Сердце ее Города (гет)

Джинни выплывает из сна, чувствуя где-то рядом чей-то озабоченный шепот. Они обошли несколько дворов в Городе и все башни Стены — их оказалось двадцать две, столько же, сколько Джинни прожила лет, — нашли несколько флагов разной расцветки, рыцарские доспехи и отломанную от туловища голову каменной горгульи (такая же охраняла вход в кабинет директора Хогвартса). Но ни малейшего намека на выход. Ни подвальных помещений, ни зеркал... ничего.

Джинни уже, переступив через собственный удушающий страх, предложила обследовать Лес, но Том в ответ на это предложение только усмехнулся.

— Я не собираюсь провести остаток твоей жизни — а может, и вечность, кто знает — посреди твоих страхов. Знаешь, страх — это не смерть, он не имеет со смертью ничего общего. Я видел Лес. Искать что-либо там бесполезно.

Сказать, что Джинни была ему благодарна за это, значит ничего не сказать.

— Вообще — нам пора расходиться, — сказал Том, взглянув на небо. В этот момент они как раз стояли на одной из башен Стены.

Джинни проследила направление его взгляда и охнула. Солнце находилось почти в зените. Уже день, а она, выходит, спит...

— Да, пора...

— Проводишь меня до чердака? Я не найду сам дорогу, да и...

«Город меня не пустит», — мысленно продолжила Джинни. Она не думала, что его опасения верны. Он говорил, что и раньше пытался выбраться с чердака и тогда его не пускала дверь. Так и Джинни не хотела бы, чтобы он куда-то шел без ее ведома. Теперь его намерение добраться до чердака не вызывало у нее возражений — так почему бы Городу не пустить Тома?

Но и отказываться проводить его из-за своих догадок она не собиралась.

— Хорошо, провожу.

Уже на чердаке она спросила:

— Как это — когда умирает часть тебя?

— Больно, — отозвался Том. Он стоял коленями на тахте и выглядывал в крохотное окошко, будто бы за всю минувшую ночь и утро ему так и не приелся пейзаж одинаково красных крыш. Джинни этот вид, ясное дело, не надоедал и не мог надоесть в принципе. Ну так и Тому это место — не душа. — Хуже всего было то, что сам... он не знал, что с ними. С хоркруксами. Он чувствовал, когда их уничтожали, но не более того. Я же — я знал, я видел все происходящее их глазами, но никак не мог их защитить. Физическая боль по сравнению с тем, когда убивают часть тебя — пустяк. Душевная — тем более. Тебя просто... уничтожают, а потом заставляют жить дальше — во все той же боли. Но и один хороший аспект в этом был, — Том повернул голову и взглянул на Джинни. — Мне постепенно становилось все равно. Девять лет назад я смеялся над каждым вашим мелким поражением и проклинал вас, когда вы сопротивлялись. Вместе с ним. Пока старик убивал кольцо, я сгорал заживо, хоть и не позволял тебе ни разу это увидеть. Но, когда пошел последний год Войны и вы стали находить хоркруксы один за другим, моя ярость начала угасать. За Битвой за Хогвартс — вы ведь так ее назвали, да? — я наблюдал лишь из праздного любопытства. Единственное, что меня беспокоило при этом — исчезну ли я отсюда, когда его убьют.

Забавно, — отметила какой-то частью сознания Джинни. Он называет Волдеморта не «я» и даже не «Сам-Знаешь-Кто», а просто «он». Хотя и у нее «Тот-Кого», само собой, не ассоциировался с этим бледным юношей в темно-сером костюме.

— Мне и по сей день не все равно только, смогу я исчезнуть или нет. Ты зря старалась, — он усмехнулся, глядя в лицо Джинни.

— Зря, — согласилась она, яростно комкая в кулаке слегка выцветшую ткань юбки.

Джинни ворочается и утыкается лицом не в воздух и даже не в жесткую траву за белым Камнем — в подушку, в шерстяной плед, который ей кто-то заботливо подоткнул. Шерстинки щекочут нос, и Джинни чихает. Кстати, Камень... надо будет в следующий же визит к Тому попросить его дотронуться до Камня. Или лечь в углубление за ним. Чем черт не шутит — ведь Том сам то ли хоркрукс, то ли его отпечаток в душе Джинни. Без физического вместилища он, так или иначе, выжить не сможет. Если его выкинет в материальный мир, то, возможно...

Точно. Подушка, плед, диван. Чей-то пристальный взгляд, ощущаемый кожей. Она уже проснулась. Какое непривычное ощущение...

Джинни открывает глаза и сразу же жалеет об этом. Проснувшись, увидеть первым Северуса Снейпа — врагу не пожелаешь.

— Так-так, спящая красавица изволила открыть глазки, — проговаривает он все тем же, знакомым со школы низким голосом, и Джинни, едва задумавшись, стоит ли благодарить бывшего профессора за комплимент, соображает, что это отсылка к той сказке, о которой говорил Том. Она так и называлась — «Спящая красавица». — И что же вам снилось, милая леди? — добавляет он, не переставая буравить Джинни жуткими черными глазищами.

«Неужели Тома чует?» — раздраженно думает Джинни, старательно отводя взгляд. Со времен войны она хорошо помнит, что главное условие для легилименции — зрительный контакт.

— Добр... — начинает она и тут же заходится в кашле. В горле сухо, будто там посыпали крупным песком.

— Ну, мистер Снейп, — тут же вмешивается откуда-то взявшаяся Молли, — Джинни проснулась, так что выйдите уж... Ей надо умыться.

Снейп ухмыляется. Его глаза продолжают сверлить лицо Джинни, и та ерзает. Как же неуютно под его взглядом!

— Миссис Уизли, — это звучит почти как оскорбление, — я желанием осквернять своим присутствием девичью, — это слово он почему-то выделяет голосом, — спальню и не горел. Позвольте откланяться, — насмешливо дернув на прощание длинным носом (и как это у него получается? Точь-в-точь собака-ищейка!), Снейп поднимается с края дивана и стремительно выходит, судя по всему, на лестничную площадку. С лестницы слышится стук каблуков.

Проследив его взглядом, Джинни поворачивается к матери. На лице той — явное беспокойство.

— Мама, а что он...

— Ты, дорогая, проспала до вечера, уже девять часов, — озабоченно отзывается Молли, то трогая маленькой ладонью с загрубевшими пальцами лоб Джинни, то перебирая ее волосы. — Вот я и забеспокоилась. Он же мастер Зелий все же... Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — Джинни садится на кровати, втайне радуясь, что рука матери при этом соскальзывает с ее головы на спинку дивана. — Только мне действительно надо душ принять. Ты...

— Смену одежды принесла, — кивает понятливая мама. — Ты пойдешь в душевую здесь или на третьем этаже, чтобы потом сразу в свою комнату пойти?

— На третий.

На лестнице Джинни попадается Гарри. Он кажется рассеянным, но его взгляд на какие-то несколько секунд задерживается на его лице, и он приникает коротким поцелуем к ее щеке — неожиданно для нее, хотя все эти годы они такими поцелуями обменивались по двадцать раз на дню, была бы возможность.

— Ты проснулась, — зачем-то озвучивает он очевидное, и при этом его глаза скользят по ее телу. — Я лаборатории, если что.

Сразу после войны Гарри, решив, что добросовестному аврору совершенно необходимо иметь под рукой лабораторию с хотя бы самыми элементарными приспособлениями, соорудил таковую в спальне Вальбурги Блэк, где при Сириусе жил Клювокрыл. Там были наиболее толстые стены и наиболее качественная звукоизоляция. И то, и другое было полезно (если не необходимо) как для содержания гиппогрифа, так и для проведения экспериментов. Особенно если их проводил такой профан в зельеварении (по его же скромному мнению), как Гарри.

В этой самой лаборатории Гарри сейчас и скрывается, коснувшись на прощание — совсем как раньше, в день, когда рассказал ей о проблеме с пострадавшими от Круциатуса — руки Джинни. Сама же Джинни направляется в душ на втором этаже.

В ванной пахнет мылом и чистой водой, и Джинни теперь отчетливо различает исходящий от нее же запах сонного тела. В гостиной он был не так заметен, ибо им же пропитался плед, которым ее кто-то так заботливо накрыл. Этот запах, как и любому человеку, хорошо знаком Джинни. Только теперь в него подмешиваются какие-то незнакомые нотки...

Догадавшись, в чем дело, Джинни просовывает пальцы в трусы. Так и есть — липко, склизко... Эти нотки — запах возбуждения. И — о Мерлин, ей становится понятно, что означали эти странные выражения лиц Гарри и Снейпа. Точнее, Гарри просто пытался понять, что это за запах, а вот Снейп... Ему-то, с его богатым жизненным опытом (зря, что ли, ходили слухи об оргиях у Упивающихся Смертью) и острым нюхом, необходимым для профессионального зельевара, все было очевидно. Поэтому он и говорил с такой насмешкой о девичьей спальне... Мерлин и Моргана, точно такой же стыд Джинни испытывала, когда на втором курсе на уроке Истории Магии у нее началась первая в жизни менструация. Биннсу, разумеется, было все равно, из-за чего Джинни сбежала с его урока в больничное крыло с красными пятнами на щеках (он, скорее всего, этого и не заметил), а одноклассники ни о чем не догадались — точно так же как все равно и Снейпу, в то время как Гарри, очевидно, не стал задумываться, что означает этот запах, но... Как же все же стыдно-то!

Джинни быстро стягивает все с себя (на трусах темнеет влажное пятно) и встает под воду, стремясь стереть с себя этот стыд.

Как ни странно, само то, что послужило причиной этому стыду, Джинни нисколько не волнует. Том овладел ею на берегу Моря. Она хотела все сделать сама с целью удержать его — что ж, все произошло несколько не так, как она планировала (хотя какое там «планировала» — решила за пару секунд), да и удержать его не вышло. Этого не изменить. Только, если бы ситуация повторилась, она пришла бы к точно такому же решению. А стыдиться своих решений — глупо...

Джинни намыливает губку, медленно ведет ею по груди, животу, заводит руку за спину. Коснувшись участка правее позвоночника, на уровне ребер, испуганно дергается. Там кожа будто немного содрана. Точно, — вспоминает Джинни, — туда впилась маленькая раковина, пока он вдавливал ее в белый песок, — и, отведя все еще сухие волосы вперед, нащупывает на затылке место, куда при каждом движении Тома впивалась сосновая ветка.

При каждом движении... Джинни успевает мимолетно удивиться, почему в волосах не запутались сосновые иголки, как на нее лавиной накатывают воспоминания. Толчки его бедер, звуки, с которыми он врывался внутрь нее, — почти хрипы вкупе с влажным хлюпаньем внизу, — да даже то, как он отвернулся от нее потом, лакированная лодка, полеты по красным крышам, безмолвно ревущая Тьма... Что же — он собирается уйти?.. Джинни почему-то кажется, что с его уходом все это просто закончится. Ведь и в Город она впервые пришла ради него — наверное, он сам ее и позвал... Город — ее душа. С его уходом в ее душе что-то умрет, точно умрет...

Воспоминания рождают вспышку возбуждения, а мысль о том, что он уйдет — слезы. Джинни оседает на пол душевой, одной рукой вцепляясь себе в промежность — она не может это контролировать — а другой стирая слезы с лица. Ей и больно и сладко трогать себя. Это совсем не так, как с ним — более реально, ощущения намного острее. И от этого боль пронизывает ее насквозь.

Очнувшись под хлещущей, не слишком горячей — все же почти лето, опасности простудиться нет — водой, Джинни не может вспомнить, сколько минут потратила, ползая по полу душевой, рыдая и рассеянно лаская себя. Она медленно, наплевав на время — в семье ее научили экономить воду и помнить о том, что еще не одному и не двум людям надо пойти в душ, и память напоминает о себе — промывает волосы, долго изучает, уже вытеревшись, перед зеркалом свое лицо. Заметив припухшие мешочки под глазами, она протирает их холодной водой — никто не должен знать, что она плакала, никто! — и, переодевшись в принесенное мамой, выходит на лестницу.

Вторая неудача за вечер — Джинни снова сталкивается носом к носу с Северусом Снейпом. Тот останавливается, — его длинный нос зависает в какой-то паре дюймов ото лба Джинни, — хмурится и не то чтобы рявкает, но и не говорит спокойно:

— Вы выспались?

— Да, — автоматически отвечает Джинни. Видит Мерлин, она не собиралась с ним заговаривать... Но полусонное сознание вкупе с его командным тоном выбили у нее почву из-под ног.

— Хорошо. Будете помогать мне в лаборатории. Поттер уже выдохся, еле на ногах держится, сутки с половиной не спал. А мне нужен ассистент толковый — хотя бы на «У» — и пышущий энтузиазмом. С последним проблемы будут?

«Он уже давно не мой учитель, — угрюмо думает Джинни. — Но, по-видимому, значения это не имеет».

— Нет, не будут.

— Чудесно, — судя по тону, Снейп ничего чудесного в происходящем не видит. Скорее наоборот. — Насчет «толкового». Какой у вас был балл на ТРИТОНах по моему предмету?

Джинни чуть не произносит «по какому из них?», ибо Снейп кроме Зельеварения преподавал и Защиту от Темных Искусств, и сами Темные Искусства (то, как Защита преподносилась в последний год Войны, иначе было назвать нельзя), плюс он очень любил замечать между делом, что Зельеварение и Высшие Зелья — это не одно и то же. Но ей все же хватает ума сдержаться. Помимо Второго Непростительного, Снейп, Джинни уверена, знает множество других пыточных заклинаний. И, как пить дать, не преминет их применить, да так, что ни Молли, ни Гарри, которые находятся в этом же здании, но на других этажах, не заметят.

— «П», — это было то, чем Джинни, к слову, гордится. Видит Мерлин, эта оценка далась ей неделями зубрежки и нудного вникания в основы алхимических реакций.

— В комиссии, судя по всему, были одни идиоты, — цедит сквозь зубы Снейп. «Кто бы сомневался», уныло думает Джинни, старательно пялясь в пол. — Но идиоты дипломированные, поэтому верить им можно... наполовину. «У». Как я уже сказал, ассистент с такой оценкой меня устроит.

— Великая честь, — не удерживается Джинни.

— Не сомневаюсь. Идите за мной, — произносит Снейп и разворачивается к лестнице.

— Эмм, дайте я хоть палочку захвачу, волосы высушить, — нерешительно мычит Джинни. По рубашке, которую принесла мама, уже вовсю струятся с мокрых рыжих прядей ручейки воды.

Снейп оборачивается через плечо и машет рукой. Джинни будто бы обдает потоком теплого воздуха. Волосы тут же высыхают, как и рубашка, но при этом электризуются и начинают топорщиться.

— Но палочку все равно захватите, пару заклинаний я вам доверю, — добавляет Снейп.

«Великая честь», — мысленно повторяет Джинни и, спускаясь в гостиную, где осталась ее палочка, пытается прикинуть, где могла оставить ленту, которая еще утром была вплетена в ее волосы. Сообразив, что задача едва ли имеет решение, она мысленно прикидывает, из чего ее можно трансфигурировать. В итоге в дело идет маленькая свечка из подсвечника на каминной полке.

Но проблема пропавшей ленты продолжает волновать Джинни, и когда она выслушивает указания Снейпа, втайне жалея, что не захватила с собой ручку и блокнот, и когда она приступает к невыносимо нудным заданиям: нарежь, принеси, напиши и отправь с этим сову, помешай то, что в котле номер девять... Если бы Джинни хоть сколько-нибудь понимала суть приготовления зелья, Снейп бы, может, и смог заполучить, как он сам выразился, «пышущего энтузиазмом ассистента». Но ей ничего не объясняли, а сама Джинни способна уразуметь только то, что приготовление зелья напоминает прихотливое кружево, в котором сплетены воедино несколько десятков, а то и сотен сложных алхимических реакций — и, соответственно, представляет собой процесс, который она понять «на глазок» не сможет. Да и Снейп вряд ли сумел бы его вот так же понять.

Джинни скучно, пока она занимается бесконечной нарезкой, помешиванием, растиранием... Какое-то время она пытается успокаивать себя тем, что, судя по всему, спасет этим несколько сотен человеческих жизней. Но это не слишком помогает. Будучи медсестрой, Джинни привыкла понимать хотя бы назначение операций, проводимых колдомедиком. Теперь же ей совершенно непонятно, чем может помочь в зелье смесь растертого листа падуба и сушеного цветка ясенца — она совершенно нейтральна. Непонимание и удручает. Но оно же вкупе с давящей скукой отвлекает от мыслей о том, что Джинни придется проделать... когда она заснет.

За то время, что они работают, их три раза отвлекает Молли. Вкусными запахами сначала, уже около одиннадцати вечера, сытного ужина, позже, ближе к шести утра — завтрака, а в три дня — обеда. Правда, жевать все приходится подогретое заклинаниями, ибо Снейп благосклонно соглашается отведать приготовленное Молли, только если зелье вступило в стабильную фазу и требует хотя бы получасового настаивания. Умом Джинни понимает, что это как нельзя более разумно, ведь зелье — это вот уже третьи сутки неустанной работы и, должно быть, фунты ценных ингредиентов. Но усталого, уже привычного раздражения, относящегося скорее к самой персоне, чем к его действиям, это не отменяет.

Пока они жуют завтрак, Снейп сообщает, что отпустит Джинни не раньше, чем проснется Гарри.

— Мои ассистенты должны хотя бы держать глаза открытыми и соображать ясно.

— А как же вы, профессор? — вмешивается Молли. — Вы же не спали уже очень давно...

Снейп разворачивается к ней, глядя на нее из-за пряди грязных волос.

— Мне не привыкать. Прошлое шпиона, знаете ли, обязывает, — закашлявшись, Снейп отбрасывает вилку и кидает в сторону Джинни: — Время истекло. Возвращаемся в лабораторию.

Она подчиняется, бросив полный тоски взгляд на недоеденную яичницу с ветчиной.

Снейп отпускает Джинни только через восемнадцать часов работы, после того, как Гарри проснется, умоется и поест. Ей-то поесть не дали, — обиженно думает Джинни, послушно, как велела мама, засыпая в своей комнате в доме на Гриммаулд плейс — той самой, где они жили перед четвертым курсом вместе с Гермионой.

Вспомнить, что спать нельзя, ей удается, уже только проваливаясь в затягивающую воронку сновидений.