Тор: Пепел Иггдрасиля (гет)

Часть I: Схождение

Холод.

Это было первое, что он почувствовал. Не холод камня, на котором он лежал, впивающийся в спину сквозь тонкую тунику. Не холод воздуха в Зале Павших Героев, густого и неподвижного, пахнущего вековой пылью, воском и ржавым железом. Это был внутренний холод. Пустота, которая выжгла всё тепло, всю ярость, всю боль, оставив после себя лишь гладкую, звенящую тишину, как в мире после Рагнарёка.

Тор медленно открыл глаза. Своды зала, теряющиеся во тьме, казались ему небом чужого, мёртвого мира. Пылинки, танцующие в редких лучах света, что пробивались сквозь витражные окна, были не искрами жизни, а пеплом — пеплом его веры, его гордости, его имени. Он лежал на полу, его могучее тело казалось чужим, тяжёлым, как будто кости его были налиты свинцом. Он не помнил, как упал. Он помнил лишь прикосновение к бронзовому щиту и взрыв — не света, не звука, а правды, которая ворвалась в его разум, как раскалённый металл.

Красный туман. Хруст костей. Смех. Его собственный смех.

Он сел. Движение было медленным, рваным, как у старика, чьи суставы давно забыли, что такое сила. Мышцы, привыкшие крушить горы, протестовали, ныли, как будто их рвали на части. Он оглядел зал. Саркофаги, молчаливые и величественные, стояли, как судьи. Реликвии на постаментах — мечи, шлемы, щиты — блестели в полумраке, но их блеск был холодным, отстранённым. Они были свидетелями, но им было всё равно.

Он поднялся на ноги. Не как бог, не как воин. Он поднялся, как человек, который только что выжил в кораблекрушении и оказался на пустынном берегу. Его шаги, когда он двинулся вперёд, были не гулкими и уверенными, а тихими, шаркающими. Он шёл не к выходу. Он шёл к стене, где в нише висел большой, отполированный до зеркального блеска щит эйнхерия, павшего в одной из забытых войн.

Он остановился перед ним. Щит, идеально гладкий, отражал его фигуру с безжалостной ясностью. Тор смотрел на себя, и он не узнавал того, кого видел. Это был не Золотой Принц Асгарда. Волосы, цвета солнца, спутались и потемнели от пота. Лицо, обычно открытое и уверенное, было бледным, осунувшимся, с тёмными кругами под глазами. Но страшнее всего были сами глаза. Голубые, цвета грозового неба, они были пусты. В них не было ни бури, ни молний, ни света. Только выжженная, бесконечная пустота.

Монстр.

Слово, произнесённое Локи, теперь было не оскорблением. Оно было диагнозом. Он смотрел в глаза своего отражения, и он видел его — того берсерка из Рунного Эха. Он видел тень безумной улыбки на своих губах, видел отблеск красного тумана в своих зрачках. Он не отвернулся. Не закричал. Он просто смотрел, и это спокойное, холодное принятие было страшнее любой ярости. Он изучал монстра в зеркале, как учёный изучает чудовище, понимая, что это чудовище — он сам.

Его взгляд опустился ниже. На полу, рядом с его ногой, лежал тренировочный молот. Он выглядел маленьким, почти жалким в этом огромном, скорбном зале. Тор медленно наклонился, его спина согнулась, как у старика. Его пальцы, сильные, привыкшие к весу Мьёльнира, коснулись рукояти. Она была холодной.

Он поднял молот. Движение было не привычным, не инстинктивным. Оно было осознанным, почти чужим. Он не взмахнул им, не почувствовал знакомого прилива силы. Он просто держал его. Вес. Просто вес дерева и металла. Это больше не был символ. Не был продолжением его воли. Не был даром отца. Это был инструмент. Орудие. Такое же, как топор палача или нож мясника.

Он выпрямился, всё ещё глядя на своё отражение. В одной руке он держал молот-орудие. Его глаза смотрели на монстра в щите. И в этот момент что-то изменилось. Пустота в его взгляде начала заполняться. Но не светом. Не надеждой. А чем-то иным. Холодной, тяжёлой, как свинец, решимостью.

Его движения, когда он повернулся, чтобы уйти, были другими. Не широкими и размашистыми, как у героя, позирующего для скальдов. Они стали резкими, экономичными, лишёнными всякой театральности. Он не поправил волосы, не расправил плечи. Он просто развернулся и пошёл. Его шаги больше не были шаркающими. Они были твёрдыми, ритмичными, как у солдата, идущего на войну, из которой он не надеется вернуться.

Он шёл через зал, мимо саркофагов, мимо призраков прошлого, которые теперь были его собственными. Он не смотрел на них. Его взгляд был устремлён вперёд, в полумрак коридора. Он нёс в руке молот, и его вес был весом правды. Он принял её. Он принял монстра внутри себя. И теперь этот монстр, ведомый холодной, звенящей решимостью, шёл искать своего создателя.

От первого лица Тора

Я выхожу из Зала Павших Героев, и свет коридоров Золотого Дворца бьёт по глазам, как удар. Он яркий, чистый, лживый. Каждый отблеск на полированном мраморе, каждая руна, сияющая на стенах, — всё это кажется мне теперь насмешкой. Я иду, и мои шаги гулкие, пустые. Я чувствую на себе взгляды стражников, придворных. Они видят бога грома, наследника. Они не видят монстра, которого я только что встретил в отражении щита. Они не видят пустоту, которая разверзлась у меня под ногами.

Молот на поясе кажется чужим. Тяжёлым. Я касаюсь его рукояти, и мои пальцы помнят не славу битв, а хруст костей под ударом. Кровь. Я не вижу её, но я чувствую её. Липкую, тёплую, как та, что была на моих руках в том... воспоминании. Эхе. Как назвал его Локи.

Локи.

Его имя — как яд на языке. Горькое, едкое. Я ненавижу его. Ненавижу за то, что он был прав. Ненавижу за то, что он сорвал с меня кожу, оставив кровоточащую рану там, где была моя вера. Я хочу найти его и разбить его самодовольное лицо в пыль. Я хочу заставить его забрать свои слова назад, заставить его лгать мне снова, вернуть мне мой простой, понятный мир, где есть добро и зло, честь и бесчестие.

Но я не могу.

Я останавливаюсь посреди коридора. Стражник-эйнхерий, стоящий у колонны, выпрямляется, его рука ложится на копьё. Он видит не принца, а угрозу. И он прав. Я — угроза. Угроза самому себе. Я закрываю глаза, и красный туман снова застилает зрение. Смех. Мой смех. Дикий, восторженный. Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони, и боль — острая, настоящая — возвращает меня в реальность.

Я не могу сражаться с этим. Не в одиночку. Моя сила, мой молот, моя ярость — они были частью лжи. Они были инструментами в руках отца, инструментами монстра, которым я был. Чтобы бороться с этой правдой, мне нужно другое оружие. Мне нужен... разум. Хитрость. Знание правил игры, в которую я никогда не играл.

И в этот момент, с отвращением, которое поднимается к горлу, как желчь, я понимаю. Есть только один ас во всех Девяти Мирах, кто владеет этим оружием.

Локи.

Мысль об этом отвратительна. Обратиться к нему за помощью — это как просить змею научить тебя летать. Это унижение. Это признание его правоты, его превосходства в этом новом, уродливом мире, который он мне открыл. Моя гордость, всё, что от неё осталось, кричит: "Нет!". Лучше умереть в неведении, чем принять помощь от него.

Но я смотрю на свои руки. Я снова вижу на них кровь. Я снова слышу свой смех. И я понимаю, что я уже умираю. Медленно, изнутри. Эта правда, которую он влил в меня, — это яд. И он течёт по моим венам, отравляя каждое воспоминание, каждое чувство, каждую мысль. Я не могу сражаться с ним в одиночку, потому что я не знаю, как. Я всю жизнь учился бить. Он всю жизнь учился видеть.

Он отравил меня правдой. Но он — единственный, кто знает противоядие. Или, по крайней

мере, знает, как жить с этим ядом. Он живёт с ним всю свою жизнь, с этой тенью, с этим чувством, что он — чужой. Теперь я тоже чужой. В собственном доме, в собственной шкуре.

Решение приходит не как озарение, а как приговор. Тяжёлое, холодное, неизбежное. Я должен найти его. Не как брат. Не как друг. Эти слова больше ничего не значат. Я должен найти его как... союзника. Как стратега. Как того, кто видит трещины в стене, которую я всю жизнь считал нерушимой.

Я открываю глаза. Взгляд стражника всё ещё на мне, настороженный. Я выпрямляюсь. Мои плечи, до этого сгорбленные под тяжестью вины, расправляются. Пустота в моих глазах сменяется чем-то иным. Целью. Холодной, как сталь Мьёльнира, и такой же тяжёлой.

Я должен найти его. И заставить его помочь. Даже если для этого мне придётся встать на колени.

Даже если мне придётся признать, что он был прав. Потому что альтернатива — остаться наедине с этим монстром в зеркале — страшнее любой битвы.

От лица Скади

Они двигались сквозь Золотой Дворец, как болезнь, которую никто не замечал, пока не становилось слишком поздно. Три тени в чёрной, матовой броне, поглощающей свет. Их шаги не производили звука. Не благодаря магии, заглушающей шаги, а благодаря дисциплине, отточенной тысячелетиями медитации в обсидиановых саркофагах. Они не шли — они скользили над полированным мрамором, их движения были синхронными, лишёнными человеческой асимметрии, как будто они были тремя частями одного, безжалостного механизма.

Скади Железная Рука шла впереди. Её короткие седые волосы были как иней на граните. Лицо, испещрённое шрамами, было неподвижной маской, но её глаза — блекло-голубые, холодные, как ледники Нифльхейма — двигались, сканируя, анализируя, препарируя мир вокруг. Она видела не золото и свет, а углы обзора, укрытия, пути отхода. Воздух для неё был не просто воздухом — он был носителем информации. Она чувствовала его плотность, его температуру, едва уловимые магические флуктуации, оставленные проходящими мимо придворными.

Придворные. Они расступались перед ними. Не из уважения, как перед Тором, и не из страха, как перед Локи. Они расступались инстинктивно, как стадо оленей, почуявшее волка. Их весёлый щебет стихал, смех замерзал на губах. Они опускали глаза, стараясь стать меньше, незаметнее, как будто боялись, что взгляд этих чёрных фигур может выжечь их из реальности. Они не знали, кто такие Стражи Тишины, — никто не знал, — но их древние инстинкты кричали им, что это — нечто, что пришло из тьмы, чтобы поддерживать свет. И цена этой поддержки — тишина.

Стражники-эйнхерии, сияющие в своих золотых доспехах, замирали на своих постах, когда три тени проходили мимо. Их выучка не позволяла им показать страх, но Скади видела, как напрягаются их плечи, как пальцы крепче сжимают копья. Они были сторожевыми псами дворца. Стражи Тишины были хирургами, которые приходили, когда в теле государства обнаруживалась опухоль. И хирурги всегда стояли выше псов.

Левая рука Скади, протез из уру-металла, была её главным инструментом. Она не была просто заменой конечности. Это был сложнейший сенсорный массив, настроенный на саму ткань реальности. Он слабо, почти неслышно гудел, и этот низкий, вибрирующий звук был единственным, что нарушало их безмолвное движение. Руны, выгравированные на тёмном металле, пульсировали мягким, холодным синим светом, их сияние отражалось на матовой броне, как нейроны в мозгу. Протез сканировал остаточные магические следы, анализировал частицы пыли в воздухе, считывал изменения в давлении.

Сигнатура цели нестабильна, — подумала она, её мысль была не словом, а чистым потоком данных.

— Эмоциональный фон: гнев, страх, решимость. Он движется. Быстро.

В её правой руке, затянутой в чёрную кожаную перчатку, лежал артефакт — "Компас Лжеца". Он не был похож на компас. Это был гладкий диск из полированного обсидиана, в центре которого плавала капля жидкого серебра. Это серебро не указывало на север. Оно тянулось к магии обмана, к той уникальной частоте, на которой вибрировала сущность Локи. Сейчас капля медленно, но неумолимо поворачивалась, указывая направление — вниз, в служебные коридоры, в подбрюшье дворца.

Они свернули с главного, залитого светом прохода в узкий, тёмный коридор, где пахло сыростью и забвением. Здесь золото уступило место грубому камню, а магические светильники — редким, коптящим факелам. Тени стали гуще, дружелюбнее к ним. Два её лейтенанта, мужчина и женщина, чьи лица были такими же бесстрастными, как и её, двигались по бокам, их движения были зеркальным отражением друг друга. Они были её руками, её глазами, её клинками.

Они остановились у неприметной стены, покрытой старым гобеленом, изображающим какую-то забытую победу. Компас в руке Скади замер, капля серебра вытянулась в острую иглу, указывая прямо на гобелен.

Здесь, — подумала Скади.

— Он спускался здесь.

Она не стала трогать гобелен. Вместо этого она подняла свой протез. Руны на нём вспыхнули ярче. Она провела им по воздуху, и перед её глазами (и только её) возникла голографическая реконструкция последних нескольких часов. Она видела призрачный, мерцающий силуэт Локи, отодвигающего гобелен. Видела, как он открывает потайную дверь. Видела, как он спускается во тьму. Затем она увидела другой силуэт — Тора, идущего по тому же пути.

Они вместе, — её мысль была холодной, как сталь.

— Задача усложняется. Но не меняет цели.

Она опустила руку. Голограмма исчезла. Она посмотрела на своих лейтенантов. Ей не нужно было говорить. Они поняли её по одному движению головы. Мужчина шагнул вперёд, его рука легла на стену рядом с гобеленом. Он нажал на скрытый механизм, и часть стены беззвучно ушла в сторону, открывая тёмный провал винтовой лестницы.

Они начали спуск. Тьма поглотила их, и только синий свет рун на протезе Скади и тусклое свечение Компаса Лжеца освещали им путь. Они двигались вниз, в сердце Асгарда, в царство тайн и теней. Они были хирургами, идущими вырезать опухоль. И они не остановятся, пока тишина не будет восстановлена. Любой ценой.

От лица Локи

Тишина.

Здесь, на ступенях винтовой лестницы, уходящей в самые корни Асгарда, тишина была иной. Не той звенящей, наэлектризованной тишиной Тронного Зала, и не той стерильной, мёртвой тишиной Королевской Библиотеки. Эта тишина была древней, глубокой, как воды озера в Пещере Отголосков. Она пахла влажным камнем, озоном и чем-то первозданным, как земля после первого дождя. Она была живой.

Локи сидел на одной из верхних ступеней, его спина прижималась к холодной, шероховатой стене, покрытой светящимся мхом. Его фигура, окутанная тёмно-зелёной мантией, почти сливалась с полумраком, и только бледное лицо и тонкие, беспокойные пальцы выделялись в тусклом, призрачном свете, исходящем от мха. Он не вернулся в свои покои. Та комната, с её идеальным порядком, её книгами, полными лжи, и зеркалом, отражающим трикстера, которым он больше не был, казалась ему теперь чужой, как одежда с чужого плеча.

Здесь, в этой "серой зоне" дворца, в этом проходе между миром золотой лжи и миром корневой правды, он чувствовал себя... почти в безопасности. Почти.

Его разум был полем битвы, где только что отгремело сражение. Образы последних дней кружились в нём, как пепел после пожара: сломленное лицо Тора, его глаза, полные ужаса и непонимания; боль во взгляде Фригги, её молчаливое предательство, которое ранило сильнее любого клинка; и холодный, всевидящий глаз Одина, в котором не было гнева, только тяжесть приговора, который он сам себе вынес тысячелетия назад. Локи перебирал эти моменты, как игрок перебирает карты после проигранной партии, пытаясь понять, где он совершил ошибку.

Я думал, правда — это оружие, — подумал он, и его мысль была горькой, как яд, который он сам приготовил.

— Но она оказалась зеркалом. И каждый, кто в него посмотрел, увидел лишь своего монстра.

Тор увидел берсерка. Мать увидела королеву, пожертвовавшую сыном ради короны. Отец... отец смотрит в это зеркало каждый день. А я? Что увидел я?

Он посмотрел на свои руки. В одной из них он держал кинжал. Не как оружие, а как якорь, как предмет для концентрации. Лезвие из свартальфхеймской стали, тёмное, почти чёрное, ловило слабый свет мха, и его поверхность казалась не гладкой, а глубокой, как озеро в пещере. Его пальцы другой руки, тонкие и нервные, машинально чертили в воздухе руны — не заклинания, а символы, обрывки мыслей. Руна "семья", которая тут же рассыпалась. Руна "правда", которая казалась слишком острой, слишком опасной. Руна "ложь", которая была такой привычной, такой удобной, но теперь казалась пустой.

Он проиграл. Он сказал им правду, но они не услышали её. Тор сломался. Мать выбрала свою клетку. Отец... отец ждёт. Локи чувствовал это каждой клеткой своего тела. Один не оставит это просто так. Утечка информации в его идеальной системе — это не то, что он прощает. Будет ответ. Но какой? Эйнхерии? Заклинание забвения? Или что-то более тонкое, более жестокое?

Он недооценил меня, — подумал Локи, и в этой мысли была тень его старого высокомерия, но теперь она была смешана с тревогой.

— Но и я, кажется, недооценил его клетку. Её прутья крепче, чем я думал.

Он закрыл глаза. Звуки этого места обволакивали его. Далёкое, ритмичное "кап... кап..." воды, падающей где-то в глубине. Низкий, едва уловимый гул, исходящий от корней Иггдрасиля, который он чувствовал не ушами, а костями. Шорох его собственной мантии, когда он менял позу. Эти звуки были настоящими. Честными. В отличие от всего, что было наверху.

Он пытался строить планы. Что дальше? Снова спуститься к Эйре? Но что ещё она может ему показать? Новые ужасы? Новые трагедии? Он уже знал достаточно, чтобы сжечь Асгард дотла. Но теперь он не был уверен, что хочет этого. Разрушить ложь Одина означало разрушить и тот хрупкий мир, который она поддерживала. Выпустить на волю хаос. Стать... Хелой.

Эта мысль была холодной, как прикосновение её призрачной руки. Он видел её глаза, зелёные, как его собственные, и её голод. Он чувствовал этот голод в себе — голод к признанию, к власти, к тому, чтобы переделать мир по своему образу.

Я не она, — подумал он, но мысль была не такой уверенной, как ему хотелось бы.

— Я... другой.

Он открыл глаза. Его взгляд упал на кинжал в его руке. Он повернул его, и лезвие поймало свет. На мгновение он увидел в нём своё отражение — искаженное, вытянутое. Глаза, полные теней. Разбитая губа. И что-то ещё. Одиночество. Абсолютное, всепоглощающее одиночество того, кто стоит между двумя мирами и не принадлежит ни одному из них.

Он вздохнул. Дыхание вырвалось изо рта облачком пара в холодном воздухе. Он был в ловушке. Не в физической, а в интеллектуальной. Он держал в руках правду, способную разрушить мир, но не знал, что с ней делать. Он был богом обмана, который разучился лгать самому себе.

Что ж, — подумал он, и на его губах появилась слабая, горькая усмешка.

— По крайней мере, здесь тихо. Можно подумать.

Он откинулся назад, прислонившись головой к холодному, влажному камню. Тишина и полумрак этого места были его последним убежищем. Он не знал, что охотники уже идут. Он не слышал их бесшумных шагов. Он не чувствовал, как стрелка Компаса Лжеца указывает прямо на него. Он сидел на ступенях, ведущих в бездну, и думал, что контролирует ситуацию, не подозревая, что сеть уже почти сомкнулась.

[СВЕТ]

Тор шёл через свет.

Коридоры верхних ярусов Золотого Дворца были залиты полуденным солнцем, которое лилось сквозь высокие арочные окна, превращая воздух в золотую пыль. Его шаги были тяжёлыми, гулкими. Каждый удар его сапог о полированный мраморный пол отдавался эхом, которое летело впереди него, как вестник, объявляя о его приближении. Звук был его союзником, его заявлением. Он не крался. Он шёл.

Его фигура, могучая, как скала, разрезала потоки света. Золотые волосы, ещё влажные после умывания, блестели, как расплавленный металл. Он снова надел свои доспехи, но теперь они казались чужими, слишком яркими. На его лице застыла маска холодной, тяжёлой решимости, а глаза, синие, как грозовое небо, смотрели прямо перед собой, не замечая никого. Он нёс свой тренировочный молот в руке, и его вес был весом его новой цели.

Придворные, одетые в шелка и бархат, замирали, когда он проходил мимо. Их смех и шёпот стихали, сменяясь почтительным, но испуганным молчанием. Они расступались, как вода перед носом драккара, их глаза следили за ним с благоговением и тревогой. Они видели не своего весёлого, громкого принца. Они видели бурю, идущую по коридору.

Он шёл, ведомый болью и интуицией. Его разум, привыкший к простым целям, теперь цеплялся за одну-единственную мысль: Локи. Он не знал точно, где его брат, но он чувствовал его, как старую рану, которая начинает ныть перед грозой. Он шёл туда, где, как он помнил, Локи любил прятаться — в тени, в забытых проходах, в местах, где золото Асгарда уступало место серому камню.

Его путь лежал вниз.

[ТЬМА]

Скади шла через тьму.

Служебные коридоры нижних ярусов были лабиринтом из грубого, неотёсанного камня, где свет был роскошью. Редкие, коптящие факелы, закреплённые в ржавых держателях, отбрасывали длинные, пляшущие тени, которые сливались с её чёрной, матовой бронёй. Её шаги были беззвучны. Она не шла — она текла, как тень, как сама тишина, ставшая плотью. Тишина была её оружием, её маскировкой.

Её фигура, высокая и мускулистая, была воплощением эффективности. Короткие седые волосы не блестели, а поглощали тусклый свет. Лицо, испещрённое шрамами, было лишено эмоций, а глаза, блекло-голубые, как ледники, сканировали окружение с холодной, аналитической точностью. Она

несла себя не как воин, а как хирург, идущий в операционную.

Слуги и рабочие, одетые в грубые туники, замирали, когда она проходила мимо. Они не расступались — они вжимались в стены, стараясь стать частью камня, частью тени. Они не видели её, пока она не оказывалась рядом, и тогда их дыхание замирало в груди. Они не знали, кто она, но их первобытный страх знал: это — то, что приходит, когда нарушается тишина.

Она шла, ведомая логикой и технологией. Её разум, холодный, как её протез, анализировал данные. В правой руке она держала "Компас Лжеца" — диск из обсидиана, в центре которого плавала капля жидкого серебра. Капля дрожала, вытягиваясь в острую иглу, указывая путь. Её левая рука, протез из уру-металла, слабо гудела, руны на ней пульсировали синим светом, считывая остаточные магические следы, которые Локи, в своём смятении, оставлял за собой, как хлебные крошки.

Её путь лежал вверх.

[СВЕТ]

Тор свернул в менее людный коридор. Золото на стенах уступило место полированному граниту. Воздух стал прохладнее, пах пылью и забвением. Он шёл мимо гобеленов, изображающих героические победы. Он больше не смотрел на них. Они были ложью. Он чувствовал, что приближается. Его сердце, тяжёлое, как молот, билось ровнее, увереннее. Он шёл спасать брата? Наказывать? Он не знал. Он просто шёл, потому что это был единственный путь, который у него остался.

[ТЬМА]

Скади свернула в коридор, где камень стал более гладким, а факелы — ярче. Она чувствовала переход. Она выходила из "подвала" дворца на его "первый этаж". Капля серебра в компасе замерла, указывая прямо вперёд. Руны на её протезе вспыхнули ярче, показывая ей голограмму, которую видела только она: призрачный, зелёный след, ведущий к неприметной стене, скрытой за гобеленом. Она знала, что цель близка. Её пальцы, металлические и человеческие, сжались. Охота подходила к концу.

[СВЕТ И ТЬМА]

Камера показывает коридор с двух концов.

С одной стороны, из залитого светом прохода, появляется могучая фигура Тора. Его шаги гулкие. Его присутствие — это заявление.

С другой стороны, из тёмного, служебного туннеля, бесшумно выходят три тени. Их присутствие — это угроза.

Они не видят друг друга. Их разделяет лишь один поворот, один гобелен, одна стена.

Но они оба ищут одно и то же.

Они оба идут к одной и той же точке.

Сеть сжимается.

И Локи, сидящий в тишине на ступенях, ведущих в бездну, ещё не знает, что он — больше не игрок. Он — приз. И охота вот-вот закончится.

Часть II: Неудобный Союз

От лица Тора

Коридор был артерией, вырезанной в самом сердце Золотого Дворца, но кровь, что текла по ней, давно остыла. Здесь, вдали от тронного зала и пиршественных палат, золото на стенах уступало место холодному, серому граниту, а свет магических светильников был тусклым, как умирающие звезды. Воздух был неподвижным, пах вековой пылью, сыростью и забвением. Единственным звуком был гулкий, ритмичный стук сапог Тора, эхом отдававшийся от стен, как удары сердца обречённого.

Он шёл, ведомый интуицией, которая была старше его памяти, — интуицией брата. Он знал, где искать Локи. Не в его роскошных покоях, не в библиотеке, а здесь, в этих "серых зонах", в трещинах между мирами, где Локи всегда чувствовал себя как дома. Тор остановился перед массивным гобеленом, изображавшим одну из забытых побед Одина. Ткань была тяжёлой, пыльной, её цвета выцвели, как старая ложь. Он знал, что за ней — потайной ход, ведущий к винтовой лестнице, к корням.

Тяжёлые, гулкие шаги Тора были единственным предупреждением.

Локи, сидевший на ступенях винтовой лестницы, вскочил в одно плавное, хищное движение. Тишина, в которой он медитировал, разлетелась на осколки. Его тело, до этого расслабленное, напряглось, как натянутая тетива. В его руках, из вспышки холодной, зелёной энергии, материализовались два кинжала. Их лезвия из тёмной стали поймали тусклый свет, исходящий от мха на стенах, и блеснули, как глаза змеи в темноте. Его лицо, бледное, с тёмными кругами под глазами и запекшейся кровью на разбитой губе, стало непроницаемой маской. Он ожидал стражей, ожидал Одина, ожидал боя.

Фигура Тора появилась в проёме, заслонив собой свет из коридора. Его силуэт, массивный и тёмный, казался огромным в этом узком пространстве. На мгновение Локи увидел не брата, а того берсерка с полей Ванахейма, и его пальцы крепче сжали рукояти кинжалов.

Но Тор остановился.

Он не бросился вперёд, не закричал. Он просто встал в нескольких шагах, его могучая фигура заполнила собой весь проход. Его грудь тяжело вздымалась, но это было не дыхание ярости, а дыхание человека, который пробежал марафон и теперь стоит на финишной черте, не зная, победил он или проиграл. Его доспехи были покрыты пылью, волосы спутаны, а лицо... на его лице не было гнева. Только бесконечная, всепоглощающая усталость, которая, казалось, состарила его на тысячу лет. Его глаза, синие, как грозовое небо, были пусты, как будто буря внутри него наконец утихла, оставив после себя лишь выжженную землю.

Локи замер, его тело всё ещё было готово к бою, но разум, острый, как его кинжалы, анализировал, пытался понять. Это была не та реакция, которую он ожидал. Где рёв? Где обвинения? Где слепая ярость? Этот Тор был... другим. Сломленным.

Тор смотрел на него, и в его взгляде не было ненависти. Была боль. Глубокая, почти осязаемая боль человека, чей мир был разрушен до основания. Он открыл рот, но слова не пришли сразу. Он сглотнул, и звук этот был оглушительно громким в напряжённой тишине. Его голос, когда он наконец заговорил, был не громом, а шёпотом, хриплым и надтреснутым, как старый камень.

— Я знаю, Локи.

Слова упали в тишину, как капли воды в глубокий колодец. Простые. Короткие. И они ударили по Локи сильнее, чем любой молот. Его маска бесстрастности треснула. Его глаза, зелёные, как яд, расширились от шока. Его кинжалы, которые он держал с такой уверенностью, дрогнули. Он ожидал чего угодно, но не этого. Не принятия.

Тор сделал ещё один, тяжёлый шаг вперёд. Он не смотрел на кинжалы. Он смотрел в глаза Локи, и в его взгляде была отчаянная, почти детская мольба.

— Я... видел, — продолжил он, его голос срывался, каждое слово было вырвано из него с болью.

— Щит. В Зале Героев. Он... показал мне.

Он замолчал, не в силах продолжать. Его плечи, широкие, как у бога, ссутулились, как будто он нёс на них невидимый груз. Он опустил голову, и его золотые волосы упали на лицо, скрывая его от взгляда Локи. Но Локи видел. Он видел, как дрожит его подбородок, как сжимаются его кулаки.

— Я видел... себя, — закончил Тор, и последнее слово было почти беззвучным, как выдох, как признание, которое стоило ему всего.

Тишина, наступившая после этих слов, была иной. Она не была напряжённой. Она была тяжёлой. Тяжёлой от невысказанной боли, от разрушенных миров, от расколотой семьи. Локи стоял, его кинжалы всё ещё были в руках, но он забыл о них. Он смотрел на своего брата, на этого сломленного гиганта, и его собственный мир, такой ясный и холодный в своей правоте, пошатнулся. Он был готов к битве. Он не был готов к капитуляции.

Он не знал, что делать с этим новым, уязвимым Тором. Его привычные инструменты — ирония, ложь, манипуляция — были бесполезны. Перед ним стоял не враг, которого нужно победить, а брат, который просил о помощи, даже не зная, как это сделать.

И в этой тишине, в этом узком, тёмном проходе, Локи, бог обмана, впервые за долгое время почувствовал не триумф, а тяжесть ответственности. Он держал в руках не только правду. Он держал в руках осколки души своего брата.

От лица Локи

Слова Тора — «Я видел... себя» — упали в тишину потайного коридора не как камни, а как пепел. Они были тихими, почти беззвучными, но их вес был оглушающим. Они не имели формы, не имели остроты, но они заполнили собой всё пространство, вытеснив воздух, вытеснив план, вытеснив игру.

Локи замер. Его тело, ещё секунду назад напряжённое, как струна, готовое к удару, к уловке, к защите, обмякло. Его разум, шахматная доска, на которой он уже просчитал десять ходов вперёд, опустел. Все его сценарии, все его заготовки — ярость Тора, его слепое отрицание, их неминуемая драка, его собственное холодное превосходство — всё это рассыпалось в прах, как старый пергамент. Он был готов ко всему. Кроме этого.

Он поверил.

Эта мысль была не триумфом. Она была шоком. Холодным, парализующим, как прикосновение льда к обнажённой коже. Локи смотрел на своего брата — на эту огромную, сломленную фигуру, стоящую в проёме, — и впервые за тысячу лет не знал, что сказать. Его арсенал — ирония, сарказм, ложь, полуправда — был бесполезен. Как можно манипулировать искренностью? Как можно обмануть того, кто уже увидел самую страшную правду о себе?

Его кинжалы, материализовавшиеся из зелёной дымки, всё ещё были в его руках. Их холодная, твёрдая сталь была единственным, что казалось реальным в этот сюрреалистичный момент. Он чувствовал их вес, их острые грани, но они больше не были оружием. Они были костылями, за которые он цеплялся, чтобы не потерять равновесие в мире, который внезапно перевернулся. Его пальцы, сжимавшие рукояти, ослабли. Не от облегчения, а от растерянности. План, такой ясный, такой элегантный — спровоцировать, защититься, доказать, унизить, — испарился.

Что теперь?

Он смотрел на Тора, на его опущенную голову, на золотые волосы, скрывающие лицо, на его плечи, сгорбленные под невидимым грузом. Он видел не бога грома, не наследника, не своего вечного соперника. Он видел... просто брата. Сломленного, растерянного, утопающего в боли, которую он, Локи, ему причинил. И это зрелище не приносило удовлетворения. Оно вызывало странное, почти тошнотворное чувство... ответственности?

Воздух в коридоре был холодным, пах сыростью и пылью. Свет, пробивающийся из-за спины Тора, отбрасывал его тень, и эта тень падала на Локи, накрывая его, как саван. Локи чувствовал, как его собственное дыхание, до этого ровное и контролируемое, стало прерывистым. Он слышал тяжёлые, рваные вдохи Тора, и этот звук был слишком интимным, слишком настоящим. Он был как звук плача, который Тор никогда бы себе не позволил.

Он не играет, — подумал Локи, и эта мысль была не анализом, а констатацией факта, которая пугала его.

— Это не уловка. Он... сломлен.

Маска холодного спокойствия, которую Локи носил, как вторую кожу, начала трескаться. В его глазах, зелёных, как яд, на мгновение мелькнуло что-то иное — не триумф, не жалость, а чистая, незамутнённая растерянность. Он был как игрок, который всю жизнь готовился к сложной партии в хнефатафл, а его противник внезапно опрокинул доску и начал рыдать. Все правила, все стратегии, всё его понимание игры — всё это стало бессмысленным.

Он хотел что-то сказать. Что-то язвительное, чтобы вернуть контроль. "Я же говорил" или "Наконец-то ты прозрел". Но слова застряли в горле. Они казались мелкими, пошлыми, неуместными на фоне той первобытной боли, что исходила от Тора.

Его взгляд скользнул вниз, к рукам Тора. Они висели вдоль тела, пустые, без молота. Кулаки были сжаты так, что костяшки побелели. Они дрожали. И эта дрожь, эта беззащитность в фигуре, которая всегда была воплощением несокрушимой силы, ударила по Локи сильнее, чем любой удар молота.

Я сделал это, — подумал он, и в этой мысли не было гордости. Только холодный, тяжёлый вес.

— Я сломал его.

Он медленно, почти неосознанно, опустил кинжалы. Они не исчезли в дымке. Они просто повисли в его руках, бесполезные, как два куска металла. Его плечи, до этого напряжённые, слегка опустились. Он всё ещё был настороже, его инстинкты кричали, что это может быть ловушкой, самой тонкой игрой, которую Тор когда-либо играл. Но его разум, его холодный, аналитический разум, видел правду. В позе Тора, в его дыхании, в его голосе не было лжи. Была только агония.

И Локи, бог обмана, мастер иллюзий, тот, кто жил в мире теней и полуправды, оказался лицом к лицу с чем-то, к чему он был совершенно не готов. С голой, уродливой, сокрушительной искренностью. И он не знал, что с ней делать.

Тишина в коридоре была тяжёлой, как непролитые слёзы. Она впитывала тусклый свет, исходящий от мха на стенах, впитывала запах сырости и пыли, впитывала боль, которая стояла между двумя братьями, как невидимая стена. Локи, ошеломлённый, всё ещё сжимал в руках бесполезные кинжалы, его разум, привыкший к контролю, отчаянно пытался найти опору в мире, где Тор, его вечная, предсказуемая константа, внезапно стал неизвестной переменной.

Тор медленно поднял голову. Его движение было тяжёлым, как будто он поднимал не просто голову, а весь вес своего рухнувшего мира. Золотые волосы, спутавшиеся и влажные от пота, упали с его лица, открывая глаза. Они были синими, как и всегда, но теперь в их глубине не было ни бури, ни света.

Только бездонная, выжженная пустота, в которой отражалась тень монстра, которого он увидел в себе. Он посмотрел на Локи, и в его взгляде не было ни гнева, ни обвинения. Только вопрос. Вопрос, который был страшнее любой угрозы.

Его голос, когда он заговорил, был хриплым, надтреснутым, как будто он разучился им пользоваться.

— Что... что нам делать? — слова были простыми, почти детскими, но они несли в себе всю тяжесть его осознания.

— Отец... он...

Он не смог закончить. Слово "отец" застряло у него в горле, как осколок стекла. Он говорил не о короле, не о Всеотце. Он говорил о человеке, чей миф только что умер, оставив после себя лишь ложь и кровь.

Слово "нам" ударило по Локи, как пощёчина. Оно вырвало его из ступора, вернуло ему его броню — броню из цинизма и недоверия, которую он носил всю свою жизнь. Его маска холодного спокойствия вернулась на место, скрывая растерянность, которая всё ещё бурлила под ней. Его глаза, зелёные, как яд, сузились, и в них вспыхнула старая, привычная искра сарказма.

Нам? — подумал он, и мысль была острой, как его кинжалы.

— Вчера ты был готов разбить мне череп за эти слова. А сегодня — "нам"?

— "Нам"? — повторил он вслух, и его голос, в отличие от голоса Тора, был ровным, холодным, отточенным, как лезвие. Он сделал шаг назад, увеличивая дистанцию, как будто боясь заразиться этой непривычной, уродливой искренностью.

— Нет никакого "нас", Тор. Ты сделал свой выбор на арене. Ты выбрал его. Его ложь. Свой золотой миф.

Слова были жестокими, но они были защитой. Они возвращали мир в привычные рамки, где Тор был наивным глупцом, а он — непонятым гением. Где всё было просто.

Но Тор не отступил. Он не вспыхнул гневом, как ожидал Локи. Он просто смотрел на него, и в его пустых глазах мелькнуло что-то новое — тень упрямства, но не того, что шло от силы, а того, что рождалось из отчаяния.

— Я был слеп, — сказал он, и его голос, хоть и тихий, был твёрдым, как камень. Каждое слово было признанием, вырванным из него с болью, и эта боль делала его слова весомыми.

— Я верил в сказки, потому что так было проще. Потому что я... боялся увидеть то, что видел ты.

Он сделал шаг вперёд, и теперь уже Локи инстинктивно отступил. Тор не был угрожающим. Он был... честным. И эта честность была для Локи опаснее любого молота.

— Теперь я вижу, — продолжил Тор, его взгляд не отрывался от Локи.

— Ты сказал правду. О Ванахейме. Об отце. Обо мне.

Он остановился, его грудь тяжело вздымалась. Он был как солдат, который докладывает своему командиру о проигранной битве. В его голосе не было мольбы о прощении. В нём была суровая, почти военная необходимость.

— И теперь я хочу знать... всю правду, — сказал он, и его взгляд стал острым, сфокусированным.

— Не обрывки. Не загадки. Всё. От начала и до конца. Помоги мне.

Последние два слова не были просьбой. Они были требованием. Приказом. Это была не мольба слабого, а обращение сильного, который признал, что его сила бесполезна, и теперь ему нужно другое оружие. Он просил не сочувствия. Он просил у стратега план.

Локи замер. Воздух в коридоре стал плотным, тяжёлым. Он слышал своё дыхание, слышал дыхание Тора, слышал, как где-то в глубине капает вода. Он смотрел на своего брата, на этого сломленного бога, который просил у него не прощения, а знаний, и его мир, его тщательно выстроенный план, окончательно рухнул. Он хотел быть тем, кто держит все нити. Но теперь Тор, его вечная марионетка, сам просил стать игроком.

И Локи, бог обмана, не знал, как на это ответить. Его кинжалы в руках казались тяжёлыми, бесполезными. Его молчание было не тактикой. Оно было искренним. Впервые за долгое время он не знал, какой ход сделать следующим.

Тишина, последовавшая за словами Тора, была не пустой. Она была заполнена веками невысказанных обид, зависти, соперничества и той тонкой, почти неразличимой нитью братства, которую они оба пытались игнорировать. Локи стоял, его кинжалы, холодные и тяжёлые, всё ещё были в его руках, но теперь они казались не оружием, а балластом, тянущим его вниз. Воздух в коридоре был неподвижным, пах сыростью и пылью, и этот запах казался ему запахом гробницы, в которой он только что похоронил свой идеально выстроенный план.

Его разум, обычно быстрый, как ртуть, работал лихорадочно, пытаясь обработать новую, невозможную переменную: искренность Тора. Это было похоже на попытку вычислить траекторию падающей звезды — иррационально, непредсказуемо и опасно.

Первый инстинкт, древний, как его собственная тень, кричал: "Оттолкни его!". Часть его, тот мальчик, который всегда стоял за спиной сияющего брата, хотела насладиться этим моментом. Хотела увидеть, как Тор, бог грома, унижается, просит, признаёт его правоту. Он мог бы посмеяться, бросить язвительную фразу, развернуться и уйти, оставив Тора тонуть в его новой, уродливой правде. Это было бы так просто. Так... сладко.

Он почти сделал это. Его губы уже изогнулись в привычной, холодной усмешке. Он представил себе лицо Тора, искажённое болью и унижением, и почувствовал укол тёмного, запретного удовольствия.

Но затем вмешалась другая часть его — та, что выжила, та, что планировала, та, что видела мир не как арену для эмоций, а как шахматную доску. Прагматик. Аналитик. Трикстер.

И что дальше? — спросил этот холодный голос в его голове.

— Ты уйдёшь. Он останется, сломленный и бесполезный. Один заметит его слабость. Система поглотит его или уничтожит. А ты... ты останешься один. Один против Всеотца, против его Стражей, против всего Асгарда. Умный ход, не правда ли?

Локи посмотрел на Тора. Он видел не просто сломленного брата. Он видел актив. Ресурс. Силу, которую он, Локи, никогда не сможет воспроизвести. Он видел молот, который мог крушить стены, в то время как его кинжалы могли лишь находить в них трещины. Он видел бурю, которую можно было направить на врага. Он видел щит, за которым можно было укрыться, пока он плетёт свои интриги.

Молот против системы, — подумал он, и эта мысль была холодной, как сталь его кинжалов, но в ней была неоспоримая логика. — Сила и разум. Гром и тень. Это... может сработать.

Колебание длилось лишь мгновение, но в этом мгновении прошла целая вечность. Битва между его обидой и его прагматизмом была яростной, но бесшумной. Он чувствовал, как холодный камень под его ногами давит вверх, как будто сама земля ждала его решения. Он слышал тяжёлое, рваное дыхание Тора, и этот звук был как тиканье часов, отмеряющих время до неизбежного ответа.

Он сделал свой выбор.

Маска вернулась на место, но она была другой. Не той, что скрывала боль, а той, что скрывала расчёт. Его усмешка исчезла, сменившись выражением холодного, делового спокойствия. Он медленно, с ритуальной точностью, заставил кинжалы в своих руках раствориться в зелёной дымке. Этот жест был не примирением, а демонстрацией — он убирал своё оружие, но не свою угрозу.

— Хорошо, — сказал он, и его голос, теперь лишённый всякой эмоции, был как удар молотка, скрепляющего сделку.

— Я покажу тебе.

Тор поднял голову, и в его глазах, всё ещё пустых, мелькнула искра. Не надежда. Скорее, облегчение утопающего, который увидел проплывающий мимо обломок корабля.

Но Локи не дал этой искре разгореться. Он сделал шаг вперёд, его тень упала на Тора, и его голос стал ниже, твёрже, как сталь.

— Но запомни, брат, — он произнёс слово "брат" с едва уловимой, ядовитой иронией, — с этого момента мы не семья. Семья — это доверие, это любовь, это ложь, которую рассказывают, чтобы защитить друг друга. У нас этого больше нет.

Он наклонился ближе, и его глаза, зелёные, как яд, впились в глаза Тора. Он хотел, чтобы Тор понял каждое слово, каждый оттенок, каждый шип, скрытый в этом соглашении.

— Мы — заговорщики, — продолжил он, его голос был почти шёпотом, но он резал, как лезвие.

— Мы — две части одного оружия, направленного в сердце Асгарда. Ты — его сила. Я — его разум. И если ты хоть раз усомнишься, хоть раз позволишь своей слепой вере в отца или своей глупой чести встать на пути...

Он замолчал, позволяя угрозе повиснуть в воздухе. Он выпрямился, и на его губах появилась тень его старой, хищной улыбки.

— И если ты предашь меня, — закончил он, его голос был лёгким, почти небрежным, но в нём была тяжесть приговора, — я не буду бить тебя рукоятью кинжала.

Он смотрел, как его слова падают на Тора, как они впитываются в его израненное сознание. Он видел, как Тор медленно кивает, не потому, что согласен, а потому, что у него не осталось выбора.

И в этот момент Локи почувствовал не триумф, а холод. Он заключил сделку. Он получил свой молот. Но он также понял, что только что навсегда отрезал себя от последней нити, которая связывала его с семьёй. Они были союзниками. Но они больше никогда не будут братьями.

Тишина, последовавшая за угрозой Локи, была не пустой. Она была заполнена веками невысказанных обид, зависти, соперничества и той тонкой, почти неразличимой нитью братства, которую они оба пытались игнорировать. Воздух в коридоре был неподвижным, пах сыростью и пылью, и этот запах казался запахом гробницы, в которой они только что похоронили своё прошлое. Свет, пробивающийся из-за спины Тора, отбрасывал его тень, и эта тень падала на Локи, накрывая его, как саван.

Локи стоял, его лицо — холодная, непроницаемая маска, но его глаза, зелёные, как яд, следили за каждой микроскопической реакцией на лице брата. Он бросил свои условия на стол, как игрок бросает кости, и теперь ждал, затаив дыхание. Он ожидал гнева, торга, ещё одного взрыва ярости. Но Тор молчал.

Тор, бог грома, стоял, опустив голову, его золотые волосы скрывали лицо. Его могучие плечи были ссутулены, как будто он нёс на них не только свой рухнувший мир, но и тяжесть условий Локи. Он слышал каждое слово, каждый шип, скрытый в этом "перемирии". "Мы не семья. Мы — заговорщики". Эти слова были как соль на открытую рану, но он не возразил. Потому что он знал, что Локи прав. Семья, которую он знал, была частью той же лжи, что и его героизм.

Локи сделал шаг назад, его движение было плавным, почти текучим. Он отступил в полумрак, к зияющему провалу винтовой лестницы, ведущей вниз, к корням, к правде. Его фигура почти растворилась в тени, и только бледное лицо и блеск его глаз выделялись в темноте. Он не смотрел на Тора. Он смотрел вниз, в бездну, как будто приглашая его последовать за ним.

Он кивнул. Не Тору. Просто в пространство. Короткий, резкий жест, полный окончательности.

— Тогда идём, — сказал он, и его голос, лишённый эмоций, был как шёпот камня, срывающегося с обрыва.

— Правда ждёт внизу.

Он повернулся, его тёмная мантия колыхнулась, как крыло ворона, и он сделал первый шаг вниз по лестнице. Его фигура начала растворяться в темноте, и звук его лёгких, почти бесшумных шагов был единственным, что нарушало тишину.

Тор остался один в проёме, пойманный между светом золотого коридора и тьмой, в которую ушёл его брат. Он стоял, его тело было полем битвы, где его гордыня, его долг, его любовь к отцу сражались с новой, уродливой правдой, которую он больше не мог отрицать. Он мог повернуться. Мог уйти обратно в свет, в ложь, в свой золотой миф. Мог попытаться забыть, как он делал это всю свою жизнь.

Он поднял голову. Его глаза, синие, как грозовое небо, были полны муки. Он посмотрел в сияющий коридор, где стражники всё ещё стояли на постах, где гобелены всё ещё пели о славе. Это был его мир. Его дом. Его клетка.

Затем он посмотрел во тьму, куда ушёл Локи. Оттуда тянуло холодом, запахом сырой земли и чем-то ещё — обещанием. Не спасения, не прощения. Обещанием ясности.

Он помедлил. Это мгновение длилось вечность. В нём была вся его жизнь, вся его вера, всё его прошлое. И его будущее.

Он сделал свой выбор.

Тяжело, как будто сдвигая гору, он сделал первый шаг. Не в свет. А во тьму.

Его массивный силуэт скрылся в проёме, и свет из коридора на мгновение выхватил его спину, прежде чем тьма поглотила и его. Звук его шагов, в отличие от шагов Локи, был тяжёлым, гулким. Это были шаги бога, спускающегося в ад.

Камера отъезжает назад, показывая пустой коридор. Гобелен, скрывающий потайной ход, медленно качается на сквозняке, как занавес, опустившийся после первого акта трагедии. Два брата, бог грома и бог обмана, свет и тень, разделённые пропастью лжи и недоверия, только что сделали первый шаг вместе. Вниз. Во тьму. И мир Асгарда, сияющий и неподвижный, ещё не знал, что его судьба только что была решена в этом тёмном, забытом коридоре.

Часть III: Западня

Тьма, в которую шагнули Тор и Локи, была не просто отсутствием света. Она была живой, дышащей, пахнущей влажным камнем и веками забвения. Тяжёлые, гулкие шаги Тора смешивались с лёгким, почти неслышным скольжением сапог Локи, создавая диссонирующий ритм их нового, хрупкого союза. Гобелен, скрывавший потайной ход, медленно качнулся и замер, его выцветшие нити, изображавшие забытую победу, снова скрыли проход, как будто ничего не произошло.

Но тишина, вернувшаяся в коридор, была иной. Она была не пустой. Она была наблюдающей.

Мгновение спустя из тени на другом конце коридора, там, где холодный гранит стен сходился в остром углу, выступила фигура. Затем ещё одна. И ещё. Три тени в чёрной, матовой броне, поглощающей свет. Стражи Тишины. Они не появились внезапно. Они просто оказались здесь, как будто всегда были частью теней, и лишь теперь решили обрести форму. Их движения были синхронными, лишёнными человеческой суетливости, как у стаи волков, вышедшей на охоту.

Скади Железная Рука шла впереди. Её короткие седые волосы были как иней на граните. Лицо, испещрённое шрамами, было неподвижной маской, но её глаза — блекло-голубые, холодные, как ледники Нифль-хейма — были прикованы к гобелену. Она остановилась в нескольких шагах от него, её лейтенанты замерли по бокам, как её тени.

Воздух вокруг них стал холоднее. Факел, горевший на стене, мигнул, его пламя задрожало, как будто почувствовав их присутствие.

Скади подняла правую руку. В ней, на кожаной перчатке, лежал "Компас Лжеца". Капля жидкого серебра внутри обсидианового диска больше не указывала направление. Она бешено вращалась, дрожала, как живое существо в агонии. Магическая сигнатура Локи, такая ясная ещё мгновение назад, теперь была здесь, прямо перед ними, но в то же время — за невидимой преградой.

Он близко, — подумала она, её мысль была не словом, а чистым потоком данных.

— Слишком близко.

Её взгляд скользнул по гобелену. Она видела не выцветшую ткань, а то, что было за ней. Её разум, отточенный тысячелетиями, анализировал: пыль на полу у края гобелена была слегка потревожена; воздух здесь был чуть теплее, чем в остальном коридоре, — остаточное тепло двух тел; едва уловимый запах озона от магии Локи смешивался с запахом пота и... чего-то ещё. Грома.

Она подняла свою левую руку — протез из уру-металла. Он слабо, почти неслышно гудел, и руны, выгравированные на тёмном металле, пульсировали мягким, холодным синим светом. Она провела им по воздуху перед гобеленом, и перед её глазами (и только её) возникла голографическая реконструкция. Она видела два призрачных, мерцающих силуэта — один высокий и тонкий, другой — массивный, как скала. Она видела, как они исчезают за стеной.

Её губы, тонкие, как лезвие, сжались. Её блекло-голубые глаза сузились, и в их глубине вспыхнул холодный, аналитический огонь.

— Они вместе, — произнесла она, и её голос, тихий, почти шёпот, был лишён эмоций, но в нём была тяжесть приговора.

— Задача усложняется.

Один из её лейтенантов, мужчина с лицом, таким же бесстрастным, как и её, шагнул вперёд, его рука легла на рукоять меча.

— Приказ, Глава? — его голос был таким же ровным и безжизненным.

Скади не ответила сразу. Она смотрела на гобелен, её разум просчитывал варианты с холодной, безжалостной эффективностью. Две цели. Два принца. Один — источник инфекции, носитель запретной правды. Другой — символ Асгарда, его несокрушимая сила. Их союз был не просто осложнением. Он был экзистенциальной угрозой для нарратива, который она поклялась защищать.

Гром и Тень, — подумала она.

— Сила и Разум. Отец не предвидел этого. Или... предвидел?

Она отбросила эту мысль. Это не имело значения. Её задача была ясна.

Она шагнула к стене, её протез из уру-металла коснулся камня рядом с гобеленом. Руны на нём вспыхнули ярче. Она не искала механизм. Она искала слабость. Её протез сканировал структуру камня, магические поля, потоки энергии.

— Протокол "Тишина", — сказала она, её голос был твёрд, как сталь.

— Мы входим. Цель — изоляция и нейтрализация. Без свидетелей. Без шума.

Она нажала на скрытую руну на своём протезе. Камень под её металлической рукой задрожал и беззвучно ушёл в сторону, открывая тёмный, зияющий провал винтовой лестницы. Оттуда пахнуло холодом и сыростью.

Стражи Тишины, три тени в чёрном, шагнули во тьму, и стена за ними так же беззвучно закрылась. Коридор снова стал пустым. Гобелен висел неподвижно. Факел горел ровно. Но тишина, вернувшаяся в коридор, была иной. Она была не пустой. Она была предзнаменованием.

Охота началась.

Тьма, в которую они спускались, была не просто отсутствием света. Она была древней, как кости Иггдрасиля, и пахла влажным камнем, озоном и чем-то первозданным, как земля после первого дождя. Винтовая лестница, вырезанная в самом основании Асгарда, уходила вниз, в бесконечность, и каждый их шаг эхом отдавался от стен, создавая диссонирующий дуэт: тяжёлый, гулкий стук сапог Тора и лёгкое, почти бесшумное скольжение Локи.

Тор шёл вторым, его массивная фигура едва помещалась в узком проходе. Для него это место было откровением. Он, бог грома, привыкший к простору небес и сиянию золотых залов, впервые оказался здесь, в подбрюшье своего мира. Его глаза, синие, как грозовое небо, с благоговейным трепетом скользили по стенам. Он видел, как гладкий, обработанный камень верхних уровней постепенно сменяется грубой, необработанной скалой, из трещин которой пробивались корни.

— Что это за место? — его голос, обычно громкий, здесь звучал приглушённо, как будто сама лестница поглощала звук.

Локи, шедший впереди, не обернулся. Его фигура, тонкая и тёмная, была как проводник в этом царстве теней. Он держал в руке маленький, светящийся зелёным светом кристалл, который отбрасывал на стены пляшущие, искажённые тени.

— Это — настоящая история Асгарда, — ответил он, и его голос был ровным, но в нём слышалась горечь.

— Не та, что написана золотом, а та, что вырезана в камне. Это вены Иггдрасиля. Отец построил свой дворец на них, как паразит на теле хозяина.

Тор замолчал, переваривая слова. Он протянул руку и коснулся одного из корней, толстого, как его предплечье. Корень был тёплым, почти живым, и от его прикосновения по руке Тора пробежала слабая, но ощутимая вибрация. Он чувствовал силу, древнюю, дикую, не похожую на ту, что он черпал из бури. Это была сила самой жизни.

— Внизу, — продолжал Локи, его голос был почти шёпотом, — есть место. Пещера. В ней — озеро, которое отражает не мир, а его память. Рунное Эхо. Там живёт хранительница, Эйра. Она... она может показать тебе. То, что видел я.

Он говорил, и Тор слушал, его разум, привыкший к простым истинам, пытался ухватить эти новые, невозможные концепции. Память мира. Хранительница. Это было похоже на сказки, которые им рассказывали в детстве, но в голосе Локи не было сказочности. Была только холодная, тяжёлая правда.

Они спускались всё ниже. Светящийся мох на стенах становился ярче, его призрачное, голубоватое сияние смешивалось с зелёным светом кристалла Локи, окрашивая их лица в неземные цвета. Звук капающей воды становился громче, ритмичнее, как сердцебиение этого подземного мира.

И в этот момент Локи замолчал.

Он остановился так резко, что Тор едва не налетел на него. Фигура Локи, до этого расслабленная, напряглась, как натянутая тетива. Он замер, его голова слегка наклонилась, как у зверя, прислушивающегося к лесу.

— Что такое? — прошептал Тор, его рука инстинктивно легла на молот.

Локи не ответил. Он медленно поднял руку, и зелёный кристалл в ней задрожал, его свет начал мерцать, как пламя свечи на сквозняке.

— Магия... — прошептал Локи, и в его голосе впервые за долгое время прозвучала неуверенность.

— Она... меняется.

Тор прислушался. Он не чувствовал магию так тонко, как Локи, но он почувствовал другое. Воздух. Он стал тяжелее, плотнее, как будто на его плечи лёг невидимый груз. Холод, до этого естественный, стал другим — искусственным, пронизывающим до костей. И тишина... тишина стала абсолютной. Звук капающей воды исчез. Низкий гул корней, который он только начал замечать, затих.

Он посмотрел на стены. Светящийся мох, который ещё секунду назад сиял ярким, живым светом, начал тускнеть. Его голубое сияние блекло, угасало, как будто кто-то высасывал из него жизнь. Тьма внизу и вверху лестницы сгустилась, стала непроницаемой, как чёрный бархат.

— Локи? — голос Тора был напряжённым.

Локи медленно повернул голову. Его лицо, освещённое угасающим светом кристалла, было бледным, как у мертвеца. Его глаза, зелёные, как яд, были широко раскрыты, и в них был не страх, а холодное, аналитическое осознание.

— Это ловушка, — сказал он, и его голос был тихим, но он прозвучал в наступившей тишине, как удар грома.

— Он знал. Он ждал нас.

И в этот момент свет мха погас окончательно. Лестница погрузилась в абсолютную, удушающую тьму, и единственным, что её нарушало, был слабый, дрожащий зелёный свет кристалла в руке Локи и тяжёлое, прерывистое дыхание двух братьев, пойманных в клетку, которую они не видели, но уже чувствовали.

Тьма, в которую они спускались, стала абсолютной. Светящийся мох на стенах винтовой лестницы погас, как будто кто-то задул миллион крошечных свечей одновременно. Единственным источником света остался дрожащий, болезненно-зелёный кристалл в руке Локи, но его сияние было слабым, тонущим в сгустившемся мраке. Воздух, до этого холодный и влажный, стал тяжёлым, неподвижным, как в запечатанном склепе. Звук капающей воды и низкий гул корней Иггдрасиля исчезли, сменившись тишиной, которая была не просто отсутствием звука, а активной, давящей силой.

— Ловушка, — голос Локи был тихим, но острым, как лезвие, режущим эту гнетущую тишину.

Тор, стоявший позади него, напрягся. Его рука инстинктивно сжала рукоять молота. Он не чувствовал магию так, как Локи, но он чувствовал другое. Опасность. Его воинские инстинкты, отточенные веками битв, кричали ему, что они больше не одни. Он огляделся, его глаза, привыкшие к полумраку, пытались пронзить тьму, но видели лишь бесконечные, извивающиеся ступени лестницы, уходящие вверх и вниз, в никуда.

И тогда они появились.

Не из тьмы. Они сами были тьмой.

Вверху, на несколько пролётов выше, из мрака выступила фигура. Затем ещё две. Они не шли, они просто оказались там, их силуэты, тёмные на фоне ещё более тёмного камня, были едва различимы. Одновременно, внизу, из бездны, в которую уходила лестница, появились ещё две фигуры, отрезая путь к отступлению.

Они не атаковали. Они просто стояли, неподвижные, как статуи, вырезанные из ночи. Их чёрная, матовая броня не отражала даже слабый свет кристалла Локи — она поглощала его. Их лица были скрыты под гладкими, безликими шлемами, в которых не было прорезей для глаз, только пустота. Они были не воинами. Они были приговором.

— Стражи Тишины, — прошептал Локи, и в его голосе, впервые за долгое время, прозвучала нотка... если не страха, то мрачного, почти фатального узнавания.

Тор сжал молот сильнее. Он не знал, кто это, но он чувствовал их силу — холодную, дисциплинированную, лишённую ярости или эмоций. Это была сила системы, безжалостной и эффективной.

Фигура, стоявшая наверху, в центре, сделала шаг вперёд. Это была Скади. Свет кристалла Локи скользнул по её фигуре, выхватив из мрака шрамы на её лице и протез из тёмного уру-металла вместо левой руки. Она медленно, с ритуальной точностью, подняла протез.

Воздух задрожал.

Руны, выгравированные на её металлической руке, вспыхнули холодным, ослепительно-синим светом. Этот свет был не тёплым, как магия Асгарда, и не хаотичным, как магия Локи. Он был стерильным, математически точным, как свет операционной лампы. И в тот же миг, как будто в ответ, такие же синие руны зажглись на стенах лестницы.

Они появились из ниоткуда, выжигая себя на влажном камне, на древних корнях Иггдрасиля. Руны молчания. Руны подавления. Руны забвения. Они соединились друг с другом невидимыми нитями энергии, создавая вокруг братьев клетку из чистого, холодного света.

Локи почувствовал это первым. Его магия, его зелёное пламя, которое он всегда ощущал, как часть себя, как кровь в своих венах, начала... гаснуть. Это было не больно. Это было хуже. Это было похоже на медленное удушье. Зелёный кристалл в его руке задрожал и потускнел, его свет стал слабым, как угасающий уголёк. Он попытался призвать свои кинжалы, но его пальцы лишь слабо дёрнулись. Сила, которая всегда была его продолжением, его оружием, его сутью, утекала из него, как вода сквозь пальцы.

Они... они отрезали меня, — подумал он, и в его мысли была паника, которую он не испытывал с детства.

— Они отрезали меня от самого себя.

Тор почувствовал это следом. Его божественная сила, его связь с бурей, которая всегда гудела в его крови, начала слабеть. Он чувствовал, как тяжелеют его мышцы, как его тело, обычно полное энергии, становится вялым, смертным. Он поднял молот, но он казался тяжелее, чем когда-либо. Сила, которую он черпал из своего наследия, из своей крови, блокировалась, высасывалась этими холодными, синими рунами.

Лестница, их убежище, стала их тюрьмой. Они были пойманы между двумя группами безмолвных охотников, в клетке из света, которая лишала их всего, что делало их богами.

Скади медленно опустила руку. Синий свет рун на стенах стал ровным, постоянным, как свет тюремных прожекторов. Она смотрела на них сверху вниз, её лицо было бесстрастным, но в её блекло-голубых глазах, если присмотреться, можно было увидеть тень... удовлетворения. Не радости, а удовлетворения хирурга, который успешно изолировал инфекцию.

Ловушка захлопнулась. И в этой новой, удушающей тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием двух принцев, они поняли, что охота окончена. Теперь начнётся казнь.

От лица Тора

Инстинкт взял верх.

Разум Тора, ещё не оправившийся от шока, кричал ему, что это ловушка, что грубая сила здесь бесполезна. Но его тело, его мышцы, его кровь, отравленная веками битв, знали только один ответ на угрозу — атаку. Ярость, чистая и первобытная, вспыхнула в его груди, выжигая остатки сомнений. Это была не та безумная ярость берсерка, что он видел в Эхе. Это была ярость загнанного в угол зверя.

— Отойди, Локи, — прорычал он, и его голос, низкий и гулкий, эхом отразился от стен, заставив синие руны на них задрожать.

Он шагнул вперёд, оттесняя брата за спину. Его фигура, массивная и несокрушимая, заполнила собой узкое пространство лестницы. Он поднял свой тренировочный молот, и его мышцы, несмотря на слабеющую силу, напряглись, как канаты. Он видел перед собой две тёмные, безликие фигуры Стражей, блокирующих путь вниз. Они были препятствием. А препятствия он умел сокрушать.

Он издал рёв — не крик, а боевой клич, который сотни раз вёл воинов Асгарда в бой. Звук, полный мощи и ярости, ударил в стены, но руны, сияющие холодным синим светом, поглотили его, не дав ему разнестись эхом.

Тор бросился вниз по ступеням. Его сапоги, тяжёлые, как молоты, били по камню, высекая искры. Он был тараном, бурей, воплощением несокрушимой силы Асгарда. Он замахнулся молотом, вкладывая в удар всю свою оставшуюся мощь, всю свою ярость, всё своё отчаяние. Он целился не в одного из Стражей, а в пространство между ними, намереваясь пробить их строй, как пробивал стены крепостей.

Молот со свистом рассёк воздух. На мгновение Тору показалось, что он видит, как воздух перед ним искажается, как будто он ударяет не в пустоту, а в толщу воды.

И затем — удар.

Звук был не таким, как он ожидал. Не звон стали, не хруст костей. Это был глухой, вибрирующий гул, как будто он ударил в гигантский, невидимый колокол. Молот остановился, как вкопанный, в дюйме от лиц Стражей. Сила удара, не найдя выхода, вернулась к нему, как волна, ударившаяся о скалу.

Она ударила его в руку, прошла по плечу, сотрясла всё его тело. Его кости задрожали, зубы клацнули. Воздух выбило из его лёгких с хриплым стоном. Его отбросило назад, как будто его ударил невидимый гигант. Он пролетел несколько ступеней вверх и с грохотом врезался спиной в каменную стену.

Боль. Острая, пронзающая, она взорвалась в его спине, в плече, в руке, державшей молот. Он сполз по стене, его ноги подогнулись. Молот выпал из его ослабевших пальцев и с глухим стуком покатился по ступеням.

Тор лежал, прижавшись к стене, пытаясь вдохнуть. Воздух обжигал его лёгкие. Перед глазами плясали тёмные пятна. Он смотрел на Стражей внизу. Они не сдвинулись ни на дюйм. Их безликие шлемы были всё так же пусты, их позы — всё так же неподвижны. Они даже не пытались защищаться. Им это было не нужно.

Что... что это было? — подумал он, его мысль была рваной, как его дыхание.

Он попытался снова призвать свою силу, свою связь с бурей. Он потянулся к той искре, что всегда жила в его крови, к тому грому, что был его сутью. Но он не нашёл ничего. Пустота. Холодная, звенящая пустота. Синие руны на стенах, казалось, смеялись над ним. Он чувствовал, как они, словно невидимые пиявки, высасывают его божественную сущность, оставляя его... смертным. Уязвимым.

Слабым.

Это не просто магический щит, — понял он с ужасом.

— Это... клетка. Клетка, которая делает богов людьми.

Локи, стоявший выше, смотрел на него, и в его глазах, зелёных, как яд, была не насмешка, а мрачное подтверждение. Он знал. Он чувствовал это с самого начала.

Тор снова посмотрел на Стражей. Теперь он видел их по-другому. Не как воинов, которых можно победить в честном бою. А как тюремщиков. Как хирургов, которые пришли не сражаться, а ампутировать. И он, Тор, бог грома, наследник Асгарда, был для них лишь опухолью, подлежащей удалению.

Он попытался встать, но его тело, лишённое божественной силы, было тяжёлым, непослушным. Боль в спине была острой, как нож. Он был ранен. Он был слаб. И впервые за свою долгую, полную битв жизнь, он почувствовал то, чего никогда не знал.

Беспомощность.

Тишина, последовавшая за неудачной атакой Тора, была тяжелее камня. Она давила, высасывая воздух из лёгких, делая каждый вдох болезненным. Тор, прижатый к стене, тяжело дышал, его грудь вздымалась, как мехи кузницы, но в этом дыхании не было силы, только боль и унижение. Холодный пот стекал по его лицу, смешиваясь с пылью и кровью. Он смотрел на свои руки, на молот, лежащий в нескольких шагах от него, и видел не оружие, а символ своей новой, уродливой беспомощности.

Локи стоял рядом, его фигура, напряжённая, как струна, была единственным щитом между Тором и безликими Стражами. Его магия, подавленная синими рунами, что горели на стенах, была лишь слабой, дрожащей искрой, но его разум, острый, как лезвие, лихорадочно искал выход, анализируя геометрию клетки, слабости в рунической сети, любой шанс, любую трещину.

Воздух на лестнице задрожал, как будто от звуковой волны, но звука не было. Это была магия, концентрированная и направленная. Голос Скади, Главы Стражей, разнёсся по узкому пространству, но он исходил не из её уст. Он родился в самом воздухе, в камне, в костях слушающих. Он был лишён эмоций, интонаций, человеческого тепла. Это был голос системы, зачитывающей протокол.

— Принц Локи. Принц Тор.

Имена прозвучали не как титулы, а как инвентарные номера. Тор вздрогнул, услышав своё имя, произнесённое этим безжизненным, механическим голосом. Он поднял голову, его глаза, полные боли и ярости, устремились вверх, туда, где в полумраке стояла фигура Скади.

— Именем Всеотца, — продолжил голос, и каждое слово было как удар молотка, выбивающий воздух из лёгких, — вы обвиняетесь в посягательстве на стабильность Девяти Миров.

Локи усмехнулся. Усмешка была слабой, горькой, почти беззвучной, но она была актом неповиновения. Стабильность, — подумал он.

— Какое красивое слово для клетки.

— Вы обвиняетесь в незаконном проникновении в запретные архивы, — голос продолжал свой монотонный, неумолимый перечень.

— В использовании запрещённой магии. В контакте с запечатанной сущностью. В нарушении Протокола Тишины.

Тор слушал, и его гнев начал уступать место холодному, ледяному ужасу. Он не понимал половины слов, но он понимал их суть. Это был не суд воинов, не поединок чести. Это был приговор, вынесенный бездушной машиной, для которой они были не принцами, а ошибками в коде.

Голос Скади сделал паузу, и в этой паузе тишина стала ещё более оглушающей. Затем он продолжил, и последние слова были как удар топора, отсекающий всякую надежду.

— Сложите оружие и сдайтесь. Сопротивление бесполезно.

Это не была угроза. Это не было предложением. Это была констатация факта. Как если бы она сказала, что камни — твёрдые, а вода — мокрая. В её голосе не было ни злорадства, ни жестокости.

Только холодная, абсолютная, непоколебимая уверенность в исходе.

Тор посмотрел на Локи. Он ожидал увидеть на его лице страх, отчаяние, может быть, даже раскаяние. Но он увидел другое. В глазах Локи, зелёных, как яд, горел холодный, аналитический огонь. Он не слушал приговор. Он изучал тюремщика. Он искал слабость в голосе, в магии, в самой системе.

И в этот момент Тор понял. Он всю жизнь сражался с врагами, которых мог видеть, которых мог ударить. С ледяными гигантами, с огненными демонами, с монстрами из других миров. Но это... это было нечто иное. Это был враг без лица, без эмоций, без чести. Враг, для которого он был не воином, а проблемой, подлежащей решению.

И против такого врага его молот был бесполезен.

Он посмотрел на свои руки, на молот, лежащий в пыли. Затем он снова посмотрел на Локи, на его напряжённую, но не сломленную фигуру. И он понял, что его единственный шанс выжить в этой новой, страшной игре — это довериться тому, кому он не доверял никогда в жизни. Своему брату. Лжецу. Трикстеру.

Потому что в этой клетке, где сила была бесполезна, единственным оружием, которое у них осталось, была хитрость.

Часть IV: Битва за Правду

Тишина, последовавшая за безжизненным голосом Скади, была тяжелее, чем любой молот. Она давила, высасывая воздух из лёгких, делая каждый вдох болезненным. Синие руны на стенах винтовой лестницы пульсировали ровным, холодным светом, их сияние было как свет тюремных прожекторов, отбрасывающих резкие, уродливые тени. Воздух, лишённый магии, был мёртвым, пах озоном и холодным камнем.

Тор, всё ещё прижатый к стене, тяжело дышал. Боль в спине была острой, но она была ничем по сравнению с ледяным ужасом беспомощности, который сковал его душу. Он посмотрел на свои руки, на молот, лежащий в нескольких шагах от него. Бесполезный кусок металла. Он посмотрел на Стражей, неподвижных, безликих, как сама судьба. Они были системой, машиной, и он был лишь помехой, которую нужно устранить.

Сдаться? — мысль была чужой, отвратительной. Всю свою жизнь он сражался. Сдаться означало умереть. Не телом, но духом.

Он перевёл взгляд на Локи. Его брат стоял, выпрямившись, его фигура, тонкая и тёмная, казалась хрупкой на фоне массивных стражей. Но в его позе не было страха. Его лицо, бледное, с запекшейся кровью на губе, было маской холодной, аналитической концентрации. Его глаза, зелёные, как яд, не смотрели на Скади. Они изучали руны на стенах, искали трещины в клетке, анализировали слабости.

И в этот момент Тор понял. Локи не собирался сдаваться. Он искал выход. Он всегда искал выход.

Их взгляды встретились.

Это был не взгляд братьев. Не взгляд врагов. Это был взгляд двух солдат, оказавшихся в одном окопе, перед лицом превосходящего противника. В глазах Локи Тор увидел не насмешку, не триумф, а холодный, почти безумный расчёт. В глазах Тора Локи увидел не слепую ярость, а нечто новое — тяжёлую, упрямую решимость, рождённую из пепла его рухнувшего мира.

В этом безмолвном обмене они заключили договор. Не словами, а взглядом. Они были в ловушке. Они были слабы. Но они были вместе.

Тор медленно, превозмогая боль, начал подниматься. Его мышцы, лишённые божественной силы, протестовали, но он заставил их подчиниться. Он опёрся на стену, его дыхание было хриплым, но ровным. Он наклонился и поднял свой молот. Рукоять, холодная и чужая, легла в его ладонь. Он сжал её, и его костяшки побелели.

Локи, увидев это, позволил себе слабую, горькую усмешку. Он сжал свои кинжалы, которые с трудом смог материализовать. Их лезвия, тусклые в синем свете рун, казались почти нереальными, как призраки оружия, которым они когда-то были. Его магия была подавлена, но его воля — нет.

Тор выпрямился. Он посмотрел сначала на Локи, затем вверх, на тёмный силуэт Скади. Его голос, когда он заговорил, был не громом, а низким, рокочущим гулом, полным новой, холодной ярости.

— Я больше не буду слепым оружием, — сказал он, и его слова были адресованы не только Скади, но и Локи, и тени Одина, которая, казалось, витала в этом месте.

— Ни для него...

Он сделал паузу, и его взгляд, синий, как грозовое небо, впился в Локи.

— ...ни для тебя.

Это была не угроза. Это была декларация независимости. Заявление о том, что он больше не пешка. Он — игрок.

Локи услышал его. И в его глазах, на долю секунды, мелькнуло нечто похожее на уважение. Он коротко, почти незаметно, кивнул.

Скади, стоявшая наверху, не отреагировала на их слова. Для неё это был лишь шум, предсмертная агония системы, дающей сбой. Она подняла свой протез.

— Сопротивление, — произнёс её безжизненный голос, — зафиксировано.

И Стражи двинулись.

Бой начался без предупреждения, без боевого клича. Он начался с движения.

Стражи двинулись одновременно, как единый организм. Два снизу, два сверху. Их движения были лишены человеческой суетливости — никаких лишних шагов, никаких эмоций. Это была чистая, холодная, математически выверенная тактика. Они не бежали — они сокращали дистанцию с пугающей, неестественной скоростью, их чёрная броня сливалась с тенями винтовой лестницы.

Тор отреагировал первым. Ярость, рождённая из беспомощности, вспыхнула в нём, как огонь в горниле. Он больше не был богом, черпающим силу из бури. Он был воином, загнанным в угол, и его единственным оружием были его мышцы, его кости и кусок металла в его руке.

— Вниз! — прорычал он, его голос был гулким, как удар молота о щит.

Он бросился по ступеням, не как бог, а как таран. Его плечо, массивное, как скала, врезалось в первого Стража. Удар был чудовищным, способным проломить стену. Но Страж не отлетел. Его тело, казалось, поглотило инерцию, лишь слегка качнувшись. Доспехи, выкованные из неизвестного сплава, даже не поцарапались. Но удар сбил его с ног, заставив потерять равновесие на узкой ступени.

Тор не остановился. Он использовал молот не для удара, а как продолжение своего тела — как щит, как рычаг. Он оттолкнул второго Стража, прижав его к стене, и на мгновение создал проход. Это была не элегантная техника. Это была грубая, отчаянная сила, рождённая веками сражений.

В это же время сверху на Локи обрушились двое других. Он, лишённый своей основной магии, превратился в тень, в танцора. Его тело двигалось с текучей, змеиной грацией, которой у него не было ещё мгновение назад. Поле подавления ослабляло его магию, но оно не могло отнять его ловкость, его рефлексы, его знание боя.

Один Страж нанёс удар мечом — прямой, быстрый, смертоносный. Локи не блокировал. Он ушёл с линии атаки, его тело изогнулось под неестественным углом, и лезвие прошло в дюйме от его горла. Воздух, рассечённый мечом, обжёг его кожу. Одновременно он нанёс удар своим кинжалом, целясь не в броню, а в сочленение налокотника. Лезвие со скрежетом скользнуло по металлу, высекая синие искры, но не пробило его.

Второй Страж атаковал сбоку. Локи, не имея времени увернуться, отбил удар вторым кинжалом. Звон стали о сталь был сухим, коротким, лишённым эха в этой удушающей тишине. Отдача прошла по его руке, заставив кости заныть. Он почувствовал, насколько он слаб без своей магии. Его кинжалы были не более чем иголками против этих стальных големов.

Бой превратился в хаотичный, клаустрофобный танец на узкой, тёмной сцене.

Внизу Тор ревел, как медведь, попавший в капкан. Он не мог пробить их защиту, но он мог их сдерживать. Он отталкивал их, бил, использовал вес своего тела, чтобы не дать им подняться, превратив нижнюю часть лестницы в месиво из тел и ударов. Звук его молота, бьющего по броне, был глухим, как удары сердца, запертого в каменном склепе.

Вверху Локи был тенью, уворачивающейся от смерти. Он не мог победить. Он мог лишь выигрывать секунды. Его кинжалы мелькали, оставляя царапины на чёрной броне, которые тут же исчезали, как будто металл был живым, самовосстанавливающимся. Он использовал всё: стены, перила, даже тела своих противников, чтобы уходить от ударов. Его дыхание было прерывистым, пот стекал по его лицу, смешиваясь с кровью из разбитой губы.

Они были разделены, каждый в своей битве, каждый на грани.

Но затем что-то изменилось. Тор, отбросив одного из Стражей, на мгновение обернулся, чтобы проверить, как дела у Локи. Он увидел, как лезвие меча летит к незащищённой спине его брата.

— Локи! — его крик был инстинктивным, полным ужаса.

Локи, услышав его, обернулся, но было уже поздно. Он успел лишь выставить кинжал, но удар был слишком силён.

И в этот момент Тор, забыв о своих врагах, сделал то, чего не делал никогда. Он бросил свой молот. Не вверх, не во врага. Он бросил его по лестнице, целясь не в Стража, а в стену рядом с ним.

Молот, вращаясь, ударился о камень. Осколки полетели во все стороны. Удар изменил траекторию меча Стража на долю дюйма. Лезвие, вместо того чтобы вонзиться в спину Локи, лишь скользнуло по его плечу, оставив глубокий, но не смертельный порез.

Локи вскрикнул от боли, его мантия пропиталась кровью. Но он, воспользовавшись замешательством Стража, вонзил свой кинжал ему в щель на шлеме. Удар был точным, отчаянным. Страж замер, дёрнулся и тяжело рухнул на ступени.

Тор, безоружный, был атакован двумя нижними Стражами. Но Локи, истекая кровью, сделал свой ход. Он пнул упавшего Стража, и его тело, тяжёлое, как камень, покатилось вниз по лестнице, сбивая с ног одного из нападавших на Тора.

На мгновение они получили передышку. Они стояли, тяжело дыша, разделённые несколькими ступенями, но связанные этим коротким, инстинктивным актом спасения. Тор смотрел на раненое плечо Локи. Локи смотрел на безоружного Тора.

В их взглядах не было благодарности. Было лишь суровое, молчаливое признание. Они больше не могли сражаться поодиночке.

Их единственный шанс — сражаться вместе.

Передышка длилась не дольше удара сердца.

Страж, сбитый с ног телом своего павшего товарища, уже поднимался, его движения были плавными, лишёнными человеческой инерции. Другой, которого Тор отбросил, разворачивался, его безликий шлем поворачивался к ним, как турель орудия. Сверху, по ступеням, спускался последний из отряда, его меч был опущен, но готов к удару.

Они были в меньшинстве, ранены, ослаблены. Но в этот момент, на этой узкой, тёмной лестнице, произошло то, чего не случалось никогда прежде. Они перестали быть Тором и Локи, светом и тенью, молотом и кинжалом. Они стали единым целым.

Без слов, без взгляда, движимые инстинктом, отточенным тысячелетием совместной жизни — ссор, тренировок, соперничества, — они заняли позиции. Тор, тяжело дыша, шагнул на ступеньку ниже, его массивная фигура стала живым щитом, прикрывающим Локи. Локи, зажимая рану на плече, отступил за спину брата, его глаза, зелёные и острые, сканировали угрозу сверху.

— Я держу низ, — прорычал Тор, его голос был хриплым, но твёрдым.

— А я — твою спину, — ответил Локи, и в его голосе не было яда, только холодная, деловая сосредоточенность.

Это не был красивый, отточенный бой, как на парадах в Асгарде. Это была грязная, отчаянная драка за выживание, где каждый сантиметр камня был полем битвы.

Страж снизу атаковал первым. Его меч метнулся вперёд, целясь в незащищённое колено Тора. Но Тор, лишённый своей божественной скорости, не пытался увернуться. Он сделал то, чего не делал никогда — он использовал свой молот не как оружие, а как инструмент. Он подставил его под удар, и лезвие со скрежетом скользнуло по металлу. Одновременно он ударил плечом, используя весь свой вес, и Страж, не ожидавший такой животной, негероической тактики, пошатнулся.

В это же мгновение Локи нанёс удар. Он не пытался пробить броню. Он бросил один из своих кинжалов не во врага, а в стену над ним. Лезвие, вращаясь, ударилось о корень Иггдрасиля, высекая сноп искр. Страж, спускавшийся сверху, инстинктивно поднял голову на звук.

Этой доли секунды было достаточно.

Тор, увидев это, взревел и ударил молотом по ступеням под ногами нижнего Стража. Камень, ослабленный корнями, треснул. Страж потерял опору и рухнул на колено. Тор, не теряя времени, ударил его в шлем — не остриём, а навершием рукояти. Удар был глухим, тяжёлым. Страж замер и медленно завалился на бок.

Но верхний уже оправился. Его меч опустился на Локи, как гильотина.

— Тор! — крикнул Локи, и в его голосе была не просьба, а команда.

Тор, не глядя, не думая, взмахнул молотом назад, через плечо. Локи, увидев это, пригнулся. Молот пролетел в дюйме от его головы и врезался в грудь атакующего Стража. Удар, лишённый божественной силы, не пробил броню, но его вес, его инерция, отбросили Стража назад, он ударился о стену и сполз вниз, оглушённый.

Они стояли, тяжело дыша, в узком пространстве, окружённые двумя поверженными, но не побеждёнными врагами. Их движения были некрасивыми, отчаянными, полными ошибок. Но они работали. Ярость Тора создавала проломы. Хитрость Локи использовала их.

— Неплохо... для грубой силы, — выдохнул Локи, вытирая кровь с губы.

— Неплохо... для разговоров, — прорычал в ответ Тор.

На их лицах не было улыбок. Но в их глазах, на долю секунды, мелькнуло что-то, чего не было там никогда прежде. Не просто понимание. А синхронность.

Они были не просто братьями. Они были оружием. И они только что поняли, как им пользоваться.

От лица Скади

Скади наблюдала.

Она стояла на верхней ступени, неподвижная, как изваяние, вырезанное из ночи. Её блекло-голубые глаза, холодные, как ледники, следили за хаотичным танцем внизу. Она видела всё: отчаянную ярость Тора, его превращение из бога в простого, смертного воина; изворотливую хитрость Локи, его слабые, но точные уколы, его использование окружения. Она видела их неожиданную, инстинктивную синхронность.

И она видела, как её лейтенанты, её идеально отточенные инструменты, проигрывают.

Они были обучены сражаться с угрозами — с магами, с монстрами, с воинами. Но они не были обучены сражаться с этим. С хаосом, рождённым из отчаяния двух братьев, которые знали друг друга лучше, чем самих себя. Они сражались как единое целое, и эта связь, эта первобытная, семейная магия была тем, что не могли просчитать её руны.

Неэффективно, — подумала она, её мысль была не эмоцией, а диагнозом.

— Они слишком долго были в стазисе. Их адаптивность снизилась. Ошибка в расчётах.

На её лице, испещрённом шрамами, не дрогнул ни один мускул. Она не чувствовала ни гнева, ни разочарования. Только холодную, ясную необходимость вмешаться. Она видела, как Тор, отбросив одного из её людей, создаёт проход, а Локи, истекая кровью, прикрывает его спину. Они были ранены, истощены, но они были вместе. И это делало их опасными.

Она начала спускаться.

Её шаги не были ни быстрыми, ни медленными. Они были размеренными, тяжёлыми, как удары молота, отмеряющего время до конца. Каждый её шаг по каменным ступеням отдавался глухим, низким гулом, который, казалось, заставлял синие руны на стенах вибрировать. Тор и Локи, занятые своими противниками, не сразу заметили её приближение. Но они почувствовали его.

Воздух стал ещё холоднее. Давление поля подавления усилилось, как будто кто-то затягивал невидимую удавку. Локи, чья магия и так была на исходе, почувствовал, как его колени подогнулись. Тор, чья смертная сила была его единственным оружием, ощутил, как его мышцы наливаются свинцом.

Они обернулись. И увидели её.

Скади спускалась, и она была воплощением неотвратимости. Она не держала в руках оружия. Ей оно было не нужно. Её оружием была она сама.

Тор, увидев новую угрозу, взревел и бросился ей навстречу, поднимаясь по ступеням. Он замахнулся молотом, вкладывая в удар остатки своей ярости. Это был тот же удар, которым он крушил ледяных гигантов, тот же удар, что мог расколоть скалу.

Скади не увернулась. Она не поставила блок. Она встретила удар.

Она подняла свою левую руку — протез из тёмного уру-металла. В момент, когда молот Тора должен был сокрушить её, она поймала его. Не ладонью. А просто выставив вперёд свою железную руку.

Звук был оглушительным. Не звон стали, а глубокий, резонирующий гул, как от удара в колокол размером с гору. Ударная волна прокатилась по лестнице, заставив камни задрожать и пыль посыпаться с потолка.

Молот Тора замер, его инерция была полностью поглощена. Он смотрел, его глаза были широко раскрыты от шока. Его лучший удар, его вся мощь — остановлена. Просто. Легко.

Скади смотрела на него, её блекло-голубые глаза были пусты. Её протез, сжимавший головку молота, даже не поцарапался. Руны на нём вспыхнули ярче, и Тор почувствовал, как остатки его силы высасываются, утекают в этот тёмный, голодный металл.

Затем она ударила.

Её движение было быстрым, экономичным, лишённым всякой ярости. Она просто разжала пальцы, отпуская молот, и той же рукой нанесла удар ему в грудь. Это был не просто удар. Это был удар, усиленный технологией уру, удар, который нёс в себе вес горы.

Тор не успел даже вскрикнуть. Он почувствовал, как его рёбра трещат, как воздух выбивает из его лёгких с хриплым, влажным звуком. Его отбросило назад, как тряпичную куклу. Он пролетел через всю ширину лестницы и врезался в противоположную стену.

Удар был такой силы, что камень стены треснул, образовав паутину разломов. В центре этой паутины осталась глубокая, идеально круглая вмятина от её кулака. Тор сполз по стене, его тело было обмякшим, глаза закатились. Он был без сознания.

Локи, стоявший на несколько ступеней ниже, замер от ужаса. Он видел силу Тора, он видел силу Одина. Но это... это было нечто иное. Это была не магия. Это была чистая, брутальная, технологически усовершенствованная мощь, против которой их отчаянная храбрость была ничем.

Скади медленно опустила руку. Её протез слабо дымился, но руны на нём уже погасли, вернувшись к своему обычному, холодному синему свечению. Она посмотрела на бессознательное тело Тора, затем перевела свой пустой, аналитический взгляд на Локи.

Она не улыбнулась. Не произнесла ни слова. Она просто начала спускаться дальше, её тяжёлые, размеренные шаги отдавались в наступившей тишине, как отсчёт последних секунд его жизни.

Тишина, последовавшая за ударом, была тяжелее, чем любой камень. Она опустилась на винтовую лестницу, поглотив хриплое дыхание Тора, звон его упавшего тела и тихий, почти неслышный стон

Локи, который инстинктивно шагнул вперёд, чтобы прикрыть брата.

Тор лежал у стены, его могучее тело было неестественно неподвижным. Вмятина в камне за его спиной, идеально круглая, дымилась, как будто металл протеза Скади оставил на нём свой ожог. Его доспехи, покрытые трещинами, больше не сияли. Его глаза были закрыты, а грудь вздымалась слабо, прерывисто. Он был выведен из игры.

Локи стоял над ним, его фигура, тонкая и израненная, была последним, хрупким барьером. Кровь из раны на плече пропитала его мантию, оставляя тёмное, влажное пятно. Его лицо, бледное, как у мертвеца, было покрыто потом, а разбитая губа снова кровоточила. Он тяжело дышал, и каждый вдох обжигал его лёгкие, лишённые привычной подпитки магии. Его кинжалы, которые он всё ещё сжимал, казались тяжёлыми, бесполезными.

Синие руны на стенах пульсировали ровным, безжалостным светом, их сияние было холодным, как взгляд хирурга. Воздух был мёртвым, лишённым энергии, и Локи чувствовал, как его собственная, последняя искра силы угасает в этой клетке.

Стражи, оставшиеся внизу и вверху, не двигались. Они просто стояли, их безликие шлемы были повернуты к нему. Они не были воинами, ожидающими приказа. Они были стенами тюрьмы, которые только что сомкнулись.

И по этим стенам, медленно, с размеренной, неотвратимой поступью, спускалась она.

Скади.

Её шаги не были ни быстрыми, ни медленными. Они были ритмичными, как удары сердца, отмеряющего последние секунды. Каждый её шаг по каменным ступеням отдавался глухим, низким гулом, который, казалось, заставлял синие руны вибрировать. Она не смотрела на поверженного Тора. Её блекло-голубые глаза, холодные, как ледники, были прикованы к Локи.

Её протез из уру-металла, которым она только что сокрушила бога грома, был опущен. Он слабо, почти неслышно гудел, и этот низкий, вибрирующий звук был единственным, что нарушало тишину, кроме тяжёлого дыхания Локи. Руны на протезе больше не светились ярко. Они пульсировали мягким, холодным синим светом, как нейроны в мозгу, который уже принял решение и теперь лишь приводит его в исполнение.

Локи смотрел, как она приближается, и его разум, обычно быстрый, как ртуть, был парализован. Он видел не просто врага. Он видел воплощение системы, которую он пытался обмануть. Системы, которая была старше, сильнее и безжалостнее, чем он мог себе представить. Все его планы, все его уловки, вся его хитрость — всё это было детскими играми по сравнению с этой холодной, методичной эффективностью.

Мы проиграли, — подумал он, и мысль была не паникой, а констатацией факта.

— С самого начала. Мы никогда не были игроками. Мы были лишь аномалией, которую пришли исправить.

Он поднял кинжалы. Его руки дрожали от истощения, но он заставил их подчиниться. Он встал в защитную стойку, прикрывая собой тело Тора. Это был жест, лишённый логики, жест, который он сам бы высмеял ещё несколько дней назад. Но сейчас это было единственное, что он мог сделать.

Скади остановилась на ступеньку выше, возвышаясь над ним. Её тень, отбрасываемая синим светом рун, накрыла его, как саван. Она посмотрела на его кинжалы, затем на его лицо, и в её глазах не было ни презрения, ни уважения. Только холодная, деловая оценка.

— Твоя магия подавлена, — произнёс её безжизненный голос, который, казалось, рождался из самого воздуха.

— Твой брат нейтрализован. Твои пути к отступлению отрезаны.

Она сделала паузу, и в этой паузе Локи услышал, как его собственное сердце бьётся, оглушительно громко в этой тишине.

— Сдайся, принц Локи, — продолжила она.

— Это самый эффективный исход.

Локи усмехнулся. Усмешка была слабой, кровавой, но она была его. Это было последнее, что у него осталось. Его неповиновение.

— Эффективный... для кого? — прохрипел он.

Скади не ответила. Она просто подняла свою железную руку. Протез из уру-металла снова начал гудеть, и руны на нём вспыхнули, готовясь к удару.

Поражение было не просто вероятным. Оно было неизбежным. Оно стояло перед ним, в метре от него, в форме женщины со шрамами и металлической рукой. И в этот момент, на грани небытия, Локи посмотрел на своего брата, лежащего без сознания у его ног, и почувствовал нечто странное. Не страх. Не гнев. А какую-то извращённую, трагическую иронию.

Они наконец-то были вместе. Объединённые общей правдой. И они умрут вместе, в этой тёмной, забытой дыре, так и не успев ничего изменить.

Какой... неэффективный исход, — подумал он, и его последняя мысль была насмешкой над самим собой.

Он приготовился к удару, который так и не последовал.

Часть V: Цена Побега

От лица Локи

Поражение было не просто вероятным. Оно было осязаемым. Оно стояло на ступеньку выше в образе Скади, чья железная рука гудела, готовясь нанести последний удар. Оно стояло внизу в образе двух безмолвных Стражей, блокирующих путь к отступлению. Оно пульсировало синим, холодным светом рун на стенах, высасывая магию из воздуха, из костей Локи, превращая его в смертного, запертого в клетке.

Локи тяжело дышал, прислонившись спиной к холодной, влажной стене. Боль в плече была острой, как огонь, и кровь, пропитавшая его мантию, была тёплой и липкой. Он смотрел на бессознательное тело Тора у своих ног, на его могучую, но беспомощную фигуру, и чувствовал, как последняя искра надежды угасает. Его разум, его главное оружие, был затуманен болью и истощением. Все его планы, все его уловки разбились о холодную, непробиваемую стену системы Одина.

Мы проиграли, — подумал он, и мысль была не паникой, а констатацией факта.

— Какой... неэффективный исход.

Он поднял взгляд на Скади. Она не торопилась. Она спускалась медленно, её сапоги отбивали по камню ритм, похожий на похоронный марш. Она знала, что они в ловушке. Она наслаждалась этим моментом — не с радостью, а с холодным, методичным удовлетворением хирурга, который готовится завершить операцию.

Его взгляд, зелёный, как яд, но теперь затуманенный болью, скользнул в сторону, прочь от её пугающей фигуры. Он смотрел не на врагов. Он смотрел на клетку.

Стены. Камень. Руны.

И в этот момент, на грани отчаяния, его разум, разум трикстера, который всегда искал не силу, а слабость, не прямой путь, а лазейку, заметил то, чего не заметил бы никто другой.

Руны, сияющие синим светом, были выгравированы на камне. Их энергия пронизывала неживую материю, создавая поле подавления. Но сквозь камень, как вены в теле гиганта, пробивались они. Корни. Древние, тёмные, живые корни Иггдрасиля. И на них... на них рун не было.

Они наложены на камень, — мысль вспыхнула в его сознании, как искра в темноте.

— На мёртвую материю. Не на живую.

Это была ошибка. Маленькая, почти незаметная ошибка в идеальной системе Одина. Его отец, в своём стремлении к порядку и контролю, использовал камень, архитектуру, то, что можно было измерить и подчинить. Он не посмел наложить свои руны на саму плоть Иггдрасиля. Возможно, из уважения. Возможно, из страха. Это не имело значения.

Это была трещина. Их единственный шанс.

Надежда, слабая, но упрямая, вспыхнула в груди Локи. Он опустился на одно колено рядом с Тором, как будто проверяя его состояние. Этот жест скрыл его истинные намерения от глаз Скади. Он наклонился к уху брата, его дыхание было горячим и прерывистым.

— Я не могу победить их, — прошептал он, его голос был едва слышен, как шелест сухих листьев.

— Но я могу сломать их клетку.

Он не ждал ответа. Он знал, что Тор его не слышит. Эти слова были не для него. Они были для самого Локи. Клятвой. Последним, отчаянным ходом в проигранной партии.

Он выпрямился. Его лицо снова стало маской — не спокойствия, а безумной, рискованной решимости. Он посмотрел на Скади, которая была уже в нескольких шагах от него, её железная рука поднималась.

И он сделал свой ход.

Время сжалось до одного удара сердца.

Скади, стоявшая на ступеньку выше, уже сделала свой ход. Её железная рука, гудящая от накопленной энергии, опускалась, чтобы нанести удар, который превратит Локи в кровавое пятно на камне. Её блекло-голубые глаза, лишённые эмоций, уже смотрели сквозь него, как будто он был уже мёртв.

Но Локи был быстрее. Не телом. Разумом.

В тот момент, когда поражение стало не просто неизбежным, а уже свершившимся фактом, его разум, отточенный веками интриг и выживания, нашёл единственный, безумный, нелогичный выход. Он перестал сражаться с врагами. Он решил атаковать саму клетку.

Он развернулся, его движение было резким, почти судорожным. Он проигнорировал опускающуюся на него железную руку, проигнорировал стражей, приближающихся снизу. Его глаза, зелёные, как яд, были прикованы к стене лестницы — к тому месту, где самый толстый, самый древний корень Иггдрасиля, похожий на мускулистую змею, пробивался сквозь камень.

— Прости меня за это, старик, — прошептал он, и слова были адресованы не Одину, не Тору, а самому Мировому Древу.

Он собрал остатки своей магии. Это была не та элегантная, текучая энергия, которой он привык пользоваться. Это была грязная, отчаянная искра, которую он выскреб из самых глубин своей души, истощённой полем подавления. Его руки, дрожащие от боли и усталости, вспыхнули тусклым,

болезненно-зелёным светом. Этот свет был не сиянием, а агонией.

Он вонзил оба своих кинжала в корень.

Лезвия, выкованные в Свартальфхейме, вошли в древнюю кору с отвратительным, влажным хрустом, как будто он ударил в живую плоть. Из-под стали брызнул не сок, а чистая, серебристая энергия, которая обожгла его руки даже сквозь перчатки.

Это не была атака. Это была мольба. Зов.

Он не пытался повредить корень. Он пытался его разбудить. Он влил в него всю свою оставшуюся магию, всю свою боль, всё своё отчаяние. Он не приказывал. Он просил. Он говорил с Древом на языке, который был старше богов, — на языке жизни, боли и воли.

Проснись, — мысленно закричал он, и его крик был не звуком, а чистой, концентрированной энергией.

— Они построили на тебе свою тюрьму! Проснись и сбрось их!

На мгновение ничего не произошло. Скади, её железная рука уже была в дюйме от его головы, на её лице не дрогнул ни один мускул. Стражи внизу подняли свои мечи. Тишина.

А затем Иггдрасиль ответил.

Сначала это был низкий, едва уловимый гул, который, казалось, родился в самом центре мироздания. Он прошёл по камню, по воздуху, по костям. Синие руны на стенах задрожали, их свет начал мерцать.

Затем кинжалы в руках Локи вспыхнули ослепительным, изумрудным огнём. Этот свет был не его. Это была сила самого Древа, которая хлынула через него, как через проводник. Корень, в который были вонзены кинжалы, задрожал. Его тёмная, почти чёрная кора начала светиться изнутри тем же серебристым светом, что и в Пещере Отголосков.

Скади замерла. Её аналитический разум, способный просчитать любую тактику, не мог обработать это. Это было не по правилам. Это было... первобытно.

Корень дёрнулся. Один раз. Второй. А затем, с оглушительным треском, который, казалось, мог расколоть сам Асгард, он начал расти.

Гул, родившийся в сердце мироздания, перерос в рёв.

Корень Иггдрасиля, пронзённый кинжалами Локи, вздрогнул, как живое существо, которому причинили боль. Его тёмная, почти чёрная кора вспыхнула изнутри ослепительным серебристым светом, который пробивался сквозь трещины, как молнии, запертые под кожей. Изумрудное пламя магии Локи, всё ещё горевшее на рукоятях кинжалов, было поглощено этим светом, растворилось в нём, как капля чернил в океане.

Скади, чья железная рука была в дюйме от головы Локи, замерла. Её аналитический разум, способный просчитать тысячи тактических вариантов, столкнулся с чем-то, что не поддавалось логике. С первобытной, неконтролируемой силой.

Корень дёрнулся. Сначала слабо, затем сильнее. С оглушительным треском, который, казалось, мог расколоть сам Асгард, он начал расти. Не медленно, как растение, а взрывообразно, как мышца, сокращающаяся в ярости.

Камень вокруг него застонал. Стена винтовой лестницы, выстроенная тысячелетия назад, начала крошиться. Синие руны подавления, выгравированные на камне, замерцали, их свет стал нестабильным, как пламя свечи на ураганном ветру.

— Что ты наделал? — прорычала Скади, её голос, впервые за всё время, был лишён своего механического спокойствия. В нём был... шок.

Локи, всё ещё стоявший на коленях, поднял голову. Его лицо было бледным, как у мертвеца, но в его глазах, зелёных, как яд, горел безумный, триумфальный огонь.

— Я... постучал, — выдохнул он.

С оглушительным грохотом камень взорвался. Корень, теперь вдвое толще, чем был, вырвался из

стены, как гигантская змея, сбрасывающая кожу. Осколки камня, острые, как шрапнель, полетели во все стороны. Один из Стражей внизу был сбит с ног, его шлем треснул от удара.

Синие руны, вырезанные на камне, треснули вместе с ним. Одна за другой они начали гаснуть, их свет умирал с тихим, шипящим звуком, как будто их души покидали этот мир. Клетка, такая идеальная, такая непробиваемая, рушилась.

Лестница задрожала. Ступени под ногами начали крошиться, превращаясь в пыль. Стражи, чья сверхчеловеческая координация была их главным оружием, потеряли равновесие. Один из них, стоявший вверху, покачнулся и с грохотом упал, его чёрная броня заскрежетала о камень.

Скади, отброшенная взрывной волной, врезалась в противоположную стену. Её протез из уру-металла оставил на камне глубокую борозду. Она выпрямилась, её блекло-голубые глаза были широко раскрыты. Она смотрела не на принцев. Она смотрела на корень, на эту первобытную, неконтролируемую силу, которую они разбудили.

Хаос, — подумала она, и в её мысли был не гнев, а почти религиозный ужас.

— Он выпустил хаос.

Локи почувствовал, как сила возвращается. Поле подавления исчезло. Его магия, его связь с миром, хлынула в него обратно, как воздух в лёгкие утопающего. Он почувствовал, как рана на его плече начала затягиваться, как усталость отступает, сменяясь пьянящим приливом энергии.

Тор, лежавший без сознания, вздрогнул. Его глаза распахнулись. Синий, как грозовое небо, цвет вернулся в них. Он сел, его дыхание было глубоким, ровным. Он посмотрел на свои руки, и он чувствовал её. Бурю. Она возвращалась.

Лестница рушилась. Камни падали, как дождь. Корни Иггдрасиля, освобождённые от каменных оков, двигались, извивались, как живые существа, разрывая архитектуру дворца изнутри.

Это был не просто побег. Это был бунт. Бунт самой природы против порядка, который пытался её заковать. И в центре этого хаоса, освещённые серебристым светом пробудившегося Иггдрасиля, стояли два брата, их силы возвращались, а их враги были повержены не их оружием, а гневом самого мира.

Хаос был их единственным союзником.

Винтовая лестница, их тюрьма, превратилась в смертельную ловушку для их тюремщиков. Камни, размером с голову, падали с потолка, разбиваясь о ступени с оглушительным грохотом. Пыль, густая, как туман, заполнила воздух, смешиваясь с серебристым светом, исходящим от пробудившихся корней Иггдрасиля. Корни, похожие на гигантских змей, двигались, извивались, их тёмная, почти чёрная кора с треском разрывала камень, сбрасывая с себя оковы, наложенные Одином тысячелетия назад.

Локи, стоя на коленях, выдернул свои кинжалы из сердца корня. Движение было резким, болезненным. Он почувствовал, как сила Иггдрасиля, которая текла через него, обрывается, оставляя после себя лишь гудящую пустоту и ноющую боль в руках. Но это было необходимо. Связь была разорвана.

В тот же миг синие руны на стенах, уже потрескавшиеся, окончательно погасли. Поле подавления исчезло.

Тор почувствовал это, как удар молнии. Сила, его божественная суть, его связь с бурей, хлынула в него обратно. Это было не мягкое тепло, а яростный, обжигающий поток, как будто река, прорвавшая плотину, хлынула в пересохшее русло. Его мышцы, до этого вялые и тяжёлые, налились мощью. Боль в спине утихла, сменившись гудящей энергией. Он вскочил на ноги, его глаза, синие, как грозовое небо, вспыхнули, и в воздухе запахло озоном.

Он посмотрел на Локи, который, шатаясь, поднимался на ноги, зажимая кровоточащее плечо. Он увидел хаос вокруг, увидел стражей, пытающихся удержать равновесие на рушащихся ступенях. Он увидел Скади, которая, выбравшись из-под обломков, уже двигалась к ним, её лицо было искажено холодной, безжалостной яростью.

Его первый инстинкт был — сражаться. Броситься на неё, сокрушить, закончить это.

— Тор! — крик Локи был резким, отчаянным, он перекрыл грохот падающих камней.

Тор обернулся. Локи стоял у огромного пролома в стене, созданного разросшимся корнем. За проломом была лишь тьма — глубокая, непроглядная, как сама пустота.

— Прыгай! — крикнул Локи, и в его голосе была не просьба, а приказ.

Тор на мгновение замер. Прыгать? В неизвестность? Его воинский дух противился этому. Он должен был стоять и сражаться. Это был путь чести.

— Ты идиот! — крикнул Локи, его лицо было искажено болью и нетерпением.

— Это не битва, которую можно выиграть! Это система! Она просто пришлёт новых! Прыгай, или мы умрём здесь!

Скади была уже в нескольких шагах. Её железная рука поднялась, руны на ней снова начали светиться.

Тор посмотрел на неё, на её холодные, пустые глаза. Затем на Локи, на его отчаянное, но полное логики лицо. И он понял. Локи был прав. Это была не битва. Это был побег.

Он сделал свой выбор.

Он бросился к пролому. Скади, увидев это, рванулась за ним, её движение было нечеловечески быстрым. Но в этот момент кусок потолка, размером с наковальню, рухнул между ними, отрезая ей путь. Она взревела от ярости и ударила по камню своим протезом. Камень разлетелся на куски, но это дало им долю секунды.

Тор добежал до пролома. Локи, шатаясь, уже стоял на краю. Он протянул руку.

— Вместе, — выдохнул он.

Тор, не колеблясь, схватил его за руку. Их пальцы сплелись — рука бога грома, сильная и мозолистая, и рука бога обмана, тонкая и израненная.

И они прыгнули.

Они прыгнули в абсолютную, непроглядную тьму, в неизвестные, забытые туннели под дворцом. На мгновение их силуэты застыли на фоне серебристого света корней, а затем тьма поглотила их.

Скади, выбравшись из-за завала, подбежала к краю пролома. Она смотрела вниз, в темноту, куда они исчезли. Её протез из уру-металла застрял в трещине, вызванной обвалом, и она с яростью выдернула его. Металл заскрежетал о камень.

Она смотрела им вслед, и её лицо, обычно бесстрастное, было искажено холодной, расчётливой яростью. Её блекло-голубые глаза сузились.

Вы не сбежите, — подумала она, её мысль была не эмоцией, а программой.

— Вы лишь отсрочили неизбежное. Теперь вы не просто аномалия. Теперь вы — дичь. И охота только начинается.

Падение было коротким, хаотичным и закончилось жёстко.

Они рухнули на груду влажной земли и переплетённых мелких корней, которые смягчили удар, но не избавили от боли. Тьма здесь была абсолютной, не разбавленной даже светом далёких звёзд. Воздух был холодным, густым и пах сырой землёй, гниющими листьями и чем-то древним, как сама скала, в которой они оказались. На несколько мгновений единственным звуком было их собственное, рваное, хриплое дыхание, смешанное с тихим шорохом осыпающейся земли.

Локи пришёл в себя первым. Боль в плече вспыхнула с новой силой, вырвав из него сдавленный стон. Он сел, его тело протестовало, каждый мускул ныл от напряжения и падения. Он поднял руку, и на его ладони, с трудом, зажглась слабая, дрожащая искра зелёного света. Она была не ярче светлячка, но в этой непроглядной тьме казалась солнцем.

Свет выхватил из мрака узкий, естественный туннель. Стены были из грубого, необработанного камня, покрытого влагой, которая блестела в свете его магии. С потолка свисали тонкие, как нити, корни, а пол был покрыт слоем влажной, чёрной земли. Где-то вдали слышался звук капающей воды, ритмичный, как сердцебиение.

Рядом с ним лежал Тор. Он лежал на спине, его могучая фигура казалась неестественно неподвижной. Его глаза были закрыты, а лицо, покрытое грязью и потом, было бледным в зелёном свете. На мгновение Локи охватил холодный, первобытный страх.

Он мёртв?

Он подполз ближе, его движения были неловкими, болезненными. Он протянул дрожащую руку и коснулся шеи брата. Под его пальцами, холодными, как лёд, он почувствовал слабый, но ровный пульс.

Тор застонал, его веки дрогнули. Он медленно открыл глаза. Они были синими, как и всегда, но в них не было ни бури, ни света. Только глубокая, бесконечная усталость. Он посмотрел на Локи, затем на стены туннеля, на дрожащий зелёный свет. В его взгляде не было ни гнева, ни обвинения. Только растерянность.

— Мы... выжили? — его голос был хриплым, едва слышным.

— Похоже на то, — ответил Локи, и в его голосе не было ни иронии, ни триумфа. Только такая же, всепоглощающая усталость.

Они выжили. Они сбежали. Но цена была высока. Они больше не были принцами Асгарда. Они были беглецами, запертыми в собственном доме, в тёмных, забытых венах своего королевства. Врагами государства, которое они когда-то должны были унаследовать.

Тор медленно сел, опираясь на стену. Он посмотрел на Локи — на его израненное плечо, на кровь на его лице, на его дрожащие руки. Он видел не трикстера, не лжеца, не своего вечного соперника. Он видел того, кто только что спас ему жизнь. Того, кто, несмотря на всю свою хитрость и эгоизм, не оставил его там, на лестнице, на растерзание Стражам.

Его взгляд изменился. В нём больше не было ни слепой веры, ни слепой ярости. В нём появилось нечто новое. Не просто принятие. А уважение. Уважение к уму, который он всегда презирал. К хитрости, которую он всегда считал слабостью.

Он посмотрел на пролом в стене, через который они упали, на хаос, который устроил Локи. И, несмотря на боль, на усталость, на рухнувший мир, его губы дрогнули в слабой, почти незаметной усмешке.

— Хороший план, — сказал он, и его голос, хоть и хриплый, был искренним.

Локи замер. Он ожидал чего угодно — упрёков, вопросов, молчания. Но не этого. Не похвалы. Не от Тора. Он посмотрел на брата, и его маска цинизма на мгновение треснула. Он увидел не наивного глупца, а воина, который, даже будучи сломленным, нашёл в себе силы признать правоту другого.

Он медленно поднял руку и вытер кровь и грязь с лица. И позволил себе слабую, усталую, но настоящую улыбку.

Мы не заговорщики, — подумал он, и мысль была не холодной и аналитической, а странно, почти пугающе тёплой.

— Мы — враги государства. Это... гораздо интереснее.

Камера медленно отъезжает назад. Две фигуры, бог грома и бог обмана, сидят в темноте, освещённые лишь слабым, дрожащим зелёным светом. Они изранены, истощены, их мир рухнул. Но они вместе. Тьма туннеля сгущается вокруг них, полная неизвестности, полная опасностей. Но в этой тьме, впервые за долгое время, они не одни.

Они больше не просто братья, разделённые пропастью. Они — союзники поневоле, связанные общей, опасной правдой.

И их война только началась.

Конец эпизода.