Тени Вайаты (джен)

— Если им и прятаться где, то здесь, господин, — сказал Исур, указывая на очередную громаду скал, над которыми явно потрудились некогда человеческие руки. — Из прочих одна слишком сильно повреждена, а у других слишком узкие проемы, чтобы могла проехать телега. Разве что есть иные входы, пошире.

— А если это не та? — спросил Огешан. — Сколько времени мы уже потратили, и сколько потратим еще! А если ее…

— Не думайте об этом. Лучше идемте скорее — дозорных я не вижу. И не забывайте про стражу, которая идет следом. — Исур огляделся, словно прислушиваясь к далеким звукам, недоступным простому слуху. — Повезло нам, что им не проехать напрямик.

Извилистую, некогда ухоженную дорогу среди неровных скал забросили тридцать лет назад, после гибели шахт: и на запад, и на юг Вайи вели другие. Зато другого проезда для всадников здесь не было, тогда как пешие могли пробраться узкими долинами — если знали, куда именно пробираться. Огешан и Исур не знали, но чутье телохранителя не раз помогало им. Не подвело оно и сейчас, когда гора валунов, что казалась издали бесформенной, превратилась в створ шахты, достаточно широкий, хотя кое-где обрушенный. Никаких следов оба путника не заметили — было бы мудрено разглядеть их на камнях.

Под полуразрушенным сводом нашлось нечто вроде наблюдательной площадки, сложенной из камней: сейчас она пустовала. Исур огляделся и указал рукой.

— Смотрите, господин.

Огешан глянул — и задрожал при виде крови на камнях. Исур же подошел, осмотрел пятна и попробовал на язык.

— Свежая, — сказал он. — И вот еще. — Он указал на застрявшие в расселинах пряди окровавленных волос и обрывки ткани. — Не бойтесь, господин, волосы и одежда не ее. Но кого-то здесь убили, причем недавно.

— Думаешь, разбойники дрались? — предположил Огешан. — Или… кто-то напал на них? Только кто? Ведь не стража — они не могли нас опередить.

— Некогда гадать, идемте. Слышите? — Исур приложил к уху ладонь. — Внутри кто-то есть, и у них там что-то происходит. Скорее!

Вместе они нырнули в створ, откуда тянуло затхлостью и едва различимо — дымом. Пещерное эхо принесло им навстречу звуки нешуточной борьбы, словно там, внутри, дрались не на жизнь, а на смерть человек тридцать, а то и больше. Грохот ударов и вопли жутко звучали в почти полной темноте, и казалось, что в любой миг из нее выскочат враги.

Исур шел наугад, ведя за собой Огешана. Тот придерживался за стену, хотя холодный, кое-где липкий и поросший мхом камень казался наощупь неприятным. Вдруг пальцы его провалились в пустоту.

— Исур, здесь проход! — шепнул Огешан.

— Похоже, мы свернули не там — далековато зашли, — заметил телохранитель. — Не хватало нам заблудиться в этих пещерах. Хотя слух не подведет — вроде там еще дерутся… — Он опять прислушался. — Нет, притихли. Ладно, идемте сюда.

Они ощупали неровный пролом: Огешан пролез без труда, Исур едва протиснулся, развернувшись боком. Идти пришлось осторожно, под ногами то и дело попадались выбоины, камни и обломки — судя по звукам, железные и деревянные. А тьма впереди посерела, посветлела и вскоре превратилась в огромную пещеру — возможно, когда-то здесь был склад добытой породы.

Пещера не пустовала — именно отсюда летели недавние звуки боя. Сейчас они стихли, и королевич с Исуром во все глаза уставились на то, что открылось перед ними.

На полу пещеры валялись с десяток трупов и умирающих, изувеченных так, словно на них обрушился огромный утес или их растерзали в клочья тигры. Худой человек со шрамом на лбу, похожий на главаря, стоял впереди толпы оборванцев и будто пытался защитить их, раскинув руки. А по другую сторону груды кровавых тел возвышался прибрежной скалой рыжеволосый мужчина с искаженным ненавистью лицом и пылающими глазами, весь залитый кровью врагов. Был он безоружен, но не оставалось сомнений: он только что выдержал неравную схватку и вышел из нее победителем. Так увидел эту картину Исур.

Огешана же привлекло другое. Бок о бок с рыжим великаном стояла она, растрепанная, бледная, с перекошенным ртом, и сжимала в руках кинжал, выставив его перед собой. На думы не было времени. Не разобравшись, королевич бросился вперед.

— Стой! — закричал он неизвестно кому, на бегу выхватывая собственный кинжал. — Не трогай ее!

Исур с досадой выдохнул, но последовал за ним. Тем временем главарь со шрамом и его люди будто очнулись от чародейского сна. Послышались голоса: «Это еще кто?», «Откуда взялись?» Разбойники загомонили, главарь молча глядел то на королевича с Исуром, то на рыжего. Девушка же вскрикнула и выронила кинжал, звонко брякнувший на камнях. Страха в ее глазах Огешан не увидел — только изумление и тайную радость.

— Кто вы такие? — сурово спросил рыжий.

Атаман кивнул, словно собирался сам задать тот же вопрос. Огешан же заставил себя отвести взор от девушки и оглядеть прочих. Маска ненависти и боевой ярости сползла с лица рыжего, и королевич узнал в нем того самого человека, которого принимал за отца своей любимой и втайне опасался. Разбойники казались ему обычной толпой оборванцев, заросшей, голодной, озлобленной и вонючей. Атаман же отличался от них: несмотря на изуродованное лицо и страшную худобу, нечто в нем обличало знатного человека.

Холодный, как камень, голос и взгляд рыжего ошеломили Огешана, и как он ни пытался найти подобающие слова, язык его будто прилип к гортани. Зато Исур удивил. Он медленно убрал в ножны свои длинные ножи и с непонятным выражением смотрел то на рыжего, то на трупы убитых им разбойников. Наконец, он так же медленно поднял руку и провел пальцем по челюсти до середины подбородка.

— Луна высоко, — произнес он странным, глухим голосом, — и тени длинны.

Услышав эти слова, рыжий побледнел, как морская пена, взгляд его застыл. Словно против воли, он повторил движение Исура; окровавленный палец утонул в густой бороде.

— Луна скрылась, — сказал он так же глухо, — и тени тоже.

Больше не было ни слов, ни движений, ни вскриков — холодная тишина страха поглотила все звуки. Казалось, все кругом не смеют даже дышать. Жуткое молчание душило, пока его не разорвал истошный крик, скорее, визг: «Нам конец!» — это завопил один из разбойников и тут же повалился ничком на пол, прикрыв руками голову, точно малое дитя.

— Значит, ты за мной… — медленно произнес рыжий и прибавил неохотно: — Брат. Тьме нужно мое сердце? Что ж, — он покосился на кровавые останки у своих ног, — попробуй взять его, как пытались другие до тебя.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — ответил Исур. — Я служу моему господину и пришел сюда вместе с ним, и мне нет дела до велений тьмы. Мой господин…

Исур оглянулся на Огешана, словно спрашивая дозволения говорить дальше, и тот продолжил сам:

— Мне нечего скрывать, Исур, и незачем таиться перед этими людьми. Пусть будет мне защитой божественная кровь моих предков. — Он выпрямился, откинул плащ за плечи. — Я — Огешан, сын Самартала, из дома бессмертного Архатшира, королевич и наследник престола Вайи. — Он поглядел на атамана, который попятился, услышав имя и титул. — И я беру под свою защиту эту девушку, равно как и всех, кто родня или друг ей.

На последних своих словах Огешан покосился на рыжего великана. Лицо того, похожее на высеченные из камня лики бессмертных повелителей, по-прежнему оставалось суровым, в глазах не мелькнуло ни тени почтительности или благодарности.

— У моей дочери есть защитник, — бросил он. — Нам не нужно ничье покровительство — ни богов, ни королей.

Девушка поглядела сперва на отца, потом на Огешана. Ее бледное, застывшее лицо с потемневшими глазами слегка оживилось, она открыла рот, словно желая сказать что-то, и шагнула вперед. Но тут заговорил атаман.

— Похоже, роковая ошибка моих людей впрямь погубила нас, — сказал он. — Даже один воин-«тень» мог бы перебить всех нас и не вспотеть. А что говорить о двух… — Атаман помолчал, как будто смущенный. — Но жить хочется всем, даже таким, как мы…

— Неужели? — рявкнул на всю пещеру отец девушки. — И это говоришь ты? Ты только что собирался убить мою дочь лишь за то, что она видела ваши гнусные рожи! Что ты там говорил о своей справедливости для каждого? Так вот тебе моя справедливость: кто покусится на жизнь Найры, тот умрет.

— Хорошо, — сказал атаман и выпрямился во весь рост. — Можешь убить меня, если хочешь. Но я готов был позволить твоей дочери помолиться перед смертью. Мне молиться не о чем и незачем, вместо этого я хочу, чтобы ты выслушал меня — и ты, и твоя дочь, и королевич. Нет, я не стану просить пощады. Так слушайте историю Панхара, наместника Тереслеха.

Многие из разбойников зашептались и подались ближе: видно, они не знали о прошлом своего атамана. Огешан не сдержал возгласа изумления — ему доводилось слышать о городе Тереслехе, ближайшем крупном соседе Вайаты, и о тамошнем наместнике-предателе, полгода тому назад покусившемся на жизнь королевских посланников. Будто угадав его мысли, атаман продолжил:

— Ты, верно, слышал то, что рассказывают при дворе, королевич. Теперь слушай правду. Я не был ни изменником, ни убийцей, а всего лишь не пожелал душить жителей Тереслеха податями, как велел именем короля Садахар — и как делают это здесь, в Вайате, и в других городах.

— Это правда… — прошептал Огешан. — Непомерные подати — дело рук Садахара, он и не на такое способен. А мой отец, король, слушается его беспрекословно — сам не знаю, почему…

— Всего полгода тому назад, — продолжил атаман, — я был богат, уважаем и облечен властью, но не злоупотреблял ею. У меня была семья — жена, двое малолетних сыновей и взрослая дочь, уже обрученная. После праздника Архатшира собирались играть свадьбу… только свадьбы не случилось, потому что на праздник в Тереслех прибыли посланцы из Вайаты.

Он умолк ненадолго, длинные пальцы рук сплелись, точно иссохшие корни пустынного кустарника. Никто из слушателей не проронил ни звука — только шуршали камешки под ногами тех, кто невольно переминался с ноги на ногу, да слышалось порой тяжелое, пыхтящее дыхание.

— «Король желает разделить с вами торжество, душою пребывая здесь, в Тереслехе», — так они сказали мне, — вновь заговорил атаман. — Были среди посланцев и сборщики податей — они явились для проверки моих дел. У каждого была пышная свита — и стража. Тогда я не придал этому значения. И в ту же ночь они сделали то, зачем явились. — Он содрогнулся и опять умолк.

— Я спал, — продолжил он, совладав с собой, — когда мои слуги бились и гибли за меня. Шум битвы меня разбудил, но было уже поздно. В живых остался один только мой слуга Вузран, мы сражались плечом к плечу. Тогда я и получил эту рану. — Атаман указал на лоб. — До сих пор она мучает меня, как мучает мою душу все случившееся… Если бы я знал, то предпочел бы умереть вместе с прочими. Но Вузран спас меня против моей воли, вытащил тайным ходом, хотя я приказывал ему вернуться и даже называл предателем — пока не лишился чувств от ран. А перед тем я слышал…

Эти слова заставили отца девушки тяжко вздохнуть. Сама же девушка — Найра — бледная и явно потрясенная, перехватила взгляд Огешана. Сами того не заметив, они шагнули друг к другу.

— Я слышал, — говорил тем временем атаман, — как грабили мой дом и убивали моих людей. Я слышал, как кричала и звала на помощь моя дочь, слышал хохот ее насильников. Слышал, как моя жена умоляла пощадить детей… Потом я узнал от Вузрана, что не пощадили никого из них. Жену и дочь, без того замученных до полусмерти, сожгли живыми, сыновей разорвали лошадьми, а сам убийца, посланник Садахара, сделался наместником… А я не мог сделать ничего, не мог защитить моих родных, поскольку лежал при смерти. Хотя меня потом долго разыскивали, мы с Вузраном сумели бежать. Сперва думали уйти на юг, к кочевникам, но вовремя поняли, что не одолеем пустыню. Здесь, на побережье, боги вновь отвернулись от нас — мы не смогли покинуть Вайю. Не знаю, по чьей воле, доброй или злой, повстречался я с этими людьми, — он указал на своих притихших товарищей. — Раны и лихорадка истощили мое тело, горе выжгло душу, но человек — живучее существо. Меня вдруг одолела жажда мести, и я сказал себе: «Умереть я всегда успею. Лучше жить и воздавать несправедливым за их деяния…»

— Странно же ты воздаешь, — бросил отец, скрестив руки на груди. — Разве те люди, которых ты ограбил и убил, виновны в твоих несчастьях?

— Нет, — сказал Панхар. — Я озлобился — и решил, что раз я сам несчастен, то и другие пусть будут. А порой я не думал об этом, нам просто хотелось есть и хотелось жить, как и всем. Среди моих людей много таких же, как я, жертв Садахара, я сам это понял, поскольку у нас не принято говорить о своем прошлом. Слуга мой Вузран погиб в одной из стычек, а больше никто не знал обо мне всей правды — до сегодняшнего дня. — Он посмотрел в глаза отцу Найры. — Теперь можешь убивать. Сегодня я полной мере пожалел о том, что остался жив.

Весь облик отца выдавал порыв. Казалось, он готов шагнуть вперед и завершить начатое. Сам не зная, почему, Огешан стал между ним и Панхаром, прямо у груды безобразных человеческих ошметков.

— Постойте… — Он протянул руки в знаке мира и тотчас растерял все слова. — Я… я не знаю, что сказать вам всем, но я чувствую свою вину за то, что есть. Да, я королевич, и я ничего не значу при дворе. А Садахара я ненавижу не меньше вашего, как и он ненавидит меня. Сам Тей… — Огешан осекся, поглядев на Исура и отца Найры. — Сами боги не ответят, почему мой отец терпит его. Будь я королем, все было бы иначе — я видел, как живет наш народ, как его угнетают, унижают и обирают. А Садахара я бы приказал казнить первым…

— Давно пора, — бросил Исур, — да только как бы меч палача не сломался о его шею.

Огешан вытаращился на него. Отец Найры чуть вздернул рыжие брови, а руки его сжались так, что резче обозначились мышцы. Исур же продолжил:

— Признаться, я сам пытался убить его, да не вышло. Ни оружие, ни яд не причинят ему вреда, и, похоже, здесь замешано чародейство. Возможно, это дело рук кого-то из жрецов, с кем спелся Садахар.

Пещерное эхо подхватило эти слова, на которые никто не ответил. Когда эхо растаяло, вновь настала та же плотная, угрожающая тишина. Опять кто-то шумно дышал, переминался на месте, а время и сам воздух вокруг как будто застыли, точно здесь сгустились неведомые чары. Наваждение разорвал голос одного из разбойников, стоящего у самой стены:

— И что теперь делать?

Судя по всему, этого не знал никто. Наконец, вновь заговорил Панхар:

— Видимо, разойтись миром, словно ничего не было, у нас не выйдет. Мы слишком многое узнали друг о друге, и не всем из нас это по нраву.

Говоря это, он смотрел на отца Найры — именно с ним произошла самая разительная перемена. Недавний гнев и жажда мести за дочь исчезли, как следы на песке, исчез грозный воин, похожий на воплотившееся божество, способный биться в одиночку с целым войском. Сквозь бесстрастную маску, которую он тщетно пытался удержать, пробивалось нечто странное, похожее на горький стыд.

Когда Найра тихо окликнула его, он отвернулся. Она шагнула было к нему, дотронулась до его руки, но не успела больше ничего сказать или сделать. Из дальнего, темного конца пещеры эхо принесло грохот поспешных шагов, и вскоре появился сам бегущий — один из разбойников, видимо, дозорный. Он запыхался, вытаращенные глаза потемнели от ужаса.

— Атаман! — закричал он. — Сюда едет отряд королевской стражи!