Софья. Софи. Соня. Сонечка (гет)

С того мгновения, как правильность её расчёта была доказана, Соня необъяснимо начала уповать на какое-то несчастливое совпадение, которое помешает Пьеру получить её письмо или пригласить Николеньку к себе. Спасение наряжалось то напившимся ямщиком, то Наташей, требующей у мужа немедленно вернуться в деревню, то метелью. Когда она принесла плачущей графине лупу взамен очков, которые раздавил Илюша, она понимала, зачем затеяла эту интригу с вояжем Николеньки; когда она успокаивала Илюшу, расстроенного тем, что он огорчил бабушку, она знала, что иначе нельзя; и когда она твердила Наташе, что всё равно её любит, несмотря на то, что ей не понравилось, как та отчитала младшего брата за неуклюжесть, ей было известно, что благородная цель извиняет небольшую хитрость ― но стоило ей остаться один на один со своим поступком, как некому было выпить заполонявший её стыд.

Притом Соня чувствовала, что у её смятения есть хозяин, словно она опасалась гнева не собственной совести, а какого-то конкретного человека. Пьера с его несметными богатствами и наивностью она считала не в праве себя судить. Наташа? Если она успеет составить собственное мнение прежде, чем узнает вердикт мужа, то безусловно будет на стороне родни. Княжна Марья обиделась бы за племянника? Пожалуй, но перед смертью она просила Соню присматривать за собственными детьми, а не за Николенькой. Сам Николенька? Тогда она должна была бы сторониться его, а между тем риск так быстро и внезапно лишиться своего юного компаньона только разъяснил ей, насколько она дорожит обществом этого мальчика, а его посветлевшая при упоминании Пьера и их позапрошлогодней поездки в столицу улыбка шепнула ей, что Николенька будет даже благодарен не такому уж своенравному случаю, если последнюю свою холостяцкую зиму он проведёт рядом с Пьером: семейный уют и неповоротливость многолюдного быта ему ещё наскучат. Однако разговор за чаем, как-то перецепившись через Безуховых, кувыркнулся к князю Андрею, и спустя целые сутки после бесславных пряток в библиотеке человек, натравивший на неё стыд как свору собак, нашёлся.

Вряд ли у душ в раю только и забот что помыкать живыми, однако безобидные воспоминания о педантичном характере князя Андрея, о его вежливой прямоте и том, как он гладил уже более подходившей мертвецу рукой курчавую голову маленького сына, соединяясь с очевидной схожестью отца и сына, жгли Соню досадой, угнетали её, как угнетали бы оказавшиеся в одном месте табурет, верёвка и недопитая стопка водки ― в отдельности ничего необычного, а вот вместе уже удручающее зрелище… Не будь Николенька сиротой, никто бы не посмел с ним так играть, никто бы не покушался ни на его помолвку, ни на его верность невесте, ни на его родовое поместье. Хотя не будь Николенька сиротой, то сама она не была бы старой девой…

Соню будто толкнули именем князя Андрея, как сливу или яблоню в саду, чтобы насобирать плодов ― похвалы так и посыпались с неё. Она обращалась только к Николеньке, но неожиданная страстность её рассказа, с которой обыкновенно говорят только то, что давно хотелось произнести вслух, очень быстро украла внимание всех присутствующих. Андрей, прежде мало интересовавшийся покойным тёзкой, норовил всё время что-то уточнить за себя и за не решавшегося перебивать тётушку Митю, и кажется, только дети да Николенька, не выучившие, что Сонин характер принято считать слегка постным, не изумились этой вспышке. Однако ни немое сочувствие мадмуазель Луизы, ни недоумение графини, ни встревоженные взгляды кузена ― ей-богу, начни она восторгаться тем, как грациозно танцевали на балу мощи, они бы не могли удивиться больше ― не мешали ей дальше с каким-то болезненным удовольствием петь оды своему палачу, словно пытаясь задобрить, умаслить его. Беззащитный перед собственной наивностью Николенька с такой благодарностью и упоением внимал Соне, что у её красноречия получило куда более приземлённое объяснение, не связанное с метафизикой.

С каждым днём и каждым часом хандра Николая, которой он заболел после известия о помолвке племянника с панной Курагиной, казалось Соне всё более естественным последствием плотоядной неизвестности, нетопырем вцепившейся в их покой. Разве можно не мучиться ожиданием перемен, когда всё возможное уже предпринято, и остаётся только догадываться, когда же по воде от уж брошенного камня пойдут круги?

Как на грех, графиня ночью отлежала шею, и наутро не могла даже повернуть головы, и хотя развлечь её под силу было камеристке или Мавре, жаловаться комнатным девкам на то, что она совсем разваливается, то есть и принимать от них утешения барыне негоже, потому рассеивать тоску графини предстояло Соне.

― Маменька, ну я тоже, бывает, лягу неудачно. Я тоже, по-вашему, одной ногой в могиле? ― старалась она то лаской, то логическими рассуждениями ободрить графиню, давя в себе раздражение. Мало того, что рядом с пожилыми людьми и ипохондриками время словно замирает, так ещё и надуманный повод для капризов графини дерзил их бедам.

Соня с ужасом представляла возмущение и отчаяние тётушки, и как трудно бы с ней пришлось, если бы Николай вдруг посвятил во всё мать. «Нехорошо сердиться на маменьку, мне же меньше забот, пока она ничего не знает и волнуется только за свою негнущуюся шею», ― повторяла она себя, но несправедливость её гнева будто его и подпитывала. А ведь они с Николя из кожи вон вылезут, чтобы получить если не законное приданое княжны Марьи, то хотя бы оплату за труды её мужа, графиня и тогда будет сокрушаться из-за того, что разрыв её сына с коварной кузиной-бесприданницей не окупился в полной мере. В конце концов, именно безответная, как показывал опыт, страсть графини к роскоши помогла Соне выманить её мысли с того света: лоскуток голубого шёлка и целая стопка модных картинок вернули больную к жизни. Соня же незаметно для себя увлеклась изучением новых фасонов и совсем простила свою тётушку, когда та уточнила, не для свадьбы ли Николеньки будет шиться наряд.

― Да, нужно Наташе к празднику что-то сшить, ей ведь к лицу голубой? ― с залихватским упрямством, будто переча кому-то, принялась она воображать свадьбу Николеньки и Ольги, словно подготовка к их венчанию и вера в то, что оно состоится, могли вытесать из будущего их брак, как скульптуру из камня.

― Конечно, к лицу, в нашей семье всем всё к лицу, и тебе. Тебя ведь тоже приодеть надо, тем более шёлк тебе дарен, сама сказала, только не припомню, когда тебе Николушка его дарил, ― приложила графиня ткань к запястью племянницы, оценивая, не становится ли её кожа слишком смуглой рядом с голубым. ― Вполне! А Наташе пошей платье ближе к свадьбе, не то и тебе не хватит шёлка, и ей коротко будет.

― Поверьте, если и на вас тоже что-то пошить, то ещё на пару платьев останется, причём на платья по старой моде, с фижмами⁽¹⁾. Помните, мне в детстве страшно хотелось широкую-широкую юбку? ― развела руками Соня. ― Хотя мне говорили, что это слишком чопорно и так уже давно не носят.

― Вот оно как, ― едва ли детское преклонение перед фижмами имело под собой какой-то скрытый смысл, но графиня отчего-то загадочно улыбнулась, словно Соня разболтала ей секрет, так и не сообразив, что вручает ей ключи от слишком многих замков. ― А что до старой моды, так я по сей день считаю, что она была лучше, а то хочешь показать, что не топором рубленная, а вся красота ― вон!

― Маменька, мне щекотно! ― дёрнулась Соня, когда графиня легонько ткнула её в бок, сетуя на то, что талия на платье начинается гораздо раньше положенного.

― Вот тут на картинке ещё ничего, авось когда Наташеньке пора будет выезжать, талия вниз и доползёт⁽²⁾. И, кстати, Наташе, как здесь, можно тюль поверх платья пустить, тебе поярче, а ей понежнее. А ещё тебе бы рукав, ― воодушевилась графиня, но подобрать к пышному рукаву ещё и лиф ей не дал раскат настойчивого стука.

В дверях появился Николай, он быстро поздоровался с матерью, не спуская глаз с кузины, будто опасаясь, что она растает в воздухе, если он отвернётся хоть на мгновение. Соня, впрочем, часто и давно становилась предметом его излишне пристального внимания, хотя догадаться о причинах его отяжелелых, иногда почти злых взглядов она, увы, не успела.

― Софья, позвольте на минутку, я хочу с вами кое-что обсудить, ― прикусил он свою довольную ухмылку.

― Мы с Софи заняты, так что я её разрешаю тебе отвлекать, только если ты ей что-то толковое скажешь, а не как всегда, ― пригрозила ему пальцем графиня, пускай её шутливость и заставила Соню серьёзно усомниться в её вкусе и умении правильно сочетать что-либо. Свершилось, не до смеха теперь…

Не широкая юбка, как думалось в детстве Соне, создаёт иллюзию парения над полом: сейчас на ней не было никаких фижм, а коридор словно плыл ей навстречу. И правда, не в правилах Николая на полуслове прерывать чужую беседу, хотя он изредка и любил козырнуть своими солдафонскими привычками. Значит, Пьер ответил? Или нет? Панна Курагина нашла молодчика вроде своего отца и сбежала с ним? И почему-то, когда это предположение пронеслось в голове Сони, она ощутила, что её совесть всё равно точит на неё зуб и почитает своим врагом, хотя проклясть невесту Николеньки было не в её власти.

― Час назад привезли почту. Пьер зовёт Николеньку в Петербург! ― нараспев, словно смакуя эту новость, произнёс Николай, когда они отошли от спальни графини. ― Это же вы? Это всегда вы!

― А что же Николенька?

― Поедет, конечно, поедет. Куда ж он денется, сам, верно, в свои философствования не верит. Тихон с поклоном принёс ему письмо от Пьера, я как раз ему о деревнях, которые ему от матери достались, рассказывал, хоть один дед у него не сумасброд! Ну я и разрешил Николеньке сразу же прочесть, если ему так торжественно доставили почту. Он сперва просиял, как письмо вскрыл, а потом начал нести чушь, что надобно всё взвесить, мол, Пьер попросил его подумать хорошенько день-другой, ― прыснул Николай, слишком счастлив для издёвок, ― хотя о чём думать? Софья, не отпирайтесь, ну же. Это же вы, вы подстроили?

― Я, ― согласилась Соня, недоумевая, а что, собственно, её так пугало в вояже Николеньки, пока Николай не вспыхнул такой безудержной радостью, ведь новоприставившийся страх стал казаться ей таким же бестолковым как её детский ужас перед мешками и снурками.

― Нет слов! Какой манёвр! Мы потеряли в вашем лице великого стратега. Будь вы мужчиной, то получили бы генеральский чин! А я себя ругал за свой длинный язык, думал, зачем я только вас раньше времени огорчил, а вы, а вы! ― захлёбывался он её умом и своей удачей. ― Я столько теперь успею. Ночами спать не буду, а по Лысым Горам вы скучать не будете!

Единственное, чего бы ей могло не хватать из Лысых Гор, так это его непоколебимой, твердолобой убеждённости в том, что в его силах выйти победителем даже из самой безнадёжной истории, достаточно лишь постараться, а судьба ему всегда подсобит.

― Иначе и быть не может, ― стушевалась Соня, пускай ей и нравилось, как её благодарит кузен, но лучше бы ей подслушивать его похвалы из-за угла, чтобы ещё сильнее не смущаться своего предательского румянца.

Взобравшись на кровать рядом с графиней, разглагольствовавшей о том, как ребячья робость и седины спелись, она уже с лёгким презрением думала об очевидно поклявшейся отомстить семейству Ростовых бедности. Николя-то вырвет ей жало!

В том слегка рассеянном и благостном настроении, которое всегда приносит в дар припозднившееся облегчение, Соня разрешила детям пообедать с бабушкой, особенно умилившись тому, что эта идея появилась у них до того, как они узнали, что больная попросила нажарить ей сладких блинов. Славные дети. Славный, добрый Пьер! Славный обед! Признаться, если бы к ним приехал с визитом кто-то из соседей, она бы и тогда решила, что это чудесно ― больно ей надоело тревожиться и тосковать в последние дни ― однако оказаться единственной дамой за столом ей было куда приятнее, к тому же они с Николаем были так друг другом довольны, что это можно было бы счесть за флирт. Что поделать, слухи, подозрения чаще идут протоптанными тропами, и людям привычнее считать, что мужчина радуется тому, как изящно очерчены губы у его кузины, а не тому, что она помогает ему спасти семью от разорения. Однако господин Десаль был слишком погружён в себя для подобных наблюдений, а Николенька, мало того, что унаследовал от своего воспитателя полное безразличие к чужим страстям, ещё и сидел таким задумчивым, что казалось, можно обрить его налысо, он и не заметит. Милый мечтательный мальчик.

― Что ты голову повесил, Николенька? ― поинтересовался у племянника Николай, с каким-то особенным наслаждением размазывая, как художник краски по холсту, масло по хлебу.

― Нет-нет, дядя, я… ― запнулся Николенька, ― я ничего.

― Может, ты блинов с вареньем тоже хочешь? Всё для гостя дорого. Не чужие чай, скажи мне или Софье Александровне.

Николенька, послушно взглянув на Соню, приоткрыл и вновь закрыл рот, чтобы изобразить, будто его очень веселит подтрунивание дяди, но померещившееся ему в чертах Сони участие заставило его ответить хотя бы что-то.

― Тихон со мной в Петербург хочет ехать. Я ему всё честно объяснил, а он только повторяет, что хочет подле меня быть.

― И ты из-за этого как в воду опущенный ходишь? ― снисходительно хмыкнул Николай, стряхивая крошки с рук на тарелку. ― Ты не думай об этом. О себе, о Пьере, о столице, о балах думай, а Тихон твоих переживаний не стоит. Я его никуда не пущу, он тебя обременять не будет. Ишь, в столицу ему прокатиться охота. Дворовые ― управы на них нет, разбаловали мы их. Дармоеды последние, а так высоко себя носят.

― То есть не пустите? ― будто проснулся Николенька.

― Я не дам Тихону дозволения с тобой ехать. Тебе ещё строгости не хватает, но вить из тебя верёвки я не позволю, ― совершенно беспристрастно заявил Николай, не замечая перемены настроения племянника.

Зря. Соня потянулась к блюду с печёным картофелем, но увидав, как приосанился, вытянулся Николенька, почувствовала, что кусок ей не полезет в горло. Неужто она накаркала? Или у неё правда дурной глаз, или перо, которым она писала поклёп Пьеру на чрезмерно воинственных тёзок, было из крыла совы, а не гуся, или ей в чернильницу подмешали земли с кладбища?

― Не пустите? Не позволите? Тихон не лошадь, чтобы его в конюшне запирать и куда-то не пускать, и он из меня верёвок не вьёт, он прямо меня попросил, ― отчеканил Николенька.

― Ты его защищаешь? У него хватает наглости тебе навязываться, а ты…

― Мне хорошо известно, что я, не трудитесь меня изобличать, ― пока его противник подбирал слова, бросил Николенька.

Не то чтобы гнев оставался недоступным ему чувством, однако подростком он именно изредка горячился, а не покрывался коркой льда так, что только тронь и зазвенит будто заиндевевшее стекло. Господин Десаль, как Соня не желала убедиться в обратном, увы, тоже не признал своего воспитанника.

― Дед с отрочества и до самой своей кончины во всём на Тихона полагался, он у него на руках умер, даже тёти подле него в смертный час не было, а Тихон был. Мой отец его с рождения помнил, как и я. Тихон в Лысых Горах и в нашем доме всю жизнь прожил, он ещё прадеду моему служил и никогда нас не подводил, ― перечислял Николенька. ― Разве этого недостаточно, чтобы не сомневаться в нём?

― Невидаль какая, слуга служит и в барском доме живёт, подлостей господам, которым он всем обязан, не делает. Все служат, или раз он стар, так твоя очередь наступила ему прислуживать? ― накренился к племяннику Николай, уперев руку в бок, как для парадного портрета.

― Проявите почтения хотя бы к тому, что Тихон вас вдвое старше.

― Ты забываешь о том, что и я тебя в отцы гожусь!

― Ровно как и Тихон вам, и если вы не уважаете моего деда, полагая, что он полвека держал рядом с собой зазнавшегося дармоеда, то я требую от вас уважать хотя бы возраст Тихона, ― вновь стиснул зубы Николенька, и Соне подумалось, что если он продолжит так же ими клацать, чтобы не перебивать своего противника, к их примирению он выплюнет пару зубов.

Хотя с чего она взяла, что их ссора непременно должна кончится примирением, если у одного побелели костяшки на сжатых кулаках, а у другого заходили желваки, и оба офицеры, оба отпрыски знатных семей и оба мнят малейшую уступку бесчестьем?

― Я как раз-таки уважаю твоего деда и твою фамилию, поэтому я не дам тебе позорить свой род и плясать по дудку полоумного мужика. Ты гордишься тем, что ты князь, тем, что ты Болконский? Так и веди себя как князь!

Ах, напрасно господин Десаль пытался утихомирить своего воспитанника, оттаптывая ему под столом ноги ― всё равно что разгонять дым в надежде потушить таким образом огонь, ведь виной всему был не мальчишеский пыл Николеньки, а гордость Николая, рассмотревшего в этой стычке миниатюру их пока что неразделённой вражды с Болконскими. Для него желание племянника доказать, что с ним уже пора считаться, означало и посягательство на его власть и неопровержимую истину, что с графом Ростовым в Лысых Горах всё ещё надо считаться.

― Мужик! ― тряхнул головой Николенька, и Соня взмолилась, чтобы он отвлёкся упавшие ему на лоб кудри. ― Мужик к тому же с не очень ясным разумом, вы правы, но он не домашний скот! Почему вы обвиняете его, будто это преступление, чего-то хотеть? Или у мужика никаких чаяний быть не должно, кроме желания никаких неудобств нам не доставлять?

― Тебе нужен Тихон в столице? ― уже мягче переспросил Николай, с трудом сдерживая свой гнев. ― Не знаю, чтобы он тебе сказки на ночь рассказывал, письма амурные таскал, людей смешил или своим присутствием твою просвещённость доказывал, мало ли. Если он тебе хоть чем-то будет полезен, ты прямо скажи.

Однако если он протянул оливковую ветвь племяннику, то кажется, ненароком влепил Николеньке ею пощёчину.

― Разве я с вами о пользе говорю? ― подкатил глаза к небу Николенька, как будто тучи суетились прямо по тусклому потолку столовой.

― В таком случае, ― безапелляционно заключил Николай, ― Тихон останется греть свои кости на печи в Лысых Горах, где ему самое место, и не о чем здесь спорить.

Николенька судорожно вздохнул, как только что раненый, и верно, если бы господин Десаль не опрокинул стакан с водой, дядя с племянником ещё бы долго боролись за право оставить последнее слово за собой.

― Детей за столом нет, так я вместо них буяню, ― засмеялся гувернёр, уж слишком мало смутившись, чтобы его неловкость была лишена лукавства. ― Фрейлен Ростова, а вы не замечали за собой, что перенимаете какие-то черты у младшего поколения? ― обратился он к Соне, великодушно протянувшей ему и свою нетронутую салфетку.

― Со стороны виднее, но думаю, если бы не дети, меня бы уже давным-давно не занимало, получится ли слепить снежок, или мороз слишком сильный, ― сказала Соня, мысленно благодаря господина Десаля за то, что что его словоохотливости хватит для плотины, замедляющей течение излишне бурной застольной беседы. Сама она на такой подвиг была не способна.

Ну почему же графине именно сегодня надо было скрутиться ночью так, что она не смогла выйти к обеду? Ну почему ей захотелось именно блинов, а не грибов в сметане, например? Митя с Наташей даже отворачиваются от них, так терпеть их не могут! При графине, мадмуазель Луизе и детях оба Николая уж точно бы постеснялись устраивать скандал, а мадмуазель Ростова и господин Десаль вполне сошли им за секундантов. Почему Николай, так восхищавшийся её изворотливостью, сам не смолчал, не схитрил? Ведь он умел держать в узде своё гусарское прямодушие, так зачем он сердит Николеньку и сам, рассуждая о Тихоне как об имуществе, подталкивает племянника к вопросу, а кто хозяин этого имущества?

Господин Десаль продолжал что-то рассказывать о зиме в Альпах, не оставив своему воспитаннику или Николаю шанса вернуться к их спору, но по выражению лица князя Болконского читалось, что он бы многое отдал, дабы сократить этот обед, а потом… Соня прикрыла глаза, ощутив, что ей не менее нестерпимо находиться здесь, чем Николеньке. Усталость, страх и усталость от страха снова терзали её, будто действие лекарства, которым опоил её кузен, сообщив о приглашении Пьера, окончилось.

1) Фижмы или панье ― каркас из прутьев, придававший юбке характерную для конца XVIII века форму прямоугольника. Соня родилась в 1790 году, когда стиль рококо уже вышел из моды, соответственно, даже когда она была совсем маленькой девочкой, фасон с фижмами уже считался устаревшим.

Вернуться к тексту

2) Графиня права в своём предсказании: завышенная талия окончательно выйдет из моды к середине 1830-ых годов.

Вернуться к тексту