Экватор (гет)

В Норе о предстоящем судебном разбирательстве не говорили. Гермиона и Джордж рассказали историю про профессора и его жуткие эксперименты один раз, опуская подробности, и все сделали вид, что все закончилось, хотя знали, что Гарри и Гермиона на работе извели на это дело бумаги больше, чем за всю свою трудовую деятельность.

Каждый день Гермионы начинался с плаката «Пушек Педдл» на стене и заканчивался им же. Каждый день она проводила в Министерстве, пытаясь оставить дело за собой, доказывая, что ее непосредственное участие в выяснении новых подробностей, да еще и каких, — не помеха выступлению в роли обвинителя. Каждый вечер она возвращалась в Нору, где было тепло, пахло вкусной едой, а иногда было шумно как прежде. Джинни каждый вечер путешествовала через камин, Гарри почти каждый раз вместе с ней. Джордж приходил после закрытия магазина, оставался дольше всех, а когда уходил и он, Гермиона убирала со стола, гасила свет на кухне и шла в комнату к плакату.

В воскресный день перед заседанием суда приехал и Перси. Он единственный спрашивал Гермиону о завтрашнем дне, интересовался, по каким статьям будет выдвинуто обвинение и даже пытался давать советы:

— Гермиона, а ты убедилась, что адвокат не сможет сослаться на вторую поправку?

— Убедилась. Хотя в этом нет необходимости. Нельзя дать согласие на участие в исследованиях, которые заведомо несут непоправимый вред здоровью, — Гермиона уныло ковыряла содержимое своей тарелки.

— Гермиона, а вы уверены, что он психически здоров?

— Да, его проверяли целители. Он вполне адекватен. В медицинском смысле.

— Персиваль, а ты убедился, что твои… — начал Джордж тоном, ничего хорошего не предвещающим.

— Джордж, достаточно, — остановила его миссис Уизли.

И замолчал не только Джордж, но и Перси.

После обеда Гермиона, нелепо сославшись на острую необходимость, ушла в соседнюю деревню за «маггловскими шариковыми ручками и всяким остальным», а Джордж пошел с ней за компанию.

Они шли пешком не для того, чтобы не пугать своим неожиданным появлением обитателей деревни, а чтобы дольше не возвращаться домой, где миссис Уизли наверняка отчитывала Перси за бестактность.

Когда Джордж, не задумываясь, взял Гермиону под руку и аппарировал вместе с ней через лужу, Гермиона напряглась и слишком быстро отстранилась.

Джордж удивленно посмотрел на нее и спросил:

— Нам надо поговорить?

— Я не уверена.

— Грейнджер, неужели после наших этих приключений ты меня… боишься?

— Не говори глупостей, я тебя не боюсь. Я просто не знаю, как себя вести. После всего что было, — Гермиона устало вздохнула.

Джордж резко остановился.

— Грейнджер, только не говори, что трогаешь себя, когда думаешь обо мне! — воскликнул Джордж.

— Дурак!

— Тогда расслабься! Я не знаю, что тогда взбрело тебе в голову, но ты — мой друг. И знаешь, если для того, чтобы обрести друга, каждый раз надо принимать участие в столь интимном процессе, то я готов! И не смотри на меня так. Кстати, что тогда взбрело тебе в голову?

— Я думала про тебя такие ужасные вещи. И мне было страшно, потому что я перестала понимать, что будет дальше. А ты... Джордж, я всегда думала, что ты хотел, чтобы Рон был на его месте. И я не знала, как перед тобой извиниться и ничего не рассказывать. Мне было так мучительно стыдно, мне хотелось унизить себя.

Джордж сначала пораженно молчал, а потом захохотал:

— Спасибо, Гермиона. Признать, что секс со мной — это унижение для любой женщины. Лучшее извинение на свете.

— Не придирайся к словам, я не это имела в виду. Я и так чувствую себя не слишком-то хорошо. Я не могу вот так притворяться, что я ничего ужасного не совершила.

— Я заметил. Покайся, Грейнджер: со сколькими ты спала?

— Вот это совсем уже неуместно, — возмутилась Гермиона, но все равно ответила. — У меня был только Рон.

— Вот же наглость! Ты же врешь прямо мне в глаза! — восхитился Джордж.

— Это было совсем другое!

— Ах да, это же была мучительная пытка. А Крам, неужели с Крамом ничего не было?

— С ума сошел? Мне было пятнадцать лет, кто вообще занимается сексом в пятнадцать лет?

Джордж пафосным жестом широко раскинул руки в стороны.

— О нет. Только не надо, пожалуйста, историй из твоего боевого прошлого. Это безумие — обсуждать с тобой такое.

Джордж засмеялся, а потом, уже без улыбки, сказал:

— Перестань относиться к этому так серьезно. Если коротко — ты права, и это было совсем другое. Вот ты можешь мне объяснить, почему поцелуй имеет разные значения в зависимости от того, куда поцеловали? Какая разница, к какому участку твоей кожи я прикоснусь? Гораздо важнее, что я чувствую при этом.

— Джордж Уизли, у тебя есть вообще хоть какие-то моральные принципы?

— У меня их, к вашему сведению, просто вот до хрена, — обиделся Джордж. — Может быть, я ошибаюсь, но, Гермиона, если бы той ночи не было, шли бы мы сейчас вместе по этой дороге?

— Не шли.

— Тогда возьми себя в руки. А если ты чувствуешь ко мне непреодолимое влечение, что вполне объяснимо, учитывая мою зашкаливающую привлекательность, то я вот тут между нами начерчу воображаемую линию. И ты можешь ее не пересекать, раз боишься коснуться меня, не пошатнув свои моральные устои. А сейчас нам нужно спешить, иначе они дожрут пирог.

На обратном пути, возле той самой лужи, Гермиона сама крепко взяла его за руку и не отпускала до самого дома.

Он слишком сильно давил на перо, от чего рука уставала еще быстрее. Пришлось отложить перо и пошевелить пальцами.

— Да иди уже, иди, — сжалился Кингсли.

И уже в след крикнул:

— Но чтобы завтра — как штык!

Гермиона выбиралась из Министерства целую вечность, зажав в кулаке записку, которая прилетела к ней еще до окончания чтения обвинительного приговора. Записку она прочитала всего один раз, а потом смяла — испугалась, что при следующем прочтении там может оказаться что-то совсем другое.

Ее останавливали возле каждого кабинета, в каждом коридоре. Они хотели поздравить, похвалить, а она слышала их слова, но не понимала смысл.

Гермиона бросила сумку на пол в коридоре и распахнула дверь на кухню, чтобы скорее увидеть, потому что не верила запискам.

Рон сидел за столом, намазывал масло на тост и от усердия морщил обгоревший нос.

— Дорогая, прости, я немножко задержался, — смущенно пошутил он.

Миссис Уизли охнула, ужаснулась худобе Рона и попыталась накормить его одновременно пятью блюдами, на что Рон совсем не возражал. Джордж от еды отказался и вежливо молчал рядом.

Также вежливо он позвал Рона поговорить. Так и сказал: «Рональд, будьте добры».

Там, в комнате на втором этаже, Джордж закрыл дверь и, наложив на нее заклинание, заорал:

— Ты же понимаешь, что если бы ты там сдох, я бы тебя убил!

Миссис Уизли не слышала их спора. Рон вернулся на кухню один и сообщил ей, а заодно и самому себе:

— Наверное, я уволюсь.

Джордж никогда не ходил на кладбище, последний раз он там был в день похорон. Он не видел смысла стоять возле мертвой плиты, вкопанной в землю, под которой лежали мертвые кости.

На холме, заканчивающимся обрывом над рекой, ветер шевелил живую траву, волосы на голове живого Джорджа. Джордж знал, что сейчас на ярком солнце они горят огнем.

— Что ты там копаешься, блох нашел? — Фред смеется, поворачивает лицо к нему, выворачиваясь из его рук.

Теперь, убирая отросшую прядь с лица, Джордж прикасался к своим волосам, точно таким же, как у брата.

Он может передать магазин Рону, сломать волшебную палочку, заняться чем-то другим, новым, тем, что будет принадлежать только ему. А может подойти к краю обрыва, на котором они когда-то так часто сидели, и шагнуть вниз.

Он может все. Именно поэтому он встает и уходит с обрыва, чтобы забрать себе то, что осталось и теперь принадлежит ему: воспоминания, девушку и бесполезную магию, которая никого не может вернуть к жизни.