Один человек и один город (гет)

* * *

Следующее утро пришло раньше предыдущего. В смысле, сон уже не стал жадничать, как в прошлый раз, и позволил стряхнуть себя задолго до полудня.

Низина сразу после рассвета мало чем отличалась от себя самой дневной. Пусто. Тихо. Разве что воздух казался чище. Наверное потому, что пыль, на восходе смоченная пришедшим с моря туманом, еще не успела подняться и хрустко скрипела под ногами. То ли жаловалась, то ли ругалась на кого-то, не щадящего чувства ближнего своего.

Дверь была закрыта, когда я проходил мимо. Дверь ее дома. Слишком раннее время? Возможно. Или все-таки обида? Но кто мог знать, что у девицы, которую назвали «Лил», и сеньора Норьеги между собой столь натянутые отношения? Я бы тогда не пошел с ним. Или с ней. Хотя… Это все их личные дела. Не мои.

С Хэнком все оставалось по-прежнему. Без видимых изменений, и как раз это слегка успокаивало.

Его беспамятство давало мне время. Не знаю, для чего именно, но если еще вчера внутри все тряслось, не зная, к какому берегу прибьет мою лодку, то уже ночью шторм явно начал затихать. Потому что оставалась всего одна ниточка, ведущая в прошлое, и та призрачная. Годная лишь на то, чтобы не дать воздушному шарику надежды окончательно сорваться с привязи.

Никаких баз. Никаких упоминаний. Никаких знакомых, способных меня опознать. Замечательно. А главное, никаких шансов докопаться до истины. Ведь даже если кому-то и было поручено провернуть всю эту странную операцию по изъятию Франсуа Дюпона из существующей реальности, то и он, скорее всего, не сохранил об этом никаких воспоминаний. Вместе с остальным миром. Удобно, черт подери! Самый лучший способ замести следы.

Вечернего перекуса явно было недостаточно: желудок заурчал, едва проснулся вместе со мной, и несколько глотков горячей воды не смогли обмануть его надолго. Тщательный обыск кухни ничего не дал. Остатки кофе, и все. Конечно, лучше начинать день с него, а не с пахучего рома, которого в избытке водилось в хозяйской комнате, но чувство голода этим вязким горьким варевом тоже не притуплялось. Отвлечься бы хоть чем-нибудь…

Остатки кофе полетели в кружку, готовясь к короткому путешествию. Вместе со мной на свежий воздух. На балкон, кособоко прилепленный к дому, неизвестно за какой надобностью. Пейзаж от увеличения высоты наблюдения над уровнем моря привлекательнее не стал: те же крыши, те же стены. Немного больше неба, это да. Незамутненно-голубого. И немного больше обзора для того, что происходит вокруг. Например, отличная возможность проследить за приближением незваного и нежданного гостя.

— Утренняя чашечка кофе?

Меня Эста заметил раньше, чем я его. Но оно и понятно: вряд ли пьяница, не вылезающий из гамака, хоть иногда появлялся на своем балконе, а тут вдруг привычный натюрморт дополнился живым участником.

— Хорошо смотришься.

Хлопнула входная дверь. Заскрипели ступеньки, а значит, пришла пора возвращаться в дом.

— Больше пить нечего. Только выпить. Знал бы, что придешь, оставил бы тебе порцию.

— Спасибо, я уже покофейничал. За завтраком.

И правда, выглядел он бодро. Должно быть, проснулся еще до рассвета.

— Вот. Это для тебя.

На стол, шурша и шелестя, плюхнулся бумажный пакет.

— Что там?

— Сам взгляни.

Хм. Еда?

Фасоль. Кукуруза. Чечевица. Бутылка масла. Сушеный перец. Мука. О, и кофе тоже. В зернах. Ну это ничего, мельницу я сегодня уже опробовал. Правда, за каким чертом он…

— Гуманитарная помощь беженцам?

— Принес, что смог. С мясом сложнее будет.

Еще и извиняется? Как-то утренний Эста не слишком сочетается с Эстой вечерним. В какое-то из времени суток играет роль? Пусть. Лично я покупать билет на его бенефис не собираюсь.

— Зачем?

— Что «зачем»?

И правда, не понимает моего удивления. Мне, в свою очередь, тоже кое-что непонятно.

— Кого ограбил?

Оба глаза угрожающе сузились до щелок.

— Это из дома.

— Значит, семью оставил без пропитания?

Отвернулся. На мгновение. Чтобы сплюнуть в сторону то ли ругательство, то ли разочарование.

— Не последнее. Мы бедствовать не будем, не волнуйся.

Я расставил банки и пачки на столе. В живописном беспорядке. Отошел чуть назад, любуясь, потом спросил снова, на этот раз уже так серьезно, как только смог:

— Зачем?

— А кто вчера жаловался, что голоден?

А еще я мог сказать, что хочу женщину. И мне бы ее доставили в подарочной упаковке прямо на дом? Ха!

— Играешь в доброго самаритянина?

— Думай, как тебе удобнее. Только, знаешь… Я на самом деле не собираюсь быть плохим хозяином.

Запомнил-таки мои слова. Кольнули в слабое место? Специально не старался. С другой стороны, если он называет себя «хозяином», да еще произносит это слово с некоторой гордостью, это может означать, что…

Ну да. Конечно. Какой-нибудь квартальный комитет добровольных помощников органам охраны порядка.

— Испугался, что я вправду отправлюсь кого-то грабить?

Промолчал. Слишком выразительно, чтобы оказаться по-настоящему оскорбленным.

— Решил, что у меня получилось бы?

Снова ни слова. Только взгляд.

Смешно. Действительно. Наверное, с моим лицом что-то не так, и довольно давно. Недаром прежние знакомые тоже сторонились. Правда, опасались они скорее не кражи, а…

— Я бы не позволил.

Какое многозначительное заявление!

— Считаешь, это меня остановит? На пару дней хватит, а потом что прикажешь делать? Или будешь продолжать строить из себя кормильца?

Он не возразил. На «кормильца». Пропустил мимо ушей. Зато уцепился за другое:

— Ты ведь так не думаешь. Это все… Злость. Обида. А они когда-нибудь закончатся. Должны закончиться.

О, мы еще и психологи? Ну прямо на все руки от скуки! Раньше я позволял говорить с собой в таком тоне только Хэнку. Больше никому. Хотя… Никто больше и не пытался.

— Тебе ни за что не догадаться, о чем я думаю.

Потому что догадываться не о чем. В голове ни одной мысли не осталось. Одно лишь усталое ожидание последнего удара, который меня добьет. Жаль, что не знаю точно, когда отмучаюсь.

— Ты не виноват, что все так получилось.

Наверняка. Иначе не получил бы полное отпущение совершенных грехов. Вместе с мировым забытьем.

— Но пока не успокоишься, можешь натворить… всякого.

— И поэтому ты собрался за мной присматривать?

— Ну да.

Местный герой? Борец за добро и справедливость? Тогда я и вовсе счастливец: попал в заботливые руки.

— И многих ты уже взял себе на иждивение?

— Ты первый. Тем, кто живет здесь по праву, чужая забота не нужна.

Вот как? Не упустил случая напомнить, что я — никто и звать меня никак?

Увы, спорить нам не о чем. На самом деле. Здешняя земля поделена не людьми, что бы они о себе ни возомнили. Природа постаралась. А мы всего лишь приспособились.

Моя жизнь там, наверху. На склонах. И хотя я, в отличие от того же Эсты и всех его соплеменников могу отправиться, куда захочу, это не значит, что собираюсь занимать чье-то место. Особенно если кому-то оно нужнее.

— Вот что я тебе скажу. Мне было бы легче легкого оставить все, как есть. Жить за твой счет, например, и ни о чем не заботиться. Но я тоже привык получать только то, что мое по праву. Не подачки. Не благотворительность. Не милостыню. То, что положено. Воровать не буду, не бойся. Только если совсем заскучаю или свихнусь от безделья. Но ты ведь всегда знаешь, где меня найти?

Понял ли он? Не знаю. Да и неважно. Я не буду брать, брать, брать и брать у кого-то. Пусть даже по его доброй воле. Пусть даже в качестве подарка. Потому что стыдно.

Я и раньше не брал. Дома. Принимал для пользования. И готовился отдавать с лихвой. Никогда ни о чем не просил. Может, зря? Может, стоило выдвигать всяческие требования? Тогда бы меня, наверное, не стали бояться. Ну как же можно опасаться человека, который связан твоими благодеяниями по рукам и ногам? А вот тот, чью стену не пробить подарками, да, опасен. Потому что свободен.

— Тогда тебя нужно поставить на довольствие. Но…

Новый взгляд. Слегка смущенный.

— Проблемы?

— Удостоверение личности.

— Что с ним такого? Ах да… Его же нет. Извини, забыл.

Теперь он посмотрел на меня с жалостью. Видимо, решил, что шучу исключительно в силу истерии, охватившей меня в связи с потерей… В общем, не способен пока мыслить здраво.

— Есть кто-нибудь, кто может стать свидетелем? Подтвердить твое имя и происхождение?

— Никто на свете.

— А твои… родители? Они не согласятся?

— У меня нет родителей.

И это тоже чистая правда. Сенатор не захотел стать отцом, хотя бы и названым. А мать… Думаю, она перестала считать меня сыном еще задолго до рождения Генри.

— Они…

— Ага. Умерли. Давным-давно.

— Какие-нибудь родственники? Я могу попробовать их поискать. Даже если уехали дальше, чем границы Союза.

Или он искренне желает мне помочь, или старается спихнуть новоприобретенную головную боль на другие плечи. Впрочем, без разницы. Результат должен быть один и тот же.

— Если кто-то и был, я о них не знаю.

— Можно сделать запрос по имени…

А потом доказывать троюродному дедушке, что я — его внук? Несмотря на отсутствие любых записей и свидетельств, это подтверждающих? М-да. Сеньор Норьега, вы сам не верите в разумность собственного предложения.

Конечно, существует еще генетическая экспертиза. Старинная методика. Дорогущая и практически не принимающаяся в судах в качестве доказательства родства. По причине процветающего некоторое время назад рынка услуг клонирования цельных организмов. И что толку, если Элене-Луизе сообщат о моем существовании, пусть даже на положении «дубликата»? В семью это меня не вернет. Тем более, на прежнее место.

— Не поможет.

— Тогда…

Ему отчаянно хочется решить возникшую проблему. Почему? Зачем? Не знаю. Может быть, просто таким уродился. С потребностью помогать нуждающимся.

— Мне просто нужно раздобыть новое удостоверение. Есть идеи, как это сделать?

Лицо Эсты посветлело. Наверное, за счет прояснившегося взгляда.

— Есть! Правда…

Опять тучи наползли. С чего бы?

— Это трудно?

— Скорее, затратно, — виновато признался сеньор Норьега.

— М?

— Понимаешь, такого рода услуги обычно оказываются не совсем…

— Законно?

— Ну да. У тебя же нет при себе денег?

— Ни монетки.

— Я тоже не шибко богат. Нужно будет поспрашивать у знакомых, но вряд ли быстро соберется сумма, достаточная, чтобы…

— Деньги-деньги-деньги… Всюду и везде только они. Бездушный металл. Как можно чем-то мертвым мерить что-то живое? Тьфу на вас, грешники!

Хорошо, что плевок не долетел. Смачный такой. От всей души.

Хозяин дома, выбравшийся из гамака скорее по нуждам тела, нежели духа, выглядел грозно. Этаким карающим ангелом-громовержцем. Только что не потрясал опустевшей бутылью. И явно чувствовал себя не лучшим образом. А Эста сразу потянулся за…

— Эй, ты же сказал, что принес это мне?

— На всех хватит! К тому же… — Он качнулся, приближая губы к моему уху. — С папашей Ллузи можно иметь дела только в двух состояниях: либо полного опьянения, либо полной трезвости. А сейчас все как раз посередине.

Прошуршала мельница, свистнула плита, и по кухне снова разлился аромат. Несколько лучший, чем довелось с утра вдыхать мне.

— Вот, хлебните-ка!

Пьяница покосился на преподнесенную кружку с подозрением. Принюхивался, приглядывался, гладил пальцами, о чем-то мечтал. Минут пять. Потом все же решился сделать первый глоток и тут же сообщил о своих ощущениях протяжным:

— Хорошооо!

— Когда последний раз пили? — спросил Эста и поспешил уточнить: — Кофе, а не что-то другое?

Вместо ответа последовал рассеянный взгляд.

— А ели что-нибудь в последние дни?

Можно было подумать, что они родственники. Прямо-таки, любящий внук пришел навестить деда.

— Ты же знаешь, моя еда это…

— Сеньор Ллузи, так нельзя. Если не пообещаете нормально кушать, я поговорю на рынке, чтобы вам не меняли паек на выпивку. Это понятно?

Взгляд пьяницы стал осмысленнее. В сторону угрозы.

— Я ведь тебя видел еще таким, Эстебан… — мозолистая ладонь опустилась к полу. — Под столом гулял, как по площади.

— Я уважаю вас, сеньор Ллузи. Глубоко и горячо. Но несмотря на все мое уважение, не позволю…

— Это моя жизнь. Я хочу жить так, как хочу.

Эста что-то хотел сказать, но обреченно махнул рукой. А потом почему-то перевел взгляд на меня.

— Еще один упрямец на мою голову! Такой же, как ты. Никто бы даже не удивился, если бы вы оба были…

Когда в голову приходит мысль, это всегда событие. Особенно для наблюдателей, которые получают возможность насладиться художественным изображением столбняка.

— Вот и выход!

А мы разве куда-нибудь входили?

— Придется, конечно, слегка приврать… Сеньор Ллузи, есть дело. Важное и серьезное.

Пьяница не проявил особого интереса, но из вежливости сделал вид, будто слушает.

— Я пообещаю не вмешиваться. Никуда. По крайней мере, какое-то время. Но от вас тоже кое-что потребуется.

— И не будешь строить свои душеспасительные козни?

— Не буду.

— Девой Марией поклянешься?

— Сеньор Ллузи!

— Да ладно, и так поверю. Чего хочешь-то?

Эста схватил меня за плечи и толкнул вперед. Поближе к столу.

— Вот!

Мы оба в равной степени не понимали, что происходит, а потому дружно и нечленораздельно переспросили:

— М?

— Этому человеку нужно имя.

* * *

Рубашка, которую папаша Ллузи нацепил по поводу посещения муниципалитета, белой казалась только в помещении: на свету полотно засияло ярче солнца. Глаза слепило уж точно.

Сбривать щетину он не стал, только пригладил шевелюру, вымазав в чем-то пахучем, и на этом счел приготовления к выходу в люди оконченными. Но и такой малости хватило, чтобы на всем пути следования то одна, то другая местная матрона, а иногда и сверстники спрашивали, окликая:

— Что за праздник на твоей улице, Фелипе?

Ллузи не отвечал. Гордо и таинственно поднимал подбородок, проходя мимо удивленных зевак. Мы с Эстой шли следом, тоже, по всей видимости, вызывая вопросы, но не настолько животрепещущие, чтобы нам их попробовали задать.

О приближении Вилла Лимбо можно было легко узнать по расширению улиц, плавному, но неизбежному. Если в Низине все кучковалось на ограниченной территории, здесь жили заметно просторнее. Заметно — для меня теперь. И богаче, конечно же: штукатурка не осыпалась, да и вообще выглядела свежей, чуть ли не только что положенной. Наверное, поэтому и воздух ощущался более чистым, ведь пыли неоткуда было взяться.

Здание муниципального совета, облицованное мозаичными плитами, и вовсе могло показаться дворцом после низеньких лачуг Вилла Баха, но когда я машинально двинулся к главному входу, Эста поймал меня за рукав:

— Нам не туда. С другой стороны.

Это крыльцо было поскромнее. Узенькое, почти неприметное. Практически черный ход, ведущий в коридор, стены которого топорщились полуоткрытыми дверными створками.

Я никогда не бывал в канцелярском крыле, даже сопровождая сенатора. Наши маршруты прокладывались по конференц-залам, парадным холлам, кабинетам больших начальников, а не через муравейник мелких клерков. Или улей?

Посетителей и тех, кто их принимал, вроде можно было пересчитать по пальцам. В каждой комнате. Тем не менее, гул они создавали. Монотонный, занудный, угнетающий. Но подтверждающий: да, жизнь продолжается. Несмотря ни на что. И когда из распахнутой двери по ушам ударила тишина, я почувствовал себя как-то неуютно.

Мебели внутри хватало только на одного человека. Собственно хозяйку комнаты с табличкой «Отдел регистрации», недовольно оторвавшуюся от вязания пожилую женщину.

— Постановка на учет — дальше по коридору! — объявили нам, не позволив издать ни звука.

— Мы туда непременно отправимся, но позже, сеньора Васкес! — широко и чуть заискивающе улыбнулся Норьега, высунувшись из-за спины папаши Ллузи.

— Эста, малыш! — расцвела чиновница. — Какими судьбами?

— По делам, тетушка, все по делам! Тут такая история…

Поднятая ладонь велела Эстебану замолчать.

— Лучита, девочка, — склонилась над селектором старая сеньора. — Будь так добра, занеси ко мне кофейничек… Полный, конечно! Да, племянника угостить хочу.

— Право, тетушка…

— Ничего, ничего, дела подождут! Ты ко мне раз в месяц заходишь, не чаще, совсем забыл старуху!

Дальше последовал монолог, изредка прерываемый междометиями, обозначающими реакцию Эсты на ту или иную семейную новость. Я послушал с минуту и… Вышел в коридор. По крайней мере, там имелись стулья, обещавшие не развалиться при близком знакомстве. А еще это была отличная возможность сбежать, пока не поздно. Пока сумасшедшая идея сеньора Норьеги не обрела свое воплощение.

В глубине коридора зацокали каблучки. Та самая Лучита. С кофе. Что ж, вполне себе миленькая. Больше похожая на женщину, чем моя первая знакомая из Низины. И скромная: поймав мой взгляд, игриво взмахнула ресницами, но тут же их опустила. Так и прошла в кабинет, едва дыша.

Прибытие кофейника было встречено доброжелательно. Даже воодушевленно. Но монолог чиновницы закончился лишь спустя какое-то время, в течение которого я смог получить удовольствие от медленно — теперь уже медленно! — удаляющейся от меня и застенчиво покачивающей бедрами девицы.

Мимолетный эпизод внушал… Скажем так, что-то вроде уверенности. И болезненно напоминал об отце, который заимел свой бизнес не в последнюю очередь из-за того, что сначала привлекал женское внимание, а потом уже работал телом по прямому назначению. Смешно подумать, я ведь даже этим не могу заняться! Нет, не в смысле близости. Выгоды не будет. Если только удастся попасть к какой-нибудь престарелой прелестнице на содержание и…

Брр! К черту такие мысли.

— Эй, где ты там? — в дверном проеме появился Эста.

— Жду, пока вы наговоритесь.

— Ты уж извини. Тетя Флори… Она всегда так себя ведет. Даже если заходить к ней каждый день.

Я никого извинять не собирался. Хотя бы потому, что мне было плевать на родственные связи и прочие трудности Норьеги. Но чиновнице разговор явно пошел на пользу: меня она встретила уже куда более умиротворенным взглядом.

— Итак, вы, юноша, желаете пройти регистрацию?

— Вроде того.

— Да или нет? Я не могу потратить весь день на выяснение вашего желания, знаете ли.

Если учесть, что больше ей явно нечем заняться, звучит несколько лицемерно. Ну да ладно.

— Да, желаю.

— Ваш возраст?

— Двадцать лет. Скоро исполнится двадцать один.

— Не лукавите? Если во время проведения процедуры выяснится обратное, за дверью вас будет ждать полиция.

— Нет, сеньора.

Она сделала пометку в анкете и задала вопрос, на который лично у меня не было подготовлено никакого ответа:

— Какова причина того, что ваши данные до сих пор не внесены в реестр?

Оп-па. Надо что-то ответить. И поскорее. Но что?

— Это все его мать… — прохрипел папаша Ллузи. — Та еще стерва.

— Вы говорите о своей супруге? — заинтересованно уточнила чиновница.

— Упаси Господи! Не были мы женаты ни дня. И сходились-то совсем ненадолго, пока не разругались вдрызг. Ходили слухи, что родился ребенок, только она в то время пропала. То ли пряталась где-то, то ли по экватору моталась от города к городу. Шальная была, душа грешная… Я поискал, поискал, да бросил. А тут вдруг намедни является… Сыночек.

Ему ведь тоже некогда было придумывать эту трогательную историю распутства и разгильдяйства. И слова ему никто не давал. Но теперь… Теперь затыкать богатую фантазию пьяницы было поздно. Особенно читая сопереживание во взгляде чиновницы.

— Страшно спрашивать, где жил и чем. Зато вырос здоровым, весь в меня! И кушает тоже здорово. Я, когда узнал, что у него регистрации нет, сразу сюда потащил. Не то, чтобы не прокормил парня: мне-то уже мало от жизни надо, так что пайка бы хватило, да только у молодых, сами знаете, потребностей побольше, чем у стариков. Так хоть приработок какой, может, найдет… Силы-то до дури!

Врун несчастный. Но врет складно, тут не поспоришь.

— Ваше имя?

Хотя выдумка почти похожа на правду. Моя настоящая мать тоже моталась по разным странам. И не приложила ни малейшего усилия, чтобы ввести в общество так, как полагается.

— Юноша, вы меня слушаете?

— Сеньора?

— Какое имя будете вносить в заявку? Раз уж официальной регистрации не было, можете придумать любое, если хотите.

Вот он, еще один шанс порвать с прошлым. Назваться так, как понравится мне самому, а не кому-то со стороны.

Рискнуть? И не останется ничего. От меня прежнего. Очередная подачка, Господи? Если продолжишь в том же духе, начну думать, что так ты замаливаешь передо мной собственные грехи. Я всегда был недостаточно упрямым. Следовал правилам, смысла которых до конца не понимал. Как выяснилось, зря.

Ты зачеркнул ту жизнь, не спрашивая, верно? И я спрашивать не буду. Но и забывать не собираюсь.

— Фран…

Нет, что-то все-таки придется изменить. На местный манер хотя бы.

— Франсиско.

— Возьмете фамилию отца?

Отца? Он что, собирается…

Наверное, в эту минуту я со стороны тоже казался столбом.

Завалящий нищий пьянчужка, с которым мы знакомы без году неделя, ни минуты не колеблясь, решился на усыновление, тогда как человек, знавший меня с детства, видевший все мои чаяния и надежды, все способности и недостатки…

Сумасшествие.

Такого не должно происходить в разумном мире.

— Юноша?

— М?

— Или вы хотите оставить фамилию матери?

— Нет. Нет, пусть… Пусть будет отцовская.

Чиновница опустила пальцы на клавиатуру.

— Франсиско Ллузи. Двадцать лет. Дата рождения?

Сегодня? Нельзя. Я же сам сказал, что еще не стал совершеннолетним.

— Завтра.

— О! Какое славное совпадение! Отпразднуете начала сразу двух новых жизней.

Скорее устрою панихиду по старой.

— Вот, возьмите это и отправляйтесь к техникам, — мне протянули маленький листок бумаги с именем и чем-то вроде порядкового номера из внутреннего реестра документов.

— Я провожу! — пообещал Эста с воодушевлением, заставляющим задуматься, какие чувства он испытывает к тетушке на самом деле.

— Возвращайся поскорее, чико . Нам еще многое надо обсудить.

В коридоре Норьега облегченно выдохнул и вроде даже расправил спину.

— Надоедливая родственница?

— Ага.

— А может, просто рада была тебя видеть? И перестаралась.

— Она не бывает другой. Можно подумать, у тебя таких тетушек… — Фраза оборвалась, не дойдя до точки совсем чуть-чуть.

— У меня таких нет.

Хорошо, что он не стал извиняться или творить похожие глупости, а всего лишь помолчал и позвал:

— Пойдем.

Как и положено любым громоздким техническим устройствам, чувствительным к условиям окружающей среды, аппарат для снятия биомагнитной матрицы располагался в подвальном помещении и выглядел динозавром. Особенно по сравнению с элегантной сталью и сплавами монстров научно-технического прогресса, которыми оснащались банковские службы. Там всего-то и требовалось, что полулечь в удобное кресло и прикрыть глаза, позволяя миловидной девице невесомо поработать пальчиками над твоим телом. Здесь же…

Никаких девушек, конечно. Мужчина. Давешний техник, безуспешно пытавшийся обнаружить сведения обо мне в самой полной изо всех информационных баз.

— Опять внеурочная работа? — ворчливо, но беззлобно поинтересовался он, обращаясь к Эсте.

— Нет, на этот раз все официально и добропорядочно!

Бумажка из моей руки перекочевала в хрупкую ладонь техника. Тот сверился со списком на мониторе и кивнул:

— В два счета сделаем. А ты пока раздевайся!

Я не против. Только что-то не вижу поблизости специального костюма.

— Ну чего застыл? Да не надо полностью: до пояса оголись, и хватит.

Суть грядущей процедуры была мне понятна и знакома давным-давно, но расхождение в деталях приготовления… Немного пугало.

— Подержи. И натяни, чтобы легло плотнее!

Замызганная трафаретная пленка. Хорошо если протертая салфеткой после последнего применения.

— Будет немного холодно.

Это называется немного?! Показалось, что распыленные крупинки индикаторной смеси вонзились в грудь иглами. Правда, неприятные ощущения быстро улетучились. Потому что кожа и тоненький верхний слой мышц под ней заметно онемел. На груди и на спине. По замкнутому контуру.

— Только не пробуй потом отдирать. Само рассосется.

Неужели было трудно завести несколько комбинезонов? И не пришлось бы пачкать тело всякой мерзкой химией. А впрочем… Много ли человек проходит через эту комнату в день? А в год и того меньше, если верить Службе социального надзора. Рождаемость падает. Не настолько стремительно, чтобы нужно было хвататься за голову, но тенденция уже очевидна. Правда, на мой сенаторский век народу вокруг хва… Хватило бы. А ровесникам Джозефа и вовсе не о чем волноваться.

— Встань туда!

Небольшая площадка, условно огороженная чуть ли не веревочным леером. О, и правда, веревка. Крученые натуральные, а потому лохматящиеся волокна.

— Повернись. Да, направо!

Чтобы не видеть ваши лица? Пожалуйста. Не очень и хотелось.

— Я скажу, когда закончу. А до тех пор просто стой спокойно.

Можно было бы поспорить, что при снятии матрицы как раз стоять не рекомендуется, ввиду возможного возникновения различных побочных эффектов, но я опоздал. Вернее, техник врубил свою шарманку без предупреждения. Налицо полное отсутствие хороших манер и уважения к клиенту. Претензию составить, что ли?

Сначала всегда приходит легкость. Когда напряженность наведенного поля снижается до приборного нуля. Разброд ощущений. Свобода, но вовсе не та, которую хотелось бы заполучить в свое пользование.

Теряется опора. Внутренняя. Ты все так же чувствуешь пол под своими ногами и воздух в своих легких, видишь ту же стену, что и минутой ранее, только теперь все это словно находится в другом мире. Словно тебя насильно оторвали от привычного бытия. Оно еще здесь, вокруг, рядом, его даже можно коснуться, а вот обратного касания не произойдет. Мир никуда не исчез, это ты стал другим. Прозрачным. Если раньше реальность замечала тебя, сейчас все наоборот, а стало быть, ей нет никакого дела до…

К счастью, паника длится считанные секунды: «Молли» не отлынивает от работы. Каждый вдох снова сближает тебя с миром. До столкновения, за которым наступает равновесный покой. Потом техник возвращает все назад, но не останавливается на отметке естественного фона, а движется дальше. К максимуму. Моему личному.

Теперь опоры становится слишком много. Словно каменеешь на глазах. И волны окружающего мира начинают биться в тебя, как в прибрежные скалы, потому что ты становишься помехой на их пути. Неожиданной и раздражающей.

Они давят, только твое тело твердеет быстрее, чем усиливается натиск. Кажется, вот-вот расколешься. Прорастешь алмазными иглами и разлетишься на кусочки. Но спасение приходит. Наверное, за последнее мгновение до конца…

— Все, готово.

Датчики отщелкиваются, и я слышу эти звуки сквозь гул крови в ушах, а значит, все хорошо.

— Эста, можно тебя на минутку?

Они шепчутся за монитором. Вернее, шепчет техник, а Норьега слушает. Внимательно.

— От меня больше ничего не требуется?

Обе головы рассеянно поворачиваются в мою сторону.

— Нет, процедура окончена, можешь идти.

Я и сам знаю, что могу и чего не могу. Россыпь данных, считанных с контура, до сих пор слегка сдавливающего грудную клетку, обработана и отправлена в долгое путешествие по базам. Прописывается она автоматически, но для подтверждения каждой операции все равно требуется участие оператора, так что пройдет около суток прежде, чем смогу без боязни подтвердить свое новое имя. Или немногим больше, учитывая дряхлость местной аппаратуры.

— Пошли дальше.

Новое приглашение? Куда еще?

— Пошли-пошли!

Поднимаемся на пару этажей выше. Коридор — брат-близнец того, с кабинетом тетушки Флори. Дверей точно столько же, и открыты… Все, кроме одной, к которой мы и направляемся. Новенькая табличка «Инспектор социальной службы»? Пожалуй, теперь кое-что начинает расставляться по местам.

Комната стандартная. На хозяина и одного посетителя, не больше. Но здесь для последнего хотя бы есть стул.

— Присаживайся, пока я все оформлю.

Великодушное разрешение. И своевременное, потому что мышцы начинают мелко подрагивать. Они всегда реагируют на стресс медленнее сосудов, но это и к лучшему: зачем нам лишние спазмы по всем фронтам?

Эста обращается с электронной техникой куда ловчее своей родственницы. На уровне хорошего секретаря. Не отличного, но вполне достойного для работы с руководителями среднего звена. Вечная спутница Джозефа, строгая и стойкая, как кремень, Клара дала бы моему новому приятелю приличную фору, и все равно пришла бы на финиш первой. Я всегда невольно любовался ее пальцами, порхающими, как бабочки. А заодно жалел, что мне эта работница никогда не достанется.

— Можно вопрос?

Вообще-то, такой тон скорее полагался бы мне, а не хозяину кабинета. Слишком натужно-вежливый для парня, гуляющего по ночам в подозрительной компании.

— Конечно.

Он не поднял взгляд от монитора, произнося с легкой завистью:

— У тебя хорошая матрица.

— Ты спрашиваешь?

— Очень хорошая, как сказал Хосе.

А для того, чтобы это выяснить, прогнал меня по всему допустимому диапазону. Увлекся, так сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не даст ход своим выводам, не волнуйся. Иначе…

— Иначе?

Эста наконец-то посмотрел на меня. Глаза в глаза.

— Ты ведь не просто так жил в богатом доме, да?

И надеялся, что проживу там еще очень долго. А может, переберусь в местечко поуютнее.

— Не понимаю.

— Да брось! Все ты понимаешь! — хлопнул он ладонями по столу. — Только не скажешь. И я теперь догадываюсь, о чем ты молчишь. Но почему? Зачем? Не лучше ли было заявить о своих… о своем… Экспертиза бы подтвердила. Дальше — да, понадобилось бы много денег, для полной уверенности, но он, скорее всего, не стал бы продолжать.

— Продолжать что?

— Установление родства. Признал бы. И ты получил бы все, что тебе…

Полагается. Ага.

— Зачем ты бережешь его чувства? Он-то не подумал о твоих, когда выставил на улицу.

Скучно живешь, парень, если придумываешь сказку на пустом месте. Хотя, есть в кого: вспомнить хотя бы словоохотливую тетю Флори.

— Или это была она, а не он? Такое случается редко, но все же… Женщина, отказавшаяся от собственного ребенка, не заслуживает пощады.

Я тоже так думаю. Или думал. И спуску матери не давал. А теперь даже обвинениями переброситься не с кем.

— Не понимаю!

— Я только что сказал то же самое, заметил?

Он принимает всю эту историю близко к сердцу. Интересно, почему? С виду у Норьеги не определишь нежную и ранимую душу. Или правильно говорят, что внешность обманчива? На свой счет не уверен.

— Кто-то из родителей подарил тебе «Молли», с которой ты… Можешь все, что захочешь! Да если об этом узнают женщины Низины, способные родить, все они выстроятся в очередь под твоими окнами!

Это-то и страшно. Не хочу проходить отцовский путь. Потому что знаю, чем он закончился.

— Есть шанс, что мой секрет так и останется секретом?

— Но ты мог бы…

— Я не могу сделать то, чего действительно хочу. Вот что важно. И осеменить соглашусь единственную женщину во всем мире. Если найду такую.

Он недоумевающе смотрел на меня, наверное, с минуту. Потом тряхнул головой, что-то буркнул, то ли в свой, то ли в мой адрес, и вернулся к работе. Постучал по клавишам, время от времени останавливаясь на сверку данных. Потом встал из-за стола и подошел к стенному шкафу.

Кодовый замок на дверцах предполагал, что внутри находится нечто важное, но я увидел на полке, которая интересовала Эсту, всего лишь карточки, похожие на кредитные. Одна из них прошла через щель допотопной кодировочной машинки и была вручена мне. Почти торжественно.

— Вот.

— Что это?

— Твое удостоверение.

— Зачем оно вообще нужно? Любой сканер…

— Без него в Лимбо будут проблемы. Таков порядок. Право на посещение, работу и все прочее. Право зарегистрированного гражданина.

Почему мне раньше никогда не доводилось слышать об этом? Официально организованная резервация какая-то получается, а не среда наибольшего благоприятствования. И могу поклясться, сенатор тоже не имеет полного представления о том, что происходит у него прямо под носом.

— Такую маленькую штучку легко потерять. И что тогда? Я снова всего лишусь?

— Обратишься в муниципалитет за новой.

— Каким образом, интересно? Я же не смогу сюда прийти, сам только что сказал.

— Зато ко мне сможешь. Домой. Я живу в Низине.

— А работаешь здесь?

Эта часть города — нечто среднее между верхом и низом. Лестничная площадка, с которой можно подняться выше или упасть. Но если выбрался в Вилла Лимбо, да еще получил работу в городских службах, значит, купил выигрышный лотерейный билет. А потом у счастливчика непременно загорается жадный огонь во взгляде и день ото дня растет желание двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое. Помню, как Карлито задирал нос, когда встречал на улице кого-то из знакомых, кому повезло меньше… А ведь он был всего лишь прислугой. Зато жил там, на склонах. Вот и Эста вполне мог бы перебраться из Низины. Куда-нибудь подальше.

— Я люблю свою работу. И дом свой тоже люблю.

— Так он для тебя дом или все-таки якорь?

Что, не ожидал ответного удара? Не все тебе одному нападать, целя в слабое место.

— Я люблю свой дом.

Прозвучало скорее упрямо, чем искренне.

— А я свой — нет.

— Это я уже понял.

— Работа обязывает? Требует определенного места жительства? Но тут-то возможностей больше. И знакомства совсем другие. Полезные. Снял бы квартирку поближе к центру, подружился с соседями… Или жалование пока слишком маленькое?

Он сощурил второй глаз. Тот, без шрама. И я уже начал запоминать, что это означает.

— Я родился в Лимбо. Моя семья уже жила здесь. И если бы я захотел, то вовсе никогда не пересек бы границу.

— Хочешь сказать, это твоя добровольная жертва?

— Это не жертва.

Теперь Эста явно злился и недоумевал больше, чем когда пытался понять мои поступки, но всю его горячность словно смыло. Хотя как никогда ясно ощущалось, что в любой момент мне могут дать по зубам.

— Я ничем не заслужил то, что получил при рождении. И все те, кто родился в Низине, тоже. Мы одинаковые.

— Но кому-то всегда везет больше.

— У каждого есть право жить лучше, чем получается. Должно быть. И тот, кому повезло…

— Должен поделиться своей удачей с другими? А разве такое требование не нарушает его собственные права?

— Чем больше прав, тем больше обязанностей.

— В идеале. А на деле? Ты хоть изредка смотришь дальше своего носа?

— Я знаю, что происходит вокруг. Не слепой. Но буду делать все, чтобы…

Та девица ведь тоже боролась за справедливость. По крайней мере, декларировала свою позицию именно так. Климат здесь особый, наверное, если каждый второй мной встреченный — революционер до мозга костей и борец за счастье обездоленных. Но мне-то довелось дышать совсем другим воздухом.

Самостоятельность хороша, если у тебя за спиной надежные тылы, в противном случае рано или поздно придется примкнуть к какому-нибудь лагерю. И примыкать всякий раз, когда народится желание двигаться вперед. Моя жизнь четко следовала этому правилу. Даже допустив возможность продолжения отцовского бизнеса, нужно было еще дожить до нужного времени. До дня, когда на мою улицу ступит праздник.

Мама искала спасения так, как умела. И справилась с задачей. Блестяще. А я слишком поздно сообразил, что лагерь Элены-Луизы никогда не станет моим. Надо было начинать искать новые горизонты давным-давно, сейчас же…

Союзники? Возможно. Но в какой войне?

Покровители? О, для того, чтобы ими обзавестись, нужно еще красиво вынести собственную значимость на всеобщее обозрение. Если бы она у меня вообще имелась.

— Желаю удачи.

Эста растерянно двинул бровями:

— В чем?

— В твоей борьбе. Или службе — выбирай сам.

Все, мышцы ног пришли в норму. Можно двигать отсюда.

— Ты куда?

— Домой. Я ведь теперь могу так говорить?

— Просто возьмешь и уйдешь?

А что, должен станцевать на прощание?

— И возьму, и уйду.

— Я думал…

Примерно предполагаю, в каком направлении. После стольких оказанных любезностей я просто обязан был записаться в доморощенную революционную бригаду сеньора Норьеги. Как честный и порядочный человек. Или как наивный глупец. Интересно, кем он меня увидел тогда и видит сейчас?

— Спасибо за помощь.

— Я верил, что ты поймешь.

Особое ударение на слове «ты»? Ну конечно. С душещипательной историей моего происхождения, которую Эста самостоятельно придумал от начала и до конца, я лучший кандидат для движения сопротивления. Идейный. Поэтому передо мной и устроили все это импровизированное представление, вот только автор и исполнитель слишком сильно вжился в роль.

— Я понимаю. Но это не моя борьба.

— Ты…

Раньше мне нравилось видеть разочарование и обиду в чужих глазах. Я чувствовал себя победителем, когда удавалось вот так же посадить на задницу реального или воображаемого противника. А что теперь? Где это наслаждение, греющее что-то внутри меня? Где удовлетворение от проделанного?

Никаких чувств. Все серо, буднично, скучно.

Я мог бы согласиться? Конечно. Мог бы сыграть в согласие, на крайний случай. Но зачем обманывать себя и других? Мне нет дела до пламенных идеалов Эсты.

— Всего хорошего, сеньор инспектор.

После искусственного освещения коридоров муниципалитета солнце ощущалось ярким, как никогда. Но все-таки не ярче, чем рубашка папаши Ллузи. С сегодняшнего дня — моего названного папаши.

— Один вопрос. Можно?

Что-то булькнуло во фляжке, отнятой от губ. Наверняка очередное забористое зелье.

— Один можно.

— Почему?

Расплавленный воздух не располагает к долгим разговорам, состоящим из множества звуков. Но главное, они и не нужны: жаркое солнце выжигает все лишнее, оставляя самую суть.

— Удивился?

Не то слово. Остолбенел. И пьяница это прекрасно видел.

— Да.

— У всего на свете есть причины.

— И какая была у тебя?

Он не стал торопиться с ответом. Сделал еще один глоток, потом аккуратно завинтил крышку.

— Только не думай, что все это бескорыстно.

— Не стану.

— Ну вот и ответ.

Фелипе Ллузи оторвался от стены, на которую опирался, и медленно пошел прочь. В сторону Низины, как можно было предположить. Я двинулся следом, переваривая услышанное.

Поступок, продиктованный выгодой? Пусть. Это естественно и нормально. Тем более, бессеребренником мой нынешний «папа» не выглядел ни минуты, начиная с момента нашего знакомства. Рачительный хозяин, тащащий в дом все подряд? Хорошо. Но не это главное. Вовсе не это.

Решение было принято легко и быстро. Без раздумий. Потому что для горького пьяницы мое присутствие в доме, да еще на условиях «родства» казалось удобным приобретением? Возможно. Но тогда получается, что в глазах семьи Линкольнов я вообще ничего не стоил.

— Можешь меня поздравить, Хэнк: я начал новую жизнь. По-настоящему новую. Даже имя сменил. И представь, даже обзавелся отцом. Самая большая мечта наконец-то сбылась. Теперь осталось то, что поменьше. Ты.

Конечно, он не отвечает. Слушает молча. А может, спит. Неважно. Все равно, лучшего собеседника я себе искать не хочу.

— Они живут изо всех сил, Хэнк. И живут заковыристо. Тот парень, который нам помог, знаешь, кем оказался? Работником муниципалитета. А дальше — больше. Он искренне хочет сделать мир лучше. Прямо как я пару лет назад. Только заходит с другого конца.

Ему виднее, наверное. Эстебану Норьеге. Все, что происходит на самом дне. Но из глубины слишком долго подниматься к свету… Не успеет. Может, потому и вербует сторонников? Чтобы хоть кто-то из длинной очереди добрался до дверей божьей приемной?

— Это вызывает уважение. Правда. И немного жалость. Вот что, к примеру, мог бы сделать я нынешний? Да ничего. Никто и слушать не будет, кроме таких же неудачников. Знаю, ты скажешь: нельзя опускать руки. Согласен. Но у меня больше нет цели.

А может, никогда не было. Оглядываясь назад, вообще не понимаю, к чему стремился. Считал себя достойным? Да. Но вот чего именно? К тому же, люди вокруг, как выяснилось, были противоположного мнения.

— Все перепуталось, Хэнк. Потеряло смысл. Я даже не могу отомстить, потому что не знаю, что случилось. На тебя одна надежда, слышишь? Да-да, по-прежнему на тебя. Надеюсь. И хочу верить, что делаю это не напрасно. Кажется, должно быть еще что-то… Третье из чувств. Не подскажешь? А то я запамятовал. Хотя не надо. Спи. И пусть тебе снятся лучшие сны, чем моя явь.

* * *