Кошки. Магия. Смерть. (джен)

Хогвартс по-прежнему стоял. Немного другой, чуть моложе в одних частях и старше в других, — как человек, переживший катастрофу, но упрямо продолживший жить. Башни были подновлены, арки — заново выточены, стекла в окнах больше не звенели от страха, лишь от сквозняков. Ученики бегали, забывая в классах перчатки и сердца. Смеялись в столовых, спорили в библиотеках, плакали в коридорах. Все как прежде. Почти.

За западным садом, куда редко ступала нога первогодки, скрывался склеп. Его возвели сразу после войны, не из величия и не ради славы, а из горькой, плотной необходимости — для тех, кому некуда было идти. Ни родных, ни семейных гербов. Ни портретов, ни даже их прежних комнат. Только имена, высеченные в камне, с датами, иногда ошибочными. Там покоились те, кого некому было оплакивать — кроме Хогвартса.

Кто-то сказал, что такие мёртвые — самые тяжёлые. Они не просят памяти, но и не отпускают. Они просто остаются.

Прошло много лет. И трава, некогда сожжённая дуэлью двух половинок одной души, снова росла — сочная, мягкая, зелёная. Летом в ней звенели кузнечики, зимой она превращалась в чистейший хруст. Весной над склепом стоял туман, и только осенью он становился особенно заметным, особенно острым.

Учащиеся Хогвартса часто проходили мимо.

Сначала — со страхом. Дети есть дети: шёпот, испуганные взгляды, дурацкие истории у камина.

Потом — с уважением Кто-то однажды оставил перо — оно не улетело. Кто-то — страницу из дневника, и на ней появилась надпись: «Ты был прав».

Склеп не был красивым. Плоская, серо-белая кладка, не готика, не барокко — что-то между скромной часовней и хозяйственной постройкой. Утопленный в землю, поросший мхом, он был почти невидим среди травы, особенно весной, когда зелень ползла по камню, как забытая нежность.

Но ухожен он был всегда. Досадно ухожен, как ухаживают за местами, к которым чувствуют вину. Кто-то, может быть, из смотрителей, а может — из детей, выращенных на полуправде, вытирал пыль, обрезал плющ, уносил завядшие венки. Иногда приходили старики — бывшие преподаватели, бывшие друзья, бывшие враги. Ставили на землю фляги, плоские камни, травяные мешочки. Один оставил старую перчатку. Другой — трость. Третий — письмо, написанное детским почерком. Все быстро уходили.

Склеп тянул тишиной, но не пугал. Даже наоборот. Он был... мягкий. Как комната, которую давно никто не открывал, но в которой всегда тепло. Воздух здесь пах сосной, ладаном и дождём. А ещё — кошками.

Потому что именно там они сидели. Семь кошек. Семь, всегда семь — но никогда вместе. Бывали дни, когда на крышке чёрного надгробия дремала лишь одна: то рыжая, с вечно закрытым глазом; то сизая, чья шерсть блестела, как лезвие ножа; то совершенно белая, почти светящаяся в полумраке. Иногда — две, реже — три. Очень редко — все.

И тогда воздух сгущался, как перед грозой.

Люди замечали их, конечно. Кто-то из младших учеников пытался погладить. Не получилось. Одна девочка принесла молоко. Наутро миска была пуста, но никто не видел, как кошки пили. Профессора только качали головами — суеверия. Мистификация. Астрономическая случайность.

Но было одно имя.

На одном надгробии, в центре склепа, прямо под сенью вечно цветущего плюща, значилось:

Северус Тобиас Снейп. 1960 — 1998.

И именно на его могиле всегда появлялись кошки.

Почему? — никто не знал. Даже те, кто знал Снейпа, не понимали. Он был мрачный, отчуждённый, строгий до боли. Любил ли он кошек? — Не похоже. Говорил ли о них? — Никогда. И всё же — они были только у него.

Иногда кто-то пытался шутить, мол, это душа Хогвартса благодарит. Или семь смертей, что он пережил. Или семь лиц самого Снейпа, потому что никто не знал, кто он был на самом деле.

Кто-то говорил: «Это проклятие». Кто-то — «это чудо».

Прошло поколение. Портреты на стенах сменялись. Фамилии на дверях кабинетов — тоже. Хогвартс жил, как живут старые крепости — дыша временем, принимая потери, воспитывая следующего. Но были вечера, особенно осенью, когда что-то менялось.

Хэллоуин.

В этот день замок шумел особенно. Призраки становились ближе. Воздух гудел. Дети рассказывали старые страшилки, и одной из них была — легенда о профессоре зельеварения.

Говорили, если ночью в коридоре третьего этажа услышишь тихое покашливание — это он.

Если у котла внезапно зашипит ингредиент, которого ты точно туда не клал — это он.

Если в библиотеке само собой откроется книга на главе про мордовские яды — это он.

И если услышишь за спиной, почти беззвучное:

— Минус десять очков…

— …Гриффиндору,

…то не оборачивайся. Просто скажи "извините" и иди дальше.

Потому что, по слухам, только вежливых он не трогает.

Однажды, на Хэллоуин, первокурсник, заплутавший в коридорах, действительно увидел его.

Почти прозрачного, с длинным плащом, который слегка волочился по полу. Лицо — сдержанное. Профиль — узнаваемый. Он стоял у огромного окна в Большом зале и смотрел на озеро, на отражение луны, на тень, что проходила по воде.

Он не двигался. Только кивнул. Один раз. И исчез.

А в склепе, где семеро сидели как стражи, одна белая кошка встала, вытянулась, как перед прыжком, — и исчезла. Растворилась в воздухе, будто её никогда и не было.

И тогда на надгробии Снейпа впервые вырос цветок. Один, белый. Среди плюща, у самого имени. Никто его не сажал. Никто не знает, что это за цветок. Но каждый, кто проходил мимо, чувствовал — покой. Не победу. Не боль. Не подвиг. Просто… тишину. Тишину на плюще.

Склеп стоит до сих пор. Трава вокруг него шелестит, как дыхание. Тишина там — не глухая, не мёртвая, а живая. Как утро перед сражением. Как вечер после победы.