Истина важнее правил (гет)

Прошло несколько дней после тихого перемирия, ознаменованного ее именем в его дневнике. Лаборатория дышала иначе — не так настороженно. Воздух все еще был пронизан холодом камня и льда, но в нем появились новые ноты: запах сушеной мяты из его сумки, едва уловимый аромат чернил, которые он теперь оставлял на столе, и пыли, которую Аврора старательно вытирала с полок во время его отлучек. Карта на стене висела ровнее, ее синие метки — границы дозволенного — казались теперь не только предупреждением, но и негласным договором.

Альбедо вернулся из Ордо чуть позже обычного. Войдя, он не направился сразу к столу с записями. Вместо этого положил на тумбочку рядом с дверью в комнату Авроры небольшой сверток из плотной, грубой ткани. Он не смотрел на щель под дверью, его движения были осторожными, но в них не было прежней отстраненности.

— Аврора, — его голос, привычно ровный, прозвучал сквозь дерево. Не «Образец». Имя. Оно все еще резало слух своей новизной. — Я принес кое-что. Оставлю здесь.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском дров в печи. Потом послышался легкий шорох — она встала. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы она могла увидеть сверток и его отступающую к столу спину. Он уже склонился над журналом, делая первые пометки о поездке, но уголком глаза следил за ее реакцией.

Аврора осторожно взяла сверток. Ткань была шершавой под пальцами, холодной от дорожного холода, но внутри чувствовалась мягкость. Она развернула его. Внутри лежала стопка аккуратно сложенной одежды: простая рубашка из плотной хлопчатобумажной ткани теплого молочно-белого цвета, темно-синие брюки практичного кроя и пара высоких кожаных сапог на плотной подошве. Ничего изысканного, ничего от роскоши Сумеру. Это была мондштадтская одежда. Удобная. Теплая. Новая. Не промерзшая академическая форма, не потрепанный кейп — последняя нить к прошлому.

Она прижала ткань к себе. Рубашка пахла свежестью и чем-то чужим, незнакомым — может, складами Ордо Фавониус, а может, просто новой вещью. Грубая ткань брюк ощущалась непривычно, но обещала защиту от вездесущего холода хребта. Сапоги выглядели надежными. Жест был ясен: ты здесь надолго. Ты не гость, не пленник на час. Это теперь твоя реальность.

— Примерь, — его голос донесся со стола, негромкий, без особых интонаций. Он не обернулся, — Если не подойдет — найду нужный размер.

Просто констатация факта. Практичность.

Аврора молча кивнула, хотя он этого не видел, и закрыла дверь. В своей маленькой комнате, при тусклом свете, пробивающемся из-под двери, она сняла старую, промерзшую форму. Кожа вздрогнула от контакта с холодным воздухом. Шрам на груди тускло пульсировал привычным холодом. Она надела новую рубашку. Ткань была жестковатой, но сразу же начала вбирать скудное тепло тела. Брюки сидели чуть свободно, но не мешали движению. Сапоги оказались как раз — плотно облегали ногу, но не жали. Она застегнула их, пальцы чуть дрожали. Это было не просто облачение. Это была первая щель в стене изоляции, первая вещь, данная ей здесь, для проживания здесь. Она почувствовала странное смешение стыда (от зависимости) и крошечной, робкой благодарности.

Выйдя обратно, она застала Альбедо за столом. Он перебирал стопку бумаг, которые она аккуратно сложила в его отсутствие. Его движения были привычно точными, но что-то в его позе — легкий наклон головы, замерший на мгновение палец над листом — выдавало глубокую сосредоточенность. Он не сразу заметил ее появление.

Аврора не знала, что сказать. "Спасибо" казалось слишком личным, слишком уязвимым. Она просто стояла у порога своей комнаты, ощущая непривычную свободу движений в новой одежде, грубую ткань рубашки на коже. Солнечный луч, слабый, но упорный, пробился сквозь заиндевевшее окно и упал на край стола, выхватывая из полумрака знакомые линии на верхнем листе в его руках. Линии, которые она знала слишком хорошо. Линии, которые видела во сне и наяву.

Ее дыхание перехватило. Она не осознавала, когда подошла ближе. Она просто видела их — сложные, геометрически безупречные схемы энергетических потоков, переплетение рун, характерный стиль чертежей… Рейндоттир. Точные копии тех самых чертежей, что она изучала в запретных архивах Сумеру, за которые была изгнана. Тех, что были выжжены в ее памяти, как и шрам на груди. Она рисовала их по памяти в минуты отчаяния и бессонницы, пытаясь найти ключ, понять связь между меткой и своим состоянием. Неудачные наброски были скомканы и выброшены. Но один, самый точный, она спрятала между страницами старой книги по алхимическим символам, которую он принес неделю назад и оставил на полке у печки. Книга лежала сейчас на столе, рядом с его рукой. А тот лист…

Альбедо перевернул страницу. И замер. Полностью. Казалось, что даже дыхание его остановилось. Все его внимание, вся его сфокусированная энергия сузилась до одного листа бумаги, лежавшего поверх других. На нем, четкими, уверенными линиями, повторяющими каждый изгиб, каждый символ оригинала, был изображен чертеж Рейндоттир. Не интерпретация. Не подражание. Точная копия. Работа перфекциониста, знающего каждую деталь.

Время остановилось. Воздух в лаборатории стал густым, как смола. Аврора видела, как медленно, с почти нечеловеческой плавностью, он поворачивает голову. Его бирюзовые глаза, обычно такие спокойные, были расширены от абсолютного, леденящего шока. В них не было ни гнева, ни любопытства — только чистое, невероятное потрясение. Его лицо, всегда такое бесстрастное, стало маской из мрамора, треснувшей по краям от внутреннего напряжения.

Он встал. Медленно. Каждое движение было наполнено скрытой силой. Он держал тот злополучный лист, пальцы сжимали бумагу так, что костяшки побелели. Обернулся к ней полностью. Весь его вид излучал опасность, первобытную и незнакомую. Это был уже не ученый. Это было что-то иное.

— Кто тебе это показал? — его сорвавшийся в хрип голос, полный ужаса перед внезапно открывшейся бездной его собственных кошмаров. Слова прозвучали как удар хлыста в тишине. В них было потрясение, граничащее с ужасом. Ужасом перед тем, что его самые сокровенные, самые опасные тайны могли быть доступны кому-то еще.

Аврора вжалась в дверной косяк. Весь воздух вырвался из ее легких. Давящий ужас, знакомый и всесокрушающий, обрушился на нее. Она видела, как он делает шаг вперед. Его рука, та самая, что аккуратно ставила пробирки, поправляла перо, протягивала чай, резко взметнулась. Пальцы сжали ее запястье чуть выше того места, где под кожей пульсировала элементальная энергия.

Прикосновение было обжигающим не теплом, а силой. Железная хватка. Он не тянул, не толкал. Он просто держал, как тисками, его пальцы впивались в ее кожу сквозь ткань новой рубашки. Боль была острой, внезапной. Но страшнее боли был взгляд. Взгляд, полный немого вопроса, гнева и чего-то глубоко травмированного, что прорвалось наружу. Стена его рационального контроля рухнула в одно мгновение, сметенная видом чертежей Рейндоттир, выполненных ее рукой.

Она замерла. Не могла пошевелиться, не могла дышать. Единственное, что она чувствовала — его ледяные пальцы на своем запястье и бешеный стук собственного сердца, отдававшийся глухим гулом в шраме на груди. Мир сузился до его лица, искаженного шоком и гневом, до хруста бумаги в его другой руке, до жгучей боли в руке и всепроникающего ужаса. Ответ застрял у нее в горле, превратившись в беззвучный стон.

— Ни-кто, — выдохнула она наконец, голос — тонкий, надтреснутый от страха, но с отчаянной искренностью. Холод от его хватки начал расползаться по ее руке, превращаясь в тонкую корку инея на коже. Шрам под рубашкой заныл глухой, тревожной пульсацией, — Никто не показывал. Я… я видела их… — она сглотнула ком в горле, пытаясь найти слова, которые могли бы спасти ее. — В архивах… в Сумеру… До… до того как меня изгнали. Они… они врезались в память. Как шрам. — она сжала глаза, не в силах выдержать его взгляд, — Я рисовала… чтобы понять. Чтобы вспомнить. Почему она… — голос сорвался на шепоте. "Почему я?"

Ее слова, полные отчаяния и нелепой попытки докопаться до истины, казалось, достигли его сквозь пелену гнева. Ярость в его глазах не исчезла, но в ней появилась трещина — недоумение, замешательство, осознание того, что перед ним не враг и не шпион, а запутавшаяся, напуганная жертва той же силы, что преследовала и его. Он смотрел на нее, на ее замерзающую руку в своей хватке, на иней, узорами расходившийся от его пальцев по ее коже, на ее лицо, искаженное страхом и болью. Что-то дрогнуло в его каменном выражении. Он резко отпустил её и посмотрел на свою руку, как на чужую. Аврора поняла: он боится. Не её. Себя.

Он отступил на шаг, будто обжегшись. Бумага с чертежом бесшумно упала на стол. В лаборатории повисла гнетущая тишина, нарушаемая только ее прерывистым дыханием и треском огня в печи. Он смотрел на свою руку, затем на ее запястье, где остались отчетливые красные отметины от его пальцев, уже побелевшие от холода. Его лицо было нечитаемым, но в глубине бирюзовых глаз плескалось что-то сложное — стыд? Сожаление? Неуверенность?

Внезапное осознание ударило сильнее её страха: она смотрела на него как на монстра. Ледяная волна прокатилась по его спине. Не гнев — ужас. Ужас перед тем, что в её дрожащих пальцах, в этом шраме-звезде, он видел искажённое зеркало самого себя.

Он повернулся к окну, спиной к ней и к столу, его плечи были неестественно напряжены. Физическая дистанция была восстановлена, но пропасть между ними стала бездонной. Аврора, дрожа всем телом, машинально схватила злополучный лист, скомкала его и швырнула в печь. Бумага вспыхнула ярким пламенем, на мгновение осветив его неподвижную фигуру у окна и ее лицо, залитое слезами, которые она даже не почувствовала. Она бросилась обратно в свою комнату, захлопнув дверь. Боль в запястье пульсировала в такт шраму. Она прижалась спиной к холодному дереву, пытаясь заглушить рыдания. Он коснулся ее. Силой. Гневом. Как врага. Тонкая нить доверия, начавшая плестись между ними, казалась порванной навсегда.

На следующее утро лаборатория была ледяной не только от мороза за стенами. Воздух был наполнен немым напряжением. Альбедо уже сидел за столом, углубленный в какие-то расчеты, его лицо — привычная маска невозмутимости. Но на столе не было дневника. И не было той книги, между страниц которой она спрятала чертеж. Чертежи Рейндоттир, казалось, растворились в воздухе, оставив после себя лишь тяжелое молчание и невидимую стену.

Аврора вышла из своей комнаты, стараясь не смотреть на него. Она заварила себе чай, рука под манжетом новой рубашки ныла. На тумбочке у двери в ее комнату она заметила то, чего не было вчера: маленький глиняный горшочек с густой, пахнущей травами мазью. Успокаивающая, от синяков. Ни записки, ни объяснений, горшочек просто стоял там. Молчаливый жест в пустоте, оставшейся после взрыва. Она не тронула его. Но и не отодвинула.

Альбедо ушел, не сказав ни слова. Когда он вышел, Аврора осторожно выглянула из комнаты. "Пальто осталось здесь... наверное скоро вернется". Она подошла к зеркалу, чтобы привести себя в порядок после всего что случилось. Заметила, что прическа немного растрепалась и машинально потянулась к волосам, привычным жестом собирая их в тугой пучок. Но пальцы замерли на полпути. Зачем? Здесь не было аудиторий Хараватат, не было осуждающих взглядов сокурсников или отца. Здесь был только ледяной камень стен, скрип старых балок и он — алхимик, чей гнев был страшнее любого осуждения. С легким вздохом она опустила руки, позволив светлым прядям с вкраплениями инея рассыпаться по плечам. Непривычная свобода, странная и уязвимая.

Ее внимание привлекли бумаги на столе Альбедо. Среди разложенных им бумаг на чистом листе, придавленном угольником, лежал другой листок. На нем была изображена сложная алхимическая формула, связанная с крио-энергией. В одном месте, в вычислениях, явно виднелась ошибка — незначительная, но критичная для стабильности результата.