Гибель отложим на завтра (джен)

Белесая хмарь укрывала мелководную, непригодную для судоходства Туманку. Утро в Отерхейне, как всегда промозглое, заставляло воинов плотнее кутаться в шкуры и плащи, прятать носы от холода. Этельды пересекали реку вброд и шли дальше — к Каменистым холмам.

Кхан ехал на своем любимом жеребце — чалом Кречете — в сопровождении телохранителей. Он понимал, что только прихоть заставила его отправиться на дикарей самому, и что время можно было провести с большей пользой. Ирионг и советники сказали верно: возглавить несколько этельдов и разгромить лесной и степной народы под силу и обычному сотнику. Но в том-то и дело, что кхана невыносимо тянуло в эту битву, где не придется строить далекие планы, где можно находиться в настоящем мгновении, в гуще боя, не убегая мыслями в прошлое или будущее. Тем более что сражение обещало быть легким и яростным. Дикари упрямы, они вряд ли сдадутся, а значит, этих безумцев, нарушивших покой империи, ждет только смерть.

Настроение в этельдах царило разудалое, воины тоже рвались в бой — тащиться по степи им наскучило, зато предстоящая схватка казалась развлечением: это не крепость брать и не с сильным государством сражаться.

Утренний холод сменился полуденным зноем, шкуры с плеч перекочевали в мешки, притороченные к седлам коней. Вода во флягах убывала. У Сонного Озера остановились, чтобы пополнить ее запасы и напоить коней. От них в бою зависело многое: воин на усталой или плохой лошади — воин лишь наполовину.

* * *

Шейра ехала на пегом коне и не отрывала глаз от Зеркального ущелья на горизонте. Когда племена приблизятся к нему, то соберутся вместе и хлынут на шакальи поселения. А там либо победа, либо смерть, которую воспоют в веках.

«Если будет, кому воспеть», — подумала айсадка и содрогнулась.

Дети младше десяти лет остались в лесах, совет вождей решил, что они смогут прокормить и защитить себя до возвращения взрослых. Если же никто не вернется, то и детям лучше стать добычей зверья, чем дожидаться, когда придут темные люди и уведут в рабство, вынуждая забыть свою кровь. Народ может жить, лишь пока есть надежда на победу и свободу, если же ее не остается, путь один — уйти в долину вечной охоты.

Шейра оглянулась. Еще ни разу не видела она столько людей, собравшихся вместе: тоги, лакеты, равены, айсады и туризасы. Много юных воинов: храбрые девочки и мальчики ехали, насупившись, пытаясь скрыть неуверенность. Для них это первая битва, которая может стать и последней.

«Народы, воспитавшие таких смелых детей, сильны, — думала Шейра. — Мы победим. Нам помогут духи — и мы победим».

Солнце ушло на запад, утонуло в сизых тучах, тусклые сумерки размыли очертания лесов, затуманили Зеркальные скалы и скрыли морщины на человеческих лицах.

Белая Куница придержала коня и подняла правую руку. Люди остановились и с облегчением спрыгнули с лошадей — отдых был необходим и воинству, и скакунам.

* * *

В сгустившейся тьме Элимер заметил всадника; не успел и рта раскрыть, а Видальд уже взял лук на изготовье. Наездник приблизился, и в нем узнали разведчика. Телохранитель опустил лук, а Элимер тут же объявил привал: пусть воины отдыхают, пока он спокойно побеседует с серым.

Тот спешился и замер в нескольких шагах, ожидая, когда правитель разрешит подойти. Кхан подозвал его тотчас же.

— Говори.

— Мой кхан, меня называют Антер, я из серых воинов.

— Вижу. Дальше.

— Дикарям еще день до ущелья. Потом пара часов — и они у Каменистых Холмов.

— Быстрее, чем я думал. — Элимер повернулся к Видальду. — Нужно поторопиться и нам. Придется встать рано, выступить еще до рассвета. — Он снова обратился к серому: — Ступай, сообщи об этом Батерхану.

Разведчик отправился к тысячнику, а воины тем временем разжигали костры и расстилали на земле шкуры: шатры в поход не брали, чтобы не замедлять движение. Все, кроме дозорных, укладывались спать, чтобы не тратить и без того краткое время отдыха. Элимер тоже растянулся у огня и заснул почти сразу.

Когда он открыл глаза, на небе еще не погасли звезды, выступать в путь было слишком рано: ночная степь неверна, легко сбиться с дороги. Должен пройти хотя бы час, прежде чем снова выдвигаться. Взгляд кхана упал на Видальда — тот сидел у костра и всматривался в огонь.

— Ты рано проснулся, — бросил Элимер.

— Я и не спал.

— Нет? — он нахмурился. — После бессонной ночи внимание рассеянное. Как ты сможешь защитить меня в бою?

— Это, кхан, мое дело, не твое. Я еще не давал повода усомниться.

— Ты не слишком-то учтив.

Видальд пожал плечами.

— Ну, извиняй. Зато честен.

Элимер не желал спорить, да и не приводили подобные споры ни к чему. Почтительнее телохранитель не становился, но кхан прощал ему и это, и многое другое. Такие, как Видальд, были на вес золота, к тому же он и впрямь еще ни разу не подвел.

Остаток ночи провели в молчании. Как только звезды побледнели, кхан протрубил в рог. Воины проснулись, сложили шкуры и, еще сонные, начали седлать коней и собираться в путь. Поход продолжался.

* * *

Шейра оглядела войско и не удержалась от усмешки. До сих пор не верилось, что она, вчерашний ребенок, только-только прошедший посвящение, ведет в бой все эти народы. То и дело задавала себе вопрос, как они думают победить одетых в железо шакалов, и тут же ругала себя. Нельзя сомневается в воле духов, к тому же Увья-Ра дала Стрелу смерти. Дар ворожеи обнадеживал девушку едва ли не больше пророчества.

Она нащупала стрелу в колчане и погладила оперение. Единственная стрела. Шаманка говорила: других быть не должно. Чтобы не бездействовать в дальнем бою, Шейра обзавелась пращой.

Почти половину ночи айсадка провела без сна, в неясной тревоге. Душа больше не рвалась в бой, смерть пугала, и девушка не хотела умирать даже ради спасения рода. Она стыдилась своих мыслей, но избавиться от них не могла и чувствовала себя одинокой, боясь делиться своими сомнениями с соплеменниками. Вечерами она держалась особняком и молча наблюдала за игрой пламени костра, либо до рези в глазах всматривалась в звезды, необычайно яркие в летней степи.

На рассвете к Шейре подошла ее старшая подруга, Регда-Илу.

— Ты ни с кем не говоришь, — сказала она. — Даже со мной. Тебе страшно?

Шейра кивнула и едва слышно ответила:

— Я боюсь, что сердце мое ослабнет, и духи отвернутся от меня.

— Сомнения — это хорошо. Значит, человек умеет думать. Но перед битвой гони их прочь, они несут тебе только боль и слабость. Время для сомнений настанет после нашей победы.

— Быстрая сова так уверена в победе?

— И Белая Куница тоже должна верить. И должна укрепить свое сердце. И сейчас. И потом. Тйере-Кхайе поможет тебе.

— О чем твои слова, Регда-Илу?

— После победы каждый из вождей захочет избранницу духов для себя. Тогда будь осторожна. Дети волка и шакала не так уж отличаются друг от друга — жажда власти у всех в головах. Белую Куницу ждет нелегкий выбор, но помни, что Бегущий-по-листьям был рядом до всего. И пусть, когда кровь и победа сделают всех глупыми и хитрыми, твоя голова не станет лисьей.

— Твой язык слишком рано говорит о том, что еще не случилось, — нахмурилась Шейра.

— А потом будет слишком поздно. Потом у всех будет радость и веселье в головах. Никто не скажет — никто не услышит.

Регда-Илу ободряюще потрепала подругу за плечо и, не дожидаясь отклика, ушла. Шейра, отгоняя недоумение, встряхнула головой и двинулась к Быстрому-как-Ветер, похлопала его по шее, вскочила в седло. Конь всхрапнул и ударил копытом, предвкушая путь.

Минул день, прежде чем племена обогнули Дейнорский лес и встали перед Зеркальным ущельем, называемым так из-за гладкой и блестящей поверхности, образованной ровно отколовшимся плоским куском скалы.

Лесные племена думали, что гладкие скалы — врата в мир духов, и что в ночь полной луны сильные шаманы могут пройти в них и вернуться, принеся великие знания и пророчества. Отерхейнцы же считали, что это Гхарт отполировал поверхность скал до блеска — сделал зеркало для великанши-дочери. Десятилетиями сидела девица, любуясь на свое отражение, а когда вставала, то земля не выдерживала ее тяжести и содрогалась. Потому люди боялись повредить зеркало Гхарта и разгневать его могучую дочь.

Шейра еще раз бросила взгляд на юг — там, за ущельем, угадывались очертания Каменистых Холмов, среди которых были разбросаны одинокие шакальи поселения. Дальше, за ними, простиралась степь, а селения перемежались с каменными городами. Пришло время пуститься вскачь и, собравшись всеми силами, обрушиться на них.

Шейра кожей чувствовала нарастающее напряжение и волнение. В душе не осталось и намека на неуверенность. Регда-Илу была права: перед великой битвой нет места сомнениям.

Айсадка взмахнула рукой и издала боевой клич, подхваченный всеми.

Наездники подобно речному потоку ринулись в проход, образованный лесистыми горными отрогами, промчались мимо одиноких поселений, на ходу убивая немногочисленных защитников. Остальные селяне разбегались, а племена неслись дальше: главная битва ждала впереди, и останавливаться они не собирались — не в их обычаях тайком пробираться во вражье логово.

На лице Шейры горели задор и ярость, скачка пьянила ее, а в голове вертелись мысли:

«Схватиться с темными людьми! Повергнуть их вождя! Убить шакала!»

* * *

Войско Отерхейна встало у подножия Каменистых Холмов. На вершине, в высокой траве, залегли дозорные, следящие за продвижением племен. Как только они приблизятся, этельды должны будут подняться по склону, а потом обрушиться на них сверху. Победа обещала быть легкой: еще несколько часов — и все закончится, дикари никогда больше не потревожат Отерхейн.

Племена неслись к холмам, когда из-за гребня показались отерхейнские отряды. Солнце сверкало на начищенных до блеска доспехах,блестелинаконечники копий.

Союзные племена не успели осадить разогнавшихся коней, зато догадались сразу броситься врассыпную, и ливень стрел, обрушившихся сверху, настиг лишь некоторых. Но это спасло дикарей ненадолго. Как только они попытались взобраться по холму, стрелы и дротики посыпались снова.

Падали тоги и туризасы, лакеты и равены с айсадами, многие даже не успели поднять оружие. И все же скачка не прекратилась. Кое-кто сумел взобраться на гребень холма, но там их отбрасывали, разрубая мечами и пронзая копьями. Кровь окрашивала траву, лязг железа и крики наполняли воздух. Погибшие и раненые, люди и кони скатывались по склону, мешая своим.

Потом воины Отерхейна хлынули с вершины вниз, и два войска смешались в битве, больше похожей на истребление.

Шейра видела, как умирали ее сородичи. Вождь Дагр-Ейху сполз с коня, получив удар топором. Юной Арза-Ти мечом отсекли руку. Девочка заорала от боли и, залитая кровью, свалилась на землю, угодила под копыта и затихла.

Оружие союзных племен не причиняло большого вреда одетым в доспехи врагам. Наконечники стрел ломались при ударе о пластины брони, острия копий крошились. Спасала лишь скорость. Отерхейнцы не привыкли, что противники, нанеся удар, бросаются врассыпную, а потом вновь нападают. И все-таки за одного убитого врага сородичи Шейры отдавали многих.

Скоро девушка перестала замечать, что творится вокруг. В висках стучала одна мысль: «Убить вождя, убить вождя, убить!»

Стрела говорила с Шейрой, подсказывала, что делать. Айсадка уже не принадлежала себе, она слилась с оружием, стала воплощением смерти: не видать ей покоя, пока не спустит тетиву. Главное — найти вождя в неразберихе сражения. Найти. Увидеть его страх. Убить. Чары овладели девушкой, направляя и защищая, оружие врагов обходило ее стороной. Уже многие пали, а на ней ни царапины.

Айсадка никогда прежде не видела вождя шакалов, но сразу узнала: на него указала стрела. Повинуясь ее зову, Шейра натянула тетиву. Время замедлилось, почти остановилось, и перед ней предстало лицо вождя так ясно, будто он находился в двух шагах. В его глазах читался страх: враг будто знал, что сейчас умрет.

— Сдохни, шакал, — прошипела айсадка.

Издав боевой клич, она хищно оскалилась и — спустила тетиву.

* * *

Элимер, прикрытый телохранителями, находился в гуще сражения. Несколько раз ему казалось, будто мелькали детские лица, но в пылу битвы и не такое может привидеться.

Дикари хоть и проигрывали, но все еще огрызались, не думая ни сдаваться, ни бежать. Краем глаза он заметил, как погибли несколько его воинов. Увы, даже в таком бою жертв не избежать, зато можно сделать так, чтобы они оставались единичными.

Кхан достал рог и прогудел, перекрывая шум битвы. Из зарослей у подножия холма выскочил засевший в них этельд. Дикари растерялись, но быстро пришли в себя, и часть их развернулась к новому противнику.

Два вражеских воина прорвались к Элимеру. Первому он рассек живот, второму грудь. Затем бросился на помощь одному из своих людей и уже взмахнул мечом, но тут в глазах потемнело, голова закружилась. Кхан едва удержался в седле. Время замедлило бег. Стерлись краски, смолкли звуки, поглощенные вязким, будто застывшим воздухом.

Элимер повернул голову и встретил холодный взгляд серых глаз, смотрящих с обезображенного ненавистью лица.

Задрожала тетива, засвистела стрела, рассекая воздух. Она летела медленно, будто плыла в воздухе, но Элимер отчего-то знал: ни отклониться, ни закрыться от нее он не успеет. Дыхание перехватило, сердце заколотилось, на лбу выступил холодный пот. Страх пронзил внутренности, и лишь одна мысль мелькнула: «Проклятье! Как не вовремя!»

* * *

Шейра с мстительной радостью наблюдала, как стрела летит в вождя, а тот даже пошевелиться не может. Еще чуть-чуть — и острие пробьет броню и вонзится в шакалье сердце. Айсадка с нетерпением ждала этого мгновения, но тут случилось невероятное: стрела отклонилась, словно противоборствующая сила направила ее в сторону.

На Шейру обрушился шум битвы вместе с озарением: пророчество говорило не о стреле, а о Белой Кунице. Значит, она должна попробовать еще раз и своей рукой поразить шакала.

Девушка выхватила дротик и метнула его, целясь вождю в шею, но так и не узнала, попала или нет. Быстрому-Как-Ветер подсекли ноги, Шейра вылетела из седла и ударилась об землю. Оглушенная, едва не угодив под копыта, она все же успела откатиться в сторону и подняться на ноги, а спустя несколько мгновений поймала кобылу, потерявшую наездника.

Испугавшая Элимера стрела пропала, и в следующий миг его оглушил грохот боя: ржание коней, стук копыт и звон металла, крики живых и стоны умирающих. Смерть пронеслась мимо. Неимоверное облегчение заставило расслабиться, и он пропустил летящий в него дротик. Один из телохранителей — Тхерг — загородил правителя, но сам не успел закрыться щитом и, захлебываясь бьющей из горла кровью, повалился с коня.

* * *

Таркхин с закрытыми глазами стоял посреди своих покоев. Колдовским зрением всматривался вдаль — туда, где отерхейнцы бились с дикарями. Через несколько минут распахнул глаза и, зарычав, хлопнул себя по лбу.

— Дурак! Мне не чародеем прозываться, а сельским костоправом!

Чародей злился, что упустил очевидное: смертельное оружие не могло обернуться против тех, кто его создал — айсадов. Да, оно не причинило вреда Элимеру, но и наложивший заклятие шаман остался жив. Стрела же устремилась к воину Отерхейна -Видальду. Это значило, что предводитель телохранителей обречен: смертному не уклониться от нее и не отбить. Но даже если бы Таркхин заранее знал, что Видальд станет ее жертвой, он дал бы ему погибнуть — жизнь воспитанника была для него дороже других...

Чародей прожил на свете более сотни лет. Магия продлевала годы, но ее законы гласили: у хранителя не должно быть привязанностей, чтобы ум и дух оставались незамутненными. Те, кто ступал этим путем, не заводили семью, не имели детей. Таркхин нарушил негласное правило — сначала пожалел, а потом и полюбил грустного испуганного мальчишку, появившегося в Долине Ветров. Неважно, что с годами мальчик вырос в немилосердного правителя — к тому дню Таркхин уже считал его сыном.

Видальд, как до него Элимер, заметил летящую стрелу. Прищурился, усмехнулся и стремительным, неразличимым для взгляда движением уклонился, одновременно ударяя по ней мечом. Древко стрелы хрустнуло, ломаясь. Одна половинка, изменив путь, все-таки оцарапала Видальду руку и, лишенная силы, упала.

Увья-Ра причитала в крытом шкурами шалаше, в отчаянии рвала на себе волосы и дрожащими руками окрашивала лицо пеплом в знак скорби. Великая Стрела смерти, хранимая ею столько лет, не исполнила предназначения. Не подумала Увья-Ра, что среди шакалов Отерхейна тоже окажутся шаманы и неслабые — те, которые способны менять путь стрелы.

Покачиваясь, вышла ворожея к остаткам некогда могучего племени. Дети и старики встретили ее молчанием: все знали, что означает окрашенное пеплом лицо шаманки. Никто не заплакал и не опустил глаз, даже малыши.

Увья-Ра занесла над собой ритуальный нож и выкрикнула:

— Великие духи леса, примите мою жизнь! Я отдаю ее, чтобы жил мой народ, чтобы родились дети и не погасли глаза айсадов. Пусть рука темного вождя дрогнет! Пусть дух его ослабеет! Пусть сердце станет мягкой глиной! Пусть будет так!

Нож вонзился в грудь шаманки, хлынула кровь, и Увья-Ра — самая старая из ныне живущих в ее роду, — покинула явный мир.

В миг, когда Увья-Ра пронзила грудь клинком, на Элимера навалились усталость и что-то, напоминающее сочувствие: в конце концов, дикари храбро сражались и не заслужили того, чтобы полностью исчезнуть с лица земли.

Он поднес рог ко рту, прогудел, затем воскликнул:

— Пленить выживших!

Воины не посмели ослушаться приказа и хоть и не поняли, зачем это кхану, и хоть это стоило им еще нескольких жизней, но оставшихся врагов кого оглушили, кого ранили и повязали. Так закончилось битва.

Объезжая поле боя, Элимер скользнул взглядом по телам погибших и окаменел: дети, множество детей лежали среди взрослых. Обернувшись к телохранителю, он со злостью процедил:

— Видальд, найди мне дикарского предводителя. Надеюсь, выродок жив… Я хочу, чтобы его мучения были очень, очень долгими.