Warhammer 40000: Аколиты Ордо Ксенос (гет)

228.994.М41

Тишина треснула, как ледяная кора.

— Псайкеры, в центр, — бросил Рорк.

Двое шагнули, сцепили ладони. Купол вспыхнул — сперва узкий, дрожащий над их головами, затем, напрягаясь, пополз к сводам. Воздух густел, кровь струилась по лицам, но барьер рос, словно сама их плоть становилась стеной.

— Остальным — отвлекать на себя. Любой ценой.

Сёстры Сепфоры пошли первыми. Болтеры заговорили в такт литаниям, и их шаги были тяжёлыми, как колокольный звон. В их глазах горел свет, от которого сама тьма судорожно дергалась: демон содрогался при одном их приближении.

Аколиты рассредоточились полукругом; болтеры и плазма вспыхнули. Виллем проверил затвор. Пий стиснул клинок в железных пальцах протеза, а другой рукой вскинул лаз-пистолет.

Рорк же двигался вдоль стены. Из-за пояса он вынул устройство, явно не человеческого происхождения, в латунной оправе с печатями чистоты. На его гранях горел чуждый свет, и зал узнавал его, как зверь узнаёт кнут.

Купол псайкеров дрогнул. Первая волна воли демона ударила в него, трещины света побежали, как молнии по стеклу.

Сёстры не отступили. Они шагали — и каждая литания их уст стоила ему больше, чем очередь болтеров. Их вера рвала его тело: свет и тень, из которых он был соткан, дёргались, будто мышцы под бичом.

Хор его глоток сорвался в вой. Пси-волна рванула по залу, сжала воздух, качнула Сестёр назад. Пламя молитвы мигнуло — но они удержались, встали, шагнули снова. Болтеры упали из рук, звякнув о гладь призрачной кости. Остались цепные мечи. Зал загудел их визгом, и литании слились с воем пилозубьев.

Демон рванулся навстречу. Крылья распахнулись, когтистая лапа ударила — и одну сестру швырнуло в стену. Череп лопнул, брызнув по плитам мозгом и кровью. Другая вонзила клинок в его бок: сталь прошла сквозь зыбкую плоть, рванула саму ткань света. Рёв сотряс зал, и вся его мощь обрушилась на неё. Тело вспыхнуло изнутри — и разлетелось в кровавом облаке, броня упала горстью пепла.

Они пали, но их шаги, их литания и смерть разорвали зал сильнее когтей. Демон ревел, пасти плевали голосами, и в этот миг остальные обрушили весь свой арсенал: болтеры били веером, плазма ревела, мельты рвали воздух и лаз-пистолеты искали каждый просвет.

Зал утонул в грохоте — железа, пламени, веры.

Демон выдержал натиск. Его тело дрожало, но не рушилось: болты взрывались в пелене света, плазма резала лишь дымчатые крылья, мельты оставляли раны в сиянии, что тут же затягивались. Тогда он собрал всё, что пульсировало в его груди.

Хор голосов слился в единый рёв, и вся мощь псионического жара обрушилась на купол. Тонкая сфера треснула в трёх местах, словно стекло под давлением, и сквозь разломы хлынуло сияние.

Трое аколитов оказались на пути. Они даже не успели закричать: кожа вспыхнула, плоть обратилась в прах, и за миг их не стало. На плитах призрачной кости остались лишь обугленные силуэты — чёрные тени, впечатанные в живую материю.

Псайкеры завыли; кровь текла из глаз и рта, но они держали купол, стягивая новые трещины собственными нервами. Зал звенел от боли и литаний, а демон ревел так, что сама кость под ногами отзывалась дрожью.

Под грохот залпов и вой демона Рорк добрался к пьедесталу. Его шаги тонули в реве битвы, но он двигался так, будто вокруг царила тишина.

Он поднял устройство, сорвал остатки печатей — и изнутри вырвался режущий слух аккорд. Психокристалл запел. Воздух задрожал, будто в стены ударили тысячи голосов.

Эльдарская нота прорезала хаос, и треснувший купол над клинком ответил. Линии света задрожали, трещины начали стягиваться, словно прозрачная ткань затягивала собственные раны.

Демон дёрнулся, силуэт искривился; из глоток рванул новый вой — ярость, смешанная с болью. Но купол продолжал восстанавливаться, неровно и мучительно, возвращая силу, что клинок ещё удерживал.

Его пасти сомкнулись в единый рёв — и вспышка псионической силы сорвалась в сторону Рорка.

Разряд прошёл по дуге, как молния. Инквизитора отбросило к стене; сервоприводы его брони взвыли, плащ загорелся по краям. Латунный корпус устройства вырвало из руки, и оно отскочило о плиты, замерев рядом с пьедесталом.

Демон ощутил его сразу. Девять глаз повернулись разом, и новый поток энергии ударил в артефакт, пытаясь раздавить и испепелить.

Психокристалл не треснул. Наоборот — запел громче. Чуждый звук пробил зал, и трещины купола затягивались быстрее, чем прежде. Каждый миг был мукой: линии дрожали, будто готовы сорваться, но держались, питаясь этой песнью.

Демон ревел, и весь его гнев обрушивался на этот маленький психокристалл, тогда как остальные бросились вперёд, чтобы прикрыть его — и пьедестал — от ударов когтей и новых разрядов.

Иония смотрела прямо на тело Палатины. Голова, разбитая о стену, словно икона, уничтоженная в порыве варваров. Она задержалась на этом мгновение дольше, чем позволял бой.

«Вера — это выбор. Мой выбор.»

Слова родились тихо, но внутри зазвучали твёрже стали. Она шагнула вперёд, к псайкерам, и выпрямилась.

И во весь голос воззвала:

— Великий Император, ты — свет во тьме, ты — щит человечества. Перед Тобой склоняются звёзды, и миры дрожат от Твоего взгляда. Даруй силу тем, кто сражается во имя Твоё!

Её голос взвился над залом, пробивая рев демона.

Тварь дёрнулась. Сначала едва заметно — как спазм, пробежавший по её зыбкой форме. Но Иония не сбавила, напротив: слова звучали громче, каждое — удар по нечестивому порождению варпа.

Демон зашипел, его пасти завыли вразнобой, и поток энергии, что бил в артефакт, начал дрожать, сбиваться. Свет вокруг психокристалла захлёбывался, песнь артефакта поднималась выше, искажая пространство.

Девять глаз замерли на ней. На Ионии.

Для сущности, рожденной из лжи и подчинения, дерзость смертной, возносящей имя Императора вместо того, чтобы пасть ниц, была оскорблением.

Купол псайкеров задрожал, и двоих, державших его, начало выворачивать. У первого кожа пошла багровыми трещинами, будто под ней пробивались раскалённые жилы; зубы вытянулись, срослись в неровный клюв. Второй запрокинул голову, и его позвоночник выгнулся с хрустом — спина распухла, плечи прорезали ткань наростами, пальцы вытянулись в чёрные когти. Их рты, полные крови, издавали не только крик — но и чужие смешки, и шёпоты, что не принадлежали людям.

Щит треснул. Поток сорвался сквозь разломы и ударил в зал. Ионию подняло в воздух, голова запрокинулась назад. Она всё ещё выкрикивала молитвы, но слова переплетались с булькающими, гортанными звуками, словно чужой хор силой врывался в её песнь.

Сознание разрывалось, и вместе с болью нахлынули образы. Отец-проповедник, уходящий на битву вместе с полком, его ладонь на её голове. Стены схолы, холодные полы соборов, голоса наставников и бесконечные молитвы, вбитые в память. Первая робкая влюблённость в другого прогена и его такой же робкий взгляд в ответ. Тренировки, где руки сводило от усталости, но воля должна была оставаться твёрдой.

Все это хлынуло разом, как будто чужая сила пыталась сломать её изнутри, но именно эти картины держали, не давали раствориться в варпе. И молитва рвалась дальше — сквозь кровь, сквозь чужой гортанный хор.

Визг в зале обрушился новой волной. Удар был сильнее прежних, и тело Ионии дёрнулось, словно её разорвали изнутри. Из горла вырвался свет — рваными вспышками, прожигая голосовые связки. Кровь хлынула изо рта, алыми каплями рассыпаясь по воздуху. Молитва всё ещё шла, но каждое слово было уже больше сиянием, чем звуком.

Псайкеры, державшие купол, превратились в уродливые тени самих себя. У одного голова вытянулась в хищный клюв, из глазницы сочился варп-пламень. Другой корчился на месте, спина раздулась горбом, кожа трескалась, и сквозь неё пробивались щупальца из тёмной плоти. Их руки, ещё недавно сцеплённые в молитвенном жесте, стали когтистыми лапами, но они всё так же держались друг за друга.

Купол мерцал, и от него оставалась лишь бледная тень, раздираемая трещинами. Каждый удар псионического жара распарывал его шире. Защитная сфера была уже почти мертва.

Виллем смотрел, как Ионию крутит в воздухе, её молитва захлёбывается кровью и светом.

— Да гори оно всё в варпе, — прохрипел он сквозь зубы и ткнул Пию в сторону стены. — Там.

В нише у рухнувшего алтаря стояла тяжёлая двухствольная мульти-мельта, ещё окованная знаками культистов.

Они кинулись к оружию. Виллем сорвал с ящика боезапас — длинные термальные ячейки весили так, что пальцы сводило. Пий подхватил саму установку, удерживая корпус в протезе, а здоровой рукой помогая Виллему защёлкнуть питание.

Первый выстрел ударил с ревом, воздух расплавился, будто в зал вбросили кусок солнца. Орудие дёрнуло так, что обоих едва не сбросило с ног. Обойма вылетела, Виллем рванул рычаг, вставил новую ячейку.

— Держи ровнее, Трон тебя разрази! — рявкнул он, и второй залп вырвался, ещё ближе.

Они шли в упор, шаг за шагом, вся тяжесть дула врезалась в плечо Пия, Виллем заряжал, руки в крови от раскалённых гнёзд. Каждый выстрел — взрыв света и жара, каждый заряд уходил в цель, мешая твари сосредоточить силу, сбивая её поток.

Чем ближе они подходили к чудовищу, тем зыбче становился мир вокруг. Стены таяли, рев боя глох, а глаза сами начинали видеть чужое. Виллем мотнул головой, зажмурился — и в следующий миг уже стоял босым мальчишкой в промозглом улье. Гул фабрики бил по ушам, руки в грязи, пахло горелым маслом и потом. С семи лет он тянул железо, и радость была в том, когда в супе оказывалась крыса — мясо хоть какое-то. Моргнул — и уже авария, искры, рухнувшие балки. Родители, прижатые обломками. Моргнул снова — темнота, и вокруг лица банды, чужие глаза, ножи.

Пий рядом застыл так же. В его взгляде отражались не плиты зала, а тени замка. Он снова подросток — по шестнадцать часов на ногах, таскает воду, дрова, носит уголь в кухню. Руки дрожат, мать рядом, усталая, но всё равно трудится. Моргнул — и перед глазами двор, где дети рыцарей учатся фехтовать. Он смотрит из окна, пальцы сжимаются, сердце рвётся — а его зовут обратно к работе, снова к поленьям.

Оба пытались сморгнуть, оттолкнуть это, но картины лишь менялись. И всё же тела двигались, как по памяти: шаг вперёд, плечо к плечу, пальцы на рычагах. Виллем машинально заряжал, Пий держал дула, и каждая вспышка мульти-мельты прорывалась сквозь их собственный бред, раскалённым солнцем в лицо твари.

Гул мульти-мельты, чужие видения, визг молитвы искажались в одно сплошное месиво звуков. Из тьмы показался Рорк. Он не шёл — полз. Тяжёлый доспех скрежетал о плиты, сервоприводы выли на износе. Из-под шлема сочилась кровь, капала, оставляя за ним след.

Он медленно тянулся к пьедесталу, каждый рывок вперёд давался через сжатые зубы и сиплое дыхание. Но взгляд не отрывался от психокристалла, что лежал рядом.

Пальцы, дрожащие в перчатках, сомкнулись на устройстве. Он поднял его, и, не вставая, поднёс вплотную к пьедесталу.

Свет вспыхнул, и энергокупол затрепетал, затягивая свои трещины. Песнь психокристалла прорезала гул боя, и даже тварь на миг осеклась в ярости.

Барьер вспыхнул ярче, чем прежде. Трещины одна за другой затягивались, словно их стягивали невидимые нити. Свет стал плотнее, своды зала озарились белым сиянием.

Существо заходилось воем. Его силуэт корёжило, крылья и морды таяли, вытягиваясь в дымные клочья. Вой оборвался на пронзительном визге, и вся громада растворилась в потоках света, как если бы её выжгли из самой реальности.

Иония рухнула на плиты. Псайкеры рядом были уже не людьми — разорванная, пульсирующая каша, из которой ещё клубился пар.

Рорк застыл на одном колене у пьедестала, тяжело дыша сквозь фильтры шлема. Взгляд сквозь визор был всё ещё прикован к артефакту, пальцы судорожно сжимали корпус устройства.

Виллем и Пий, вымотанные, опустились рядом на колени. Тела их трясло — отходняк от стимуляторов бил сильнее самого боя. Руки дрожали, глаза бегали, дыхание срывалось рывками, но мульти-мельта всё ещё была в руках, будто они не верили, что её можно отпустить.