Недетская сказка (джен)

Они проснулись утром в лесу. Он стоял тихий и смирный, засыпанный лёгким, выпавшим за ночь снегом. Все чувствовали себя немного неловко. Дракон не ехидничал, единорог боялся слово сказать, Волшебница не смотрела ни на кого и была преувеличенно уверена в себе, даже к ручью спустилась быстрым шагом, почти бегом, чтобы Ивэйн не заметил, что она снова опасается не найти его там, где он был вчера.

Кажется, только Рыцарь держался спокойно, как обычно, да его конь не обращал ни на что внимания. И они поехали дальше, на запад. И лес выпустил их. Они ехали по полю, когда выяснилось, что дракон отстал и опять куда-то исчез, а когда появился, Волшебница была очень разозлена ожиданием, а у самого дракона морда была в птичьих перьях. Единорог, конечно, знал, что дракон не вегетарианец, но все же он никогда не был свидетелем его обедов, а сейчас всё понял, представил себе «бедную птичку» и стал плакать, поэтому начал спотыкаться.

Вообще-то, мой дорогой, с этого всё и началось. Волшебница стала выговаривать единорогу, что нельзя быть таким занудливым, что каждый имеет право быть самим собой, и что дракону тоже надо что-то есть, и даже, что она сама предпочитает мясо. Дракон был сыт, доволен, поэтому летал кругами и обзывал единорога хлюпиком, нытиком и неполноценным лошадиным оленем с одним рогом. Волшебница и на него кричала гневно, грозя кулаком и обещая лишить дара речи, но дракон всё время взмывал в воздух, как только она поднимала лицо вверх, и делал вид, что не слышит. К тому же, оба они знали, что лишить его дара речи невозможно. Не она дала, не ей и лишать. Ивэйн посмеивался, но вообще-то он был удивлен, что животные Волшебницы так распущены, а вот его конь шел себе и шел, и не на что не жаловался, и ничего лишнего себе не позволял, и всегда слушался поводьев. Впрочем, у него был просто конь, белый. А у нее всё же волшебные животные, кто его знает, может, это и нормально? Вот так, не переставая препираться, они подошли к реке.

— Хватит безобразничать, — крикнула Волшебница Айрину, — займись делом! Где там брод какой-нибудь?

Дракон полетел вдоль реки, скоро вернулся и тяжело плюхнулся на землю.

— Вообще-то, после обеда надо полежать, а не носится над реками, — и он лег на бок.

— Вообще-то, ещё полчаса назад твой обед не мешал тебе орать всякие гадости! Говори немедленно!

— Ну что ты сердишься, хозяйка, уж и пошутить нельзя. Лететь надо направо, там брод. То есть, я могу лететь куда угодно, а вам ехать надо направо.

И они повернули направо и поехали вдоль реки. Ветер теперь дул слева, это было даже удобнее, чем в лицо. Айрин перелетел через реку и смешно бегал по берегу, растопыря крылья.

— Как курица! — с досадой сказала Волшебница.

— Это птица! Которую он съел сегодня утром! — и единорог снова зарыдал, — почему вы не скажете ему, чтобы он прекратил! Я не могу на это смотреть!

— Да перестань ты рыдать! Это уже просто невыносимо! — и она натянула повод.

— Вы всегда его защищаете! Всегда! Вы его любите больше, чем меня! — Илф топнул копытом по краю обрыва и остановился, и снова топнул. Копыто его скользнуло по заиндевелой земле, и он начал сползать вниз, заваливаясь на бок. Нет, она пыталась удержаться, ты же видел. Но трудно удержаться, когда ты едешь без седла. А самое ужасное, что Ивэйну надоело слушать эту ссору, потому что нытье единорога было невыносимым, и шутки дракона ужасными и голос у Волшебницы, когда она ругалась, становился очень некрасивым, поэтому он пришпорил коня и поскакал вперед к броду. И когда Роксана падала в воду, крича «черт возьми!» (нет, это не так, ты слышал, что именно она кричала, это было вовсе неприлично), он был далеко. Услышав крик, он, конечно, повернул назад. Но было уже поздно. Она уже упала в реку на спину и барахталась в холодной воде, била руками, платье и плащ вздувались пузырем вокруг, и лицо у неё было ужасно испуганное. А потом она встала на ноги. Оказалось, что стоит она в воде всего по грудь. И вовсе все не так страшно. Дракон прилетел с берега и кружил и кричал что-то невразумительное, что-то — «хозяйка» и «я сейчас», и «я спасу». И хотя она, вся красная от злости и смущения побрела к берегу, он схватился за плащ на спине, и, подняв её над водой, понес через реку на другой берег. Так что, когда Ивэйн оказался у обрушенного берега, он увидел стоящего в воде по колено Илфа, синего от ужаса, засунувшего голову между колен и зажмурившего глаза, и дракона, который тащил Волшебницу через реку, весьма бесцеремонно держа за плащ. И тут застежка на плаще расстегнулась и Роксана упала в воду опять, теперь уже точно посередине реки, там, где быстрое течение завивалось белыми кружевными бурунами. И тогда всем стало по-настоящему страшно. Конь Рыцаря даже ждать не стал, он просто прыгнул в реку и поплыл. И дракон кинул плащ на берег и снова спикировал к воде. Только единорог ничего не видел, он так и стоял, зажмурив глаза и дрожа от страха.

А волшебница опускалась на дно, сквозь толщу воды она видела колеблющееся мутное солнце там, с той стороны реки…. «Кошке всегда теперь придется жить у Смерти, а у него нет вееров и пуховок, чтобы разбрасывать» почему-то подумала она. «Веер! Мой любимый чёрный веер из вороновых перьев!» и она рванулась вверх, толкнувшись руками. Странные мысли приходят в голову в воде, ты не находишь, мой дорогой? Оказалось, что вода плотная и держит, на неё можно опереться. В ней даже легче, чем в воздухе. Летать невозможно без крыльев. А плыть вполне удается. Правда течение было сильным, но Ивэйн уже дотянулся до неё и помог доплыть до берега. Потом она ругалась с драконом, потом они развели костер и Айрин старательно дул на них тёплым воздухом и сушил им одежду. И они пили горячий чай. И конь Рыцаря привёл с того берега опять рыдающего единорога. И все успокоились наконец-то. И отправились дальше. Какое-то время они ехали молча.

И, наконец, Рыцарь начал:

— Я ничего о вас не знаю. Чем вы занимаетесь?

— Да так, кое-чем. По мелочам, — сухо ответила Волшебница. Ей было немного стыдно, что она не умеет плавать, и что она так неловко оступилась, и что она так испугалась и даже, что она именно так закричала, когда упала в воду. Они снова ехали молча какое-то время. «Сам пусть первый начинает» — думала волшебница, — «бессердечный мальчишка!» «Почему мне так тяжело молчать! Никогда мне это раньше не мешало», — думал Рыцарь.

— Смерть сказал, что вы любовью занимаетесь. Это как?

— Ну, как тебе объяснить. Все люди хотят любить. Но они всегда не замечают, что нужный человек вот он, под носом.

— И что же вы делаете?

— Ну, когда что… Камешек под ноги, птицу на нужную ветку, порыв ветра, срывающего шляпу, а когда и водой из лужи плеснуть. Главное, чтобы человек голову в нужную сторону повернул.

— А если все равно не замечает?

Но она и рта не успела открыть, потому что сверху сказал дракон:

— Иногда надо цветочный горшок на голову скинуть, чтобы он голову повернул. Она умеет так скинуть, чтобы до смерти не убить!

— Верно, — усмехнулась Волшебница, — только тебя-то никто к разговору не приглашал.

— Нет, горшок на голову это очень больно, — неожиданно вступил единорог, — не надо горшков на голову, надо нежно, любовь это нежно. — и он чихнул.

— Что поделаешь, люди ненаблюдательны, — ответила Волшебница, — Некоторым надо горшок на голову. А некоторым животным надо врезать хорошенько, чтобы людей не перебивали.

— Вот так целыми днями камни под ноги и выворачиваете? — усмехнулся Рыцарь.

— Камни! — Волшебница улыбнулась. — Что камни! Я затачиваю поэтам перья, а художникам добавляю в краски волшебный порошок, я вкладываю певцам в губы нужные слова, а музыкантам в уши волшебные мелодии. Я даю скрипкам имена, чтобы они пели радостнее. Зажигаю звезды, утишаю сердечные боли, распускаю цветы и заставляю птиц петь.

— И все слушаются вас?

— Когда твои действия совпадают с их целями, всегда всё получается. Знаешь, соловьи поют только свои песни, это так. Но можно спеть вместе с соловьём, зачем пытаться научить его говорить? Спеть с соловьём и это будет ваша общая песня, не так ли?

— Не знаю..., — Рыцарь помолчал, глядя прямо перед собой, потом повернул голову и пристально взглянул на Волшебницу. — А вы всё знаете о любви?

— Ни о чем нельзя знать всё. Но пока получается, что из нас двоих я знаю больше.

— Я часто гулял ночами по лесу и спускался в деревню, — неожиданно начал Рыцарь, — Наблюдал за людьми и кое-что заметил — «любовь» и «влюблённость» разные вещи, не так ли?

— Нельзя сказать, чтобы уж очень свежее наблюдение, — ядовито заметила на это Волшебница. Ивэйн покосился на нее, но продолжал ровным голосом.

— Пары ходили на опушку леса. Кто-то ходил полгода, кто-то месяц, а потом приходили с другими — это влюблённость. А видел ещё пары, которые приходили туда тоже самое время, и потом, каждый год приходили, и ничего не менялось — это любовь. А бывало, что кто-то из двоих говорил: «я не могу дать того, что тебе хотелось бы», и всё заканчивалось…Я стоял в тени дерева так, чтоб меня не видели, или сидел на ветке в кроне, я пытался их успокоить, я говорил шёпотом, что настоящая любовь еще расцветёт, и тогда он или она пожалеет, что не с ним, не с ней. Но они ничего не замечали…

— Да они принимали твой голос за свои сомнения и поэтому не замечали! Кто же так вот прямо говорит людям? — воскликнула Волшебница, — потому-то я и выворачиваю им под ноги камешки и сажаю птиц на ветки! Говорить прямо — бесполезно, люди не слышат слова! Мало знать что, надо ещё знать как. Так что всё равно получается, что я знаю больше.

— Может, вы тогда скажете мне, что такое любовь?

— Ну ты и спросил! Люди столько веков отвечают на это вопрос! Я не решусь!

— Как же вы тогда ею занимаетесь, если сами не знаете, что это?

— Вот ты же пьёшь воду, дышишь воздухом, смотришь на радугу? Разве ты думаешь что это? Просто пьёшь, дышишь, любуешься.

— Любоваться на радугу? На капли воды в воздухе, освещённые солнцем? А рукой не дотронешься, всё исчезнет.

— Да ты поэт, — Волшебница очень внимательно посмотрела на него, — спрашивай ещё, у тебя же есть ещё вопросы.

— Зачем её придумали, любовь? Когда её нет — спокойно, но пусто. Когда она есть, она так мучительна. Но не знаешь, что выбрать, когда она есть или когда её нет.

— Никто её не придумывал. Она всегда была, пока люди существуют. И даже раньше, наверное. Разве такой мир можно было создать без любви? Никто её не придумывал, это свойство нашего мира — любовь. А выбрать всегда можно. Просто когда она есть — ты живой, когда она безответна — полумёртвый, когда ее нет вообще — полуживой.

— А чем полумёртвый отличается от полуживого?

— Да очень просто! Полуживой — никогда не был живым до конца, а полумёртвый — был, просто сейчас что-то случилось такое, может, он устал.

— А почему, когда влюблён, все чувства проявляются ярче?

— Ну как тебе объяснить. Это как радуга. Если нет солнца, что такое дождь? Просто капли воды в воздухе, сам ведь знаешь. Серый дождь. Только солнце создаёт из него радугу.

— И ради этой радуги ты готов на всё, — тихо сказал Рыцарь.

— Да, и ради этой радуги ты всегда будешь готов на все. Теперь всегда, стоит лишь один раз ее увидеть.

— А вы? Вы готовы на все? Ради радуги?

— А мне достаточно того, что я вижу чужие радуги, Ивэйн, — неожиданно холодно сказала Волшебница.

— Какая радость рассматривать чужие радуги? — задумчиво произнес Рыцарь.

— Радуга всегда радуга, своя она или чужая, — рассудительно ответил единорог.

— Когда в душе не осталось света, чтобы создать свою, ничего другого и не остается, — сказал сверху дракон, но он сказал это тихо, очень тихо, сам себе, Волшебница его не услышала.

Никто не слышал, кроме нас с тобой, дорогой мой, но мы никогда ей не расскажем, так ведь? Но, наверное, Волшебнице всё же не понравился этот вопрос, потому что оставшуюся часть дня она молчала. И даже отказалась ужинать. В костре потрескивали сучья, рыцарь иногда наклонялся поправить вертел с зайцем, волшебница смотрела на огонь, обхватив руками колени.

— А что будет, когда мы вернёмся?— спросил Ивэйн.

— Все изменится. Это как с зайцем. Его уже не сделаешь живым, раз ты его убил и жаришь.

— Я буду неживым?

— Ты-то? Ты-то как раз наоборот, ты уже никогда не будешь неживым. Теперь ты будешь зависеть от всего. От луны и солнца, от погоды и времени года, от капризов своей женщины. Как все люди!

И я могу поклясться тебе, мой дорогой, что её голос был довольно язвителен.

— Но это тяжело. Это же…— он помолчал, подбирая слово, — Это же — несвобода!

— Ну, а что ты хочешь? — усмехнулась Волшебница, — Зато ты будешь счастлив!

— Какое же это счастье — зависеть от всего?

— Когда всё будет складываться, луна и солнце, и погода, и настроение твоей женщины, когда всё будет складываться, ведь иногда всё будет складываться, — она опять ядовито усмехнулась, — Ты будешь счастлив так, что на один такой день ты не согласишься променять год своей тьмы, дорогой мой.

Она позволяла себе снисходительный тон, ведь она была старше. И вообще, ей казалось, что она больше понимает в жизни и любви. И вообще, она была все еще очень сердита. Айрин приволок откуда-то еловых ветвей, и они легли, завернувшись в одеяла, с двух сторон потухшего костра, слева, за спиной Волшебницы, лежал единорог, за спиной Ивэйна, справа — его конь. Она повернулась на спину и еще какое-то время смотрела в небо на низкие яркие звезды над головой, а потом заснула. Проснулась она внезапно, было тихо, слева чуть посапывал во сне Илф. Повернула голову, Ивэйна не было, она села и огляделась — Рыцарь стоял в нескольких шагах и в его руках блестели клинки. Волшебница выпуталась из одеяла и подошла к нему, встала за спиной, он сказал, не поворачивая головы:

— Там волки, много.

— Мне страшно, — ответила она очень спокойным голосом, подоткнула юбку и, наклонившись, достала из-за голенища сапога нож, Ивэйн покосился на неё и усмехнулся: «А говорила, что только кухонные». Волков было девять. И они шли по светлому от луны снежному полю, опустив лобастые головы, один впереди, остальные по четверо чуть сзади.

— Встаньте слева, потом спиной к моей спине, когда они начнут окружать. А где Айрин?

— Летает где-то, его всегда нет, когда он нужен.

Волки подошли ближе и остановились, они стояли полукругом и ждали, движения, знака, может быть испуга? Их вожак был крупным и белым, почти как снег, он переступал лапами и тихо рычал, скаля зубы, чуть поводя круглой головой из стороны в сторону. Они стояли, волки смотрели на них, а они на волков, и Волшебница переводила взгляд с одного на другого, она видела сразу трёх, а Рыцарь видел сразу всех, он умел видеть сразу всех врагов, ведь он был опытный рыцарь, понимаешь? И там, за их спиной, вдруг испуганно вскрикнул Илф, и всё сдвинулось с места.

Волки кинулись вперед, скуля и рыча, разбрасывая лапами наст, и Волшебница сразу потеряла из вида Рыцаря, она просто стояла и ждала, когда животное подойдет ближе, чтобы ударить. Глаза волка горели желтым смертельным огнем, он скалил зубы, горбил лопатки, припал к земле и вдруг пружинисто прыгнул вверх. Словно воздух сгустился и застыл, по лезвию ножа медленно перемещался блик луны, острие вошло в плотную шерсть, нож скользнул через плоть, звонко задел кость и упёрся в тугое сопротивляющееся сердце, вздрогнула в кулаке рукоять в такт трем ударам, и она выдернула нож обратно, и волк упал к её ногам. «Назад! Оглянись назад!» — завопил сверху, с неба, дракон, она повернулась — вокруг рыцаря плясали сразу пятеро, мелькали алые от крови клинки в его руках — взмах, клочья шерсти, визг и струя крови искрится под луной, ещё взмах и тяжелое серое тело рушится на снег. Как тебе объяснить этот танец поворотов и выпадов? Он был лёгок, как тень, как сама Тьма, он был точен, как его клинок, а волки были тяжелы и смертельны. Ты помнишь, ты помнишь, мой дорогой, эту испанскую танцовщицу, это фламенко, которое она танцевала с ирландским танцором, лёгким как ветер? Да, Ивэйн словно танцевал среди этих тяжёлых тел, уворачиваясь и отступая, и клинки сверкали в его руках, он был везде и словно нигде, и волки всегда промахивались, а его клинки всегда были точны и попадали в цель. Она никогда раньше не думала, что смерть, чья-то смерть, может быть так завораживающе красива. И она смотрела, застыв на месте, опустив руку с ножом. Сбоку на неё прыгнул ещё один зверь, она ударила ножом, но промахнулась, и волк сбил её с ног. Он стоял над ней, упершись в грудь лапами, и клыки приближались к горлу, сверкнул клинок, кровь брызнула ей на лицо, мёртвое животное тяжело придавило ей грудь. Какое страшное лицо было у Рыцаря, стоявшего над ней. И она потеряла сознание.

Кто-то тепло дышал ей в ухо. Она открыла глаза — над ней стоял Илф, весь в пятнах чужой крови. Кровью было залито поле, семь волков лежало на нем, двое уходили к лесу, оставляя темные полосы на снегу, и над ними кружил Айрин, крича что-то издевательское и неразборчивое, Ивэйн вытирал снегом клинки.

— Ты всё пропустила! Когда вернулся Айрин, он тут всех разогнал, но Ивэйн и без него бы справился! Как он дрался, как он дрался! Он всех убил! Я тоже одному кааак дал в глаз копытом! — быстро говорил единорог, — Ну ты как? Ты очень испугалась?

Волшебница села. Рыцарь подошел к ней и протянул левую руку, чтобы помочь встать, в правой он держал два клинка. Они стояли лицом к лицу, в его глазах сверкала луна, и лицо его было печальным и усталым. Её лица он не видел, оно было в тени. Левый рукав его куртки был разорван и на руке — длинная кривая рана. Роксана взялась за края разорванного рукава, словно хотела стянуть их и вдруг заплакала.

— Все кончилось, почему ты плачешь?

— Мне страшно.

— Страшно, что ты могла погибнуть?

— Что ты мог погибнуть.

— Вы бы дошли и без меня, надо просто идти на запад, пока не кончится ветер.

— Без тебя мне незачем идти. К чему оживлять розу без тебя? Вся эта история началась из-за моего проклятого гобелена! Если бы не он, ничего этого не случилось бы.

— Истории всегда случаются так, как должны, разве ты не знаешь?

Но она не ответила, она повернулась и пошла назад, к потухшему костру и одеялам. Была ещё ночь, и до утра можно было немного поспать. Правда сначала она починила куртку Рыцаря, никаких иголок и ниток, ты же помнишь — она ненавидела их. А вот с раной его почти ничего не вышло, потому что невозможно одновременно всхлипывать, сморкаться и лечить. В конце концов Ивэйн сказал, что остальное и так заживёт.