Охотник желает знать (джен)

Разорванное горло не убило Сэма.

Вспыхнувший жаром амулет ошпарил кожу на груди и привёл его в чувство. Он резко сел, судорожно вдохнул пропахший кровью воздух, закашлялся, задыхаясь, и ощупал лицо и шею. Ран не было — были только жёсткие кровавые корки.

Вроде неплохо, но так неестественно, странно, страшно.

Сэм надолго застрял на этой мысли, неосознанно сжав амулет в кулаке и вытаращившись во мрак. Тот не шевельнулся и не вспыхнул красными глазами-угольками, не набросился и не заговорил. Будто там, за непроглядной чернотой, никого не было.

Но ведь на самом деле ещё как было?

По спине пробежались мурашки, и Сэм вздрогнул, чувствуя, как весь окоченел — то ли от холода, то ли от головной боли, то ли от оглушающей тишины, то ли от тупого замешательства. Где-то внутри, совсем рядом с колотящимся сердцем, шевельнулась паника. Сэм еле-еле убаюкал её ворохом шальных мыслей.

Встать и сделать шаг? Ага, и снова схлопотать. Заговорить? Враждебный мрак вряд ли поддержит разговор. И в горле сухо — не вытолкнуть ни слова. Замереть, лечь, умереть? Хорошо бы, да только амулет спасёт. Спасёт же?

Сэм сжал его крепче и велел себе встать, но тело не послушалось. Потому что и щека, и шея хоть и обросли свежей кожей — запомнили острые, режущие по живому когти мрака. И потому что всё его существо не забыло Клетку, в которой чернота и боль шли, взявшись за руки, под чутким руководством Люцифера в его истинном обличие.

И вроде бы умом Сэм осознал уже не раз и не два, что тут было другое, не Ад, не Клетка, не Люцифер и даже не его призрак. Но сердце всё равно трепетало, а тело каменело — раз мрак, значит, будет и боль.

И до одури хотелось сбежать. Но было абсолютно непонятно, в каком направлении.

Первую книгу о сверхъестественном Сэм прочитал в девять, когда только-только узнал, чем на самом деле занимался отец, подолгу пропадая чёрт-те где. Это был сборник японских мифов и фольклора из библиотеки Бобби. Не симпатичная, на манер сказочной, книжка с картинками, а толстенный кирпич с потрёпанными страницами и пометками на полях. Он напугал Сэма до мурашек и вместе с тем разжёг недетское любопытство. Потом были другие книги — о монстрах, о легендах на грани реальности и вымысла, о латыни, о ритуалах, о сверхъестественном оружии. И ни в одной Сэм не встречал упоминаний о том, куда попал. А если и встречал, напрочь забыл.

Амулет снова ошпарил раздражённую кожу. Сэм вздрогнул от боли и машинально вскинул руку, чтобы сорвать его с шеи. Но не успел — большой сгусток мрака с тихим шипением налетел на него, хлестнув холодным дыханием по лицу, и вдавил в камень. От неожиданности Сэм не смог даже вскрикнуть — только глухо застонал от боли, когда угловатые каменные неровности впились в лопатки и поперёк позвоночника. Острые костлявые пальцы мрака сцапали его за подбородок и стиснули до хруста, словно пытаясь вывернуть челюсти наизнанку.

По лицу прошлась жаркая боль. Уши заложило. Зубы заскрипели и заныли, точно вот-вот рассыпятся. Дышать стало тяжело. Сэм судорожно дёрнулся. Пальцы вдруг разжались и ударили, порвав губы. А затем, метнувшись к груди, вскрыли одним уверенным движением, сверху донизу.

И Сэм заорал.

* * *

Сэм усвоил правила игры.

Мрак его калечил, амулет — лечил, а ему самому, почти обездвиженному, иногда позволялось провалиться в безболезненное полузабытьё на грани обморока. Снова, снова и снова, без конца. А говорить не позволялось — мрак этого не выносил.

В очередной раз, четвёртый или, может быть, пятый, Сэм отключился после влажного хруста и острой, сильнее, чем прежде, боли в левой руке. А очнулся — от тошнотворного головокружения.

Он истекал кровью: тёплые струйки бежали по лицу, шее, рукам, груди, животу. Сэм медленно открыл глаза и тут же затрясся. Тело давно стало одной большой раной — глубокие кровавые борозды саднили то остро, то глухо. Лохмотья одежды намертво прилипли к ободранной плоти. Лицо горело — не дотронуться. Руки от кончиков изломанных пальцев до опухших запястий превратились в непослушные обрубки.

Сэм дёрнул головой и приглушённо скульнул. Мрак не отреагировал — не тронул костлявыми пальцами, не ковырнул старую кровавую рану и не наделал новых. Наигрался, застыл — и Сэм измученно выдохнул, чувствуя, как боль медленно утихает благодаря амулету, который еле-еле поспевал латать увечья одно за другим.

И только из-за него он ещё дышал. Но Сэм уже не вполне понимал, хорошо это или плохо.

Мрак истязал его уже целую вечность. Обдирал, рвал и ломал. Обдирал, рвал и ломал. Обдирал, рвал и ломал. Тихо, больно и почему-то не насмерть, всегда оставляя лазейку для выживания — иначе амулет Ровены вряд ли бы справился. Почему мрак не убил сразу? Не выпотрошил, не выцарапал глаза, не вгрызся в горло? Ему нравился вид ободранной кожи? Хруст костей? Запах крови? И то, и другое, и третье? А может, мрак хотел сначала вдоволь помучить? Или ждал, пока Сэм сам снимет с себя эту штуку, к которой костлявые пальцы ни разу не притронулись, будто брезговали?

У Сэма не было ответов. Не было сил как следует подумать. И не было возможности сорвать с шеи амулет — изломанные пальцы ему больше не принадлежали.

Он мог только дышать и ждать.

* * *

Сэм открыл глаза и тут же зажмурился.

С тех пор, как он отключился, потому что острые пальцы разворотили левое плечо до кости, ничегошеньки не изменилось. В воздухе по-прежнему витал кровавый смрад. Беспомощная слепота по-прежнему выдавливала глаза. Измученное тело по-прежнему била дрожь. Сердце по-прежнему упрямо колотилось о переломанные и свежесросшиеся рёбра.

Впрочем, кое-что всё-таки изменилось. Мрак придержал острые пальцы при себе — не тронул, как обычно.

Сэм выждал несколько секунд, ёрзнул — и выдохнул, когда тело отозвалось не привычной резкой болью, а остаточной, глухой, совсем не настоящей. Вероятно, он забылся надолго, и амулет успел сделать своё дело. Подлатал и плечо, и сломанное запястье, и изодранное правое подреберье, и прочее, прочее, прочее.

Магия ещё не выдохлась. Но Сэм — ещё как.

Руки неохотно слушались. Пальцы еле-еле гнулись. Сорвать амулет с шеи, чтобы всё наконец закончилось, было трудно, но не невозможно. Однако Сэм держался. Держался из глухого упрямства. Потому что не хотел подыхать так — не спасая, не помогая, не сражаясь, не глядя в глаза убийце, а бездарно и абсурдно.

Даже хуже, чем насмерть напороться на штырь.

Штырь. Амбар. Дин.

Горло вдруг стиснул дурацкий, отчаянный смех, и Сэм, корчась от боли в недолеченных рёбрах, представил, как вот-вот умрёт, попадёт на Небеса, увидит брата, и тот непременно спросит, что произошло. А он… виновато опустит глаза и скажет: «Попал хрен знает куда и умер хрен знает от чего».

Здорово или, как сказал бы Дин, очешуенно.

Смех оборвался, когда мрак, оживившись, влепил очередную кровавую пощёчину. Голова безвольно дёрнулась. Перед глазами на мгновение вспыхнула краснота. Чудовищная тяжесть вдавила Сэма в камень и расползлась по телу горячей, уничтожающей болью.

Сэму почудилось, что его вот-вот расплющит. Нет, пожалуй, сперва вывернет наизнанку, а потом — расплющит. Он попытался набрать в лёгкие побольше воздуха, но не смог — и и непрошеная паника затопила сознание.

Всё? Нет, только не так!..

Сэм судорожно забился под неподъёмной тяжестью мрака — в ужасе таращась в никуда, пытаясь вдохнуть и отдёрнуться, бездумно царапая каменный пол отбитыми в кровь пальцами — и наткнулся на что-то.

Маленькое, жёсткое, слишком плоское для камня.

Еле-еле гнущиеся пальцы болезненно и непослушно сгребли находку в кулак. И Сэм ошалело сообразил — зажигалка. Его зажигалка. Та самая, что выскользнула из пальцев и улетела во мрак вечность назад. Непременный атрибут охотника, наряду с пистолетом, мачете, железом и солью — и хлам в борьбе с бестелесным мраком.

Или… не хлам?

Почти все сверхъестественные сущности боялись огня. Те, кто жил во мраке, боялись ещё и света. А Сэм боялся умереть скулящим от боли комом — и торопливо щёлкнул зажигалкой. Рука дрогнула, истерзанную ладонь обдал жар, пальцы пронзила боль. В нос ударила вонь — серы напополам с гарью.

И молчавший, лишь изредка шипевший прежде мрак, отпрянув, разразился истошным воем.

Сэм выпустил зажигалку из обожжённых пальцев, жадно вдохнул — и голова взорвалась ослепляющей болью.