Вестники (гет)

Гарри застегнул сумку, не спеша, словно специально оттягивал момент. Его пальцы двигались точно, без колебаний, так действуют не мальчишки, а те, кто уже не может позволить себе ошибаться. Гермиона невольно сделала шаг назад, оглянулась через плечо. Ничего, только замшелый камень и привычная угрюмость старого коридора. Но всё равно казалось, что кто-то наблюдает. Она провела рукой по волосам, быстро и нервно. Её кудри рассыпались, будто живые. Потом одёрнула мантию, пригладила ворот, вытянулась, как перед экзаменом. Всё в её теле кричало: будь готова.

— Это безумие, Гарри, — прошептала Гермиона, прижимая к груди стопку книг, среди которых пряталась старая карта Мародёров. — Если нас поймают…

Он хмыкнул тихо, с той полуулыбкой, которую она начала ненавидеть или, может, бояться. Её Гарри так не улыбался. Этот смотрел на мир через призму риска.

— Не поймают, — отрезал он. — Мы всё продумали. Ты отвлекаешь, я действую. Пора.

Она посмотрела на него. Перед ней стоял не тот мальчик, что когда-то робко сидел в вагоне Хогвартс-экспресса. В его взгляде теперь читалась решимость, почти хищная.

Гермиона сделала шаг вперёд, остановилась, будто врезалась в стену невидимого ужаса. Сердце билось слишком громко. В груди стало тесно. Книги в её руках начали медленно скользить вниз — одна, потом другая. Она не почувствовала, как они упали.

Она дрожала. Мелкой, нервной дрожью, которая начиналась с пальцев и поднималась вверх, к плечам, к шее. Казалось, будто вся магия вокруг сгустилась и смотрит на неё в упор. Её лицо побледнело, дыхание сбилось, в горле першило, как от пыли старых фолиантов. Она прижала руки к груди, словно пытаясь удержать что-то внутри. Или не дать чему-то вырваться наружу.

— Гарри… — голос её почти не слышен. — Я… я не могу...

Он резко обернулся. И впервые за всё это время, на его лице промелькнуло что-то неожиданное. Растерянность. Почти испуг. Как будто он не ожидал, что она, Гермиона, дрогнет. Что дрожащая девушка перед ним — не просто партнёр по шалостям, не просто умница с книгами, а живая, испуганная, уязвимая.

— Герми… — начал он, шагнул ближе, протянул руку, — эй, всё нормально. Ты просто... перенервничала.

Он почти коснулся её плеча. Но она отшатнулась. Хватило, чтобы в его глазах что-то вспыхнуло. Мгновение, растерянность сменилась раздражением.

— Ты что, серьёзно? — его голос стал резче, чем обычно. — Мы столько готовились. Всё выверено. И ты дрожишь, как будто я… как будто я чудовище какое-то.

Он отступил на шаг, крепко сжал кулаки, с такой силой, что костяшки побелели. Взгляд его стал жёстким. Не кричал, не спорил. Но в воздухе повисло напряжение, как перед выбросом заклинания.

— Не знал, что ты так мало мне доверяешь, — бросил он с глухой обидой в голосе.

Гермиона не сразу ответила. Она почувствовала, как что-то обжигающе холодное пронзает её грудь. Слова Гарри, будто бы ударили в самое сердце. Она не могла понять, почему именно эти слова так сильно ранили её, почему внутри всё заколыхалось. Ведь он прав. Она же просто переживает. Страх, сомнение… это естественно. Но вот почему его упрёк, его обида, вдруг заставили её сердце сжаться, а дыхание сбилось?

Гермиона сделала шаг назад, пальцы её опять сжали книги, но этого было недостаточно, чтобы унять волну боли, которая накатывала с каждым его словом. Это было не просто обвинение. Это была манипуляция. Он знал её слабости, знал, как глубоко она всегда переживала, как вжималась в стены, если что-то не шло по плану. Он знал, что для неё доверие — это не просто слово. Это — как непреклонная вера в него, в их партнёрство.

И теперь он говорил, что она не доверяет. И это ранило её так, как бы он ударил её в лицо. Она хотела что-то сказать. Сказать, что это не так, что она всегда рядом с ним. Но вместо этого всё внутри неё замкнулось, как будто зажалось в одном невидимом кулаке. Она колебалась. Он заставил её колебаться. Гермиона замерла. Её взгляд вдруг затуманился, и боль от его слов проникала в каждую клеточку её тела. Она ведь всегда была такой. Пыталась угодить, угадать его желания, стремилась к гармонии, к безопасности. Всегда подстраивалась, всегда старалась защитить его, даже когда никто не видел. Но теперь всё это вдруг стало бессмысленным. Он сказал, что она не доверяет. А разве это не то, что она с самого начала пыталась делать?

— Это не так, — наконец прошептала она, глотая обиду, но голос её дрожал, как нитка на грани разрыва.

Но Гарри не услышал. Или не захотел услышать. Он уже был где-то там, в своих мыслях, уже сбросил её на второй план. Она нервно поправила мантию, чувствуя, как её рука снова дрожит. Хотела вцепиться в неё крепче, чтобы удержаться. Хотела показать ему, как много значит для неё его доверие. Но вместо этого, вместо того чтобы подойти, обнять его, уверить его, что всё будет хорошо, она просто стояла. Смотрела, как он снова закрывается от неё. Он не был тем Гарри, которого она когда-то знала. И, возможно, она уже не была той Гермионой, которая могла так легко найти слова. Боль от этого осознания была пугающей. Она никогда не чувствовала, что на неё так сильно давит нечто непонимаемое, неуправляемое.

— Прости, — выдохнула она жалостливо, слова вырывались из неё тихо и остро, как признание. — Прости, я никогда не повдеду тебя! — Гарри чуть повернулся в сторону девушки. — Обещаю.

Она заговорила почти умолительно, и в голосе промелькнуло то самое старое. То, что он знал не хуже себя: жалость и искренность, которые всегда заставляли его таять. Но теперь её «прости» звучало иначе. В нём была не только просьба о прощении, но и попытка смягчить ту новую грань между ними, попытка вернуть того мальчика, который когда-то сидел рядом с ней в вагоне.

Гарри замер на мгновение. В его взгляде промелькнула тень; на лице не было сочувствия, а находилось что-то более тёмное, словно отголосок решимости. Она услышала, как в его груди что-то щёлкнуло, но это был не щелчок замка. Она ждала, что он ответит чем-то мягким, но он только кивнул, холодно и быстро, как будто закрывая эту главу. Она отступила на шаг, и сердце её сжалось, но тогда же в груди проснулась другая часть: та, что не принимает унижения в молчании. Гермиона с силой вдохнула, губы сжались, и глаза её загорелись уже не жалостью, а холодной решимостью.

— Урок через три минуты, — резко сказала она, быстро поднимаясь по лестнице к кабинету профессора Макгонагалл. — Убедись, что мантия у тебя.

Гарри кивнул, накидывая мантию-невидимку. Ткань скользнула по плечам, будто ночной туман. Он исчез из поля зрения, но не из чувств. Гермиона ощущала его присутствие, как слабое электрическое поле. Она уверенно постучала в дверь, чувствуя, как Гарри следит за всеми её действиями.

— Входите, — раздался голос профессора. Строгий, чёткий, как всегда.

Гарри проскользнул внутрь следом. Кабинет Макгонагалл пах чернилами, чайными травами и чуть-чуть, кошачьей шерстью.

— Профессор, — начала Гермиона, медленно выкладывая книги на стол, — у меня вопрос по трансфигурации: если объект имеет органическую природу, но вы хотите превратить его в неорганический, как регулируется масса?

— Это очень сложный вопрос для уровня пятого курса, мисс Грейнджер, — сказала Макгонагалл, поднимая бровь, но в голосе звучало уважение.

Пока Макгонагалл увлечённо объясняла закон соответствия магической плотности, Гарри тихо двигался к её столу. Осторожно, без единого скрипа, он вытащил из мантии крошечную коробочку, которую они зачаровали ещё накануне. Из коробки тихо вылетел зефирный жук, покрытый фиолетовыми блёстками. Он летал быстро, хаотично, оставляя за собой сладкий липкий след и едва слышное жужжание.

Макгонагалл нахмурилась, оглядываясь.

— Что это за звук?

Гарри уже стоял у книжного шкафа, прикидывая, стоит ли подбросить туда ещё одну пакость. Но не успел он принять решение, как жук приземлился… прямо на её шляпу. Шляпа зашевелилась. Жук зарычал. Потом, чихнул. Из него вылетел маленький пузырь, который лопнул и осыпал профессора конфетти. На секунду в кабинете повисла абсолютная тишина. Даже Гермиона застыла, поражённая результатом.

— Мисс Грейнджер?! — голос профессора перешёл в почти ультразвук.

— Я… я… не знаю, профессор! — невинно пролепетала Гермиона, искренне шокированная. И Гарри знал, она не играла свою роль. Ведь он не предупреждал о зефирном жуке. Это был его собственный "первый ход".

Макгонагалл встала, сняла шляпу и стряхнула с неё блёстки.

— Вы можете идти, мисс Грейнджер. И… будьте добры, в следующий раз не приносите экспериментальные артефакты в мой кабинет.

Всё было продумано: её отвлекающий манёвр, его короткий заход в кабинет Макгонагалл, карта Мародёров, мантия, зефирный жук... всё. Но где-то в глубине она всё ещё ждала чего-то иного. Опасного. Тёмного, может быть. И когда всё это произошло, когда жук вылетел, когда он плюнул пузырём с конфетти и залепил шляпу профессора сахарной глазурью, она не поняла, что случилось. Смех, визг, магические фейерверки, вылетающие из шляпы, хлопок, из которого высыпались разноцветные шарики, скачущие по полу. На шляпе Макгонагалл распустился фиолетовый флаг с надписью: "С Днём Сурка, профессор!", а с потолка вдруг посыпались перья.

Гермиона остолбенела. Это было даже не местью. Это был всего лишь розыгрыш. Глупый. Громкий. Абсолютно не в духе тех слов, что он говорил ей утром, днём и ночью. Когда они вылетели из кабинета, прячась за старой статуей, Гарри тяжело дышал от смеха, приглушая его в кулак. Он сиял, как Фред и Джордж, когда удавалась особенно злая шутка.

— Ты видела, как у неё дёрнулся глаз? — хрипло выдохнул он. — Это было идеально!

Гермиона смотрела на него с расширенными зрачками, ошарашенно. Она молчала, чувствуя, как всё внутри неё разворачивается против него, потому, что обманул.

— Ты… — начала она, но остановилась. Он стоял, опираясь плечом о стену, и на лице у него была та самая ухмылка.

Победная. Наглая. Спокойная, как у человека, который всё рассчитал. Гарри усмехнулся, словно ловко переиграл не профессора, а весь Хогвартс. А может, и что-то большее.

— Ты сказал, это серьёзно, — прошептала она, даже не сердито, а с глубоким разочарованием.

— Сработало, — сказал он, будто речь шла о какой-то банальной зачарованной записке, а не об оскорблении одной из самых уважаемых преподавательниц школы.

— Ты же слишком напряжённая в последнее время. Я думал, тебе это понравится.

Он усмехнулся, как будто говорил о шутке на перемене. Но Гермиона стояла перед ним, словно её только что ударили не рукой — словом. В грудь. Между рёбер.

— Это… ты правда считаешь, что это серьёзно? — прошептала она. Не с упрёком. Не со злостью. А с чем-то другим — тем, от чего щемит внутри. Разочарованием.

Гарри шагнул ближе, мантия шуршала по полу, но она отступила. На её лице уже не было растерянности — только холодная, почти научная отстранённость. Как будто она анализировала эксперимент, в котором стала нечаянной переменной. И он являлся той ещё ошибкой.

— Гермиона, это было просто... для разрядки, — начал он, и голос его стал мягче, осторожнее. Он чувствовал, что зашёл далеко. Но не понимал, как. Не понимал, почему это её так задело.

Она прикусила губу. Глаза её блестели, но не от слёз. От злости на саму себя, за то, что поверила.

— Я думала, ты зовёшь меня в дело, потому что это важно, — сказала она сдержанно. — Потому что ты хочешь остановить несправедливость. Или… я не знаю… пошёл против директора, министерства, кого угодно, как всегда. Я готова была покрыть это.

Она резко выдохнула и отвернулась, как будто его взгляд жёг ей кожу.

— Но ты просто посыпал профессора конфетти.

Она отошла к стене, приложила ладони к холодному камню, будто искала опору. В затылке звенело. Ладони дрожали. Она чувствовала себя глупо. И злой. Гарри шагнул ближе. Попытался положить руку ей на плечо. Но она резко обернулась, оттолкнула его ладонь. Без силы, но с ясным посланием.

— Не надо, — тихо сказала она. — Просто… не надо.

Гермиона медленно опустила взгляд. Её пальцы, всё ещё сжимающие край мантии, побелели от напряжения. Она стояла, будто кто-то дёрнул в ней за внутреннюю нить, и теперь всё тело вибрировало от сдержанной дрожи. Зрение стало чуть расплывчатым, не от слёз, она не плакала, а от напряжения, которое буквально трещало в висках. В голове крутилась одна мысль: «Он солгал». Это было банально, почти детски обидно, но в ней, в самой Гермионе Грейнджер, которая строила свою жизнь на логике, на доверии, на честности — эта ложь была оскорблением основ.

Гермиона вновь почувствовала, как сердце делает один глухой удар. Она открыла рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что он перегнул палку. Что так нельзя. Что это не похоже на него. Но вместо этого...

Он подошёл ближе снова, нагло, с таким вызовом, словно проверял границы дозволенного, закинул руку ей на плечо. Гермиона замерла. Он никогда так себя с ней не вёл. Это был не тот Гарри, с которым они бегали по подземельям на первом курсе, не тот, кого она тащила в библиотеку ночами. Этот Гарри держался иначе, словно вырос, сгорел и заново собрал себя из пепла.

— Ты чего… — выдавила она, не сбрасывая руку, но и не двигаясь. Казалось, её волосы на затылке пошевелились.

— Мы же команда, Грейнджер, — прошептал он почти весело, и пальцы на её плече чуть сжались. — А у команды должно быть прикрытие.

Она не знала, что сказать. Всё тело подсказывало опасность, а мозг отказывался воспринимать происходящее как реальность. И всё же, шаг за шагом, они пошли вместе по коридору, Гарри так и не убрал руку. Коридор был тускло освещён. Осенние сумерки за окнами тянулись вязкой дымкой, и от волшебных факелов на стенах оставались длинные, неровные тени. Каменный пол глухо отдавал их шаги, будто запоминая ритм этой странной, напряжённой сцены между ними. Гарри шёл рядом, молча, но не отдаляя руку от её плеча. Он держался небрежно, почти лениво, но в его движениях чувствовалась какая-то нарочитая власть. Как будто этим жестом он хотел отметить её еред всеми, кто мог смотреть. Перед Хогвартсом. Перед ней самой.

А смотрели. Два второкурсника, девочка с причудливой заколкой в виде феи и мальчик с огромными очками, вышли из-за угла и сразу замедлили шаг. Глаза их округлились, будто они увидели что-то из учебника по заклинаниям, которое не должно было существовать в реальности. Они буквально застыли, уставившись на старшеклассников. Гарри и Гермиона. Близко. Слишком близко. Его рука всё ещё лежала на её плече. Её шаг был чуть медленнее, чем обычно. Словно она шла не по коридору, а по краю. Гермиона почувствовала, как неловкость, нет, тревога расползается внутри неё, как чернила по бумаге. Сердце колотилось в груди от диссонанса. От внутреннего ощущения, что происходит нечто неправильное, но обрамлённое маской нормальности. Она натянуто кивнула второкурсникам. Те моментально уставились в пол, как будто застыдились, и, прошмыгнув мимо, исчезли в боковом проходе. Их шаги затихли почти сразу.

— Они смотрели, — пробормотала Гермиона, не поворачивая головы.

— Пусть смотрят, — отозвался Гарри, даже не снизив голос. Его пальцы всё ещё были на её плече — не давящие, но и не отступающие.

Она хотела стряхнуть руку. Хотела. Но не сделала. Не потому, что ей нравилось, а потому, что она не могла понять, почему он так себя ведёт. Он был другим. В нём чувствовалась некая жесткость, как будто он проверял не просто её границы, свои. Воздух между ними стал гуще. Магия коридора, тусклая, усталая, будто сама затаила дыхание.

И вдруг, не замедляя шаг, Гарри наклонился к самому её уху. Его дыхание коснулось кожи, тёплое, чужое. Он не говорил сразу. Сначала просто позволил этому моменту повиснуть между ними, как нить. Как крючок. А потом, прошептал. Низко. Почти интимно. Но не нежно.

— Знаешь, что самое обидное? — голос его был тише, чем шаги. — Я правда хотел, чтобы ты смеялась. Только со мной.