Изменница (гет)

Впервые за несколько недель Гермиона проснулась в прекрасном настроении. Что-то в мире изменилось — он стал мягче, светлее, словно вокруг разлился невидимый тёплый свет. Душа пела. Настроение было таким, что хотелось смеяться, кружиться, обнимать весь мир. Даже тело — упрямо дававшее сбои в последнее время — сегодня ощущалось легче, словно само откликнулось на внутреннее обновление.

Но стоило ей протянуть руку в поисках привычного тепла рядом — и улыбка чуть померкла. Люциуса рядом не было. Простыня была холодной.

Она осталась лежать на подушке, глядя в потолок, и в сердце — вдруг, будто капля в чистую воду — упало сомнение. Всё ли она делает правильно?

Рон.

Мысль о нём вспыхнула нестерпимо ярко. Не упрёком — скорее, как эхо чего-то давнего, родного. Они были семьёй. Столько лет. Сколько всего они пережили вместе. У них дочь, любимая, дорогая Рози. На секунду стало страшно, вдруг она совершает ошибку, вдруг Роза не простит её, будет чужой в этом доме, в новой семье?

Нет, решение было верным. Она много думала, не раз пыталась «ещё немного потерпеть». Только терпение перестало лечить, а любовь — быть домом. В какой-то момент поняла: она держится не за Рона, а за идею, за прошлое. Она отчаянно цепляется за то хорошее, что у них было. Но пора что-то менять, и этот ещё не родившийся малыш подталкивает её к этому.

И сейчас она была здесь. В этом доме. В чужом — и в то же время своём. В рубашке Люциуса, которую только что трансфигурировала в простое, мягкое платье. И пахло от него так, как пахнет надёжность. Как пахнет покой.

Её сердце ещё кололось лёгкой виной — не потому, что она кого-то предала, а потому, что не хотела быть жестокой. Но это чувство постепенно уступало место другому: теплу. Крыльям за спиной. Ласковому, осторожному счастью.

Она спустилась вниз босиком, стараясь ступать тихо. Деревянные ступени не скрипели, будто сами понимали важность момента.

Проходя мимо одной из комнат, Гермиона замедлила шаг: оттуда доносились голоса. Драко и Люциус. Она уже собиралась заглянуть — пусть даже с лёгкой неловкостью: всё же она теперь здесь, часть этой семьи, как ни странно это звучит. Но вдруг что-то в интонациях остановило её.

— Значит, ты всё решил? — говорил Драко. В его голосе чувствовалась сдержанная напряжённость. — Хотя, думаю, выбора у тебя особо и не было. Иначе они бы при всех моих стараниях не выжили.

«Они»? Гермиона затаила дыхание. Кто?

— Ты же знаешь, — отозвался Люциус, и его голос был неожиданно тёплым. — Я сделал это не только ради спасения их жизней. Я действительно люблю её.

У Гермионы дрогнуло сердце.

Она знала. Чувствовала это кожей, каждым взглядом, каждым прикосновением. Но слышать... вот так, чётко, без оговорок — это было как вдох после долгого, мучительного сдерживания дыхания.

— Конечно, только слепой мог не заметить искры, летящие от вас. Даже Скитер начала что-то подозревать. Кстати, как отреагировала маман на твоё желание развестись?

— Сказала, что давно пора и что я слишком долго тянул кота за хвост. И она хочет увидеть мою избранницу, — хмыкнув, произнес Малфой-старший.

— Ты не сказал, кто она?

— Пусть будет сюрприз, — протянул мужчина, — или ты ей рассказал о моём романе с Гермионой?

— Я же не дурак. Ваши отношения только ваши, я туда не лезу. Но мне кажется, она и так подозревает, кто это, и к чему вся эта спешка. Она ведь по-прежнему мать Рода, и ваш развод это не изменит, так что, если она примет Гермиону с моим братиком, то шансы благополучно перенести эту беременность у твоей возлюбленной высоки.

— А какова вероятность на данный момент? — тревожно спросил Люциус. Гермиона вздрогнула: она думала, у неё всё хорошо.

— Если вы поженитесь в первом триместре, мама примет её и малыша под свою опеку, Гермиона не будет видеться с дочерью и другими Уизли, будет принимать все зелья — то довольно высокие. Я бы даже сказал, процентов девяносто, что всё пройдет успешно.

— А если добавить в этот список общение с дочкой и процедуру развода, на которую явятся все из этой ужасной семейки? — поинтересовался Люциус. Гермиона вздрогнула

— Учитывая, что они выпьют все её соки и истреплют все нервы, да и Роза, увы, сейчас будет отрицательно влиять на маму с малышом, то процентов сорок на то, что выживет малыш и пятьдесят, что она. Хотя, учитывая эти три недели и то, в каком состоянии я доставил её в Мэнор, это уже неплохо, — закончил Драко.

У Гермионы закружилась голова.

Её накрыло, будто ледяной водой окатили. Видеться с Розой… нельзя? Не просто нежелательно — нельзя? В ближайшие восемь месяцев? Иначе оба ребёнка могут остаться сиротами?..

Мир пошатнулся.

Её дыхание стало рваным, не хватало воздуха. Она вцепилась пальцами в дверной косяк, пытаясь удержаться на ногах. Перед глазами плыло, в ушах зашумело. Она почти не слышала, как дрожащими губами прошептала:

— Нет… Нет-нет-нет…

Она готова была завыть. Разрыдаться. Впасть в самую настоящую истерику. Это она виновата. Она, со своим упрямством, нежеланием признавать перемены, своей манией всё контролировать. Она так отчаянно пыталась сохранить привычный уклад, что теперь…

Теперь могут пострадать двое ни в чём не повинных детей.

Глупая, глупая! Роза — её маленькая Роза — проведёт почти год без неё, на руках у бабушек и дедушек. И как бы Гермиона ни уговаривала себя, что у Рона заботливая семья, сердце кричало от боли. А вдруг они начнут настраивать малышку против неё? Скажут, что мама её бросила? Что ушла к другому мужчине и теперь у неё новая семья, новый ребёнок?..

А вдруг Роза сама не захочет потом возвращаться?

Эта мысль пронзила её, как нож. Лёд в груди сковал дыхание. Всё внутри сжалось до болезненного комка. Какой же она эгоисткой оказалась. Просто хотела быть с одним своим ребёнком — и этим могла ранить другого. Как с этим жить? Как принять выбор, в котором нет правильного решения?

Хорошее настроение исчезло, будто его никогда и не было. Осталась только боль. Растерянность. Отчаяние.

Гермиона стояла, словно в вакууме, едва соображая, где она, что происходит. Мир померк, звуки приглушились, всё было будто под водой.

И только через несколько минут она заметила: кто-то настойчиво зовёт её. Кто-то тянет за подол платья, кто-то маленький совсем невесомо поддерживает её не давая упасть.

Она опустила взгляд — и замерла.

Перед ней стоял светловолосый мальчик лет пяти. Изумительно красивый ребёнок с небесно-голубыми глазами, в которых отражались тревога и неподдельная искренность. Он смотрел прямо на неё — в самую душу. Его голос, высокий и звонкий, всё ещё звенел в её ушах, вырывая её из тьмы:

— Мисс, с вами всё в порядке? — раздался тревожный детский голос.

Гермиона моргнула, возвращаясь в реальность, и встретилась взглядом с голубыми глазами мальчика, в которых читалось искреннее беспокойство. Он всё ещё держал её за руку, крепко, по-взрослому.

— Да, спасибо, всё хорошо, — слабо улыбнулась она, стараясь успокоить его и, заодно, себя. — Просто чуть закружилась голова.

— А вы — мисс Грейнджер? — нерешительно уточнил он. — Папа сказал, что вы носите в себе малыша моего дедушки… и что мне нужно быть вежливым и дружелюбным по отношению к вам.

Гермиона не удержалась от искренней улыбки.

— Да, Скорпиус. Меня зовут Гермиона. А ты — очень обходительный молодой человек.

Щёчки мальчика вспыхнули румянцем, но в его осанке появилась уверенность. Маленький джентльмен расправил плечи и приосанился, словно принц, удостоенный рыцарского звания.

— Вы поиграете со мной? — вдруг деловито спросил он. — Мама сказала, что мне стоит с вами побольше общаться, чтобы ваш малыш привыкал к моей магии.

«Какая замечательная формулировка», — подумала Гермиона, чувствуя, как в груди становится чуть теплее.

Скорпиус был ровесником Розы. Гермиона видела его всего второй раз — в волшебном мире было не принято показывать ребёнка до пяти лет: формирующаяся магия считалась уязвимой, и в первые годы ребёнка могли видеть только близкие родственники или крёстные. Появление «в обществе» сопровождалось официальным приёмом. Гермиона помнила, как посетила это мероприятие вместе с Роном — и как торопилась домой к заболевшей дочери, не успев толком взглянуть на виновника торжества. Рон тогда был недоволен самой идеей появляться у Малфоев.

Сейчас она впервые могла по-настоящему разглядеть мальчика.

Он был очень похож на Драко: та же линия подбородка, то же выражение бровей. Но волосы у него чуть вились на концах, придавая ангельский вид. И, конечно, эти глаза… небесно-голубые, почти нереальные. До встречи с Асторией Гермиона не думала, что в природе существует такой цвет.

— А где твоя мама? — мягко спросила Гермиона, решив узнать, где подруга.

— Ой! — воскликнул Скорпиус, всплеснув руками. — Я забыл! Мама сказала мне позвать папу и дедушку на обед и отвлечь их на минутку, пока всё не накроют!

Он виновато улыбнулся, извинился и стремглав забежал в кабинет выполнять поручение, оставив за собой шлейф лёгкого детского запаха — чего-то пыльно-сладкого, книжного и солнечного.

Гермиона, едва переведя дух, сделала шаг в сторону, когда услышала знакомый голос за спиной:

— Доброе утро. Как самочувствие? — Драко появился на пороге, сразу «включив доктора».

— Папочка! — гордо отчитался Скорпиус, выбегая из комнаты, — мисс чуть не упала, но я поддержал!

— Молодец, сынок, — сдержанно кивнул Драко, а потом, обернувшись к Гермионе, уже более строго, по-профессиональному добавил: — А теперь бери дедушку и идите в столовую. Я должен сначала осмотреть мисс Гермиону, а потом мы подойдём. И скажи маме, чтобы добавила ещё один прибор на стол.

— Хорошо! — с готовностью кивнул мальчик и исчез в направлении столовой.

— Я хочу присутствовать при осмотре, — тут же раздался голос Люциуса, и в дверях возник он сам — сдержанный, безупречный, чуть напряжённый.

— Нет, — отозвался Драко с твёрдостью, от которой не осталось и следа мягкости недавней отцовской улыбки. — Я сам справлюсь. И прошу, отец, не мешай мне выполнять мою работу.

Люциус прищурился, но спорить не стал.

Скорп тянул дедушку в столовую, а гневный взгляд сына и решительный взгляд Гермионы не дали мужчине ни единого шанса остаться и послушать, о чём его самые близкие люди будут говорить. Он покорно взял внука за руку и, послав Гермионе нежный и встревоженный взгляд, вышел из комнаты.

— Ты как?

— Вроде лучше, но я не уверена. Меня по-прежнему тошнит, но уже реже.

— Это хорошо,— Малфой провёл палочкой, произнеся замысловатое заклинание. — Уже лучше, но я тебе рекомендую поменьше использовать магию и всë-таки прийти на приём к Сметвику. У меня не совсем та специализация, к сожалению. Отец мне сказал, что вы решили оставить ребенка, и я не могу не спросить, ты уверена в своем решении? Оно того стоит, Гермиона?

— Что? — девушка непонимающе уставилась на Драко.

— Судебные разбирательства с мужем, тяжёлая беременность и тебе придётся на время отказаться от общения с дочерью, — Драко внимательно глядел на неё.

— Знаешь, я так устала от постоянной лжи, недоговорок, от постоянных измен, от семьи, которая держится только на ребёнке. Как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Так что пусть лучше я ошибусь, приняв неправильное решение, чем буду мучиться и мучить окружающих людей всю оставшуюся жизнь.

— Гриффиндорка, — с улыбкой произнёс мужчина, а потом уже более серьёзно добавил, — значит, постарайся с Роном объясниться как можно раньше. Ибо от этого зависят ваши жизни — твоя и малыша.

— Но я так и не поняла, почему я не смогу видеться с Розой? Я так хотела, чтобы она осталась жить с нами, — задала терзающий её вопрос Гермиона.

— Это всё очень сложно, — Драко потер переносицу, взгляд у него стал сосредоточенным, почти профессиональным. — Магическая беременность сама по себе нестабильна, но беременность маглорождённой ведьмы от чистокровного мага… это отдельная история. Одно из самых опасных и непредсказуемых сочетаний.

Он помолчал, будто взвешивая слова.

— Недаром все чистокровные так кичатся своей родословной. Увы, в этом есть не только гордыня, но и знание. Большинство маглорождённых просто не способны выносить сильного ребёнка от представителя древнего рода. Ребёнок буквально питается магией матери. Это не фигура речи — это биомагическая основа. И если силы у женщины недостаточно, ребёнок просто не выживает. В лучшем случае — мать доживает до родов, и можно спасти младенца или случится выкидыш и ведьма станет сквибом. В худшем, — он замолчал. — Погибают оба.

Гермиона замерла. Пальцы впились в тонкую ткань её платья. Сердце стучало часто и тяжело. Она не ожидала, что всё настолько серьёзно.

— Маглам в этом плане даже проще, — продолжал Драко. — Если женщина смогла зачать от мага, она почти наверняка выносит. Ребёнок, правда, может оказаться слабым, иногда — сквибом, но риск смерти крайне мал. Такие случаи редки, да. Потому большинство полукровок, которых ты знаешь, — это дети волшебницы и магла.

Он встал, начал неспешно прохаживаться по комнате.

— Твоя ситуация осложняется ещё и тем, что ребёнок принадлежит древнему роду. У тебя есть магия, и она сильная — никто не спорит, — Драко остановился, посмотрел ей прямо в глаза. — Но недостаточная для того, чтобы стабильно питать малыша Малфоев. А теперь — внимание: твоя дочь, Роза, — носитель магии рода Уизли. А Уизли, Гермиона, всегда были нашими магическими противовесами. Их магия… как антиматерия по отношению к нашей. Постоянный контакт с ней сейчас опасен. Он может ослабить твою магическую сеть — а следовательно, и малыша.

Гермиона почувствовала, как сжалось горло. Дыхание стало прерывистым.

— Если бы вы с Люциусом были женаты до зачатия, — добавил Драко, вновь переходя к деловитому тону, — ребёнок бы изначально развивался под защитой рода. Ему не страшна была бы враждебная магия, он бы с ней справился. Но сейчас контакт с Розой будет ослаблять связь малыша с родом и усиливать с тобой. Магия нужна ему для развития, но без дополнительной подпитки он просто тебя выпьет. Риск увеличивается слишком сильно.

Он закончил осмотр, положил палочку и мягко сказал:

— Ты всё поняла?

Гермиона кивнула. Она всё поняла. Она всегда считала, что магия — её сила. Этот разговор заставил Гермиону задуматься о том, что она так мало ещё знает о магическом мире. Она думала, разделение на чистокровных и маглорожденных — это нечто вроде глупой прихоти аристократов. Все люди одинаковые, но, видимо, есть нюансы, с которыми приходится считаться.

Обед, к счастью, помог немного вернуть душевное равновесие.

Скорпиус сиял от счастья, сидя между дедушкой и Гермионой. Он был удивительно разговорчив и уверен в себе не по годам. Его рассказов хватило бы на полноценную пьесу: учителя, уроки, любимые книжки, полёты на метле… Он клятвенно обещал показать, как именно он умеет взлетать на полметра выше, чем положено по нормам безопасности для детей.

Гермиона не могла не улыбаться — он был чудо как хорош. Но каждый раз, когда её взгляд скользил по нему, в сердце снова возникала Роза.

Роза

Такая тёплая, спокойная, вдумчивая. Её маленькие пальчики, привычка теребить угол одеяла, смешной шёпот перед сном. Все эти мелочи — её мир, который теперь придётся на время оставить.

Почти год…

Слишком долго.

Слишком больно.

Гермиона приняла решение. Она обязательно увидит дочку. Объяснит всё. Настолько, насколько можно объяснить такое семилетке. И она обязательно попросит у Гарри Сквозное зеркало — пусть хотя бы так сможет быть рядом. Слушать, как Роза смеётся. Читать ей сказки. Отвечать, когда она зовёт.

А потом... Потом она заберёт её в Мэнор.

После родов. Обязательно.

И даст ей всё, что девочка заслуживает: любовь, спокойствие, книги, хороших наставников, волшебное детство без боли.

Придётся потерпеть. Немного.

Но потом всё будет иначе.

* * *

На следующий день по совету Драко Гермиона отправилась в больницу Святого Мунго. К целителю Сметвику была очередь из трёх девушек, одной из которых была её бывшая однокурсница — Лавандой Браун.

— Привет, Лаванда, рада тебя видеть, — с улыбкой произнесла Гермиона. Они не встречались с выпуска, и сейчас Гермиона была безумно рада видеть свою бывшую соперницу, которая, как и она, была беременна. Срок у девушки был чуть побольше, и она просто светилась от радости. Гермиона часто видела Лаванду в модных журналах в качестве приглашённой модели. Девушка успела стать достаточно популярной, и Пэнси часто рассказывала, что с Лавандой приятно иметь дело — помимо неплохих внешних данных, девушка имела хороший вкус и стиль. Гермиона знала, что Лаванда долгое время работала и жила во Франции, имела какие-то скандальные отношения, о которых ей с некоторой долей зависти рассказывала Джинни, но как та жила сейчас, Гермиона не знала. И ей было интересно.

— Как ты? Как твоя карьера? Кто счастливый отец? — засыпала вопросами Лаванду Гермиона.

— Привет, Гермиона, я тоже очень рада тебя видеть, — с неким самодовольством ответила Лаванда, — как видишь, карьеру модели пришлось закончить, да и тридцать лет для модельного бизнеса уже многовато. Хочется уже немного семейного уюта. А счастливого отца ты прекрасно знаешь.

— И кто же он? — с любопытством спросила Гермиона.

— А что, твой муж ещё тебе не сказал? Ничего мужчинам доверить нельзя, всё приходится делать самой, — с ядовитой ухмылкой произнесла Браун. — Рональд скоро станет отцом маленького мальчика, да и к тому же он уже сделал мне предложение.

— Что?.. — в шоке произнесла Гермиона.

Кажется, её мир резко поменял полярность и теперь никогда не будет прежним. Она переживала и решалась, как сказать мужу о другом мужчине, боялась просить у него развода, а он... А он завёл себе любовницу и заделал ей ребенка! Её не удивило такое поведение мужа. Но вот если бы он сам ушёл от неё... Всё было бы теперь намного проще. Гермионе не пришлось бы так надолго расставаться с дочерью.

— Пятнадцатая неделя уже. Я назову его в честь его отца и моего будущего мужа — Робин Рональд — это так символично, не правда ли? — издевательски спросила Лаванда.

А Гермиона даже не знала, что сказать.

Слова застряли в горле, как будто язык разучился двигаться. Всё внутри сжалось. Эмоции захлестнули, обрушились лавиной — внезапной, сокрушительной, почти жестокой.

Она не хотела верить, что всё это происходит с ней.

Она ведь действительно верила, что у них с Рональдом может что-то получится.

А в итоге — фарс.

У неё — любовник.

У него — любовница.

Они оба — скоро станут родителями, но не друг от друга.

Не семья. Не руины даже.

Просто пустота.

Смятая фотография из прошлого, которую кто-то пытался расправить, но она уже не гладится — сломана навсегда.

Гермиона села на скамейку, не чувствуя под собой ни дерева, ни холодного воздуха. Мир размывался. Звук вокруг стал глухим, будто в голове стучало — это не ты, это не твоя жизнь, это чья-то ошибка, чья-то злая шутка.

И в этот момент резкая боль прошила живот.

Сначала — вспышка. Потом — глухая, тянущая, тревожная. Но даже она не смогла вырвать её из ступора. Она просто сидела, слегка наклонившись вперёд, положив ладонь на живот. И ощутила… нет, не панику. Страх — да. Но ещё — вину.

Её ребёнок. Её малыш. Он чувствовал всё.

И ему не нравилось, как чувствует себя его мать.

— Прости… — одними губами прошептала Гермиона, не зная, кого именно она просит — ребёнка, себя, Рона, Люциуса, прошлое…

В глазах потемнело.

И когда тьма, наконец, обняла её, это стало спасением.

Потому что в ней — в этой глухой, тёплой, тяжёлой тьме — не было боли. Не было мыслей. Не было любви, предательства, выбора. Не было ни Рона, ни Люциуса, ни страха за Розу, ни отчаянья за малыша.

Не было ничего.