Похождения барда в Скайриме (джен)

Мы ворвались в Морфал не как путники, а как беглецы, спасающиеся от погони. Ощущение ледяного ужаса, вцепившееся в нас у зловещего идола, не отпускало, следуя за нами невидимой тенью. Городок, утопающий в вечном тумане, встретил нас запахом сырой древесины, торфа и дыма. Он стоял на сваях прямо посреди болота, и под деревянными мостками, соединяющими дома, хлюпала темная, стоячая вода. Тусклые огни фонарей и окон пробивались сквозь мглу, создавая ощущение призрачного, оторванного от остального мира убежища. Это была не гавань, а скорее временная передышка во враждебном море болот.

Страх постепенно отступал, вытесняемый теплом и светом цивилизации, но оставлял после себя горькое послевкусие. Мы с Лурбуком переглянулись. В его глазах я видел то же самое, что чувствовал сам: облегчение, смешанное с тревогой. Мы принесли с собой часть той тьмы — два клинка и тарелку, которые теперь казались не просто добычей, а проклятыми артефактами, обжигающими своим присутствием даже сквозь толщу мешка.

— Таверна, — хрипло произнес Лурбук, и это слово прозвучало как молитва. — Мне нужно выпить. Да побольше. Желательно до состояния, когда я забуду, что видел сегодня.

— И что почти обоссался от страха? — поддел я его, стараясь вернуть хоть какую-то легкость в наш разговор.

— Почти? — фыркнул орк. — Друг, я до сих пор проверяю штаны. И знаешь что? Если бы ты не визжал как девчонка, убегая от того идола, я бы еще подумал, что мне стоит постыдиться.

Мы нашли таверну без труда. «Верески» была единственной таверной в этом сонном городке. Она притулилась у самой воды, и ее покосившаяся вывеска тихо скрипела на ветру, издавая звук, похожий на стон умирающего дракона. Изнутри доносились приглушенные голоса, смех и нестройная мелодия, которую кто-то наигрывал на флейте с таким энтузиазмом, что даже воздух морщился.

— Похоже, местный талант развлекает публику, — заметил я.

— Если это можно назвать талантом, — проворчал Лурбук. — Звучит так, будто кто-то пытает кошку.

Мы толкнули тяжелую, разбухшую от влаги дверь и шагнули внутрь.

Нас окутало волной тепла и запахов — жареной рыбы, пролитого эля, мокрой шерсти и горящего очага. Таверна была небольшой и донельзя простой: низкий потолок с почерневшими от копоти балками, грубо сколоченные столы и лавки, и большой каменный очаг, в котором весело потрескивали поленья. Публика была под стать заведению: несколько лесорубов в толстых кожаных куртках, обсуждающих что-то с жаром пьяных философов; пара рыбаков, чинивших сеть в углу и периодически сплевывающих табачную жвачку в медный плевательница; одинокий стражник, лениво цедивший эль и явно спящий с открытыми глазами; и хозяйка — дородная нордка с суровым, но не злым лицом, которая управляла своим заведением как капитан корабль в шторм.

Наше появление — человека с золотистыми волосами и огромного орка с молотом за спиной — вызвало минутное затишье. Все головы повернулись в нашу сторону. Флейтист даже перестал мучить инструмент, за что воздух в таверне, казалось, вздохнул с облегчением.

— Что уставились? — рыкнул Лурбук. — Никогда такого красавчика не видели?

Кто-то из лесорубов хихикнул:

— Красавчика — нет. Орка — да.

Лурбук уже было двинулся в его сторону, но я удержал его за руку.

— Спокойно, приятель. Мы же пришли расслабиться, помнишь? К тому же, он прав — ты страшен как моя бывшая с похмелья.

— У тебя была бывшая? — удивился орк.

— Была. Пока я не увидел ее трезвым.

В таверне засмеялись, напряжение спало.

— Два эля, хозяйка, — пробасил Лурбук, бросая на стойку несколько септимов. — И чего-нибудь поесть. Горячего. И желательно не того, что вчера не доели другие посетители.

— У меня вся еда свежая! — возмутилась хозяйка, но в ее глазах плясали смешинки. — Максимум позавчерашняя.

Мы уселись за свободный стол у самого огня. Первую кружку эля я выпил залпом, чувствуя, как терпкий, хмельной напиток смывает остатки страха и усталости. Лурбук последовал моему примеру, а затем громко рыгнул.

— О, прошу прощения, — сказал он с преувеличенной вежливостью. — Это был комплимент повару на орочьем языке.

— Странно, — откликнулся я. — Я думал, на орочьем это звучит как удар дубиной по голове.

— Это «спасибо».

— А «пожалуйста»?

— Два удара.

Мы молчали еще немного, просто наслаждаясь теплом, светом и ощущением безопасности. Хозяйка принесла нам две дымящиеся миски с похлебкой и куски черного хлеба.

— Ну что, напарник, — наконец сказал орк, вытирая пену с усов. — Может, порадуем местную публику? Заработаем на ужин и ночлег. А то после покупки этого эля у нас осталось денег только на то, чтобы посмотреть на завтрак.

Я оглядел таверну. Публика была немногочисленной, но казалась благодарной — любой отвлечение от болотной скуки было в цене.

— Почему бы и нет? — согласился я. — Давай покажем им, как звучит настоящий дуэт норда и орка. Хотя после того флейтиста даже твоя игра покажется божественной.

— Эй! — возмутился Лурбук. — Моя игра И ТАК божественна. Боги сами затыкают уши от восторга, когда я играю.

И тут я заметил их. За столиком в углу сидели две девушки. Одна, светловолосая, с острыми чертами лица и внимательными глазами, оценивающе разглядывала нас. На ее поясе висело несколько пузырьков с разноцветными жидкостями — явно алхимик. Вторая, темноволосая, с бледной, почти прозрачной кожей и странным, отсутствующим взглядом, улыбалась так, будто видела что-то, невидимое остальным. Они были как день и ночь, лед и пламя, практичность и мистика.

— Лурбук, — прошептал я, — видишь тех двоих в углу?

— Вижу. И что?

— Мне кажется, сегодня нам повезет.

— Тебе всегда так кажется, когда ты видишь женщину.

— Но сегодня их две!

— Значит, ты получишь отказ в двойном размере.

— Пессимист. Смотри и учись, как работает мастер.

Мы заняли место в углу, расчистив небольшое пространство. Несколько посетителей придвинулись ближе, предвкушая бесплатное развлечение. Я прочистил голос, а Лурбук достал лютню, которая в его огромных руках выглядела как детская игрушка.

— Добрый вечер, уважаемые жители Морфала! — объявил я. — Меня зовут Микаэль, а это мой друг Лурбук. Мы странствующие барды, и сегодня нам выпала честь развлечь вас!

— Надеюсь, это будет получше, чем стонания предыдущего! — крикнул кто-то из зала.

— Друг мой, — ответил я, — даже если мы будем играть ногами, это будет лучше предыдущего.

Лурбук ударил по струнам, и таверна наполнилась мощным, густым звуком. Его игра была лишена изящества придворных менестрелей, но в ней была первобытная сила и четкий, как удары молота, ритм.

Первой пошла проверенная классика, чтобы расшевелить этих сонных болотных жителей.

— Жил да был Рагнар Рыжий — героем он слыл, — затянул я, и лесорубы тут же подхватили, отбивая такт кружками. — Как-то раз он в Вайтран ненадолго прибыл.

Вся таверна уже подпевала, даже сонный стражник открыл один глаз и что-то начал мычать в такт. Лурбук вкладывал в аккомпанемент всю свою орочью мощь, и даже простая трактирная песня зазвучала как боевой гимн.

— А вот говорят, что его жена, — продолжал я, добавляя в песню импровизацию, — красивей всех ворожеек была!

В таверне засмеялись. Даже девушки в углу улыбнулись — блондинка насмешливо, а темноволосая загадочно.

Затем я решил исполнить романтическую балладу — «Покачиваемся, целуючись». Тоже песнь из мира Древних Свитков. Текст был довольно простой, Лубрук немного знал ее, так что мы успели немного перепетировать и ее. Что-то подсказывало мне, что это правильный ход. Мелодия стала медленной, тягучей, как мед.

— О, моя любовь, она ждет меня, — запел я, глядя прямо на девушек, — сквозь бурю и штиль, через земли и моря...

Блондинка закатила глаза, но я заметил, что она слегка покраснела. Темноволосая наклонила голову, будто прислушиваясь к чему-то помимо музыки.

— Бегу к ней, и вместе мы... — продолжал я, вкладывая в голос всю чувственность, на которую был способен, — Покачиваемся, целуючись...

— Покачиваетесь? — выкрикнула блондинка. — Это что, метафора или у вас проблемы с равновесием?

— Это страсть, милая дама! — откликнулся я, не прерывая песни. — Хотя после нескольких кружек эля равновесие тоже страдает!

После романтической баллады настало время для чего-то более величественного. Я выпрямился и запел торжественным голосом:

— Красный Алмаз! Красный Алмаз! — моя голос стал ниже, наполнился драматизмом. — Сердце и душа людcкая!

Это была старинная песнь об Амулете Королей, и она требовала уважения. Разговоры стихли. Даже хозяйка замерла с кружкой в руке. В песне говорилось о крови Лорхана, превратившейся в кристалл, о том, как дикие эльфы обработали его, создав Чим-эль Адабал.

— Красный Алмаз! Красный Алмаз! — подхватил зал. — Защити нас до конца-края!

Когда песня закончилась, воцарилась тишина, а затем таверна взорвалась аплодисментами.

— А теперь, — сказал я, понизив голос и снова глядя на девушек, — кое-что особенное. Эту песню я посвящаю двум прекрасным дамам, которые делают этот туманный вечер ярче своим присутствием.

Лурбук закатил глаза:

— Вот опять начинается...

— Ты просто завидуешь моему таланту, — прошептал я ему.

— Таланту получать пощечины?

— Таланту получать поцелуи.

Я начал петь медленную, соблазнительную мелодию собственного сочинения:

— Ночь темна, и туман как вуаль, но твой взгляд — это пламя свечи. В танце теней мы с тобой растворимся, пусть весь мир до утра замолчит...

Блондинка фыркнула, но я видел, что она заинтригована. Темноволосая смотрела на меня своими странными глазами, и мне казалось, что она видит меня насквозь.

— Неплохо, бард! — крикнул один из лесорубов. — Но спой лучше что-нибудь про выпивку!

— Друг мой, — ответил я, — вся хорошая музыка — про выпивку. Просто иногда мы называем ее любовью!

После выступления хозяйка выставила нам по огромной тарелке похлебки из лосося — на вид съедобной, что уже было достижением для придорожной таверны. В нашу шапку полетели монеты — в основном обрезки монет, но несколько полновесных септимов тоже звякнули о дно.

— Неплохо, — пробормотал Лурбук, подсчитывая выручку. — Хватит на ночлег и завтрак. Если завтрак будет состоять из воды и надежды.

Мы ели, пили и слушали разговоры. За соседним столом лесорубы обсуждали какой-то музей в Солитьюде — идеальное место для продажи странных артефактов. Я мысленно отметил это, думая о проклятой тарелке в нашем мешке.

— Говорят, там платят хорошие деньги за всякую древнюю дрянь, — сказал один из них.

— Ага, мой кузен продал там какую-то ржавую ложку за пятьдесят септимов. Сказал, что она двемерская!

— Двемерская ложка? — удивился его собеседник.

— А что? Двемеры тоже ели!

Я допил свой эль и решил, что пора действовать. Медовуха ударила в голову, придавая храбрости и красноречия.

— Пойду поболтаю с дамами, — объявил я Лурбуку.

— Удачи, — хмыкнул орк. — Постарайся не получить по лицу. У тебя оно и так не подарок.

— Ты просто завидуешь моей неотразимости.

— Я завидую твоей способности к самообману.

Я взял свою кружку и, слегка покачиваясь, подошел к столику девушек. Вблизи они были еще прекраснее. Блондинка имела острые, умные черты лица и руки, испачканные какими-то разноцветными порошками. Темноволосая казалась неземной, будто она была не совсем здесь.

— Надеюсь, мои песни не заставили вас скучать? — начал я с самой обаятельной улыбкой. — А то я старался, вложил, так сказать, всю душу... и некоторые другие части тела.

Блондинка усмехнулась:

— Другие части? Надеюсь, ты имеешь в виду легкие?

— Конечно, — подмигнул я. — И сердце. Оно так и рвалось к вам из груди. Пришлось петь громче, чтобы заглушить стук.

— Неплохо для бродячего барда, — сказала она. — Меня зовут Лами. Я местный алхимик. А это Идгрод, дочь ярла.

— Дочь ярла? — я присвистнул. — Значит, я пел для столь знатой особы? Надо было взять побольше денег за выступление.

— Моя мать — ярл, — спокойно сказала Идгрод голосом, похожим на шелест ветра в камышах. — Но титулы в пьяном тумане растворяются так же быстро, как и лица.

— Философично, — заметил я. — Но ваше лицо, леди Идгрод, я бы запомнил даже в кромешной тьме. Оно светится какой-то внутренней... особенностью. В хорошем смысле! — поспешно добавил я.

— Микаэль, — представился я, плюхнувшись на скамью рядом с ними без приглашения. — Бард, искатель приключений, и, по совместительству, тот, кто может сделать ваш вечер незабываемым.

— Незабываемым в плохом смысле? — поинтересовалась Лами.

— Это зависит от вашего определения «плохого». Для некоторых «плохо» — это «восхитительно неприлично».

— Скажи, Лами, — продолжил я, наклонившись ближе, — от тебя пахнет так... возбуждающе. Смесью чего-то сладкого и опасного. Это новые духи или побочный эффект алхимических экспериментов?

— Это запах серы и паслена, — сухо ответила она. — Я варила яд.

— Яд? — я театрально отшатнулся. — Надеюсь, не для бедного барда, который просто хочет подарить вам прекрасный вечер?

— Это еще зависит от того, насколько прекрасным ты его сделаешь.

— О, вызов принят! У тебя случайно нет зелья, чтобы ночь длилась вечно? Или хотя бы чтобы утро наступило попозже? Чувствую, мне понадобится время, чтобы изучить все твои... алхимические секреты.

Лами рассмеялась — низким, горловым смехом:

— Зелья есть разные. Есть зелье выносливости, например. Очень популярно среди... путешественников.

— Выносливость у меня и так отличная, — заверил я. — Я могу петь всю ночь напролет. И не только петь.

— Ты довольно самоуверен для того, кто пахнет болотом и страхом, — заметила Идгрод.

Я удивленно посмотрел на нее:

— Страхом? Вы что, можете учуять эмоции?

— Я вижу много чего, — загадочно ответила она. — Например, я вижу огонь. Большой огонь. И чтобы его потушить, одной воды будет мало.

Я чуть не поперхнулся медовухой:

— Огонь? Это... метафора?

— Все в этом мире метафора, бард. Вопрос только в том, метафора чего.

— Ну, если это метафора страсти, то я весь за! Я люблю, когда жарко. Может, поможете мне его раздуть еще сильнее? А потом вместе потушим. У меня большой опыт в тушении... метафорических пожаров.

— Большой опыт? — Лами подняла бровь. — И много пожаров ты потушил?

— О, несчетное количество! Правда, некоторые разгорались еще сильнее. Но разве не в этом смысл? Иногда нужно дать огню разгореться, чтобы насладиться теплом.

— А что если обожжешься? — спросила Идгрод.

— Шрамы украшают мужчину. К тому же, у Лами наверняка есть мазь от ожогов. Правда, Лами?

— Есть, — подтвердила алхимик. — Но она дорогая. Что ты предложишь взамен?

— Свое восхитительное общество? Серенаду под окном? Или... — я понизил голос, — демонстрацию некоторых техник, которым не учат в бардовской коллегии?

— Техник? — Лами прыснула. — Это самая нелепая попытка флирта, которую я слышала.

— Но ведь сработала? Ты же смеешься.

— Я смеюсь НАД тобой, а не С тобой.

— Неважно, главное, что смеешься. Говорят, смех — лучший способ завоевать женское сердце.

— Кто говорит?

— Барды, которые не умеют петь. Но я-то умею и то, и другое!

Мы проболтали еще около часа. Я рассказывал им выдуманные истории о своих приключениях, щедро приукрашивая и добавляя пикантные детали. Лами отвечала саркастическими комментариями, но я видел, что она развлекается. Идгрод время от времени вставляла странные, почти пророческие замечания, от которых по спине бегали мурашки.

— И тогда дракон сказал мне: «Бард, твое пение хуже моего огненного дыхания!» — рассказывал я.

— Драконы не разговаривают с людьми, — заметила Лами.

— Этот разговаривал! Он был очень культурным драконом. Даже извинился, прежде чем попытаться меня съесть.

— И как же ты спасся?

— Спел ему колыбельную. Он уснул от скуки.

— Верю, — кивнула Лами. — Твои истории и меня в сон клонят.

— Тогда, может, пора перейти к более... бодрящим развлечениям?

Таверна постепенно пустела. Лесорубы разбрелись по домам, рыбаки ушли, бормоча что-то про ранний подъем. Стражник захрапел прямо за столом. Лурбук тоже уснул, уткнувшись лицом в стол и обнимая лютню как любовницу.

— Моя мать — ярл, — вдруг сказала Идгрод, словно продолжая какой-то внутренний диалог. — Но сегодня она меня не ждет. У нее свои... видения. Она разговаривает с туманом.

— Разговаривает с туманом? — переспросил я. — Это... нормально для ярлов?

— Это нормально для тех, кто видит больше, чем остальные, — ответила она. — Как и я.

— И что же ты видишь прямо сейчас?

— Я вижу трех людей, которые делают вид, что не хотят одного и того же.

Лами фыркнула:

— Идгрод, ты иногда бываешь слишком прямолинейной.

— А ты слишком осторожной. Бард нас не укусит. Правда, бард?

— Ну, легонько покусать могу, — ухмыльнулся я. — Если попросите.

— Ну вот, — Лами встала, потягиваясь как кошка. — Похоже, таверна закрывается. А у меня дома есть медовуха покрепче. И очаг погорячее. И свидетелей никаких. Кроме моей коллекции черепов, но они не болтливые.

— Коллекции черепов? — я приподнял бровь.

— Для алхимических опытов! — поспешно пояснила она, покраснев. — Я не маньячка!

— Жаль, — вздохнул я. — Я люблю опасных женщин.

Она посмотрела на меня, потом на Идгрод:

— Пойдем? Все вместе?

Идгрод поднялась, ее движения были плавными, почти призрачными: — Мои видения говорят, что эта ночь еще далека от завершения. Было бы глупо пропустить финал.

— Финал? — переспросил я. — Надеюсь, со счастливым окончанием? Или лучше с несколькими... окончаниями?

— Боги, — простонала Лами, — твои шутки становятся хуже с каждой минутой.

— Это от волнения! Не каждый день получаешь приглашение от двух прекрасных дам. Обычно приходится долго уговаривать. Или бежать.

— Может, еще передумаем, — задумчиво сказала Лами.

— Нет! — воскликнул я. — То есть... я буду вести себя прилично. Ну, настолько прилично, насколько вы захотите.

Мы вышли из таверны в туманную ночь. Влажный воздух тут же облепил кожу, и я поежился. Лами уверенно вела нас по шатким мосткам между домами. Идгрод шла рядом, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к чему-то в тумане.

Дом Лами был пропитан запахами трав. Мы уселись на медвежью шкуру у огня. Лами достала бутыль с темно-золотистой жидкостью. Медовуха была крепкой и пряной, она обожгла горло и тут же согрела изнутри, разгоняя кровь. Мы пили прямо из бутыли, передавая ее по кругу. Разговоры стали ненужными. Я сидел между ними. Лами придвинулась и поцеловала меня — властно, жадно, ее язык исследовал мой рот. Одновременно я почувствовал, как рука Идгрод легла мне на бедро и медленно поползла вверх. Я оторвался от губ Лами и повернулся к Идгрод. Ее поцелуй был другим — медленным, дразнящим, обещающим. Лами рассмеялась низким, гортанным смехом.

— Не разрывайся, бард. Нас хватит на всех.

Она начала расстегивать мою тунику, ее пальцы, пахнущие травами, скользили по моей коже. Идгрод тем временем целовала мою шею, ее губы были прохладными, но от их прикосновений по телу бежали мурашки. Это был хаос, пьяная, первобытная страсть. Я целовал то одну, то другую, мои руки блуждали по их телам, исследуя изгибы, ощупывая упругую кожу под грубой тканью платьев. Они отвечали тем же. Лами была напористой и прямой, ее ласки были требовательными. Идгрод — более отстраненной, ее прикосновения были легкими, как перышко, но от этого не менее возбуждающими. Одежда летела на пол. В свете огня наши три тела сплелись в одно целое. Запах пота, медовухи и трав смешался в один дурманящий аромат. Не было ни нежности, ни романтики — только пьяное желание, голодный, животный секс. Мы двигались втроем, подчиняясь единому ритму, стонали, смеялись, теряя себя в этом безумном танце. Весь остальной мир — с его болотами, чудовищами и проклятыми артефактами — перестал существовать. Были только мы, тепло огня и долгая, жаркая ночь впереди, которая обещала смыть все тревоги и оставить после себя лишь сладкую усталость.

Прим. Автора — это не критически для сюжета, но продолжение этой ночи есть на моем бусти. Кому интересно — велкам.