Если выживем (гет)

АННА

Единственное, чего мне хотелось, так это надраться. Начала я за ужином. Вечером была анонсирована дискотека, и я отправилась оттанцевать эту боль, надеясь, что Федор туда не сунется. Дрянное вино вперемешку с дешевыми коктейлями сделали своё дело — уже через час я осознала себя на танцполе, зажатая между двумя парнями кавказской наружности, бесстыдно лапавшими меня во время “танца”. Резкий парфюм кружил голову не хуже алкоголя, под ладонями бугрились каменные мышцы, пальчики иногда, конечно же случайно, конечно, оглаживали кромку ремня то одного, то другого мачо, руки скользили по разгоряченным телам, попка терлась то об один, то о другой пах. Возбужденные донельзя, мы прихватили по бутылке дорогущего шампанского и перебрались в их номер.

Чем отличаются обеспеченные мужчины от таких, как, например, Паша? Они приятно пахнут, чисто выбриты, эпилированы где нужно, ногти ухожены, у них выглажена одежда и начищена обувь. Касаться их одно удовольствие, что я, собственно, и делала. Изучала холеную кожу, рельефные тела, пока они, зажав меня между собой, исследовали моё. Две пары губ, две пары рук, два дыхания, опаляющих шею. Двойная порция ласк и прелюдий. Никто не заметил, когда и куда испарилась одежда. Один из парней жадно впился в мои губы, второй облюбовал грудь, сминая плоть в огромных ладонях. Чья-то рука скользнула к промежности, вырывая стон. Пока один целовал губы и ласкал рукой между бедер, другой развел мои ноги шире, надавил на поясницу, заставляя прогнуться, и медленно вошел. Трахал неторопливо, поглаживая спину и разминая поясницу. Кончив, упал в кресло и принялся наблюдать, как его друг подхватывает меня на руки и, прижав к стене, резко входит. Я кричу, запрокидываю голову, ударяясь затылком о стену, мой второй партнер резок и напорист, вколачивается в меня с рычанием и остервенением. Кончая, он оставляет засосы и укусы, и я срываюсь в бездну оргазма вслед за ним.

Я опускаю дрожащие ноги на пол, тяжело приваливаюсь к стене, пытаясь отдышаться. Но первый уже отдохнул, устроился на кровати, привалившись спиной к изголовью, и потянул меня на себя. Я подползаю на коленях, седлаю бедра и медленно пускаюсь на член. После безумной скачки хочется немного томной неги. Я двигаюсь медленно, мужчина подо мной никак мне не мешает, лишь оглаживает бедра и позволяет мне задавать темп. Второй ложится рядом и некоторое время наблюдает за нами, внимательно смотрит, как член его друга погружается в меня. Потом встает на колени рядом, пальцы одной руки начинают стимулировать клитор, пальцы второй — анус. Я впервые в жизни ловлю множественный оргазм, кричу, не в силах сдержаться. Парень подо мной кончает, меня тут же сдергивают с него, ставят на четвереньки и резко входят. Хрипы, стоны, рычание, влажные шлепки наших тел, умопомрачительный, тяжелый запах секса и дорогих духов — все это сливается в единую волну, сшибающую нас с ног.

Мы падаем на кровать, дышим загнанно, поверхностно. Чуть придя в себя, я встаю, натягиваю платье, подхватываю бутылку шампанского, не прощаясь выхожу из номера и отправляюсь пить и ненавидеть себя всей душой.

ФЕДОР

Я знаю, что это произошло. Я видел её на танцполе. Сколько раз за эти годы я видел, как она уходит с другим? Сколько раз я следил за ней, таскался по всяким клубам, презентациям и еще каким-то сборищам только для того, чтобы увидеть, как она уходит с другим? Я сбился со счета.

Да что же я за трус-то такой??? Почему, любя эту женщину так много лет, я продолжаю следовать каким-то условностям? Почему я позволил ей отдать её свежесть, невинность кому-то другому, только потому что боялся осуждения общественности, шепотков за спиной, всей этой канители с разводом? Почему, почему, почему? Какой же я дурак!

* * *

Возраст не всегда равно мудрость. Федор, дожив до своих сорока восьми лет, был умен и опытен. Стал доктором наук, общественным деятелем, уважаемым человеком, чье авторитетное мнение просили высказать на телевидении и даже в суде. Студенты его боготворили, друзья обожали, жена смотрела в рот. Но почему-то ничего из этого не приносило счастья лично ему. До встречи с Аней он плыл на волне успеха, чувство собственной значимости кружило голову, работа и благотворительность затягивали, не оставляли времени задуматься, кружили в водовороте, так сказать, земных страстей, пока он не увидел её.

Он знал, что не перебесится, знал, что это не личностный кризис или кризис среднего возраста. Однажды увидев её, он пропал.

Ему тогда было всего тридцать пять. В память врезался тот жаркий, солнечный день, когда он курировал вступительные экзамены. Ей было семнадцать, она сидела на третьей парте, что-то писала на экзаменационном листе, прикусив от усердия нижнюю губу. Он помнил, как скользнул по ней взглядом, равнодушно, хотя её блузка была расстегнута на несколько лишних пуговиц, а в проходе виднелись ее длинные загорелые ноги, совершенно не прикрытые крошечной юбкой. Тогда ещё рыжие волосы были собраны в строгую прическу, вызывая контраст с нарочито-сексуальной одеждой. Он видел тысячи таких студенток, как она. Все они были вчерашними подростками, прощупывавшими границы дозволенного, исследующими только что освоенные женские чары.

Но Аня была особенной.

Когда Фёдор, прогуливаясь меж рядов, остановился возле её парты и осторожно заглянул в листок, отмечая, что она пишет бред, тянущий только на три с половиной, она вдруг почувствовала его, обернулась, подняла на него глаза.

Он едва удержался, чтобы не отшатнуться. Она смотрела ему в глаза так по-детски, испуганно и доверчиво. И именно страх в этих зелёных глазах заставлял его ворочаться по ночам, гадать, набрала ли она достаточное количество баллов, чтобы поступить. Он видел её и на других экзаменах, но тогда страх во взгляде уже сменился благоговением.

На лекциях она обжигала его своим взором, заставляя потеть и нервничать. Он выходил с ее пар с надежным твердым стояком, но не имел возможности быстро с ним разобраться, и от того мучался ещё сильнее.

С первого её взгляда он понял, что она принадлежит ему. Федору казалось, что все вокруг задыхаются от их феромонов, посылаемых друг другу.

Он знал, что повелся не на ее фигуру, внешность или восторг поклонницы. Его пленили глаза. В них скрывалась угроза, потаенный огонь, пожар, пламя, страсть. В мозгу, на подкорке, отложилось видение: она вскидывает на него глаза, пугается, теряется, ощупывает взглядом его фигуру, и ее глаза загораются ответным огнем. Он закован в свой строгий черный костюм как в футляр, но она проникает взглядом сквозь него, ломает корку его отчуждения, и вот он уже перед ней, обнаженный душой, и совершенно безумный...

* * *

Федор маялся всю ночь. К утру, наконец, придумал, как решить проблему: снова сбежать. Спешно собрав вещи и узнав время прибытия парома, он пошел на поиски Ани, чтобы взглянуть на нее в последний раз. Он твердо решил её отпустить. Он не бросит жену и двух дочерей ради сумасбродной бабенки. Ради ничего не значащей интрижки, которой толком-то и не было. Не погубит свою репутацию ради дряни, развлекавшейся в эту ночь сразу с двумя. И он не будет страдать ни секунды. Никогда. И даже больше никогда не вспомнит тот ее купальник, белый, с красными вишенками. И тем более не вспомнит тот день, когда она схватила его за руку, и они с разбега бросились в ледяную горную реку. Никогда больше не вспомнит, как ее лицо преображается, когда она счастлива; как она смеется; как нежна её кожа... Никогда больше! Никогда...

Узнав у Илоны Генриховны где её внучка, Фёдор направился к спорткомплексу. Внутри было прохладно и тихо. В бассейне плавали старушки, в спортивном зале тягали железо мужики. Федор поднялся выше, под самую крышу, и осторожно приоткрыл дверь танцевального зала.

Полукруглые панорамные окна пропускали солнечный свет, тихо звучала легкая музыка, балетки глухо стучали по старому вытертому паркету.Пахло пылью и полиролью. Demi-plié, À la seconde, резкий Battements, пара Briser, короткая вариация на полупальцах, Détourné на пальцах, драматичный Cambré, изящное Fouetté, несколько Chaînés, tours на пальцах, À la seconde на полупальцах, Арабеск, Grand-plié. Она была прекрасна в черном леотарде, черных лосинах и длинной розовой прозрачной балетной юбке.

Он знал, что к балету она обращается в крайнем душевном раздрае. И то, как она без пуант выполняла движения на пальцах, ранило его душу. Музыка изменилась, стала громкой и агрессивной, а женщина на паркете выкладывалась как в последний раз, оставляя за собой кровавые следы.

Федор знал, что она наказывает себя; стирая пальцы в кровь, пытается выплеснуть душевную боль.

Музыка стихла. Аня прошла к скамье, сделала несколько глотков шампанского прямо из бутылки, с тихим шипением стянула балетки, обернула ступни пищевой пленкой, чтобы не заливать кровью пол, и, натянув балетки, решительным шагом вернулась к станку.

Федор тихонько прикрыл дверь, подхватил чемодан и, сбежав по ступеням, решительным шагом направился к пристани.