Мрак под куполом цирка (джен)

Афишы, нарисованные умелыми художниками на заказ, завлекали своими яркими красками и затейливой рисовкою тысячи людей, но кто бы мог знать, что скрывала волшебная картинка на самом деле... Когда зрителей набрался полный зал, Уильям Мэджингтон, причëсанный и накрашенный сам вышел на арену в новом фраке цвета тëмного неба и бледно-зелëном переливающимся цилиндре.

— Достопочтенная публика! — красиво отвесил он поклон. — Мне уже не впервые приветствовать вас лично! И вы знаете — такой встречей я объявляю вам о совершенно новом шоу... которое станет даже экспериментом в истории моего цирка.

Зрительный зал зааплодировал восторженным визгом и громом. Конечно! Они-то думали, что эксперимент — это ещë более сказочные чудеса! Какие-то две девушки сидящие на боковом ряду слева даже помахали Мэджингтону, и он, прежде чем удалиться, не преминул украдкой помахать им в ответ. И представление началось...

Началось оно как обычно, с полного угасания освещения, но зазвучавшая в темноте мрачная музыка была уже необычна публике. Затем свет упал на Мадлен, спускающуюся на обруче, за который держалась одними руками и носками. А между тем Ричард вывез на манеж чëрный ящик, поджëг его факелом, и, когда Мадлен спустилась, резко указал ей на ящик, будто приказывая ей лечь в него. Та изобразила испуг, но откуда ни возьмись на моноциклах выехали Уолтер и Бим и схватили еë. Всë это выглядело уже совсем не по-сказочному... А музыканты, казалось, только нагоняли страху, играя эмоционально-тревожно. Чем отчаянней вырывалась Мадлен из лап страшно одетых и загримированных псов, тем неистовей надрывался оркестр. Под его жуткие мотивы и возгласы испуганных зрителей Бим и Уолтер, выполнили с Мадлен несколько акробатических элементов и, наконец, бросили еë в ящик, что уж совсем занялся пламенем. Публика ахнула — подобной дикости в цирке Мэджингтона не было ещë ни разу! Но когда клоуны с жуткими пружинами на ногах подпрыгивали перед высокой трубой и отрубали руки, что высовывались из еë отверстий, по всему зрительному залу покатились вопли. Руки, ясное дело, были тряпичными, но так хитроумно сделанными, что не отличались от настоящих. А клоуны, размахивая мечами, ещë и хохотали, и смех их, похоже, был не наигранным, а самым что ни на есть настоящим... И тут труба с громким взрывом исчезла, а на еë месте появился медведь Эдуард и с рëвом расшвырял клоунов по висящим в воздухе массам чего-то тягучего и вязкого. Как клоуны не бились, как не орали, странное вещество поглотило их и медленно растворилось. Зрители уже выходили из себя — в самом дурном смысле. Одни верещали, будто ужасы творились не с артистами, а с ними, вторые рыдали от страха или отвращения, третьи возмущались на чëм свет стоит и грозили судом, четвëртые же просто убирались вон, прихватив в охапку своих детей, понимая, что закрывать глаза и уши им бесполезно. А в воздухе уже изящно, точно артист балета, прыгал по ножам Грегуар, и ножи, лишь он от них отталкивался, срывались и исчезали в полу арены. В конце своего выступления Грегуар вскочил в обруч, но, будто потеряв равновесие, повис на одних носках, и в столь опасном состоянии медленно улетел на обруче за кулисы.

Из пола арены уж давно показались острия ножей, под куполом обозначилась струна тонкого каната, а в его начале — девочка с голубыми волосами и белыми крыльями за спиной. Вероника непременно бы потеряла бдительность, не будь у неë в мыслях слова «долг», а в сознании — образа «любящего» хозяина. А что же Алиса? Всë время кошмарного представления она находилась в ящике, хитро скрытым под куполом, и сознание в ней пробудилось лишь в ту минуту, когда Вероника взошла на высоту. Сквозь щель Алиса смутно видела, как к ящику подбежал мышонок Тимоша и сказал что-то подбадривающее и утешительное, а затем выдëрнул какую-то щеколду. Ящик открылся, и Алиса вылетела вниз. На секунду ей показалось, что разобьëтся насмерть, но полëт прекратился быстро, и она повисла на удерживающем еë канате. «Пускай стрелы,» — как отдалëнное эхо прозвучал в сознании Алисы голос, похожий на мэджингтонский. Девочка будто бы только сейчас осознала, что у неë на поясе колчан, а в руках лук, и сама удивлялась, как это так хорошо умеет натягивать тетеву и стрелять. Точнее, не удивлялась, а бессознательно проникалась этим ощущением. Но между тем, летая под куполом, Алиса видела, как стрелы едва не задевают идущую по канату Веронику, и как блестят ножи в полу, а уши наполняли испуганные крики и возмущëнный вой. «Стреляй,» — повелевал тот же голос. «Нет... Не могу, не буду!» — сопротивлялся рассудок Алисы. Неизвестная, но сильная боль заставила еë пустить в сторону Вероники очередную стрелу. Увидев, как акробатка покачнулась, Алиса испугалась уже всерьëз, и столь ощутимый испуг, придал силы сопротивлению. Теперь всякий раз, когда голос приказывал ей пускать стрелы, она изо всех сил включала рассудок: «Нет, нет, нельзя!» А Вероника миновала канатную тропу и готовилась... к прыжку в целый куст ножей! Это уже даже не дикость... Это уже нечто совсем из ряда вон выходящее! Алиса видела, в каком ужасе застыла публика, как побледнело лицо Вероники, замершей у края бездны смерти... Нет! Допустить этого просто немыслимо! Боль снова охватила Алису, но она, изо всех сил стараясь сопротивляться, бросила лук с колчаном, и рванула на своëм канате прямо к Веронике, что уже подняла ногу в воздух... В следующее мгновение акробатка была у неë в руках, и никакая зависимость уже не чувствовалась.

— Зачем? — воскликнула Вероника. — Я должна была исполнить свой долг!

— Нужно ведь понимать, где долг, а где смертельная опасность, — улыбнулась Алиса этой кроткой и безотказной эквилибристке. Сделав круг, девочки залетели в закулисное отделение наверху, Алиса отцепила от себя канат и радостно побежала рассказать другим артистам о своëм избавлении от колдовского подчинения... Даже некоторые из зрителей радовались, что впервые за всë это ужасное представление ужасу не дали произойти. Зато в каком ошеломлении был Уильям Мэджингтон, видевший из-за верхних кулис каждое движение артистов!

— Она... вышла из под чар?! — обомлел он. — Из под чар сыворотки власти?!

— Поразительно! — пискнул Тимоша. — Просто чудо какое-то!

— Молчи, Тимка, — в отчаянии оборвал его Вильям. — Молчи... Ты сам не знаешь, что говоришь...

— Я говорю вам, хозяин, что не стоило это безумие обществу представлять, — вздохнул с укором мышонок, указывая на истерящую публику. Но импресарио уже ничего не хотел слушать.

— Занавес... Живо! — с трудом проговорил он. Тимоша усмехнулся и подал знак клоунам. Эрик и Патрик с радостным визгом ринулись на манеж и принялись плясать, высекая башмаками языки пламени. Огонь разросся и скрыл от глаз зрителей всю арену, но те и без того уже в безмолвном гневе покидали зал. Когда пламя наконец опустилось и пропало, а освещение снова зажглось, все оставшиеся зрители разразились презрительным свистом и громкими проклятиями. Взрослые долго не могли успокоиться от возмущения, а дети — от слëз. На выходе из цирка только и слышалось: «Это просто ужас!» — «Кошмарней представления я в жизни не видел!» — «За что мы деньги платили!»

— И это — от самого Уильяма Мэджингтона! — сокрушались те самые две девушки. — Уж от него-то мы никак такого не ожидали!