ГП и Ткач-недоучка (гет)

Мороженое действительно было волшебным. Положенный на язык, кусочек белой холодной массы расплывался во рту крохотными пузырьками, которые лопались, наполняя рот вкусами лимона, манго, яблока, вишни, ежевики, и чего-то совершенно незнакомого. Я слушал тихий треск, похожий на похрустывание молодого льда у причала, и балдел от восторга. Никакого сравнения с тем, что ел раньше. Совсем-совсем никакого! Ради одного этого мороженого стоило превратиться в волшебника. Ухмылка счастья наползала на физиономию неудержимо, и «держать лицо» совершенно не хотелось — да хоть раз в жизни буду искренним!

Бэкки поглядывала на меня, хитро прищурившись. Она аккуратно слизывала с ажурной лопаточки вкуснятину, и явно развлекалась от души. Розовый язычок моей соседки аккуратно подцеплял крохотную порцию, отправлял её в рот, и время от времени пробегал по влажным губам. Каждый раз, когда он облизывал чуть припухшую нижнюю губу, в моей голове пробовали всколыхнуться жаркие догадки, отчего она так припухла. Но «Лесная пузырчатка» эффективно давила любую побочную хрень, потому что наслаждение, которое она рождала во рту, поглощало сознание полностью.

Полностью? Я замер, привычно нахмурил брови, прислушался к ощущениям. А ведь и правда, восторг какой-то излишне яркий, словно мои чувства дополнительно подпитывает какой-то химический реагент. Или магический, — я медленно вытащил изо рта костяную лопаточку, положил её на тарелку, даже не облизав, и взглянул на соседку.

— Да, Колин? — невинно улыбнулась та.

Во рту было непереносимо пусто, и отчаянное желание сунуть в него ещё чуть-чуть мороженого было почти непреодолимым. Но всё-таки «почти», — это не «совсем», и от понимания, что роскошь наслаждения новым вкусом оказалась прервана моей силой воли, настроение быстро упало практически до нуля. Разумеется, на Бэкки я не злился, ибо невозможно злиться на небожительницу, а вот на себя, и на этот чёртов день — вполне.

Девушка увидела, как поменялось выражение моего лица, вздохнула, и осторожно прикрыла мою ладонь своей. От этого тепла, от выражения простого человеческого участия, сначала в руке, а потом и в животе стало уютно, легко, и дрянное настроение растворилось в этом ощущении, как тает на солнце ноздреватый кусок старого зимнего снега. Я улыбнулся, и Бэкки ответила мне тем же:

— Ну что, теперь полегче?

— Да, спасибо. Что не так с едой?

— Обычное магическое усиление вкуса. Проверь сам.

Я вытащил свежеприобретённую палочку, махнул над остатками порции, увидел, как над расплывшимся шариком мороженого появляется характерный сиреневый блеск.

— Амортенция?? Они что, влюбляют посетителей в свой продукт?

— Это одна из деталей повседневной магической жизни, которая ускользает от внимания магглорождённых, Колин. Те, кто живёт в мире обычных людей, не нарабатывают привычек, которые являются для нас, магов, такими же естественными, как проверка родовых знаков каждого встречного. Сильно разбавленная утренней росой с подснежника горького, Амортенция перестаёт действовать, как любовное зелье, а только усиливает твоё ощущение всего хорошего вокруг. Если ты пьёшь чай с приятелем, собеседник будет казаться настоящим другом, а если решил поесть мороженого, то оно покажется самым вкусным в жизни. Это не усилитель вкуса, это усилитель твоих хороших ощущений, порция счастья, если хочешь. На званых приёмах такое средство помогает избежать ненужных поединков, дома улучшает отношения в семье, а в кафе просто даёт магам немного наслаждения.

— А там, на Диагональной, её тоже добавляют?

— Разумеется, Колин. Или ты думаешь, что постоянный наплыв посетителей у Фортескью — заслуга кондитера? Обратил внимание, что почти все, кто там сидит — это магглорождённые?

Я вспомнил, как любили в каноне эту кафешку возле «Гринготса» все основные герои, и на душе стало горько. Что-то непорядочное в этом всём есть, в том, что ребята даже не догадываются про обман. Какая всё-таки дрянь, этот магический мир!..

Похороны прошли, как ожидалось. Пришло больше тридцати человек, что по нашим деревенским меркам довольно много, и я только успел тихо порадоваться, что с хозяином паба обо всём договорился заранее. Если число желающих выпить окажется неожиданно большим, он их обслужит в кредит, а я потом доплачу. Пришлось, конечно, помочь ему с принятием этого решения, но в сравнении с поголовным окучиванием тёток из мерии это была мелочь.

Я стоял у гробов, смотрел на зачарованные аврорами лица, чистые и строгие в посмертной красоте, сквозь которые то и дело просвечивали настоящие тела убитых родственников Криви, и молча плакал — то, что осталось во мне от мальчишки, прощалось со своим прошлым. С одной стороны меня поддерживал Стиви, крепкая ладонь которого лежала на плече, а с другой держала за руку Бэкки. Мне не было стыдно за эти эмоции, потому что даже взрослые мужики могут рыдать в такой ситуации, и я был очень благодарен за поддержку самых близких, как оказывается, людей.

Знакомые Колина, и те, кого он почти не помнил, стояли у могилы, внимательно слушали заупокойную службу священника, и даже поразительные формы моей новой родительницы Лиззи не привлекали их внимания, потому что у свежей могилы людям было не до похоти. Ветерок шевелил волосы на взъерошенной голове Бобби Спикмана, моего старого приятеля по местной школе, Питер Спикман, средний из большой семьи моих теперешних арендаторов, прижимал к себе кудряшку Пэтти, а та прятала на его груди мокрое от слёз лицо, совершенно забыв о том, что официально они только друзья. Глава семейства хмурился рядом, точно таким же жестом прижимая свою жену.

«Крылья Мидсаммер» приехали в полном составе, как Энди обещал. Его жена Мэг, бретонка из тех, что на южном берегу Канала сидят со времён Вильгельма Завоевателя, крепкая, высокая, с резкими чертами лица, двое дочек-близняшек, рыжих, как отец, тётка Маргарет откуда-то из Озёрного края, которая приехала сюда после смерти мужа, да так и осталась, двое молодых работников, Колину ранее не знакомых— все они стояли над могилой, живым примером подтверждая, что в деревне дружба ставится выше прибыли. По идее, Криви были их конкурентами в молочном бизнесе, а в реальности друг другу помогали, часто даже без специальной просьбы.

Пришло много людей из деревни, крестьяне прибыли со своих ферм в холмах, так что когда служба закончилась, и гробовщик с помощниками начал засыпать могилы, прощание затянулось надолго. Каждый считал своим долгом подойти ко мне, сказать пару слов поддержки, пожать руку, поблагодарить бедную Лиззи. Наша красавица тоже прониклась настроением, и плакала ничуть не слабее моего. Переполненная эмоциями, она прижимала меня к своей роскошной груди так сильно, что я начал даже бояться, что испорчу настроение неожиданной эрекцией, но, к счастью, мою новую мачеху забрали тётки из деревенского благотворительного совета, которые тут же стали восхищаться её решительностью и самоотверженностью.

Даже её известная нелюбительница, жена мэра, соизволила произнести что-то насчёт своего несправедливого отношения к такой замечательной молодой женщине, чем ввела красавицу в ступор и глубокое изумление. То, что Лиззи болезненно переживает отношение деревенских куриц к своей персоне, я узнал ещё в мэрии, когда полез топтаться им в головах. Может быть, этот неожиданный для меня самого выбор усыновительницы был вызван желанием хоть немного помочь девчёнке освоиться в нашем курятнике, не знаю. Проблем со мной быть не должно, я, чай, не подросток в гормональном раздрае, соображаю, что можно делать, и когда, зато её перестанут воспринимать, как вертихвостку. Тем более, что в голове своей она оказалась вполне симпатичным человеком, никакой не секс-мегерой, и свои огромные достоинства воспринимала, как обузу, а не радость.

Честно говоря, потом я даже успел помучиться от стыда, когда анализировал свои намерения. Поначалу-то, когда понял, что могу людьми управлять, мелькнула было мысль попользоваться халявой — до магической отмашки ещё не дошло, и казалось, что всё будет даром: тётки, деньги, и прочие радости жизни. Захотелось даже заголить этой сисястой Венере юбчонку где-нибудь в углу, да сбросить напряжение раза три — четыре подряд — разве не об этом мечтаем, пацаны? Но контакт с человеком в его сознании, когда между тобой и ним больше нет ничего, никаких барьеров и тормозов, и он открывается тебе полностью, до самых потаённых мыслей и страхов, оказался настолько интимным, личным процессом, что описать ту гамму ощущений, которая взорвалась в душе, просто невозможно. И воспользоваться этим знанием с такими грязными целями, это как щенка, который любит тебя больше жизни, пнуть изо всех сил ногой.

Слишком низко было бы воспользоваться беззащитностью молодой женщины, которая мечтает о семье, детях, уютном домашнем гнезде, о мужчине своей жизни, и её изнасиловать. Ну да, память у жертвы потом можно стереть, но чем я тогда от Пожирателей Смерти отличаться буду? Тем, что не убиваю, а только накладываю Обливиэйт? К тому же после посещения разума Лиззи, стало понятно, что у них с молодым Крайтоном всё настолько серьёзно, что дело идёт к свадьбе, и тот факт, что наша красавица самых простых кровей, его абсолютно не пугает. Он, как я понял, аристократок наелся до изжоги, ему нормальной жены хочется, а не приложения к генеалогическому древу. После ощущения того тёплого и нежного ожидания счастья, с которым Лиззи, оказывается, живёт последние недели, мысль о насилии вызывала дикий стыд, и отвращение к самому себе. Нет, братцы, не гожусь я на роль ходячего пениса, что-то родители в моём воспитании накосячили.

Всё это помогло удержать тело Колина Криви в рамках приличий, и на могиле родителей я не бросался на гробы, как несколько раз порывалось сделать подсознание мальчишки. Вместо этого, я мужественно стоял, вытирая бегущие по лицу слёзы, и молчал. Сжатое отчаянием горло не позволяло сказать что-либо, поэтому на слова сочувствия приходилось молча кивать, пожимать протянутые руки, и время от времени выталкивать из себя односвязные «Нет», «Да», «Спасибо», «Конечно».

К середине заупокойной, небо, с самого утра затянутое хмурыми облаками, разрешилось мелким, нудным дождём. На гробы землю я бросал сухую, из той части, которая оказалась прикрыта большим зонтом священника, но закапывали могилы уже мокрыми комками. Наша местная супесь, разумеется, не сравнится с кубанским чернозёмом по способности липнуть к обуви, но всё равно неприятно было смотреть, как грязь закрывает лакированное дерево, навсегда пряча самых близких парню людей. Потом я, всё-таки, сорвался, и зарыдал в голос, спрятав лицо на груди Стиви. Он осторожно гладил меня по спине, и от этой неловкой ласки было отчаянно больно, потому что вид гробов, которые постепенно засыпаются землёй, заставил меня осознать, что теперь всю жизнь меня будут касаться только чужие руки.

Потом я постепенно восстановил управление телом, и помогла мне в этом Бэкки. Я не увидел, я только почувствовал движение за спиной, и сразу же по телу, от головы до самых пяток прокатилась холодная волна, которая смыла отчаяние, притупила чувства, оставив после себя лишь тупую боль. Я обернулся, — Бэкки стояла рядом, и хотя глаза у неё были на мокром месте, взгляд был полон решимости. Я кивком поблагодарил девушку за помощь, оторвался от Стиви, шепнул «Спасибо».

— Ничего, Колин, всё нормально, — ответил тот, и попытался пошутить, — но если я из-за тебя простыну, то смотри!

Благодаря вовремя оказанной помощи, похороны закончились «как положено». Никто не сказал бы худого слова, если б я час или два рыдал над могилами, но всё равно это оставило бы осадок в душах соседей. Надо понимать крестьян — их мир сосредоточен вокруг определённого количества постоянных вещей. Из года в год, примерно в одно и то же время они сеют, пропалывают, удобряют, косят, и эта стабильность действий и событий даёт людям возможность справляться с проблемами повседневной жизни, которая совсем не так легка, как кажется городским мечтателям, что приезжают к нам на летние праздники, побродить по окрестным холмам.

Но постоянство, дающее чувство безопасности, одновременно делает человека зависимым от привычного положения вещей, нарушение которого вызывает беспокойство и тревогу. Поэтому, хорошим поведением считается то, которое позволяет соседям предугадывать ваши действия, а сами поступки не выламываются за рамки традиции. Похороны, к примеру, должны продлиться часа полтора — время на заупокойную службу, прощание с телом, выражение сочувствия родственникам умершего. Потом самые близкие друзья отправляются в паб, и выпивают одно — два бесплатных виски, своего рода благодарность за то, что пришли попрощаться, то есть отказались от других, может, очень важных, дел. У нас в России организовывают поминки, иной раз весьма обильные, но в Англии промышленная революция серьёзно подорвала крестьянские традиции, убив огромное количество земледельцев, и доведя до края нищеты тех, кто пережил огораживания. Поэтому поминки превратились в бесплатную выпивку, сосиски покупаются на штуки, а чай — на десятки грамм.

Так что заклятие Бэкки позволило мне сохранить лицо, и избавило соседей от долгого пережидания детской истерики. Они смогли быстро выполнить положенный ритуал прощания, и разъехались по хозяйствам, к не терпящим отложения делам. Я же с помощью Бэкки отказался от попытки Лиззи приютить меня у себя в доме, напоить чаем, накормить печеньками, которые, оказывается, мастерица печь моя мачеха, и отправился домой.

Стиви довёз нас в мгновение ока, и только мы ступили на щебёнку двора, ринулся прочь. Я не стал объяснять Бэкки, что он сквиб, и что его страх перед магами имеет под собой вполне материальную основу — сам до сих пор не отошёл от разговора перед домом архивариуса. Кто бы знал, что в изгнании сквибов из магических семей есть свой резон? Оказывается, главное несчастье сквиба коренится в родовых проклятиях, а не в том, что он не владеет магией, словно обычный маггл. Сквибы — ходячие воплощения магических болячек, которыми оброс за века существования тот или иной Род.

Соответственно, в стройной системе обороны от врагов, и несчастий магической жизни, сквиб — самое слабое звено, потому что, пока он остаётся в семье, на нём, как на любом нормальном маге, лежат долги и обязанности, которых он выполнить и сдержать не может.

Учитывая, что вендетта в магическом мире — не пустой звук, ещё сто лет назад изгнание сквиба из семьи часто было единственным способом сохранить ему жизнь. Забавно, правда? Отказаться от своего ребёнка, чтобы его спасти... В тех Родах, что постарее да темнее, их просто убивали, чтобы не мучить, но времена изменились, самых отпетых отморозков из родителей перебили в войнах, так что количество бедолаг, которые знают, но не могут, становится всё больше. Насколько я понял из слов Стиви, в первую очередь они ищут способ, как избавиться от своих болячек. Наш работник, к примеру, панически боится любых ментальных заклинаний, потому что всякие Конфундусы с Обливиэйтами могут вызвать в его мозгу кровоизлияние. Вот такое наследие предков он получил при рождении — особую хрупкость кровеносных сосудов. Причём, лабораторные исследования ничего особенного не показывают, в нашем мире он обычный человек, которому проще умереть от алкоголизма, или какого аппендицита. Но вот магическая Англия — это совсем другое дело, и учитывая, как легко тамошние чародеи шарахают друг в друга заклятиями, он может превратиться в овощ раньше, чем успеет это осознать.

Хорошо ещё, Бэкки появилась под волшебной личиной, которая не вызывала никаких ассоциаций с магами. Выглядела она, словно обычная конторская мышь, с волосами неопределённого цвета, бабушкиными очками, в платье до середины колен и в толстых чулках. Правда, очертания лодыжек под этим нарядом по прежнему заставляли замирать дыхание, но это уже моя проблема — видимо, попала девчонка в тот идеал, который у каждого из нас в подкорке заложен, и я просто обречён страдать. Народ же привычно сосредотачивался на главной красавице Мидсаммера, и знакомая каждому жителю грудь «Лиззи, той, что из мэрии», эффективно отвлекала внимание от ног моей магической помощницы.

После кладбища, когда мы остались вдвоём перед входом в дом, первое, что сделала Бэкки, — сняла с себя ложную внешность. Она взмахнула волшебной палочкой, с конца магического жезла потянулась искрящая пелена, потянуло холодом, и с каждым оборотом над головой, эта сияющая дымка, от яркого блеска которой мне пришлось сощуриться, опускалась всё ниже, окутывая тело девушки полупрозрачным туманом. Несколько мгновений волшебница казалась призраком Снежной Королевы, неожиданно явившейся ко мне во двор, чтобы забрать далеко на Север, но наваждение прошло, как только исчезло морозное дуновение. Морок развеялся, а на ступеньках осталась прекрасная дама в обычной волшебниковской мантии.

Я поёжился, щёлкнул замком, и пригласил Бэкки внутрь, пока её не увидел кто-нибудь из соседей. Мне только слухов про загадочных незнакомок не хватало.

— Колин, ты прости за непрошенное заклинание... — неожиданно произнесла красавица. — Я понимаю, что этого не надо было делать, но...

— Наоборот, я очень тебе благодарен за помощь, — от нежданного извинения стало теплее на душе. — Люди не виноваты, что я эмоционально несдержанный подросток.

— Эмоционально несдержанный??? — изумление Бэкки было настолько каноническим, что могло бы стать примером в справочнике человеческих эмоций. — Это кто такое сказал?! А как ещё можно вести себя на похоронах?? Лениво зевать? Наворачивать рыбу с картошкой?

— Не знаю, частым гостем на кладбище я не был. Но по местным традициям — более сдержанно. Не принято здесь напрягать соседей слишком ярким выражением своих чувств. Извини, мне надо в душ. Подождёшь немного?

— Разумеется, Колин. Спинку потереть?

От этой незамысловатой шутки, которую Бэкки подкрепила соответствующей «призывной» миной, я заржал, как конь. То есть, во взрослом сознании тридцатипятилетнего мужика прошмыгнула мыслишка, что было бы классно замутить чё-нить «до шестнадцати», но тут же внутренний взор показал, как это бы выглядело в реале — роскошная молодая красавица, и малолетний дрыщ. Так что я отмахнулся от смеющейся девушки, и побежал в ванную, по дороге сбрасывая верхнюю одежду.

Понятное дело, раздевался я в пределах разумного: пиджак там, галстук, носки, и за дверью исчез ещё вполне одетый, так что за первые минуты душа, пока стекала холодная вода, как раз успел до конца освободиться от оков цивилизации. Потом горячая вода смыла остатки депресии, так что обратно я вернулся чистый во всех смыслах, что физически, что эмоционально.

Бэкки тем временем не скучала, на практике доказав, что одинокая женщина на кухне — это оружие массового поражения мужских сердец. Она не стала возиться с посудой и чем-то долгоиграющим, а просто соорудила большие «клубные» бутерброды, те, что в кругах не слишком культурных называют «разорви ебало». Но, блин, как же они пахли, эти кулинарные небоскрёбы! В животе привычно забурчало, я глотнул слюну, и Бэкки одарила меня сияющей улыбкой:

— Это ты так голоден, или просто рад меня видеть?

Глаза автоматически опустились вниз, — у меня что, не только желудок перевозбудился? Бэкки перехватила взгляд, и неожиданно смутилась:

— Ты что, тоже знаешь эту шутку?

— Моя прекрасная спасительница, — ухмылка от радостного предвкушения еды наползла на физиономию сама собой, — должен тебе признаться, что Криви читают не только «Таймс». Скорее даже наоборот, «Сан» и «Дейли Мейл» — наша главная духовная пища. Так что приколы подобного рода мне ближе, чем то, что на Континенте называют «английским юмором».

— Буду знать... — Бэкки загадочно улыбнулась, и протянула руку в царственном жесте. — Прошу угощаться.

И мы угостились. Пока челюсти перемалывали очередную порцию строительного материала для магических лекарств, я наслаждался вкусом, и не переставал удивляться разнице восприятия мира женщинами и мужчинами. Видимо, это как раз одна из тех великих тайн, что не будут раскрыты до конца времён — почемы мы так отличаемся друг от друга?

— О чём задумался, Колин? — вырвала меня из размышлений девушка. — Тебе невкусно?

Теперь настала моя очередь таращить глаза в искреннем изумлении:

— Ты что, как такое может быть невкусным?! Я всего лишь думал о том, как женщины умеют сделать чудо из того, что им под руку подвернётся. Мы столько лет учим всякую ерунду о магии, посвящаем жизнь на изучение её тайн, а настоящее волшебство творится прямо здесь и сейчас, вот как ты, например.

— Ха-ха-ха! Да ладно тебе, Колин!

— Нет, серьёзно. Вот я перед выходом из дома сварганил бутерброд почти из тех же материалов, что и ты — тот же хлеб, то же мясо. Но у меня получилась сухомятка, которую можно было есть только потому, что компоненты составляющие хороши. А ты добавила салата, лука, петрушки, пару капель ещё чего-то, и я просто не могу оторваться!

Бэкки порозовела от смущения, глаза её заблестели. Эх, почему я только после тридцати понял, что если женщинам говорить правду в глаза, они становятся краше в тыщу раз? Почему в пятнадцать, в двадцать чтобы сказать что-то приятное девушке, надо было проталкивать слова сквозь горло, и вечно получалась какая-то хрень? Сколько прекрасных мгновений упущено...

— Ладно, подхалимщик, — улыбнулась богиня, — твоя попытка засчитана. Давай собираться, а то мы на кухне до вечера просидим.

— Угу, — я подхватился со стула, — мне тоже это место в доме нравится больше всего.

К счастью, попытку Бэкки аппарировать нас двоих, удалось подавить в зародыше. Насколько я понял, ей просто хотелось похвастаться, как здорово она умеет это делать (память Криви подсказала, что для магов умение перемещаться силой мысли — знак взрослости, что-то вроде получения наших прав). После рассказа о необычной реакции желудка на перемещение, она согласилась, что было бы печально, если бы такие классные бутерброды покинули меня слишком быстро. Поэтому я достал банку с порошком, сделал мысленную зарубку на лбу, чтобы не забыть купить ещё, и предложил даме идти вперёд.

— Диагональная аллея! — прекрасная богиня шагнула в зелёное пламя с грацией царицы, и я почувствовал, как опять в груди что-то сжалось. Почему красота вызывает такую боль, и чувство несовершенства?

Путешествие на главную улицу магической Британии продлилось недолго. Я успел полюбоваться на тёмные от копоти черепичные крыши каких-то деревенек, понырять в облака, порадоваться, что магия защищает от окружающей среды, не давая одежде промокнуть, а потом до самого горизонта растянулись городские многоэтажки Лондона, блеснула Темза с почти игрушечными корабликами на ней, появилось колесо обозрения, которое до этого видел только на открытках, и не успел я налюбоваться триумфом современного инженерного искусства, как перед глазами вспыхнула зелёная завеса, а пол жёстко ударил в стопы.

Уже опытный, я заранее поджал ноги, поэтому смог удержаться в позиции вертикальной. Правда несколько козлиных скачков, которые пришлось сделать, чтобы не упасть на четыре кости, здорово разозлили, потому что где-то внутри пряталась уверенность, что на этот раз получится. А оно, чёрт возьми, не получилось. Да ещё сажа на рукаве — мазнул, не уберёгся!

Попал я в место, сразу напомнившее провинциальные вокзалы моего российского детства — большое помещение, вдоль стен которого понаставлены киоски с разной ерундой. Высокие стрельчатые окна заливали пространство мягким жёлтым светом, в котором терялось пламя факелов, чьи тёмные стояки виднелись почти под потолком. Я удивился этой странной системе освещения — они что здесь, вечные, факела? А как с противопожарной безопасностью? Потом вспомнил про замаранную одежду, тряхнул рукавом мантии, чтобы избавиться от копоти.

— Дай помогу, — Бэкки оттянула меня в сторону, чтобы освободить площадку перед камином, куда выбрасывало прилетевших магов, повела палочкой вдоль рукава, и я снова затаил дыхание от красоты её волшебства.

— Знаешь, чем больше с тобой общаюсь, тем отчётливее понимаю, что я обязан сфотографировать, как ты бросаешь заклятья.

— М? — Бэкки, уж не знаю почему, колдовала, почти не размыкая губ, и от тихого шёпота её волшебство казалось ещё более восхитительным.

— Это воплощённое совершенство, Бэкки. Твои движения можно как наглядное пособие использовать!

— Угу, Флитвик уже предлагал, — судя по нахмурившемуся лицу, воспоминания были не слишком приятные. — Только ничего хорошего из этого не вышло.

— Жаль... — мимо торопливо просеменила бабка в высокой шляпе с хрустальным шаром на верхушке. Острый лучик его блеска кольнул прямо в глаз, и пришлось прервать неначатую речь, чтобы вытереть слёзы.

— Миссис Прегстон, — улыбнулась ей вслед моя провожатая, — старая гвардия привычек не меняет.

Потом она увидела вопросительную физиономию, пояснила, возвращая палочку в специальные ножны на поясе:

— Старая Джил участвовала в войне с Гриндевальдом, и вернулась домой с твёрдым убеждением, что жизнь ей спасли семейные артефакты. С тех пор всегда имеет при себе хотя бы один — вон, как этот на шляпе, Колючий Хрусталь. Отводит взгляды врагов, не даёт прицелиться для того, чтобы ударить заклинанием. Очень полезная вещь.

— Успел убедиться, — пришлось улыбнуться, хотя глаз ещё чесался. — Их можно где-то купить?

— К сожалению, это семейные реликвии. Наши артефакторы такую сложную вещь повторить не могут — уровень не тот. Говорят, швейцарцы похожее творят, но это надо ехать на Материк. Или австрийцы?.. Не помню, Сваровски — он кто по национальности?

Продолжая разговор, Бэкки аккуратно направляла меня к выходу, незаметно подталкивая к широким двустворчатым дверям. На мгновение мелькнула мысль вывернуться из очаровательных объятий, и пойти глянуть, что там такого, в этих киосках, но тёплая ладошка милой помощницы так уютно лежала на талии, что вырываться из её плена совсем не хотелось. К чёрту, потом всё равно увижу.

Диагональная аллея встретила нас шумом, вонью, и ярким солнечным светом. Я поднял голову — над крышами средневековых многоэтажек светило не по-английски яркое Солнце. А ведь над Лондоном небо было в облаках. Не дождевых, правда, а каких-то перьевых, которые только небо закрывают, но факт остаётся фактом — за пределами Диагональной аллеи света было поменьше, а сам он был потусклее... Магия!

Здание Гринготса торчало белоснежной занозой среди темного средневековья, и привлекало внимание своей инородностью, как если бы посреди русской деревни кто-то воткнул китайскую пагоду. Аборигены привычно не обращали внимания на такую архитектурную странность, однако мне, как иностранному туристу, было позволительно видеть то, на что у местных замылился глаз.

— Колин, совсем забыла спросить — как у тебя с деньгами? — Бэкки обратилась в тот самый момент, когда я начал вспоминать разницу между капителью и акведуком. — Ты не стесняйся, — как представитель Рода, я могу оказать финансовую помощь.

Память мальчишки подсказала, что у Криви открыт свой счёт в банке, и галеонов там хватает. Буквально неделю назад приезжали, оказывается, чтобы доложить перед школьными покупками.

— Всё нормально, моя госпожа, денег хватит. — Я раскланялся перед вспомнившей о наших официальных отношениях девушкой, прижал к сердцу ладонь в жесте признательности. — Родители совсем недавно добавили, собирались делать покупки перед школой для нас с братом...

— Понятно... — Бэкки замолчала, потом спросила: — С тобой в банк пойти?

— Зачем? У гоблинов мы бывали неоднократно, так что не заблужусь, — я улыбнулся девушке, она ответила благодарной улыбкой.

— Тогда, где и когда мы увидимся?

Я огляделся по сторонам, но каких либо средств измерения времени не заметил. Мне что — гвоздик какой в стену вбить, чтоб хотя бы солнечные часы на Аллее были? Бэкки заметила растерянность, хихикнула совершенно по-девчоночьи, и протянула руку — на открывшемся запястье блеснули золотые часики.

— Сейчас даже самые махровые борцы за чистокровность пользуются этим маггловским изобретением, знаешь?

— Ага, уела, — я почесал нос, глянул на свои механические «Сейко» (отец рассказывал, что именно такие носили крутые ребята — «зелёные береты», и наёмники в Конго, так что не полюбить этот подарок просто не было сил), поднял глаза на девушку:

— Может, через два часа? Как у тебя со временем? Хотел бы ещё кое-что, кроме палочки, приобрести.

Она нахмурила брови, начала разгибать пальцы в беззвучном подсчёте, вздохнула:

— Через два часа мне надо быть совсем в другом месте...

— А если через час? Я очень-очень постараюсь сделать всё быстро!

Девушка улыбнулась, покачала головой:

— Колин, как у тебя это получается? Понимаю, что дурачишься, а сердиться почему-то не хочется. Почему?

— Это потому что я человек хороший.

— Да ну тебя!

Разошлись мы, хохоча друг над другом. И правда, когда мне удаётся забыть о её нечеловеческом совершенстве, Бэкки остаётся тем, кем является на самом деле — славной девушкой самого замечательного возраста. Разочарование, и боль потерь ещё не вызвали горечи характера, глаза смотрят на мир открыто и радостно, — одно удовольствие с таким человеком общаться!

К Гринготтсу пришлось подниматься вверх по улице. Мимо лавок с каким-то магическим секондхендом, мимо открытых дверей, из которых шибала в нос непривычная вонь, мимо известной по канону аптеки с драконьей печенью, выставленной на всеобщее обозрение в здоровенной бочке (лучше бы они бочку с виски так выставили, честное слово!), окутавшей меня смрадом протухшего мяса с ноткой корицы и какой-то восточной приправы, и в дополнение ко всей этой экзотике надо было постоянно коситься под ноги, чтобы не споткнуться на неровной брусчатке.

Народу вокруг хватало. Он собирался вокруг выставленных прямо на улицу лотков, у витрин с непонятными для меня предметами (ну что интересного, к примеру, в музыкальной шкатулке, на которую сквозь давно не мытое стекло таращится человек двадцать? Или в пергаментном листе, что висел в воздухе над подоконником лавки с писчими перьями, и медленно складывался в разные фигурки?). Вся эта масса людей в потрёпанных халатах разной степени свежести, в странных колпаках, беретах шириной с аэродром, гоголевских чепчиках и капорах, создавала впечатление, что я попал на съёмки исторического фильма, как мечтал когда-то. Протискиваясь между живыми, реальными до запаха пота и грязных волос, магами, я почувствовал, как меня начинает трусить внутреннее перевозбуждение.

Да мать вашу, я же в сказку попал! Но почему она такая блёклая, вонючая и потрёпанная? Почему эти клоуны вокруг не используют хотя бы заклинания чистоты? Им что, своя грязь не воняет? Хотя бы о других подумали, уррроды!

Позлиться долго не получилось — как только я перестал глядеть под ноги, прямо из-под них с радостным воплем вынырнуло несколько малышей, и от такой неожиданности я чуть не свалился в кучу подержаных колпаков, выложенных прямо на брусчатке предприимчивой тёткой с крепким деревенским румянцем на улыбчивом лице. Сама продавщица почему-то не хотела скрывать голову под предлагаемым товаром, а связывала волосы видавшей лучшие времена широкой полосой ткани, по которой тянулся выцветший орнамент. Я прищурился, и отшатнулся от неожиданности, когда вспыхнувший в магическом свете узор защитных заклинаний шарахнул по глазам.

— Гляжу, кое-что умеешь, парниша? — тётка одобрительно хмыкнула, указала рукой на шляпы, — присмотрись, может, для себя что-нибудь найдёшь.

— Пустой я, мэм, — раздражение, которое мутной волной заливало сознание минуту назад, схлынуло после детских воплей. Малышня была слишком счастлива, чтобы продолжать злиться, — в Гринготтс иду за деньгами. Но благодарю за предложение.

— Слова денег не стоят, — продавщица глянула в сторону звонких возгласов, успокоилась, вернулась ко мне, — а ты, может, на обратном пути что решишь. Не дело хорошенькому юноше с непокрытой головой ходить.

— Почему?

Она снова прищурилась, глянула на меня оценивающе:

— Магглорождённый, значит... Что, совсем у вас там сказки забыли? А как же присушка на волос, перевод лихорадки, «кольцо бессилия», наконец? Не смотри так удивлённо — думаешь, как запретили Тёмные искусства, так маги сразу все хорошие стали? Даже здесь, на Диагональной, всякое случается, что уж говорить про места, куда авроры не заглядывают.

— В том, что не все маги хорошие, довелось убедиться совсем недавно, — медленно протянул я. — Пожиратели к нам заглянули на днях.

— Давно про них не было слышно... Но раз ты живой, и не заикаешься даже, значит, всё прошло хорошо. «Красные подмышки» их спугнули?

— Нет. Повезло их убить.

Тётка зло сузила глаза:

— Блондинчик, сказки — это не здесь! Подружкам их рассказывай!

Я вытащил из-за пазухи маску, протянул её на ладони:

— Можете пощупать.

Продавщица испуганно отшатнулась:

— Да ты что?! Мерлин, ужас какой! Настоящая..!

Она посмотрела на меня совсем по-другому, задумалась, нахмурив брови, потом огляделась по сторонам, и резко бросилась в темноту лавки:

— Подожди!

Торопиться мне было некуда — я собирался просто прийти к гоблинам, забрать пятьдесят галеонов, и спокойно откланяться, без всяких там катаний на ихних подземных горках, как это делал Гарри в каноне. Ну а сколько времени требуется на то, чтобы клерк, даже зелёный и зубастый, выдал не слишком большую наличку — минут десять максимум, да и то, если не торопиться? Поэтому я остался у кучи шляп, колпаков, чепчиков, и прочих топологических извращений с кружавчиками, разглядывая окрестности.

Детвора, которая помогла мне вырваться из-под злобной пелены раздражения, крутилась неподалёку, возле узкого прохода куда-то за дома. Целая стайка будущих волшебников и волшебниц толкалась, пищала друг на друга, и высматривала там что-то очень для них важное. Удивило, что мантии не было ни на ком из мелких — нормальные рубашки, штаны чуть ниже колена, у девчёнки — потрёпанное платьице той же длины. Головы непокрытые, воротники не застёгнутые, только у мелкой пигалицы остро поблёскивают серёжки в ушах — глаза эти украшения кололи почти как хрусталь встреченной недавно героини войны. Значит, тоже артефакт?

— Опять они за своё, — продавщица вынырнула из лавки со свёртком в руках. — Динки, отстаньте от зверя!

Мелкая обернулась на зов, махнула рукой, и опять уставилась в щель между домами.

— Непослушная, — вздохнула тётка, — вот поцарапает их книзл, будут знать.

— Книзл?

— Ага. Приблудился тут дикий пару дней назад. — Она прищурилась, крикнула детворе. — Томми, вот я мать позову!

Мальчишка в клетчатой рубашке, загоревший почти до черноты, дёрнулся, но тут же присел, стараясь укрыться за остальными.

— Она тебе быстро загар сведёт на спине!

— Почему я?! — парень взвился над головами приятелей с выражением обиды на замурзанной физиономии. Так это у него не загар! Хрена се, как он изгваздался... — Мы только посмотреть хотим!

— А он на вас смотреть хочет?

— Так мы только чуть-чуть!

— Иди сюда, горе луковое!

Бедный Томми нахмурился, забурчал что-то под нос, и побрёл к нам. Моя собеседница склонила голову к плечу, и на мгновение показалась похожей на нашу строгую госпожу декана. Блин, они тут что — все МакГонагалы?!

Потом тётка подмигнула мне, и морок пропал. Ну да, воспитательная мина с поджатыми губами, и нахмуренными бровями из любого нашу гриффиндорскую «маму» сделает.

— Томми, напомни мне, когда вы последний раз были у Старой Мадб?

Мальчишка засопел, уставился на что-то ужасно интересное под ногами, однако в конце концов выдавил:

— На прошлой неделе...

— Это когда вы магазинного акромантула по крышам гоняли, и провалились к миссис Бэнкс на кухню?

— Да...

— А когда вас в понедельник аксолотль мистера Кройчерча слизью потравил, уже не считаешь?

— Тогда мы к Старой Мадб не ходили...

— Ну да, вас ведь нести пришлось, на руках. Потому что, Томми, вы уже и не соображали ничего, к тому моменту, как Мастер открыл свою лабораторию. Правильно я говорю, ни в чём не ошиблась?

Юный страдалец всем своим лицом показал, что не совсем правильно, и даже наоборот, очень сильно ошиблась, но он, как человек прекрасно воспитанный, и практически без пяти минут взрослый мужчина, не будет спорить с женщиной, ибо это не пристало джентльмену. При этом джентльмен почесал задницу, и невольно поморщился — видимо, вспомнил интеллектуальный диспут с родителями после выхода из местной реанимации. Сразу вспомнилось, как меня самого учили уму-разуму на бабушкином хуторе — ох и помогает же понять свои ошибки вовремя применённая хворостина!

— Томми, это книззл, а не простая кошка, — видимо, тётка решила, что наш герой достаточно проникся, — и он не просто царапает

— Да знаю я, миссис Уайт! И говорил уже малышне, а они всё равно погладить хотят — говорят, он такой несчастный! А я знаю, что он просто голодный, и ослаб...

Продавщица вздохнула, развернула свёрток, что держала в руках, и я увидел кусок сырой рыбы.

— Держи, — протянула его мальчишке. — Отгони малышей, сам подойди, и предложи съесть. Впрочем, кому я это говорю?

— Ага, спасибо, миссис Уайт! За мной должок!

— Вот как моя Динки снова блох домой принесёт, так его и отработаешь.

— Замётано, миссис Уайт! Спасибо огромное!

Мелкий бросился к стайке, которая за это время стала почти в два раза больше — детвора чует приключения, как акулы чуют запах крови в воде. После нескольких подзатыльников, толчков, и командирского голоса, наш юный друг «построил» малолетних сорванцов, отвёл их от тёмного прохода, и нырнул туда сам. Его товарищи дисциплинированно толкались в паре шагов от входа, тянули головы, и старались рассмотреть то, что нам отсюда было не видно. Потом они все вместе, как по команде, замерли, может, даже перестали дышать, и через несколько долгих секунд взорвались радостными воплями. Переполненные эмоциями, словно это каждый из них лично подкрадывался к опасному зверю, и совал ему в пасть еду, дети прыгали, хлопали, обнимали друг друга, но ни один из них не перешагнул отмеченную Томми границу.

Потом они замолчали — видимо, укротитель хищника дал отмашку вести себя потише, — и девчёнка с серёжками обернулась к нам с умоляющим выражением на симпатичной мордашке. Продавщица нахмурилась, выдерживая марку, а мелкая в ответ прижала к груди ладошки в немой мольбе, и увеличила трагизм с помощью бровей, которыми отчаянно задвигала вверх-вниз. Строгая начальница поперхнулась, потом покраснела, удерживая смех, но в конце концов не выдержала, и махнула рукой, — мол, Мерлин с тобой, делай что хочешь. Девчёнка тут же шмыгнула в проход — видимо, гладить бедного котика, а продавщица захохотала в полный голос, привалившись к стенке.

— Уморит она меня когда-то, — вытерла женщина глаза уголком фартука, — знает, что не могу удержаться, когда она вот так бровями...

— Да, жизнерадостная девочка, — поддержал я разговор. — Ваша дочь?

— Племянница, — тётка перестала смеяться, — моих ещё в ту войну убили.

— Простите...

— Ты то здесь причём? — пожала плечами она. — Жизнь дала, жизнь забрала. Я вот что хотела-то...

Женщина наклонилась над кучей головных уборов, сунула руки в неё по локоть, и выдернула откуда-то из глубины симпатичный бархатный берет глубокого тёмно-синего цвета, очень похожий на те, что когда-то носили художники. Спереди на берете поблёскивала брошь, из-под которой торчало белоснежное перо, зачарованное, судя по тому, что пережило без последствий пребывание в этой куче. Тётка осмотрела берет критическим глазом, потом глянула на меня оценивающе, вздохнула что-то насчёт прятанья дочек от такого красавца, и протянула его мне:

— Держи, тебе он будет стоить шесть кнатов.

— Но я же говорил...

— Позже отдашь, когда увидимся. Берет не простой — подкладка из паутины акромантула, так что заклинания чистоты держатся почти в два раза дольше обычного. Брошка — артефакт, зачарованный на «Люмус». Очень удобно, когда возвращаешься после покупок, руки заняты, а в доме темно. Не надо махать палочкой, достаточно просто громко сказать, и она тебе минут пять светит лучше всякого фонаря. А если шепнёшь — те, кто решил напасть на тебя, неожиданно получат «Люмус Максима» по глазам.

— Ого!

— Вот именно. Поэтому осторожнее со словами, не перепутай. Держи!

Я принял нечаянную покупку, тут же натянул её на голову, посмотрел в окно, как в зеркало — вид был непривычный, какой-то артистично-художественный. Хотелось заткнуть за ухо длинную кисть, взять в руки измазанную красками палитру, принять вдохновенную позу. Потом я представил, что бы нарисовали мои кривые руки, ухмыльнулся, и продавщица тут же отреагировала:

— Ты не смейся, не смейся, — вид у тебя хоть куда. Через пару лет девчёнки штабелями укладываться будут от такого красавца. Давай уже, модник, иди по своим делам, не отвлекай меня от работы.

Поблагодарив занятную тётку ещё раз, я потопал к белому зданию банка, которое возвышалось мраморным айсбергом над окрестной серостью и убожеством. Берет удобно сидел на голове, снимать его не хотелось, в том числе и потому, что теперь я вообще не выделялся из толпы, буквально растворился в ней.

По мере приближения к местному «Сбербанку», народу становилось всё меньше — то ли потому, что лавки исчезли, то ли их распугал грозный охранник-коротышка, колючим столбиком торчавший у здоровенных двустворчатых дверей, которые своими размерами навевали мысли о колхозном амбаре. Ну, если, конечно, представить колхоз-миллионер, где вырученную на социалистическом рынке прибыль вкладывают в украшение ферм и сараев. Отполированные до блеска, врата-двери тянулись ввысь так монументально, что хотелось восхищённо поднять голову, чтобы проверить, не скрывается ли их верхняя часть в облаках. К тому же, практически вся их поверхность была покрыта резьбой, что добавляло впечатления. Я поднялся по широким ступенькам, увидел мозаику, выложенную из разноцветных кусочков перед входом, покосился на гоблина в ало-золотом. От него тянуло сухим жаром, словно температура тела этого создания была выше человеческой. Может, поэтому и одежда показалась слишком тёплой, как на августовский день — толстый колет, вроде тех, что в Средневековье под доспех одевали, штаны-шоссы грубой вязки. Опять же, цвета одежды, смысл которых может понять даже слепой: красное и жёлтое, золото и кровь. Только вот маги ничего понять не могут до сих пор. Интересно, с чего бы это?..

Швейцар был неказист, уродлив, бородат, и, судя по загребущим пальцам, жаден без меры. Иными словами, готовый банкир. Он поклонился, когда я потянул ручку на себя, и пришлось ответить ему тем же, пока открывалась высокая половинка. За первыми вратами оказался небольшой тамбур, в котором было светло, хотя никакого источника найти не удалось. Мягкий, заполняющий каждую щёлку, свет проникал отовсюду, как будто просачиваясь сквозь стены. На очередных дверях, то ли сделаных из настоящего серебра, то ли просто покрашеных краской «серебрянкой», прямо по центру была вырезана каллиграфическая надпись, любовно окружённая изящной рамочкой. Канонный текст всплыл в памяти сразу, как только глаза разобрали первые слова:

Входи, незнакомец, но не забудь,

Что у жадности грешная суть...

Это они о себе, что ли? Весьма самокритично, ничего не могу сказать. Текст, похоже, сочиняли местные Капитаны Очевидность, потому что кроме повторения банальных истин, смысл послания можно было описать коротко: красть нехорошо, и если попробуешь, то хрен отсюда выйдешь.

За этими дверями стояла парочка зелёных уродцев в такой же униформе, которые, исполняли, похоже, обязанности внутренних разводящих. А дальше растилались длинные ряды высоких столов-постаментов, редкие фигуры магов при них, а за столами — целое море зелёных зубастых голов, длинных рук, блестящих камней, которые эти руки пересчитывали, монет, и белоснежных листов. Я окинул взглядом эту шевелящуюся массу нечеловеческих созданий, поморщился от раздражения, что глухой волной поднималось внутри, и понял, что они мне напоминают — осот! Такой же сорняк, который хрен выведешь, который развивается глубоко спрятанными корневищами, и который даже скотине не скормишь, потому что листья у него с колючками. Только гербициды помогают избавиться от вредного соседа, или глубокая многократная перекопка, чтобы самые глубокие кусочки его вытащить на белый свет. Понимание снизошло абсолютно неожиданно, как просветление, дарованное небесами, и когда я осознал причину своего неприятия зелёных коротышек, на душе стало легче.

Поэтому унизительный процесс получения денег я пережил спокойно. Постоял, заглядывая в глазки зубастика снизу вверх, сунул в загребущие лапы ключ, подождал, пока недомерок отсчитает монеты, и потопал назад, согреваемый мыслями, что магические сорняки кто-то обязательно выполет. Вряд ли это буду я — не с моими умениями за такие вещи браться, — но рано или поздно появится тот, кто поймёт всю глубину унижения магов. Чёрт, где же найти историю магической Англии, такую, чтобы без купюр? Может, на Континенте поискать? Должна ведь быть причина, из-за которой наши маги отдали в руки своих исторических врагов самое ценное достояние государства...

Погруженный в мысли, я очнулся только возле магазина Оливандера, да и то лишь потому, что в нос ударил запах пыли. Витрина с одинокой коробкой, облезлая вывеска, старые двери — всё это выглядело таким родным, таким канонным, что в магазин я рванул, как к себе домой. Дилинькнул колокольчик, перед глазами предстал пустой прилавок, и пыльные коробки на полках за ним, по ушам ударила тишина, особенно резкая после уличных криков. И я бы проникся, наверное, волшебным очарованием этого места, в котором остановилось время, если бы не отчаянный зуд в носу. Он рос, усиливался, нарастал, словно грозовая туча, и сил удержаться просто не было. «Апчхи!» прозвучало в сонной атмосфере магазинчика, словно выстрел. Я трубно высморкался в платок, обернулся, и едва не забрызгал соплями старичка в здоровенных очках, когда чихнул снова, на этот раз от неожиданности.

— Благодарю вас... — сказал он, и вежливо подождал, пока я вытру свою физиономию (второй чих оказался намного более обильным, если говорить о последствиях). — Колин Криви...

— Здравствуйте, мистер Оливандер. Простите за мою несдержанность.

Очки старикана замерцали голубоватым огнём, пушок на голове встопорщился от магического возбуждения, а сам дед улыбнулся жуткой улыбкой безумного учёного:

— Что вы, что вы, мистер Криви, если бы все, кто входит в этот магазин, вели себя так же сдержанно...

Я представил себе «несдержанное» поведение, вздрогнул, и, как мне кажется, понял, отчего продавец дошёл до жизни такой.

— Мистер Оливандер, мне нужна новая палочка.

— Разумеется, мистер Криви, ведь сюда приходят только за ними. Но что случилось со старой? Остролист, одиннадцать дюймов, хвост мексиканского тушкана, гибкая, прекрасно подходит для атакующих заклятий...

— Мне её сломали авроры.

— Чтооо???? — глаза старикана чуть не стали больше очков. — Что вы наделали, мистер Криви??!

— Я лично ничего не сделал. На наш дом напали Пожиратели Смерти, убили родных, и авроры палочку забрали вместе с остальными вещами. А на следующий день оказалось, что она сломана.

— Никогда, никому не давайте свою палочку, мистер Криви! Палочка — это часть вашего магического «Я»! Она созревает вместе с магом, она влияет на формирование магического ядра, и даже любимые заклятия маг выбирает, подстраиваясь под неё! Запомните это! Запомните это хорошенько, мистер Криви!

Старикан разошёлся так, словно я переехал его любимую кошку. Он подпрыгивал, размахивал руками, воздух в комнате начал ощутимо потрескивать, запах озона почти перебил запах пыли, а последние слова он произнёс, тыча мне пальцем в грудь. Да что с ним такое? Ну палочка, ну волшебная, и что? Можно подумать, он их из собственного тела вырезает, право слово!

— Конечно, мистер Оливандер! Это никогда не повторится! Не забывайте, что я только магглорождённый, и нам никто ничего про палочки не рассказывал!

После этих слов продавец неожиданно сдулся, люминесцентные очки потухли, и он вздохнул уже совсем по человечески:

— Ах да, вы же только неофит... Что вы вообще можете знать об умклайдетах...

Оливандер сгорбился, побрёл за прилавок, вытащил первую попавшуюся коробку, бросил её мне:

— Приложитесь...

Я снял пыльную крышку, вытащил изрезанную растительным орнаментом палочку, махнул в пустое место на стене. В стороны полетели искры, запахло жжёной резиной, а из стены вылезла ветка омелы, которая тут же свернулась в венок.

— Кха-кха-кха!! — подавился слюной Оливандер. Он вытаращился на неожиданное украшение интерьера, просеменил к ветке, ухватился за неё обеими руками, и дёрнул изо всех сил. Штукатурка вспучилась, и вывалилась большим куском прямо на ботинки продавца, оставив ветку в старческих ладонях. Тот ойкнул, прыгнул назад молодым козликом, повернул ко мне ошарашенное лицо:

— Эээ...

— Попробовать ещё одну палочку? — догадался я.

Дед кивнул, посмотрел на омелу в руках, отбросил её, словно гусеницу, тщательно вытер руки о штаны, и посеменил обратно за прилавок. Потом внимательно осмотрел свои сокровища, вытянул сверху коробку посвежее, положил её передо мной:

— Прошу...

Я опять самостоятельно открыл упаковку (если он мне и третью так же закрытой подсунет, я решу, что в этом прячется некий сакральный смысл), вытащил палочку цвета липового мёда, с чётко выраженной ручкой, махнул в тот же кусок стены. В ладони кольнуло, в стороны полетели разноцветные искры, на месте выпавшей штукатурки возникла сосновая ветка. В комнате запахло смолой, ветка согнулась под тяжестью шишек, и откуда-то из иголок выскочила маленькая белка. Оливандер замер, разглядывая неожиданного посетителя, белка покосилась на нас, потом схватила ближайшую шишку, и начала её грызть. На пол посыпались разноцветные стекляшки, которые заблестели, словно огранённые драгоценные камни, но я не успел ещё подумать, что надо бы сунуть чуток в карман, как продавец очнулся от ступора, зашипел, словно разъярённая кошка, неожиданно быстро подскочил к моему творению, и стал ожесточённо бить по ветке огромной мухобойкой. Белка заверещала, метнулась на стену, но Оливандеровская мухобойка догнала её и там. На стене возникла большая некрасивая клякса, а ветка с хрустом повалилась на пол. Оливандер отшагнул, тяжело дыша, трансформировал мухобойку обратно в волшебную палочку, глянул на меня очками-консервами.

— Ещё раз? — спросил я, и запыхавшийся дедуня согласно кивнул головой.

На этот раз он отправился куда-то в глубину магазина, долго там шебуршился, опрокинул, судя по грохоту, целый ряд коробок, а когда появился опять, на руках его лежала деревянная шкатулка, длинная, словно школьный пенал.

— Приложитесь-ка, мистер Криви... — шепнул он, и от его зловещей ухмылки мне стало не по себе.

Крышка, покрытая какой-то скандинавской резьбой, держалась на кожаных петлях — это стало видно, когда её удалось подковырнуть, и открыть. Если бы она полежала ещё немного у Оливандера в загашнике, то, боюсь, одних ногтей уже бы не хватило — крышка просто срослась бы с корусом в единое целое. Ну а внутри, как только содержимое оказалось доступно дневному свету, нашим глазам предстала палочка из какой-то узловатой кости, чёрная, как антрацит. Блин, если я такую в Хогвартсе вытащу, меня не то что в Пожиратели запишут, а сразу Чёрным Властелином назовут!

Палочка легла в руку удобно, но каких-то особых ощущений испытать не удалось. Ну, приспособа магическая, ну, понтовая — и это всё. Судя по разочарованной физиономии Оливандера, он ожидал чего-то иного. Поэтому, чтобы не расстраивать старика ещё больше, я поднял её вверх, и уже собрался снова махнуть в стену, когда он не выдержал:

— Пожалуйста... Только не туда...

Да мне то что, хозяин! Мне всё едино, куда колдовать — хоть вверх! И я колданул в потолок. Негромко треснуло, в нос шибануло йодом, с потолка посыпал мелкий снежок.

— Да что такое, Моргана побери! — воскликнул Оливандер, и начал рвать волосы на голове. — Даже пенис морского дьявола подходит!

Я резко положил палочку назад, тщательно вытер ладони о мантию, сделал зарубку в памяти, чтобы основательно вымыть руки, как только выйду из этого приюта для альтернативно интеллектуальных. Мать твою, палочка из хера! Да ещё длинная какая! Чёртов изобретатель, в задницу бы себе её засунул!

Бах! Старикан перестал вырывать и без того редкую поросль на голове, с размаху хлопнул ладонями о прилавок.

— Мерлиновы подштанники, до чего же я туп..! — улыбнулся он мне безумной улыбкой, и очки снова озарились волшебным светом. — Мистер Криви, не подвергались ли вы в последнее время сильному магическому воздействию?

— Эээ, ну да, Круцио меня пытали, — резкое превращение безобидного придурка в маньяка-учёного меня испугало по-настоящему. Я обернулся, с тоской взглянул на окно, за которым по безопасной аллее бродили толпы практически адекватного народа, и отчаянно захотел, чтобы это всё закончилось как можно быстрее. — Мистер Оливандер, может, я пойду?

— Рано ещё, мистер Криви, — отмахнулся маньяк. — И с момента воздействия вы испытываете что-то вроде раздвоения личности?

— Не совсем. Точнее даже, совсем не испытываю.

— Вот как... — он задумался, я шагнул к дверям, Оливандер махнул палочкой, и кресло, которое стояло у стены, с размаху ударило меня под колени.

— Так будет удобнее, мистер Криви, — прошептал он мягко. — Расслабьтесь. Пока...

Я поёрзал на подушках, и понял, что мне мешает всё, даже заросли на спине, которые встали дыбом от ужаса. Вот уж не думал, что их там у меня так много!

Безумный дед приблизился, продолжая улыбаться, наклонился так близко, что стали видны волосы, торчащие из его носа:

— Но ведь вы чувствуете себя, словно постарели на десяток лет, не так ли, мистер Криви?

— Эээ, ага, чувствую.

— Замечательно... А приступы агрессии — они случаются? Раздражение, злость?

— Конечно.

Да как же мне отсюда вылезть-то? Кресло было глубоким, мягким, я проваливался в него, словно ложка в банку с вареньем, и всё никак не мог поймать опору под ногами.

— А что у вас с магией, мистер Криви? Невербальная, беспалочковая — теперь кое-что получается, не так ли?

— Ну да, получается немного...

Чего это я разоткровенничался? Что меня за язык тянет?

— Неужели Паук?.. — восхищённо прошептал Оливандер. Его огромные очки засветились таким ярким светом, что пришлось отвернуться, и прикрыть глаза ладонью.

— Ах, простите, простите, мистер Криви... — старикан шагнул назад, кресло приобрело нужную упругость, и мне удалось опереться ногами о пол. — И всё-таки, неужели Паук?..

— Кто это, мистер Оливандер, что вы так увлечённо о нём говорите?

— Ооо, мистер Криви, это страх и ужас магической Британии, — улыбнулся продавец. — Человек, и монстр одновременно. На Севере, так же, как в Эйрин, его зовут Ткачём, потому что он, по слухам, может влиять на судьбы людей так же легко, как ткачиха плетёт свою ткань. Но я полагаю, что всё не так просто...

Он побрёл к себе за прилавок, а я смог выкарабкаться из подлого кресла. Боже, как приятно, оказывается, стоять на своих ногах!

— А почему вы решили, что это я?

Оливандер одним движением волшебной палочки убрал снег, который продолжал сыпать на пол, глянул на мокрый потолок, вздохнул, и наколдовал в самом его центре старинный, уже затянутый паутиной светильник. Оплывшие свечи вспыхнули дрожащим желтоватым пламенем, и влажное пятно на потолке стало уменьшаться прямо на глазах. Затем наш местный палочник-артефактор посмотрел на меня, нахмурился, явно что-то вспоминая, и улыбнулся почти обычной улыбкой:

— У всех Пауков, что сохранились в памятных записках английских магических родов, была очень характерная особенность, мистер Криви — они прекрасно владели беспалочковой магией. Поэтому, если вы действительно он, то палочка вам совершенно не нужна.

— А если я всё же захочу купить?

— Тогда можете выбирать любую — для Паука нет разницы, из чего палочка сделана, и для чего предназначена. Паук — хозяин не только своей судьбы, но и своей магии.

— Эээ, — я посмотрел на расковырянную стену, на потолок, и решился, — дайте мне, пожалуйста, ту первую.

— Прекрасный выбор, мистер Криви! Ива с Хогвартского озера, и волос единорога из Запретного леса, двенадцать дюймов чистого волшебства. Крепкая, гибкая, — палочка для решительного мага! С вас десять галеонов.

Я отсчитал монеты, старик упаковал палочку, завернув коробку в шёлковый платок тёмно-синего цвета, и пока я совал её под мышку, снова посмотрел на меня.

— Мистер Криви, — сказал он, уставившись очками-фонариками, — я сохраню в тайне случившееся сегодня, но вы должны мне пообещать одну вещь.

— Да, мистер Оливандер?

— Все Пауки, о которых мне довелось услышать (а поверьте, слышал я много), приходили в магический мир взрослыми, сформировавшимися магами. Возможно, Пауку предстоит вылупиться из вашего тела, как бабочке из куколки. Возможно, вам просто не повезло, и вы умрёте, так и не став Пауком. Возможно, вы постепенно созреете, и станете Пауком позже. В любом случае, я хочу, чтобы вы дали слово, что Паук придёт ко мне, и раскроет тайну, над которой мой род бьётся уже который век подряд — объяснит, как палочки выбирают себе хозяев!

— Хорошо, мистер Оливандер, если я стану Пауком, то обязательно вам об этом расскажу. Обещаю.

Мы пожали руки, и я смог, наконец-то, вырваться на свободу. Чтоб ещё раз! Хоть в чём-нибудь! Поверил в канон! Да пусть у меня ноги отсохнут по самые уши! Да пусть... !

Пронзительный холод в правой ладони заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я раскрыл гневно рот, чтобы выругаться от души, увидел смеющиеся глаза Бэкки, и медленно выпустил воздух. Вот ведь блин, задумался... Я опять сидел за столиком кафе, рядом с прекрасной девушкой, а за кружевной занавеской окна простирался Кривой переулок, куда меня привела наставница по Роду сразу после того, как поймала возле магазина волшебных палочек. Вид у вашего покорного слуги, похоже, был настолько дикий, что без каких-либо разговоров она схватила мою руку, и повлекла за собой. Узкая щель между домами вывела нас на боковую улочку, прямо к симпатичной забегаловке «Вале!», которую, по словам Бэкки, вёл настоящий этруск, и в уютной атмосфере сдобных запахов я смог, наконец-то, прийти в себя. А после большой кружки клюквенного морса «По-Сиракузски», и мороженого «Лесная пузырчатка» мне стало до такой степени хорошо, что я даже позволил себе забыть о прекрасной соседке. Чёрт, зашибись из меня ухажёр! Хорошо ещё, народ в кафешке не обратил на нас внимания, занятый своими делами.

— Ты с кем мне изменял, Колин? — нахмурилась девушка. — Как ты мог оставить меня наедине с таким количеством мороженого?

На обеих тарелках остались только жалкие остатки былого великолепия. Ага, значит, наша красавица ещё и сладкоежка.

— Ох, Бэкки, лучше не спрашивай...

— Что, опять вспомнил похороны? — согнала улыбку с лица моя собеседница.

— Хуже, милая, намного хуже — я вспомнил Оливандера.

— Нормальный старичок, как мне кажется. Что с ним не так?

— С его палочками не так, Бэкки! Он мне предложил ту, что сделана из пениса морского дьявола!

Девушка удивлённо уставилась на меня, и вдруг залилась смехом:

— Ааа, так ты ещё одна жертва его научного интереса! Бедненький, как мне тебя жалко. Руки-то хоть вымыл потом?

— Да чуть со шкурой не содрал, блин!

Она хихикнула, блестя глазами, в которых запрыгали весёлые чёртики, потом вытянула руку, и прикрыла мою ладонь тёплой ладошкой:

— Колин, эта палочка — один из его бзиков. Время от времени Оливандер подсовывает её тем, кто приходит в магазин, но, насколько я знаю, ничего ужасного с этими «счастливчиками» не случилось. Почти половина рейвенкловцев держала её в руках, так что ты не исключение, понимаешь? У тебя ведь не появилась сыпь в неожиданных местах? Или, может, какие-то противоестественные желания?

— Да ну тебя, Бэкки, — я понял, что девушка шутит, и вздохнул с облегчением. — Всё бы тебе над моими страхами смеяться.

— К сожалению, больше не могу — мне пора идти, Колин.

— Я могу проводить?

— Ооо, — Бэкки одобрительно подняла бровь, — да вы джентльмен, как я погляжу?

— А то! — залихватски ухмыльнулся я, и вытер нос рукавом. — Завсегда!

Девушка страдальчески подняла брови, и вздохнула:

— Мне только кажется, или я тебя всё-таки перехвалила?

С Бэкки главная аллея магической Британии уже не казалась грязной и вонючей. Мы шли в толпе весёлых, разговорчивых людей, проходили мимо романтически загадочных витрин, улыбались встречным, раскланивались с незнакомыми людьми, и я чувствовал себя совершенно замечательно рядом с прекрасной девушкой, особенно потому, что благодаря берету не нужно было снимать шляпу перед каждым встречным. Да, берет — это класс, удачно я его купил...

Мать твою, да я же деньги не отдал!

— Что случилось, Колин? — Бэкки увидела, что я начал озабоченно озираться по сторонам. — Кого-то увидел?

— Да нет, вспомнил, что за берет свой так и не заплатил! Только вот лавка где?

— Как не заплатил? — девушка остановилась. — Ты что, его украл???

— Боже, Бэкки, разумеется нет. Когда мы с тобой расстались, и я отправился в банк, меня перехватила одна тётка, и вручила этот вот берет.

— Я бы на её месте то же самое сделала — он тебе очень идёт.

— Спасибо. Так вот, я же был пустой, ни сикля в кармане, и она сказала, что заплачу позже. А после тех зелёных кровопийц из «Гринготса», у меня её слова совершенно вылетели из головы, и я просто забыл! Чёрт, мне теперь срочно надо найти эту миссис Уайт, и перед ней извиниться!

— Подожди, Колин. Как ты её назвал? — неожиданно тихо спросила Бэкки.

— Миссис Уайт. К ней так мелкий один обращался. У неё лавка со шляпами, колпаками, и прочими головными уборами где-то неподалёку от камина, которым мы прилетели. Такая симпатичная румяная тётка, она ещё волосы подвязывает широкой полосой с орнаментом.

— Колин, Колин, — задумчиво покачала головой девушка. — Ты не перестаёшь меня удивлять...

Потом она вздохнула, и улыбнулась такой улыбкой, что защемило сердце:

— Можешь не торопиться, Колин, — Белая Шляпница нечасто показывается на Диагональной Аллее, так что вряд ли ты её скоро увидишь...

— Ты хочешь сказать...

— Да, она не человек. Я не знаю, привидение ли она, или что-то другое, но миссис Уайт была убита со всей своей семьёй много лет назад. С тех пор она изредка появляется на Аллее, то в виде симпатичной женщины среднего возраста, то как старуха, злая на весь мир. Можешь считать, что тебе повезло.

— А что с платой?

— Не знаю. Правда не знаю — эти силы, или духи, если хочешь, совершенно непредсказуемы. Иногда человек должен за услугу заплатить жизнью, а иногда отдать какую-то совершенную ерунду. Не могу тебе ничего сказать, извини.

Я пожал плечами:

— Спасибо, что просветила. А то бы я до вечера по аллее бегал, всё её лавку искал...

— Колин? — знакомый голос заставил меня обернуться, и я почувствовал, как губы сами расплываются в радостной улыбке.

— Здравствуй, Гермиона. Давно не виделись.

И только сейчас, при виде этого милого лица, я наконец понял, как сильно по ней соскучился!