The final fire of a fallen star | Последний огонь упавшей звезды (гет)

Поезд неспешно грохочет, пробираясь сквозь туманную равнину. За окнами всё ещё мелькают холмы, но в купе, выделенном для старост, воздух почти неподвижен — насыщенный парфюмом, амбициями и лёгким раздражением.

Я вхожу последним. Дверь закрывается за мной с мягким щелчком, который кажется слишком громким в этой звенящей тишине. Внутри уже устроились остальные:

Оскар Брейди сидит ближе всех к двери, его пальцы постоянно поправляют сползающие очки. Николь Пенхоллоу бросает на всех взгляды с выражением недовольства на лице, будто её одну выдернули ради этого неблагодарного занятия.

Уизли развалился на сиденье, совершенно не интересуясь происходящим, как будто хочет стать частью обивки. Его волосы торчат во все стороны, словно он только что проснулся, а рубашка измята. Грейнджер поджимает губы, осуждающе глядя на своего дружка.

Элиас Моррисон мягко улыбается — типичный пуффендуец. Франческа Дюпон напевает что-то под нос, её тёмные волосы колышутся в такт мелодии. Эти двое единственные выглядят так, будто им действительно приятно находиться здесь.

Клементина Холл говорит — сдержанно, точно, как заведённый часовой механизм.

— Предлагаю начать, — поправляя прядь волос, сухо произносит она. Её голос негромкий, но такой, что заглушает даже шум колёс.

Она сидит прямо, будто за экзаменационной партой, перед ней — пергамент со списком обязанностей и тонкое перо. Идеальная поза. Идеальный контроль. На её лице нет ни единой эмоции, кроме легкого намёка на сосредоточенность. Луч света, пробивающийся через окно, падает на её платиновые волосы, делая их почти сверкающими. Она кажется фарфоровой куклой, созданной для демонстрации совершенства. Но я знаю лучше.

Остальные старосты — в разной степени заинтересованности и скепсиса — рассаживаются по лавкам, готовые внимать.

Я откидываюсь назад, скрестив руки на груди, взгляд скользит от Клементины к Имоджен Макнейр — обе слизеринки, но такие разные. Имоджен аккуратно водит пальцем по обивке сиденья, словно высчитывает расстояние до ближайшей возможности свалить.

— Разве мы не можем обсудить это в Хогвартсе? — с ленцой произносит она.

— Если тебе так важно переложить ответственность, можешь уступить значок, — холодно замечает Грейнджер. Сквозь сдержанность её позы проступает раздражение — почти физическое. Руки скрещены на груди. — Нам важно знать, кто за что отвечает уже сейчас. После пира всегда начинается хаос.

Хаос.

Каждое подобное собрание.

— Хаос — естественная форма жизни, — бормочет Голдстейн, когтевранец с вечно растрёпанными волосами. Он записывает что-то в блокнот — я уверен, совершенно не по теме. Беспорядочные каракули. Я бы не смог так, даже в своем кошмаре.

Странно, как некоторые люди могут находить утешение в хаосе.

— Кто сделает расписание патрулирования? — спрашивает староста школы, и я быстро ухватываюсь за эту возможность, будто бы кто-то мог меня опередить. На самом деле, никому бы и в голову не пришло сделать нечто подобное. Но это не важно. Все списки мои — так было всегда.

— Я могу составить и расписания тренировок, и посещения ванной старост, если надо, — произношу с ровной интонацией. Внутри — почти облегчение. Внешне — вежливый тон и пустые глаза, будто я делаю одолжение. Но, судя по приподнятой брови Холл, она в это не поверила ни на йоту.

— Спасибо, Регулус, тогда сделай это, пожалуйста, до понедельника.

— Согласно параграфу 12 Устава Хогвартса, — начинает Брейди, и Уизли закатывает глаза так выразительно, что это почти слышно.

— Оскар, ради Мерлина, — перебивает он, — благодаря тебе мы все знаем устав.

Брейди открывает рот, возможно, чтобы процитировать ещё один параграф, но Уизли нарочито громко зевает.

Имоджен что-то едко бросает в сторону Грейнджер, та отвечает, голос её становится выше, слава Салазару, не переходя на ультразвук, губы чуть поджимаются. На секунду вспыхивает перепалка, по-детски раздражающая — и почти сразу гаснет. Мне неинтересно, о чём спор. Интереснее — наблюдать. Отмечать детали.

Рейли когда-то сказал: «Ты смотришь, будто режешь людей на части». Я воспринял это как комплимент. Не знаю, что он имел этим в виду. Но в любом случае — он был прав.

Я разрезаю Клементину по слоям. На поверхности — порядок, дисциплина, отточенные фразы.

Высокая, стройная, с безупречной осанкой. Длинные платиновые волосы, всегда идеально ухоженные. Ледяные голубые глаза. Очень бледная кожа, почти фарфоровая. Острый подбородок и тонкие брови.

Добросовестная, трудолюбивая, но довольно замкнутая — полностью посвящает себя учёбе. Клементина Холл была почти идеалом чистокровной ведьмы — если бы не одно 'но'. В своих списках я тщательно раскладывал её характеристики по полочкам, но постоянно возвращался к одному вопросу: почему такая совершенная на словах личность настолько... пуста внутри?

Макнейр — хаос, упакованный в шелк. Она льстит профессорам и презирает их одновременно. Игривая соблазнительница, но примитивная, на мой вкус.

Грейнджер — порядок, но другого рода. Кристаллизованный. Невежество, закованное в неповоротливую упрямость. Беспочвенное высокомерие.

— Регулус, — внезапно обращаются ко мне, и я чуть поворачиваю голову. — Добавь в график, пожалуйста, сменные пары. На случай форс-мажоров, если кто-то не сможет.

Я едва заметно киваю — достаточно, чтобы счесть это согласием.

Голдстейн зевает, потом снова утыкается в свой блокнот. Глаза цепляются за его каракули — неровные, дерганые буквы, которые будто спотыкаются друг о друга, падая на пергамент. Мой взгляд автоматически фиксирует дисгармонию — и тут же отскакивает прочь. Я отворачиваюсь, пальцы привычно отбивают ритм на коленке.

А Холл уже составляет следующий пункт повестки. Часовой механизм продолжает работать.

Поезд делает резкий поворот, и солнечный луч на мгновение пробивается сквозь окно, освещая лицо Клементины. Она не моргает и не щурится. Точно ли она живая?

— С этого года, — её голос становится чуть громче, ровно настолько, чтобы перекрыть чье-то недовольное сопение, — у старост появятся дополнительные обязанности.

В купе наступает тишина. Даже Голдстейн отрывается от своего блокнота.

— Во-первых, — продолжает она, — еженедельные отчёты о состоянии факультетских гостиных. Во-вторых, персональное наставничество для проблемных студентов. В-третьих...

— Что? — перебивает Уизли, приподнимаясь. — Это шутка? Мы и так...

— Это не обсуждается, — Клементина даже не повышает голос, но её слова падают, как нож гильотины. — Приказ от совета деканов.

Оскар тут же поправляет очки и открывает устав на нужной странице.

— Параграф 47, подпункт «г», — торжествующе объявляет он. — «В исключительных случаях...»

— Оскар, — рычит Уизли, — я тебя сейчас задушу этим уставом.

Макнейр хихикает, прикрывая рот изящными тонкими пальцами. Её ноготь — идеально заточенный, с лёгким перламутровым отливом — постукивает по подлокотнику. Раз. Два. Три.

— Наставничество, — произносит Пенхоллоу, впервые за всё собрание проявляя интерес. — Кто будет определять «проблемных» студентов?

— Факультетские старосты. По согласованию с преподавателями.

Грейнджер тут же делает пометку в своём блокноте. Её перо скрипит по пергаменту с раздражающей интенсивностью.

— А если, — медленно говорит Имоджен, играя с прядью волос, — студент окажется... невосприимчив к наставничеству?

Она улыбается — слишком широко, чтобы это было искренне. В её голосе звучит сладкая угроза. Холл поворачивается к ней всем корпусом. Её голубые глаза становятся ещё холоднее. Она отвечает без паузы:

— Тогда вопрос перейдёт на рассмотрение директора. И уже там будет решаться, справляетесь ли вы со своими обязанностями.

Дюпон перестаёт напевать. Моррисон перестаёт улыбаться.

— Это же..., — начинает Уизли, но Грейнджер резко тянет его за рукав.

Я наблюдаю, как цифры складываются в моей голове. Новые обязанности — новые списки. Новые списки — новый контроль.

— Регулус, — снова обращается ко мне Клементина. — Ты будешь курировать распределение наставников.

Пальцы замирают на колене.

— Конечно, — отвечаю я, чувствуя, как где-то внутри меня уже начинает формироваться таблица. Имена. Факультеты. Проблемы. Решения.

Поезд входит в туннель, и купе на мгновение замирает в чёрной тишине. В этой тишине я чувствую, как напряжение в воздухе становится почти осязаемым. Мрак заполняет каждую щель, поглощает звуки, растворяет лица. Будто мир исчез, оставив нас в пустоте. Это практически успокаивает.

Когда свет возвращается, лица кажутся немного другими — будто тьма стёрла часть масок, которые все так тщательно носят. Клементина Холл не моргнула и не шевельнулась. Она сидит всё так же прямо, её платиновые волосы всё так же безупречно уложены, а голубые глаза холодно изучают каждого присутствующего, словно проверяя, не нарушил ли кто-то порядок за те несколько секунд, что мы находились в темноте.

— Вопросы?

— Это абсурд, — бормочет Уизли, но достаточно громко, чтобы все услышали. — Мы что, няньки теперь?

Клементина не удостаивает его ответом. Её перо продолжает методично выводить строчки на пергаменте. За окном уже знакомые виды.

— Похоже, мы прибыли, — констатирует Моррисон, и в его голосе слышится облегчение.

— Мы закончили? — отрывисто спрашивает Голдстейн, неловко ерзая на сидении.

— Да, — произносит Холл, когда поезд практически подъезжает к платформе. — На сегодня всё.

Солнечный луч закатного солнца снова падает на её лицо, и я замечаю крошечную деталь — тонкую морщинку между бровями. Первый признак усталости. И первое доказательство ее человечности.

Макнейр встаёт первой, её мантия шелестит, как змеиная кожа.

— Как же я рада, — говорит она, слишком сладко, — что мы все так... продуктивно провели время.

Её пальцы скользят по плечу Голдстейна, когда она проходит мимо. Он вздрагивает, но не отстраняется.

Уизли тут же выскакивает за ней, бормоча что-то невнятное про «следующий раз пусть сами». Грейнджер бросает на его спину осуждающий взгляд, но всё же следует за ним, крепко сжимая свой блокнот.

Оскар задерживается, явно желая обсудить ещё пару нудных вопросов, но один взгляд Клементины заставляет его передумать.

Он торопливо поправляет очки, которые, кажется, снова сползли с носа, и бормочет что-то про необходимость проверить свои записи. Его шаги затихают в коридоре, оставляя после себя лишь слабый шорох страниц, которые он, вероятно, перелистывает на ходу.

Я выхожу в коридор, где уже царит привычная суета. Поезд останавливается. Двери открываются, выпуская нас в прохладный вечерний воздух.

Хогвартс ждёт.