Победительница (гет)

— Здравствуй, Тобиас. Рад тебя видеть, — с мягкой улыбкой произнёс высокий статный мужчина в аккуратном тёмно-синем костюме. Его строгие очки придавали облику интеллигентность, а манера говорить — уважительную теплоту. Софи едва заметно скривила губы. В её лице читалось раздражение, и даже отрешённость. Она не скрывала: радости от встречи с Тобиасом не испытывала. Но, встретившись с мужем глазами, натянуто улыбнулась, хотя в её взгляде промелькнуло лёгкое недовольство.

Мужчина, будто не замечая напряжения, представил семью:

— Познакомься, это мои дочери — Петунья и Лилиан. А это моя супруга Софи, ты её уже знаешь.

— Здравствуйте, Джонатан! — вежливо ответил Тобиас. — Познакомьтесь, это моя жена Эйлин и сын Северус,

— Здравствуйте, Джонатан! — вежливо ответил Тобиас. — Познакомьтесь, это моя жена Эйлин и сын Северус, — в свою очередь представил семью Тоби.

Вика кивнула и перевела взгляд на девочек — ключевых героинь в истории о Мальчике-Который-Выжил. Почему-то, глядя на этих двух малышей, ей трудно было поверить, что одна из них станет великой любовью Северуса и матерью Избранного, а другая — тётей, которая в будущем будет издеваться над ребёнком. Пока что перед ней были самые обычные дети.

Лилиан была действительно хорошенькой: густые медные волосы обрамляли яркое, открытое лицо, а зелёные глаза — прозрачные, как весенняя листва — сияли любопытством. Она улыбалась так по-настоящему, что в другой ситуации Вика, возможно, и подумала бы: «Вот она — героиня великой любви». Но теперь её взгляд, отточенный реальностью, видел больше.

Лили была милой, яркой, живой — но не сказочной. Не идеальной. Обычной, хоть и привлекательной девочкой. «Я встречала и красивее», — с удивлением призналась себе Вика, чувствуя, как в ней рушатся представления, выращенные книгами.

Петунья… Она поразила ещё больше. В её лице было что-то притягательно грустное: тонкие черты, задумчивые глаза, полное отсутствие интереса к происходящему. Она будто витала в своих мыслях, словно что-то давило на её плечи, чего другие не замечали. Вика почувствовала странное — почти болезненное — сочувствие. Петунья выглядела не как будущая деспотичная тётка Гарри Поттера, а как ребёнок, которому недостаёт тепла.

Она перевела взгляд на Северуса. Дашка в своё время уши ей прожужжала мечтами о великой любви с первого взгляда, как у Северуса к Лили. Теперь у Вики была возможность увидеть всё своими глазами. Но, увы… Никакой магии момента не произошло. Северус не проявлял ни малейшего интереса к девочке. Всё его внимание было сосредоточено на мальчишках, игравших в мяч — видимо, его приятели по секции. Он с нетерпением ждал, когда сможет присоединиться к ним.

Девочки, впрочем, тоже не выказывали особого интереса. Разве что Лили с любопытством посматривала на Северуса — было видно, что она не прочь познакомиться поближе, но первой подойти явно не решится. «И слава Богу», — подумала Вика, переключив внимание на Петунью.

Та выглядела грустной и немного усталой. Казалось, что всё происходящее вокруг её не касается, и она витает где-то далеко в своих мыслях, не собираясь возвращаться. Конечно, по одному впечатлению судить рано, но Петунья совсем не напоминала злого или жестокого ребёнка. Хотя, как известно, с возрастом люди меняются.

Задумавшись, Вика не заметила, как мужчины и дети разошлись по своим делам, оставив её наедине с Софи.

— У вас красивые дочки, — попыталась заполнить возникшую паузу Вика.

— Да, особенно Лили, она наша гордость. Она ходит в танцевальную студию, поет, да и к тому же учится неплохо, я уверена, её ждет большое будущее, — с гордостью сказала Софи.

— А Петунья? Девочки ведь погодки?

— Да, Лили всего на полтора года младше сестры, но уже во многом её лучше. Она очень выразительно читает, все учителя ее хвалят, — снова стала расхваливать свою дочь Софи.

— А в какую школу они ходят? — понимая, что врядли услышит что-то помимо множества достоинств Лили, Вика решила перевести разговор в другую сторону.

— Тут неподалеку, буквально в пяти мунутах от парка, там дают лучшее образование во всей округе и к тому же там много кружков, в которые могут ходить дети. А Ваш сын где учится?

— На другой стороне реки.

— Эта та школа для отстающих, откуда вырастают одни уголовники? — пренебрежительно спросила Софи, а потом увидела какую-то девушку и не дожидаясь ответа, попрощалась с Эйлин, предпочтя ей общение с подругой.

На самом деле, Вика совсем не расстроилась — Софи с самого начала вызвала у неё стойкое отторжение. Надменная, холодная, словно из стекла, она буквально излучала презрение. Вика почти с облегчением вспомнила слова Тобиаса — высокомерная стерва. Согласилась с этим без колебаний.

Но гораздо сильнее её задело — и удивило до глубины души — то, как по-разному Софи относилась к собственным детям.

Это было… необъяснимо. Почти противоестественно.

Вика не любила детей — никогда. Она была из тех, кто не умиляется чужим младенцам, и испытывает раздражение от криков и суеты. Но, несмотря на это, в её голове даже мысли не возникало, что можно делить детей на «лучших» и «хуже». У неё самой были племянники — Даша и Дениска. Даша — активная, шумная, общительная, вечно куда-то несущаяся вперёд. Денис — тихий, замкнутый, погружённый в свои игры и схемы. Разные? Безусловно. Но любимые — одинаково. Ни секунды сомнений. Ни намёка на сравнение. Ни попытки поставить одного выше другого.

Их мама, Аня, вообще была в этом плане образцом справедливости: если хвалила Дашу — обязательно добавляла что-то доброе и про Дениса.

А тут… Вика не могла отделаться от ощущения, что Лили — звезда, центр мира, любимица, а Петунья — будто бы просто приложением. Тенью. Вторым планом. Чем-то, с чем придётся мириться. И это резало по живому.

Как так можно? — думала она, наблюдая за девочками. — Как можно при живом, чувствующем ребёнке демонстрировать, что другой тебе ближе, важнее?

Софи смотрела на Лили с гордостью, с радостью. А на Петунью — просто… никак. Как будто её не существовало. И чем больше Вика это замечала, тем сильнее сжималось внутри. Было что-то глубоко неправильное, даже тревожное в этой холодной, отстранённой несправедливости.

Однако она поймала себя на мысли, что не хочет в этом копаться. Сегодня — нет. Она приехала отдыхать, а не разбирать чужие семейные драмы. Решив переключиться, Вика позволила себе расслабиться. Погода была восхитительной: мягкое весеннее солнце согревало кожу, лёгкий ветер трепал волосы, воздух пах молодой травой и свободой. Самое время просто сесть на скамейку, отдохнуть и ни о чём не думать.

Жаль, не взяла книгу, — мелькнуло. Чтение сейчас подошло бы идеально.

Мальчишки уже унеслись куда-то вглубь парка. Вокруг сновали дети разных возрастов — то смеясь, то ссорясь, то забываясь в игре. Маленькая девочка с аккуратными косичками снова и снова пыталась забежать в фонтан, пока мама, улыбаясь, не увела её за руку.

Вика перевела взгляд на детскую площадку, где находились сёстры Эванс. Простая сцена: солнце, лёгкий ветер, свежая зелень. И всего одна большая качель. Девочки как раз пытались решить, кто будет кататься первой.

— Давай качаться по очереди, — серьёзно предложила Петунья, глядя на сестру.

— Я первая! — воскликнула Лили, мгновенно вскочив на качель. Весело, звонко, без сомнений. — Качай меня!

Петунья молча кивнула. Без возражений. Подошла сзади и начала толкать. Лили смеялась, визжала от восторга, когда взлетала особенно высоко. Вика смотрела, как лицо Петуньи постепенно меняется — от просто спокойного к уставшему. Через несколько минут она попыталась остановить качель.

— Я ещё не накачалась! Что ты делаешь?! — возмутилась Лили, словно правила тут были только её.

— Мы же договорились по очереди… — тихо попыталась напомнить Петунья.

— Но я ещё хочу! — надулась Лили, откинувшись назад, словно обиженная королева.

— А я устала тебя качать, — ответила Петунья, и добавила спокойным, почти взрослым тоном: — Давай теперь я немного покачаюсь, а потом снова ты.

— Нет.

— Почему? — голос Петуньи дрогнул.

— Потому что я хочу еще!

— Но это нечестно… Всё, я останавливаю!

— Мама, она мешает мне качаться! — неожиданно закричала Лили в сторону площадки, где Софи оживлённо обсуждала что-то с подругой.

— Пет, не мешай сестре, — крикнула та, даже не обернувшись. Голос — холодный, раздражённый. Как будто конфликт был решён заранее.

Лили взглянула на Петунью с торжествующей улыбкой и взмахнула ногами, будто празднуя победу. Петунья, собравшись с духом, снова попыталась возразить:

— Но мы же договорились...

— Она младше, уступай, — бросила Софи, и вновь полностью переключилась на подругу. Более того, теперь она негодующе показывала на Петунью, что-то раздражённо говоря.

Вика замерла. Внутри всё похолодело. Это был не просто эпизод. Это был узор, система, привычка. Петунья попыталась уйти с площадки — тихо, не привлекая внимания, просто исчезнуть. Но…

— Мама, она уходит и не хочет меня качать! — жалобно выкрикнула Лили.

— Петунья, стой! Ты должна уступать! Ты же старше! — взвизгнула Софи, даже не посмотрев на дочь. — Если уйдёшь — накажу!

— Ну, мам… — робко возразила девочка, голос её стал едва слышен.

— Петунья! — отрезала Софи, и этим всё сказано.

Петунья остановилась. Глаза её блестели, на ресницах дрожали слёзы, но она молча подошла и продолжила толкать качель. Её лицо застыло, она изо всех сил старалась не слышать звонкий смех сестры, не чувствовать его — как укол.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Лили надоело. Она вдруг сказала:

— Всё, хватит. Останови.

— Вот видишь, подождать было несложно, — бросила Софи в сторону Петуньи, а потом, громко, будто нарочно: — Лили такая добрая и справедливая девочка!

Вика почувствовала, как у неё внутри всё переворачивается. Это было не просто несправедливо — это было унизительно. Для Петуньи. Для любой девочки. Для человека.

Петунья посмотрела на качель, потом на сестру. Желания кататься уже не было. Только сдавленная обида, которую она даже не пыталась скрыть.

— Садись, теперь я тебя покатаю, — бодро сказала Лили, будто ничего не произошло.

Вике не хотелось больше на это смотреть. В поведении Лили не было ни теплоты, ни настоящей заботы о сестре. Улыбка — да. Весёлость — внешне. Но внутри… что-то цепляло. Лили не казалась ей милой, доброй девочкой, какой обычно принято считать Лили Поттер. По крайне мере в отношении с Петуньей. В её голосе чувствовалась командная интонация, она скорее относилась к тем людям, которые получают своего любой ценой. Безусловно в этом не было её вины. Мама словно специально лишила их возможности стать подругами и стать кем-то другим.

Она приучила одну быть «особенной», а другую — просто рядом. Но всё равно... неприятный осадок остался. Как будто что-то очень маленькое, но важное внутри сломалось.

Вика отвернулась и пошла дальше. Мимо неё с шумом пронёсся Северус, а за ним — какой-то незнакомый мальчишка. Вика едва успела отступить в сторону, чтобы не попасть под ноги. На лавке неподалёку сидели Тобиас и Джонатан, увлечённо беседуя — похоже, о чём-то своём, мужском, под бутылку пива. Их разговоры не вызывали у Вики ни желания присоединиться, ни даже лёгкого любопытства.

Ей стало немного грустно. Если бы Лекси с семьёй всё же смогли выбраться, день сложился бы иначе — она могла бы поговорить, посмеяться, отвлечься. А сейчас… просто прогулка. Бесцельная, тихая. И всё же — приятная.

Свежий воздух бодрил. В парке царила особая атмосфера: лёгкий шум листвы, щебет птиц, детские голоса вдали. Всё это словно смывала напряжённость последних дней. Несмотря на всё, прогулка приносила удовольствие.

Когда Вика уже в четвёртый раз обходила парк по кругу, на самой дальней, уединённой лавочке, её взгляд зацепился за фигуру — худенькую, сгорбленную. Это была Петунья. Девочка сидела, уткнувшись в колени, и, кажется, плакала.

Первым порывом Вики было отвернуться и уйти в другую сторону. Не лезь, это не твоё дело, — мелькнула мысль. Но в следующий момент она остановилась. А вдруг девочка потерялась? Такое возможно. В этом случае — просто помочь, вывести из парка, и всё. Без драм.

Она вздохнула и направилась к лавочке.

— Здравствуй, Петунья. Что случилось, ты потерялась?

— Здравствуйте, мисс Эйлин, — убирая руки от заплаканных глаз сказала девочка, — Нет, все в порядке.

— А что тогда случилось? — спросила Вика, бросать плачущего ребенка казалось не правильным, — можно я присяду?

— Да, конечно. Ничего не случилось, правда, — вытирая слезы попыталась уверенно произнести девочка.

— Почему тогда ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

— Да… То есть нет. Простите, я знаю, что я не должна плакать и убегать в глубь парка, — вытирая последние слезы сказала девочка.

— Я тебя ни в чем не обвиняю. Но если ты в таком виде вернешься к маме, она сразу увидит, что ты плакала, — заметила Вика. Вид у девочки и правду был не очень: глаза были красные и опухшие.

— Вот, черт, — села обратно на скамейку Пет, а потом опомнившись добавила, — Извините.

— Да, ничего.

— И что теперь делать? — спросила девочка, глядя на Вику с надеждой.

Вика тяжело вздохнула, потянулась к своей сумке — внутри лежала почти вся скудная косметика Эйлин, а ещё недавно купленная бутылка с ледяной водой. Она нащупала её, достала и, не колеблясь, протянула девочке.

— Приложи к глазам, — уверенно сказала она. Голос был спокойным, даже чуть ироничным — как у человека, знающего своё дело. — Могла бы целую диссертацию написать на тему, как быстро избавиться от заплаканных глаз. Жаль только, такие исследования никому не нужны.

Она немного улыбнулась и добавила:

— Первым делом — холод. Нужно снять отёчность. Потом аккуратно помассируй подушечками пальцев вот тут, — она показала на зону между бровями и внутренние уголки глаз. — Это помогает убрать напряжение и успокоить лицо.

— Спасибо, — тихо сказала девочка, прижимая бутылку к глазам.

Вика помолчала, наблюдая за ней. Затем, мягко, без нажима, произнесла:

— Может, всё-таки расскажешь, что случилось? Вдруг и тут смогу помочь.

— Да ничего необычного, — грустно сказала девочка, — Мы с Лили играли около фонтана, она захотела пройтись по бордюру. Я сказала ей этого не делать, но она как всегда меня не послушала и начала падать. Я попыталась её удержать, но у меня не получилось. Прибежала мама, начала на меня орать, я обиделась и убежала.

— А Лили что?

— Сначала растерялась, потом вроде попыталась сказать, что я не виновата и остановить меня. Но я не слушала. Мне так обидно, что мама всегда считает меня во всем виноватой, — а потом чуть тише добавила явно наболевшее, — Лили всегда и во всем лучшая, а то что я учусь лучше и учителя меня хвалят, она пропускает мимо ушей.

— Сочувствую.

— А у вас есть братья или сестры?

— Старший брат.

— Ему тоже часто из-за вас попадало?

— Не особо, у нас разница в возрасте большая. Я всегда старалась его слушаться, он для меня всегда был самым главным человеком в жизни, — грустно сказала Вика.

— Завидую. Нет, Лили хорошая, и часто защищает меня перед мамой, но она, — на секунду Петунья задумалась стоит ли продолжать, но ей так хотелось выговориться, что она не много подумав добавила, — у нее существует два мнения: её и неправильное, и она никогда никого не слышит кроме себя, а это раздражает. Мне кажется даже мама для нее не авторитет, хотя та и считает её идеальным ребенком.

— Сочувствую, твоя сестра очень похожа на маму, возможно, она видит в ней себя. Но ты не расстраивайся, ты умная и красивая девочка и всё у тебя будет хорошо.

— Правда?

— Конечно.

— Да, нет. Вы правда считаете меня красивой? — задала явно долгое время беспокоивший её вопрос девочка.

— Конечно, Лили она яркая, её красота бросается в глаза, твоя спокойней. У тебя очаровательная улыбка, — честно сказала Вика. Да, Петунья не

была красавицей в общепринятом смысле, но она была вполне милой. По опыту Вики вот с таких вот гадких утят чаще всего вырастают прекрасные лебеди.

— Спасибо.

— Да не за что. Идем? Краснота вроде спала.

Разговор с Петуньей оставил после себя странное впечатление, в её голове не укладывалось, как из такой милой, спокойной девочки, могла вырасти тетя Гарри Поттера, которую так не любила её племяшка. Ей ведь сейчас не больше десяти, а она много понимает и кажется правда искренне любит сестру. Неужели появление магии так испортило отношения между сестрами? Хотя Вике казалось, что тут дело скорее в их маме, все-таки её воспитание, на предвзятый взгляд девушки оставляло желать лучшего и не способствовало крепкой дружбы между сестрами.

Когда все вернулись домой и мужчины пошли спать. Вика приступила к очередному этапу варки зелья для Калисты. Он был самым опасным, хотя и выглядел несложным, если верить его рецепту. Для начала нужно было порезать глаза тритона на три части. Бросить ровно семь кусочков. И подождать, пока зелье приобретет зеленый цвет.

Вика стала ждать, сначала зелье покраснело, а потом приобрело нежно-бирюзовый цвет. Вика подождала еще пару минут, но цвет не менялся, поэтому она приступила к очередному этапу. Дальше следовало добавить три капли крови дракона. Она подошла к полочке, которая вся была заполнена какими-то маленькими фиалками. Кровь единорога, анаконды, третьей стояла нужная.

Вика подошла и аккуратно вылила первую каплю, и зелье приобрело ярко салатовый цвет, вторую — пошел серый пар, третью — все успокоилось. Дальше требовалось сделать ровно три помешивания против часовой стрелки и добавить волос единорога.

Вика взяла медную ложку с длинной ручкой и сделала первое помешивание.

Зелье забурлило. Так часто бывало и не было поводом для паники. Мелкие и крупные пузыри стали появляться на салатовом вареве.

Следующее помешивание должно было успокоить зелье. Но оно не помогло, из зелья повалил серый пар, зелье переставало помещаться в котле и от кипения то и дело хотело вырваться на поверхность.

Вика испугалась, это уже было не по плану, попробовала сделать третье помешивание в надежде что от этого зелье успокоится.

Но нет, стало только хуже. Не успела она сделать и четверть оборота, как раздался оглушающий взрыв. Кажется, его было слышно даже у соседей.

Тобиас и Северус испуганно подскочили со своих постелей.

Вику откинуло в сторону шкафа в котором стояли котлы и который был наименее защищен. Стекло разбилось и больно впивалось в кожу девушки. Ошметки зелья смешались с осколками стекла, и Вике казалось, что с неё заживо снимают кожу. Она не понимала, то ли это от дыма ничего не видно, то ли зелье попало в глаза и она ослепла. Складывалось ощущение, что она превратилась в один комок боли и именно в этот момент сознание решило покинуть девушку.

Последней осознанной мыслью было банальное: «Какая глупая смерть».