Вестник (джен)

Каменный коридор, по которому они шли, был залит мягким золотистым светом. Факелы на стенах потрескивали, уютно играя огнём на стенах, где в нишах дремали старые портреты, будто сами забыли, что когда-то умели разговаривать. Над головой, под сводчатым потолком, витражи рассыпали по полу разноцветные тени, и на каждый шаг ложились осколки красного, синего и янтарного. Всё было почти по-домашнему: Гарри шёл рядом, чуть впереди, его шаги были лёгкими, уверенными. Гермиона шагала медленнее, вдыхая воздух замка, пропитанный теплом, воском, и чуть уловимым ароматом печёного хлеба — отголоском грядущего ужина. Цвета, запахи, звуки. Она могла бы закрыть глаза и описать всё с точностью до последнего штриха. Но именно в этом и было что-то не так. Гермиона чувствовала себя так, будто шла внутри гигантского стеклянного туннеля. Как в музее, где экспонаты настолько реалистичны, что хочется протянуть руку, но стекло мешает. Пространство было будто слегка искажено. Не так, чтобы мозг закричал об опасности, нет. Наоборот, глаз будто ловил чуть большую чёткость, чем следовало. Цвета были слишком сочными, как на глянцевых страницах. Красный переливался огнём, золотой будто светился изнутри. Воздух пах слишком идеально: в нём был и воск, и жар, и хлеб, и камень. Всё это одновременно, как будто кто-то создал симфонию запахов, выверив дозировку по учебнику. Даже Гарри. Он говорил как обычно. Вопросы, улыбки, походка. Она знала его до мелочей. Но в каждом слове было что-то намеренное. Он говорил не потому, что хотел что-то сказать, а потому, что так должно было быть. Как актёр, который точно выучил свою роль. Его голос был как обёртка от шоколадки: знакомая, даже уютная, но пустая внутри. И каждый раз, когда он делал шаг ближе, Гермионе хотелось проверить своё тело, живое ли оно? Реальное? Её ли оно вообще?

Это точно моя рука? — вдруг пронеслось в голове.

Этот свет.. откуда он? У нас ведь не было витражей а этом коридоре или были?

И всё чаще в её сознании стали возникать замирания. Короткие, как провалы в памяти. Она шла… и вдруг не могла вспомнить, откуда именно. Только знала: они направляются в Большой зал. Но что было до? Где она проснулась утром? Что ела на завтрак? Говорила ли с кем-нибудь? Ответы ускользали, как ртуть. Она чувствовала, что должна помнить, но нет. Была лишь пустота, вымаранная ластиком. А за спиной будто кто-то шёл. Просто следом. Точно в такт. И каждый раз, когда она оборачивалась, никого не было. И всё-таки, что-то было рядом. Что-то тянуло её назад, тянуло за ниточку, которая начинала вибрировать в груди, как сигнал, как тревога, как ощущение неправильно надетой кожи.

Они всё ещё шли в Большой зал. Гарри говорил о чём-то повседневном, то ли о новом расписании, то ли о том, что у Симуса Финнигана опять испортилась мантия. Гермиона слушала вполуха, но отвечала короткими улыбками, внутри всё было более менее спокойно. До тех пор… пока мимо не прошёл Теодор Нотт. Он вышел из ответвляющегося коридора неожиданно, и шаги его прозвучали как-то тише обычного, словно он скользнул, а не прошёл. Чёрная мантия тенью скользнула по стене.

— Привет, Тео, — кивнул Гарри, на ходу, дружелюбно, почти машинально.

Тот ответил коротким взглядом, даже не улыбнулся. И исчез за поворотом. Словно его и не было.

А Гермиона вдруг остановилась.

Она резко выпрямилась, словно что-то внутри сжалось. Брови поднялись, губы приоткрылись. В глазах таилось непонимание, замешательство, что-то почти детское.

— Гермиона? — спросил Гарри через секунду, обернувшись, но она не ответила.

Её взгляд всё ещё был прикован к тому месту, где секунду назад исчез Нотт.

Словно она увидела в нём нечто, чего не должно быть. Что-то неправильное.

Пальцы её сжались на ткани мантии. И она пошла дальше, но шаг её стал медленнее, тише. Она словно проверяла: не провалится ли пол под ногами. Гарри, не заметив ничего, продолжил разговор, его голос был лёгким, непринуждённым:

— Как у тебя дела с Невиллом? — спросил он, будто между делом.

Простой, бытовой вопрос. Но её будто перекосило изнутри. Она моргнула. Взгляд стал мутным, дыхание сбилось.

— Я… с Невиллом?.. — Она споткнулась. Почти вслух.

— Всё... нормально… наверное. То есть, я… — голос её дрогнул. — Я не хочу с ним говорить.

Он снова повернулся к ней. Но в тот миг, когда она взглянула в лицо Гарри. Её сердце на мгновение остановилось. Гарри раздвоился. Как будто второе лицо, точно такое же, стояло за первым, еле уловимо смещённое в сторону. Второй силуэт, в нём не было глаз, только пустота. Это длилось меньше секунды. Она моргнула, всё исчезло. Перед ней стоял Гарри. Обычный. С тенью на щеке от витража, с глазами, в которых всегда была эта неизменная глубина.

— Гермиона? — переспросил он, мягко, но в его голосе будто проступила ледяная нота.

Она отступила на шаг. В груди сжалось. Пространство будто сдвинулось, стало теснее. Факелы на стенах внезапно потускнели. Коридор внезапно стал длиннее, чем прежде. Как в сне, где нельзя добраться до двери.

— Я не хочу, — прошептала она, — Больше не хочу этого делать.

Гермиона глубоко вздохнула, её плечи дрогнули, и слёзы бесшумно заскользили по щекам — в этот миг она была хрупкой, беззащитной, словно всё в ней надломилось под тяжестью боли. Но, сдержав рыдание, она пригладила галстук Гриффиндора на груди. Очень осторожно, будто напоминая себе, что она сильная, что даже при наличие храбрости не может имется отсутствие страха.

Гарри с насмешкой и лёгким презрением посмотрел на её галстук, словно это был какой-то странный артефакт, вроде волшебного существа и его нечистот, от которых хочется отстраниться. Гермиона мельком взглянула на его лицо и вдруг замерла: на его одежде, на мгновение, словно в игре света, появился зелёный цвет Слизерина. Но когда она моргнула, перед ней снова был яркий алый и золотой — цвета Гриффиндора. В этот момент холодок страха пробежал по её спине. Гермионе Грейнджер действительно стало страшно.

— Делать что?

И тут она уже не могла говорить уверенно. Внутри всё опрокидывалось. Она почувствовала прикосновение. Будто кто-то прошёл рядом, провёл пальцами по затылку. Холодно. Почти ласково. Девушка сделала короткий вдох.

— Я не хочу с ним говорить, — сказала она, тихо, но твёрдо.

Он остановился. Повернулся. И просто смотрел на неё. Молчание было тяжелее, чем любые слова. Его зелёные, внимательные глаза, вдруг стали какими-то иными: в них мелькнуло не удивление, не злость, а холод. Такой холод, от которого внутри всё сжимается и переворачивается.

— Не хочешь? — переспросил он, делая шаг ближе. — Почему?

Она инстинктивно сделала шаг назад. Каменные плиты под ногами отозвались гулом.

— Потому что… — голос её дрожал. — Потому что я не хочу манипулировать им. Не хочу делать это снова, Гарри. Я устала.

Он сделал ещё шаг. Между ними оставалось меньше метра. В воздухе повисло напряжение, словно стена невидимой силы давила на неё со всех сторон.

— Ты устала? — повторил он, тихо, почти ласково, но от этого тона стало только страшнее. — Это не усталость, Гермиона. Это страх. А страх чёртова роскошь, которую мы себе позволить не можем!

Она снова отступила, ощущая спиной холод стены. Шершавый, каменный, влажный от сырости. Сердце билось где‑то в горле.

— Гарри, — прошептала она, — Со мной что‑то не так.

Гарри приблизился почти вплотную. Его тень легла на её лицо. Уголки его губ незаметно приподнялись.

— Что не так? — спросил он понизив голос. — Что именно?

Гермиона сглотнула. Воздуха не хватало. Она чувствовала запах камня, дыма от факелов, и его. Руки её дрожали, и слова выходили рывками:

— Только не злись, ладно? — Она выдохнула, сжимая пальцы, будто цеплялась ими за воздух. — Я слышу голоса. Иногда ночью. Кто-то говорит со мной… шепчет. Я не понимаю, что они говорят, но они — там. И… и кто-то… кто-то трогает мои волосы. Гладит. Я просыпаюсь, но никого нет. Только это ощущение.

Она запнулась, чувствуя, как холод стены пробирает до костей. Гарри не сразу ответил. Он просто стоял перед ней, молча. Его глаза оставались теми же, ровными, как поверхность льда. Только губы чуть дрогнули. Он сделал ещё шаг вперёд, и теперь между ними почти не было воздуха.

— Голоса... — медленно повторил он. — А они пугают тебя?

Гермиона кивнула. Она ожидала, что он подойдёт ближе, что обнимет, скажет что-нибудь дружеское, узнаваемо-гарриевское. Но этого не случилось. Он продолжал смотреть прямо в глаза. Так пристально, что её взгляд начал дрожать. Он не моргал. Не отводил взгляда. Его глаза будто становились глубже, тёмнее, втягивающими, как бездонные колодцы. Изумруд, но отчего-то потускневший, запачканный чем-то, что нельзя отмыть.

— Посмотри на меня, Гермиона. — Его голос стал другим. Более глухим. Ровным. Он звучал не снаружи, а прямо в голове.

Она подняла взгляд. Не потому что хотела. Потому что он приказал, это прозвучало внутри неё.

— Ты устала всё время думать, решать, спасать. Теперь тебе не нужно ничего. Просто слушай.

Слова входили мягко, будто тёплая вода наполняла грудь. Она больше не чувствовала, что стоит. Её тело будто держали нити. И Гарри являлся тем, кто держал их.

— Хорошо… — выдохнула она. И улыбнулась — не совсем своей улыбкой. Улыбкой, которую ей как будто надели на лицо.

— Всё будет хорошо, — прошептал он. — Я покажу тебе, как быть свободной.

Он поднял руку. Провёл пальцами по пряди её волос. Нежно, но в этом движении не было ласки — была проверка, как у кукольника, разминающего материал.

Гермиона не двигалась. Не сопротивлялась. В её глазах что-то погасло. Только дыхание было чуть сбивчивым, но ровным.

— Смотри на меня, — прошептал он, теперь почти беззвучно.

И тогда его лицо изменилось. Не резко, не зримо, но она почувствовала, как будто под кожей что-то шевельнулось. Уголки губ дрогнули, как у хищника. В глазах мелькнула вспышка. Тёмная, чужая. Его взгляд больше не просил, он брал. Как будто то, что было в нём, узнало, что она сломалась. Он начал склоняться ближе. Рука его скользнула к её щеке с ощущением, будто он уже считает её своей. Гермиона моргнула. На долю секунды сознание дёрнулось. Где-то внутри, далеко-далеко, что-то закричало. Но он уже был близко. Слишком близко.

— Всё будет… — начал он.

Из-за поворота коридора появился силуэт. Сначала тёмный, почти растворяющийся в тенях, но с каждым шагом становившийся всё более отчётливым. Это был Аргус Филч — дворецкий Хогвартса, старый и сгорбленный, с лицом, изрезанным морщинами, словно высеченным в камне. Его глаза, обычно усталые и немного раздражённые, сейчас блеснули неожиданной решительностью и зоркостью. Его старая, изношенная куртка была слишком большой и мешковатой. Она колыхалась вокруг него, когда он шагал быстро и уверенно, будто он внезапно стал на шаг ближе к тому, чтобы стать кем-то большим, чем просто надзиратель школы.

— Поттер!

Голос разрезал воздух, как нож по натянутой ткани. Из-за поворота коридора вынырнул силуэт. Вначале только тень от фонаря, потом сама фигура: сутулая, костлявая. Аргус Филч.

— Что ты тут делаешь с мисс Грейнджер?

Голос был хриплым, раздражённым. И… живым. В нём было что-то настолько обыденное, настолько реальное, что чары, если это были чары, дрогнули. Гарри замер. Всё лицо его напряглось, челюсть сжалась. Он медленно, почти нехотя, обернулся.

— Я… просто разговаривал, — ровно сказал он. Но голос его не был обычным. В нём звучало раздражение, нетерпение. Что‑то сорвалось, нарушилось.

Филч смотрел подозрительно.

Гермиона отступила на шаг. Потом ещё. Словно проснулась, но не сразу поняла, где она была до этого. Сердце забилось чаще. Губы дрожали. Она не могла вспомнить, о чём они говорили, но всё тело подсказывало: что-то было не так. Ужасно не так.

— Возвращайтесь в башню, мисс Грейнджер, — отрывисто сказал Филч, не сводя глаз с Гарри.

Она кивнула и пошла. Не бегом, не спеша, как лунатик, возвращающийся в постель. В затылке всё ещё жгло, как будто на неё кто-то дышал. Но она не оборачивалась. Гарри остался позади. Гермиона свернула за угол, и в тот момент, когда он уже не мог её видеть, её ладони нежно легли на грудь, словно прижимая к себе тонкое, невидимое зеркало. В этом зеркале не отражался её образ, а вспыхивали тени забытых воспоминаний и призрачные отблески скрытых желаний. Оно дрожало под её руками, отражая свет и тьму, сплетённые в бесконечном, неразгаданном узоре её сердца.