялся обрабатывать собственные ранения. Сколько раз уже было так, что он оказывался абсолютно один в тоннеле или же в каком-нибудь убежище на поверхности? Ему ко всему этому не привыкать: накладывать швы, практически теряя сознание при этом от боли, даже вправлять вывихи пальцев и рук доводилось. Что уж говорить о количестве пережитых после этого кошмарных ночей, когда спать было нельзя, потому что он был либо один, либо же должен, обязан был охранять товарищей, находящихся в более тяжелом состоянии, чем он сам.

Содранная с сидений обивка и какие-то доски, которые пришлось собрать по всему вагону, дали возможность развести костер. Прямо здесь, на металлическом полу заброшенного вагона. Выбитые окна обеспечивали нужный уровень вентиляции, а удачное расположение костра между двумя находящимися друг напротив друга полками-сиденьями дало возможность немного согреться самому Павлу.

Впрочем, ему самому костер помог ненадолго — уже пару часов спустя спартанца трясло в ознобе и не спасал даже спальник, в который пришлось забраться.

Раны обработаны. Даже травмированная голень тщательно зафиксирована с помощью самодельного лубка. Но ему все хуже. Воспаление? Возможно. Или же ослабленный организм стал жертвой простуды. Хотелось пить и спать. И если первая проблема была легко решена при помощи традиционного грибного чая, приготовленного на костре, то со сном, в который после теплого питья и нескольких ампул с обезболивающим клонило все сильней, приходилось повременить.

Депо странно опустело — сколько бы ни напрягал слух Павел, даже привычного шороха крысиных хвостов не доносилось. Ни воя упырей, ни крыс… Ничего хорошего это не сулило. Как минимум — какая-то аномалия… Он покосился на до сих пор спящую девочку. Мог ли быть причиной побега крыс и мутантов ребенок? Конечно же, мог — учитывая все странности, что она демонстрировала, никакого удивления это уже не вызывало. А может быть, просто не было сил удивляться. Попытавшись растормошить девочку и потерпев очередную неудачу, спартанец глянул на циферблат наручных часов. Если верить им, то в депо они уже… часов семь, может даже — восемь. А на ногах он третьи сутки.

Чугунная голова против воли падала на колени. Рейнджер встрепенулся, стараясь не закрывать глаза. Что бы там ни случилось — ни в коем случае нельзя отключаться, как бы плохо не было и как бы не хотелось спать. Заснет — и они умрут. Оба. Без всяких призрачных, еще остающихся шансов добраться до Полиса если не невредимыми, то хотя бы живыми.

В очередной раз посмотрев на костер, Павел обнаружил, что тот погас. Только этого не хватало… И как он не уследил? Неужели все-таки отключался на какое-то время? Попытка подняться или хотя бы подползти к куче хлама, приговоренной «на дрова» не увенчалась успехом. С ужасом он чувствовал, что слабеет с каждой минутой в этом заброшенном вагоне. При следующей попытке пошевелиться тело свела болезненная судорога, а перед глазами повисла странная дымка. Не было сил даже для того, чтобы попытаться отодвинуть ее рукой. Да и не принесло бы это результатов…

— Ребенок, да вставай, слышишь? Очнись ты, наконец, я отключусь сейчас совсем…

Снова ответа не последовало. А чего он ожидал? Это только в старых книжках бывает так, что позвал — и человек очнулся. А в реальности, если уж отключился, то надолго. Зависит от серьезности состояния.

Почему до сих пор не слышно упырей? Что происходит в тоннелях? Сколько времени прошло с момента, когда он последний раз смотрел на часы? Циферблат находится на левой руке, а значит — взглянуть не получится, ведь каждое движение болью отдается в плече. Затылком прижавшись к металлическому поручню, спартанец крепко сжал правой рукой пистолет, стремясь хоть как-то обозначить свои намерения для неведомого нечто, которое, казалось, окружало их. То самое нечто, от которого сбежали упыри.

— Хмммпф… Таня, Харя, мне хоть бы бухла оставили, сволочи… — раздалось сонное сопение, после чего девчонка завозилась и видимо, рухнула с сиденья, обозначив миг соприкосновения тела с полом коротким и емким «бля». Видимо, на тот момент ее сознание окончательно вернулось, поскольку следующая реакция на действительность была куда более адекватной.

— Что за… Павел?

— Очухалась, ребенок? — это вышло тише, чем он ожидал.

— Ранен? — тихо произнесла она, опускаясь перед ним на корточки.

Он с трудом кивнул.

— Серьезного вроде ничего, но идти не могу и… плохо мне. Отдохнуть надо... Ребенок, если ты уходить собралась — лучше сразу меня пристрели, не хочу, чтобы эти твари живьем жрали.

— Своих не бросают. Это правило, — донеслось до него сквозь красноватое марево.

Теперь, когда была возможность спать, уснуть не получалось. Вместо этого спартанец лежал и таращился в потолок вагона, изредка прикрывая глаза и проваливаясь в бездну каких-то бредовых, обрывочных видений. И даже из этой беспокойной дремоты выдергивали то боль, то холод, то простой страх, когда ребенок слишком долго не подавала никаких признаков своего присутствия.

Но та, вопреки опасениям, была рядом. Заметив, что Павел беспокоится из-за ее молчания и отсутствия какого-либо шума, мечница пересела ближе и принялась что-то ему говорить, одновременно при этом гладя рукой по здоровому плечу. В смысл ее тирады Павел не шибко-то и вслушивался, но монотонный, тихий голос убаюкал его не хуже колыбельной.

Проснувшись, спартанец обнаружил, что костер еще горит, да и хлама-дров рядом прибавилось. В пределах видимости девчонки не наблюдалось. Но две аномалии, курсировавшие от костра до тамбуров явно были оставлены ребенком для защиты напарника.

— Не бойся — тебя они не тронут, — тут же раздалось от входа.

— Я уже понял, — Павел чуть улыбнулся девочке и осторожно попробовал сесть. Ногу прошило неприятной болью, заставившей рейнджера поморщится. — Долго я проспал?

— Сутки почти считай. Я тут успела пошариться по этому кладбищу поездов, найти много интересного. Правда, как отсюда выбираться — пока что тоже непонятно. Ребята проехали к Павелецкой — это я точно знаю, но туннель за ними обвалился, вывод — тем же путем мы никуда не попадем. К Рейху возвращаться лично мне тоже не улыбается. Но я нашла один служебный коридорчик, правда, пока не знаю, куда именно он ведет.

— По карте посмотреть не судьба? — подначил Павел.

— Судьба. Уже посмотрела. Если верить карте, то идя по этому коридору долго-долго-долго, мы в конце концов придем к Черной станции.

— Идти не придется, — Павел понял, куда именно выводит боковой коридор из депо и с облегчением вздохнул. Вот здесь, — он показал рукой место на карте, — должна быть наша дрезина. Они у нас по всему метро спрятаны. Правда, есть один нюанс — там тупик и наглухо заваренная дверь. Но ты ведь, ребенок, я так понял, можешь эту дверь… выбить? Или как там ты это называешь.

— Могу, — спокойно произнесла она, но глаза ее блеснули каким-то недобрым огнем.

— Ребенок, в чем дело?

— Ни в чем.

— Врешь.

— Вру, — легко согласилась она с этим фактом. — Раз мы это прояснили, то давай собираться и валить отсюда.

— Согласен. Тем более, что нам обоим в Полисе будет намного лучше.

— Тебе в Полисе будет лучше, а я туда не пойду.

Покачав головой, Павел принялся собирать барахло. От помощи девчонки отказался, поскольку уложить все вещи так, как привык он сам, она бы не смогла. А неправильно упакованная сумка могла доставить массу проблем во время и без того тяжелого перехода.

— Почему теперь, после всего произошедшего, ты не хочешь идти в Полис? — рискнул он начать разговор после первых пятнадцати минут перехода.

— Идти в место, где собрались все военные и ученые этого подземного царства… Паш, я что, по-твоему, на дуру похожа? Чтобы меня либо припрягли к делу капитально одни уроды, либо разобрали на запчасти другие?

— Военные — не уроды, ребенок. Кажется, я тебе это уже говорил. И кажется, предупреждал, что будет, если ты еще раз позволишь себе высказываться в адрес людей, которых совершенно не знаешь.

— Я?! Не знаю?! В том то и дело, что я вас, блядей, хорошо знаю. Сначала все хорошо: ой, какая интересная девочка, она может заменить собой десяток бойцов, вдобавок — отлично прикрывает бреши в нашей обороне. Девочка, девочка, давай к нам? Все клево, мы тут все друзья. Девочка, заряди нам фонарики, девочка, сгоняй вон туда в радиацию — тебе же похер, ты ее все равно впитываешь, как губка… О, девочка, может ты заодно притащишь нам оттуда жратвы и оружия — все равно ведь пока нести будешь, облучение вытянешь… Что значит «уйти», девочка? Ты ведь должна помогать людям, у тебя ведь такие способности… Ну нет, девочка, так дело не пойдет. Ты же с нами, мы же тут друзья… Ну, ладно, хочешь уйти — уходи, дело твое…

— Ребенок, — попытался он остановить поток слов, пока это снова не привело к очередной ссоре. Но девочку уже было не заткнуть.

— А потом я просыпаюсь, блядь, в ебаной клетке, закованная так, что извращенцы-БДСМщики обзавидовались бы. А надо мной — куча уродов в белых халатах и эти «друзья», которые и сообщают мне прямым текстом, что раз я не хочу больше «дружить», то они намерены изучить меня и выяснить, что дает мне такие способности и особенности, поскольку «такие, как ты, могут спасти человечество! Мы обязательно определим, что с тобой не так и создадим новых суперсолдат, которые, в отличие от тебя, будут обладать языком покороче и свободу любить меньше, верней сказать, совсем не любить». Что значит, ты не хочешь помогать человечеству и считаешь, что ничего ему не должна, поскольку ничего у него не занимала? Что значит, у тебя есть тоже право на жизнь, на свободу, на собственное мнение, в конце концов? Нет никакой свободы у тебя, девочка, потому что ты мутант, потому что ты — не такая, как все, а значит — если не хочешь приносить пользу, то мы тебя прямо тут сейчас и порешим!

Она сорвалась на крик. Павел отвернулся, стараясь смотреть на стену тоннеля, по которому они шли, смотреть куда угодно, лишь бы не поворачивать голову и не встречаться взглядом с мечницей. Душу разъедало чувство злости. Вот только в этот раз она была направлена не на ребенка, а на самого себя.

Как можно было убеждать ее в том, что «военные — не такие», когда он сам своим поведением сейчас в который раз демонстрировал присущие им, по ее мнению, эгоизм и желание использовать ее в своих целях? Ведь да — он нуждался в ее помощи и нуждается сейчас. Допустим, ей совесть, которая, в отличие от многих людей, у нее есть, не позволяет бросить практически беспомощного человека в туннеле. Но почему она должна идти в Полис? Потому, что так хочет сам Павел? Ведь действительно — сумей она сойтись с рейнджерами и польза, которую она может приносить… Вот. Да. Все к тому и сводится. Она может принести пользу. Может? Но значит ли, что она захочет это сделать? Ведь, как правильно она сама сказала, она «у человечества не занимала, чтобы быть должна». Большая часть людей готова будет пристрелить ее, лишь увидев, что она может делать. Оставшиеся — будут использовать в своих целях.

Также, как он сам сейчас использует ее помощь. Все было слишком сложно. За годы своей деятельности в Ордене Павлу ни разу не приходилось задумываться о правильности своих поступков и слов. Все было просто и понятно. Орден — это организация, которая берется за сложнейшие задачи, которая оберегает и защищает все метро. Любая деятельность Спарты была направлена на благо человечества. Благодаря спартанцам получалось худо-бедно поддерживать мир в Метро, защищая людей как от монстров, так и друг от друга.

Вступление в Орден, да что там — даже временная работа с кем-либо из рейнджеров считалась большой честью. Павел вспомнил особо торжественный день, когда ему и Ульману вручили жетоны Ордена. Тогда возникло ощущение, что они… избранные, что ли? Возможно, именно это чувство впоследствии заставляло спартанца продолжать работу, направленную на благо человечества. А может быть, все дело в том, что им и некуда было податься, кроме Ордена.

Ребенок… Она только что упомянула о ТАКИХ своих особенностях, что впору было сесть на рельсы и начать хлопать ушами в такт пляске мутантов, творящейся в собственной голове. Устойчивость к радиации? Возможность вытягивать излучение из окружения? Значит ли это, что просто находясь с ней на одной территории, можно избавиться от угрозы лучевой болезни?

Опять. Опять он к этому возвращается. К теме «какая польза может быть от этого существа». И как он может после этого заявлять что-то вроде «военные Полиса не такие»? Он хочет ее использовать. Для блага человечества, да. Для спасения своих товарищей, которые могли погибнуть и жизни которых она могла спасти своим присутствием в группе.

Но… Ради чего ей к ним присоединяться? Деньги? Надо полагать, что со своими особенностями ребенок их и так может получить в любой момент и сколько угодно — просто сгонять на поверхность и притащить что-то, являющееся в метро дефицитом, после чего загнать даже по оптовым ценам каким-нибудь челнокам и жить припеваючи. Компания из разряда «человеку нужен человек»? Но ей, судя по всему, не нужны люди рядом. Она уже привыкла рассчитывать на себя, да и вряд ли может доставить удовольствие нахождение в компании, которая тебя использует и которая в любой момент может наставить на тебя оружие. Мифический долг перед человечеством? Но она даже человеком себя не считает, причем делает это с легкой руки многих людей, в том числе и самого Павла, который в недобрый час назвал ее монстром.

Неудивительно, что от такого к себе отношения ребенок решила объявить доверию бой. Если за недолгую жизнь пришлось столкнуться с «человеческим» отношением в полной мере, то поневоле перестанешь даже предполагать существование иных людей.

— Прости, Катюшка. Не хотел тебе снова о том, что было, напоминать.

— Забей, — отмахнулась девочка.

Интересно было спросить, откуда она такая странная взялась, но мужчина помнил, как зло среагировала она на прошлую попытку узнать немного о ней. Впрочем, так реагировали практически все, кто жил в Метро и хоть немного помнил жизнь на поверхности. Сам Павел, Ульман и многие другие, более старшие бойцы Ордена, никогда не поднимали тему прошлого. Потому что они, практически каждый день поднимающиеся на поверхность знали, в отличие от стариков, что миру прежним уже не быть. Никогда. Катя, конечно же, не с поверхности, но тема прошлого для нее явно ничуть не менее болезненна, чем для старожилов Ордена.

Павел снова завел ничего не значащий разговор. На этот раз — о станциях, на которых доводилось побывать. Так было всегда в туннелях — идущие в одном отряде старались поддерживать разговор хоть о чем-нибудь, лишь бы не вслушиваться в мрачную тишину вокруг. И боялись они вовсе не мутантов. С мутантами-то все просто было: наводи да стреляй, а вот призраки, поющие трубы, аномалии, а то и вовсе какая-то чертовщина доставляли куда больше проблем.

Ребенок разговор поддержала. Правда, все больше про поверхность спрашивала. Про аномалии, про монстров, которые там водятся, про радиационный фон и состав воздуха. Возникало ощущение, что она никогда на поверхности не была. Впрочем, возможно, так и было. Или же она, подобно Павлу, боялась случайно услышать или увидеть что-то намного более худшее, чем туннельные мутанты.

— Привал? — неожиданно спросила она.

— Да.

Против воли спартанец сказал правду. Не хотелось признаваться, но полтора часа передвижения сильно вымотали его. Впрочем, учитывая его общее состояние, при котором их врачи в лазарете вообще запрещают бойцам лишний раз вставать, подобное было вполне естественно. В лазарете, да… Хотел бы он сейчас там оказаться, чтобы Аристарх Федорович привычно ворчал о том, как сталкеры себя не берегут, накачивал его какими-то мудреными препаратами и заставлял спать сутками. Спал бы, не возражая... Но вместо этого приходилось ковылять, опираясь на чужие плечи, к дрезине. Потому что было понятно — в полевых условиях раны сами не заживут, а дальше может быть еще хуже. Сколько раз уже было, что бойцы, не найдя в себе в нужный момент сил двигаться дальше, погибали в тоннелях?

Ребенок устроилась рядом на поваленном бетонном блоке, перед этим стащив со спины рюкзак Павла. Мужчина достал из бокового отделения флягу с водой и сделал несколько жадных глотков. После чего протянул емкость напарнице.

— Я не хочу, — мотнула головой та.

— Устойчивость к голоду и жажде? — хмыкнул спартанец.

— Не жрамши и не пивши могу по две недели ходить и при этом еще и воевать. Со сном сложней. Но в целом — генетические изменения позволяют быть намного выносливей любого человека.

Это Павел уже заметил. Вести его, тащить его рюкзак и при этом даже не вспотеть — это надо уметь. А уж остальные ее навыки, наверное, даже тренировками не наработаешь. Их можно только получить в качестве сверхспособности. Когда-то в детстве они с Ульманом смотрели фильм, в котором парень то ли на метеорите прилетел, то ли этот метеорит на него упал, но были у него такие способности, что только оставалось изумленно ахать, глядя на экран. А тут вот — не на экране, в жизни такое попадается.

Правда, на экране все было восторженно и красиво, а в жизни у такого человека, которого и за человека-то никто не считает, нет ни семьи, ни друзей нормальных. А те, что есть, могут оказаться друзьями лишь до первой размолвки. Вон к пацану этому она привязалась, судя по всему, к Темке. И что? Где гарантия, что оставшись с ним, она не получит от него же пулю в лоб года через два-три?

Она опасна для них. Опасна тем, что уже сейчас, буквально с первых часов знакомства, можно привыкнуть к тем преимуществам и возможностям, что она может дать. Без нее не пропадет никто, но с ней сами собой убираются многие проблемы, которые в противном случае пришлось бы решать самостоятельно. А решать самостоятельно что-либо человек быстро отвыкает.

Вот оно! Вот в чем проблема… Люди придумали технику, чтобы она делала за них грязную работу. Павел помнил, что у них дома, еще до войны, были пылесос, стиральная и посудомоечная машины, холодильник… И это воспринималось как само собой разумеющееся. Техника должна служить людям. Но должно ли также беспрекословно служить им такое же разумное существо, как они сами?

В том то и дело, что не должно. Но насколько же они привыкли опираться на всевозможные «костыли», дабы избавить себя от опасной, грязной и муторной работы. Вот и становится девчонка из-за них самих очередным «костылем». А все эти слова про «благо человечества» — так, оправдание собственным эгоизму и лени.

Следующую половину перехода пришлось останавливаться и отдыхать дважды. Момент, когда ребенок вынесла заваренную по всем швам дверь вместе с косяком, арматурой и значительным куском стены, он пропустил. Мало-мальски осознанным был момент, когда она осторожно укладывала его на заднее сиденье четырехместного сталкерского «вагона».

— Повезло, что вашу дрезину не угнал никто, — фыркнула ребенок, садясь за руль.

— Не угнал, потому что ключей нет, а без них ее не завести, — пробормотал Павел, который как раз-таки собирался дать девчонке ключи. Но, еще не успев сделать этого,почувствовал, как транспорт двинулся с места, урча двигателем.

— Извини, но про то, что без ключей транспорт не завести, мне надо говорить ДО, а не ПОСЛЕ того, как я без этих самых ключей ее завела.

— Угонщица доморощенная, — чуть улыбнулся он, снова чувствуя пробирающий до костей озноб.

— Отдыхай, — в приказном порядке сообщила ему девчонка. — Уж в туннелях я сориентируюсь. А там и Черная недалеко.

— Ее фашисты в последнее время облюбовали, живут набегами. Могут быть они, а может и пустой станция стоять. Ехать тут где-то час-полтора, а если я сейчас вырублюсь, то ты меня потом не добудишься.

— О, этот здоровый и крепкий сон человека с чистой совестью и крепкой нервной системой. Понимаю, сама такая, — судя по голосу, девочка улыбнулась.

Павлу, наверное, показалось, что в этой фразе она отождествила себя с человеком.

На подъезде к Черной девушка и мужчина услышали выстрелы и крики, причем вторые принадлежали фашистам, а вот первые… Переделанную ВСВ Ульмана и его стиль стрельбы Павел научился узнавать много лет назад.

— Свои, — с облегчением произнес он девушке. Та, настороженно прислушиваясь, кивнула ему только тогда, когда к ульмановской ВСВ добавился звук нетрадиционного для фашистов «Убойника». Ага, «свои» для нее не Ульман, а Артем. Это можно понять.

— Не стрелять! — закричал Павел в темноту, когда понял, что где-то там, в этой самой темноте, затаились Ульман и Артем, решившие, что на Черную Станцию пришло подкрепление фашистов.

Красный огонек прицела дрогнул.

— Паша… Пашка! Ты что же меня так… Напугал, упыри тебя подери.

— Уже подрали. Слегка, — отшутился он, чувствуя, как щемит сердце при одном взгляде на перекошенное лицо друга. Сам еще помнил, как однажды тяжело раненного Ульмана нашли сталкеры возле входа в метро и врач в лазарете лишь разводил руками на вопросы о том, выживет ли друг или нет. Терять друзей страшно. Особенно — таких друзей, которые заменили семью и до войны, и после нее.

— Вы… Вы живы… — севшим голосом пробормотал Артем.

— Не, слушай, ну я конечно, верю в то, что заебала тебя настолько, что ты предпочел бы меня увидеть в гробу и белых тапочках, но уж извини, пока что твои ожид…

— Дура! — Артем сгреб девчонку в объятия.

— Задушишь, кабан, — прохрипела та, пытаясь выпутаться из железной хватки.

— Я танк пытался остановить. Не смог просто, он словно мне перестал подчиняться и…

— Тормоза, видимо, отказали, — буднично произнесла девчонка. Павлу на секунду показалось, что при этом она едва сдержала торжествующую усмешку. — И хорошо, в принципе: там в депо заваруха такая была, что даже если бы вы все попрыгали нам на выручку, то вряд ли бы что-то хорошее с этого получилось. Кстати, а чего ты так долго-то, а?

— На Павелецкой такое творилось, что… Хуже, чем на Тургеневской, — мрачно произнес Артем. — Ну а потом мне на Черную вообще по поверхности пробираться пришлось. А тут уже Ульмана встретил и… вот.

— Ладно, граждане-товарищи, или как вас там, мы ехать будем, или продолжим трепаться? Что-то мне подсказывает, что поговорить вы и по дороге сможете, а вот Полис сам к нам не приедет.

Ульман решительно согнал с водительского сиденья ребенка, а Павлу пришлось сесть, чтобы дать возможность уместиться на заднем сиденье двоим. Ребенок сидела рядом с Ульманом и сосредоточенно всматривалась в мрак тоннеля впереди.

Попытки Ульмана и Павла завести разговор не увенчались успехом — ни ребенок, ни сидящий по левую руку от Павла Артем, не разговаривали с ними, вместо этого всматриваясь напряженно во мрак тоннеля впереди.

— Таки что вы там надеетесь разглядеть, девушка? Светлое будущее?

— Крыс. А крыс нет. Знаешь, что это значит?

— От дерьмо, только аномалий нам не хватало, как же я их люблю, — пробормотал Ульман, уже собравшись жать на тормоз.

— Не останавливайся, — внезапно произнесла девушка. — Назад тоже ехать бесполезно — говорю сразу.

— Это почему это? — чуть хмыкнул Павел. Хотелось разрядить обстановку шуткой, но судя по побледневшему лицу сидящего рядом Артема — пошутить в сложившейся ситуации бесполезно.

— Посмотри налево. Видишь вырванные провода? Мы мимо них едем уже седьмой раз. Блять, народ, ну мы встряли так встряли… Кто ж вашему Полису такую подляну захотел подложить, что устроил на пути к Боровицкой такой пиздец?

— Да что они сделали-то, объясни толком? — Ульман занервничал, но ни останавливать, ни поворачивать назад дрезину не собирался. Видимо, интуиция подсказала ему, что ребенок больше знает о ситуации и может помочь им выбраться. Пожалуй, точно также рейнджеры слушались Хана, идя за ним по темным туннелям, заполненным призраками и аномалиями.

— Трубы вскрыли. Те самые, Ульман. Поющие трубы.

— Так, и что нам теперь, чтобы сдвинуться с места, этим трубам подпевать?

— Продолжай в том же духе, — фыркнула Рин. — Они любят людей с чувством юмора. Им там скучно, одиноко, тоскливо… Глядишь, тебя послушают — и выпустят нас отсюда. Не знаю я, что делать. По крайней мере, пока что не поняла. Артем, может, у тебя есть идеи, как отсюда съебаться без потерь среди личного состава?

— Откуда у меня-то… — начал было парень, но неожиданно, словно прислушавшись к чему-то, произнес:

— Надо отследить момент, когда нас возвращают на прошлый участок пути и проскочить его так, чтобы они не увидели. Стоп, откуда я… — изумленно пробормотал Артем.

— От верблюда. План слышали? Будем выполнять, или подождем, пока они нас усыпят и утащат на свой уровень? — деловито уточнила девчонка.

— Ну, если мы попробуем ваш план, то хуже уже все равно не будет, — усмехнулся Ульман, который, подобно Павлу, стремился сохранять спокойствие даже в самых пропащих ситуациях. Страшно будет потом, когда опасность будет позади, когда сидя у костра они будут припоминать подробности проклятого участка пути, чувствуя, как сердца сжимают ледяные руки, а по спине градом катится холодный пот. Тогда они будут понимать, как близко были к грани, из-за которой не возвращается никто. Но сейчас — сейчас все на удивление спокойны: и рейнджеры, и парень с ВДНХ и непонятная странная девочка, сидящая впереди.

— Кать, а как проскочить, чтобы они не видели?

— Все просто: видят тебя тогда, когда ты на них смотришь. С учетом того, что открыв глаза, ты запросто можешь смотреть на кого-то из них и даже не осознавать этого…

— Все-все, понял, то есть мне надо еще и глаза закрывать. Дерьмо, ненавижу такие тоннели, — пробормотал Ульман, внимательно всматриваясь в путь впереди. — Кажется, нашел: если брать во внимание, что аномалия идет из труб и обладает круговым действием, то получается, что на двести шпал сто в одну сторону и сотня — в другую.

— Смести вперед еще на пятнадцать. Там провода висят, забыл? А это электрическое поле, оно смещает центр действия аномалии.

— Значит, после моего сигнала все закрывают глаза, — приказал Ульман.

Пленники аномалии затихли, готовые исполнить приказ командира сразу же, как только он будет отдан.

— Давай! — крикнул Ульман несколько секунд спустя.

Закрыв глаза, Павел тут же почувствовал, как хватает его кто-то за плечи и пытается утащить с дрезины, как другие руки вцепились в него крепко-крепко, удерживая на месте и как где-то далеко раздался крик Ульмана.

Несколько мгновений ощущения, что они остановились, хотя по шуму понятно, что дрезина продолжает двигаться. Потом — сильная головная боль и слепящий даже сквозь закрытые веки свет прожекторов Боровицкой.

— Эй, на дрезине, глуши мотор! Кто такие?

— Мы фашистен, приехать захватить вашь станция, — продекларировал Ульман. Именно тогда Павел рискнул открыть глаза и осмотреться. Напарник — жив и в сознании, но судя по бледному лицу — ощущения ему достались примерно те же, что и Павлу. Артем и Катя — в отключке. Оба бледные, оба с залитыми кровью лицами. Девчонка крепко вцепилась голой рукой в ладонь Ульмана, Артем все также продолжает удерживать Павла.

— Ульман, тебе повезло, что Иван Петровича тут нет — он бы твой юмор не оценил.

— Давайте быстрей пропускайте, у нас тут абонемент в лазарет, причем, судя по всему, у всех, — Ульман глухо застонал и стер перчаткой сочащуюся из носа кровь. С трудом подняв левую руку, Павел понял, что у него самого все лицо залито липкой кровякой.

— Мужики, да вы как из того тоннеля вышли-то? Две группы бойцов уже бесследно пропали, мы уже подрывать собрались, — раздалось сквозь туман в голове.

— Везучие. Не иначе как чудо им помогло.

Чудо… Да, было такое. И кажется, это белобрысое чудо не скажет им спасибо за то, что очнется в лазарете. С другой стороны — какой выбор у них был? Не оставлять же ребенка в тоннелях на поживу аномалиям или каким-нибудь тварям…

Примечания:

Сорян за задержку — были кое-какие дела, поэтому писала долго.