Вместо Ночного дозора (джен)

Прошло всего две недели после выслушивания хвастливых рассказов Брана о том, как он выиграл войну, как столица встретила Джона рассказами о том, как храбрые южане спасли нерасторопных северян на войне, а южные женщины отрывали куски от себя и своих детей и кормили северянок с их детьми и стариками. Джон напрасно произнес речь, где расписал по порядку ход войны, не забыв свою роль и даже роль древовидцев, но ему покричади «Ура!», «Король Джон!» и многое другое, что полагается кричать монарху, одержавшему победу в трудной и долгой войне, но остались при своем мнении.

Ночью Арианна и Маргери спросили, действительно северяне пасовали, и южане их спасли. Джон был рад, что хоть его жены спрашивают об этом, он сказал, что основную тяжесть войны вынесли на себе северяне, южане к ним присоединились тогда, когда северные войска были уже на пределе возможностей, и дальше они в основном учили южан, как воевать в этой войне. Но храбрые, но чересчур спесивые южане учились плохо, их командировали слишком много рисковали, этих командиров пришлось заменить на опытных северян, но рыцари плохо подчинялись северным командирам, и поэтому понесли большие потери, сопоставимые с потерями северян. На самом деле я только один раз использовал южан в очень опасном деле, и именно в нем к очень большим жертвам привела не только их недисциплинированность, но и опасность самих сражений. «А чего же тогда они рассказывают о своих победах и своем решающем вкладе», — переспросила его Маргери. «Хотят и рассказывают, всем же хочется быть главными героями». Джон удивился, почему Маргери, послушная дочь своего отца, вдруг задает такие вопросы, но днем услышав обрывок разговора, которые вели с Лорасом его товарищи, пришедшие с войны, он понял, что даже терпеливая Маргери, действительно любящая своего брата, с трудом могла выдержать столь безудержный поток хвастовства его друзей и патетические переживания брата, что его не взяли на войну.

Но другие были не столь внимательны и вдумчивы, они приняли версию своих воинов-южан и считали, что северяне должны кланяться им в ножки за свое спасение, даже Дейенерис и Арья были почти забыты на фоне великих побед южных рыцарей, сперва побивших Иных на Перешейке, а потом прогнавших их через весь Север и прикончивших их на берегах Ледового и Тюленьего заливов. То, что основную массу прикончили драконы, они не говорили, максимум — драконы тоже в этом участвовали. В их описаниях была одна бросавшаяся в глаза неувязка — как-то очень не хватало южных командиров, ибо Джон, увидев, как южные лорды плохо понимают эту странную войну, ставил во главе отрядов северных лордов или просто опытных воинов без рыцарских шпор и знаменитых предков, именно северяне вели южан в бой и своей осторожностью хоть немного сохраняли их жизни от залихватской, то есть благородной и рыцарской, манеры воевать. Впрочем, такой манерой воевать отличались не только южане, с этого начинали все благородные воины, самый провальный рейд с наибольшими жертвами устроил северянин из северян, муж его сестры, простите, кузины, Сансы.

Отсутствие собственных героических командиров делало подвиги южан несколько эфемерными, вести в бой полки великих рыцарей должны были великие полководцы, скачущие на самом лучшем коне впереди всех и совершающие особо героические подвиги. Или хотя бы старые лорды, покрытые шрамами прошлых сражений, сочиняющие, сидя за картами, остроумные и головокружительно-рискованные планы сражений, ведущие к победе. Но даже Рендиллу Тарли, Гаррольду Хардингу и Гарлану Тиреллу Джон отводил более спокойные места, в самые опасные места воинов вели северяне, уже набившие себе шишки на этой войне. Джон был готов поставить главе даже болотных жителей или одичалых, но этого южные рыцари уже точно бы не выдержали. Поэтому главным героем оставался сам Джон, который как король, рожденный в Дорне и выросший в Винтерфелле, не принадлежал ни к одному Королевству. Хотя очень многим это было не по душе, прежде всего Мейсу Тиреллу, а также многим блестящим рыцарям, вроде Герольда Дейна, чьей красотой восхищались дамы, включая королеву Арианну, некогда отдавшуюся ему, но теперь отвергавшую его, то ли из-за верности Джону, то ли из-за опыта Серсеи и внимательных глаз Маргери и ее многочисленных кузин.

Джон бы рад тому, что его авторитет великого полководца, поколебленный сдачей Севера и поражениями предыдущих лет войны, к нему вернулся. «Короля должны уважать», — думал почти вслух, а в глубине души с ним говорило его самолюбие, требующее признания его великим полководцем и великим королем. Но, несмотря на все признания, он не мог решить две срочные проблемы. Первая проблема состояла в отправке северян на север и закупке для них запасов продовольствия, нового скота и семенного фонда, ибо отложенные на возвращение серебро и золото были давно истрачены на войну и на поддержку беженцев, попавших к жадным лордам. Залезать в долги Железному банку, которому по случаю всепланетной зимы задержали выплаты множество должников, ему очень не хотелось. Сейчас они назначат запредельный процент, и Джон не сможет выплатить долг, а он втайне думал о некотором деле с Браавосом, о котором не хотел признавался даже сам себе.

Вторая более дальняя проблема, даже не проблема, а опасения, спрятанные еще дальше в глубинах его души, беспокоила его меньше, но иногда колола в самое сердце. Южане настолько не хотели ни с кем делиться своей победой, что они еле-еле заметили вклад северных воинов, даже вклад Дейенерис и Арьи. Вклад же Брана, Бриндена Риверса и прочих прежних древовидцев, столь загадочных, что их не мог видеть и слышать и сам Джон, южане не замечали вовсе. Многие из них действительно не приметили, как поднялись и потеплели подземные воды, а те, кто заметили, не придали этому большого значения, и уж, тем более, они не признали это помощью старых богов, которых они считали демонами или вообще не верили в них. Джону было немного обидно за Брана, живущего в одиночестве с Лето, придурковатым Ходором и почти мертвым Бринденом Риверсом и все же оказавшего Вестеросу столь важную помощь. Но дело было не столько в обиде за непонимание вклада его кузена и богов Севера, а более в том, что Бран и другие мертвые/немертвые древовидцы на самом деле слышат все их разговоры и, судя по поведению Бриндена Риверса, могут быть обидчивы и мстительны.

26.08.304. Джон по своему обыкновению произнес торжественную речь в Тронном зале и на площади перед септой Бейлора, в которой отметил вклад всех, особо он остановился на роли Дейенерис и Арьи, но сказал также про южан, северян, болотных жителей, одичалых, и специально особо торжественно сказал о старых богах и своем кузене Бране. Но эта часть его речи была и там, и там была встречена самыми краткими и тихими выкриками и аплодисментами, в старых богов не верили, считали их какими-то демонами, и никак не хотели делиться с ними славой. Джон попытался еще в одной речи напомнить о вкладе старых богов, но отклик был таким же слабым. Подробно в детали их вклада он тоже не хотел вдаваться, ибо сразу возникал вопрос, почему она пришла так поздно, а по версии Бриндена Риверса виноват в этом был сам Джон, сломавший его планы и видение будущего и задержавшийся с отправкой Брана. Джон не считал себя виноватым, он не мог на основании слов странного Жойена отпустить своего брата-калеку в самое опасное место в мире и говорить о своей вине не собирался. И вообще речи древовидца не вязались друг с другом, то Бринден Риверс мог защитить калеку в лесу за Стеной, то он же, якобы не может защитить двенадцать сильных воинов и возниц с их огромными собаками. Может быть, ему, северянину, надо было безоговорочно верить старым богам и древовидцам, но тогда, почему Крастер открыто отдавал своих сыновей Иным, а вихты защищали пещеру самого древовидца. Он должен был на все это закрывать глаза, полагаясь на слова клятвопреступника? Но тогда он должен был быть не Джоном, воином и полководцем, а каким-то святошей Бейлором от старобожья, запершим своих красавиц-сестер в склепе, чтобы избежать искушения.

А вот искушение и было тем, что более всего мучило Джона, его две жены с тремя фрейлинами были готовы доставить ему любые удовольствия, даже такие, которые предлагают лишь в самых изысканных перинных домах Лиса и некогда — в Юнкае до появления там Дейенерис. Однако Джону на самом деле была нужна одна женщина, мало искушенная в искусстве любви, а просто любящая Джона без какого-либо расчета, готовая для него сломать свою жизнь, стать всеобщей темой обсуждения и осуждения, лишь бы он хоть изредка навещал ее и их детей.

Но нерешенная проблема Севера даже запрещала ему думать об этом. Мейс Тирелл и вслед за ним нынешний жалкий десница Матис Рован стали всячески противодействовать желанию мастера над монетой отдать долг северянам. Вполне справедливые слова Вимана Мандерли, что деньги, собранные для Севера — это пожертвованные богатства северных лордов и прежде всего его личное пожертвование, что их надо истратить по назначению, чтобы вернуть северян на Север и наладить там нормальную жизнь, наталкивались на легенду о решающем вкладе южан в победу, которая делала почти непристойным требование северян вернуть деньги, отложенные на их возвращение. Да и денег там оставалось недостаточно для возвращения северян домой и возрождения разоренных домов.

4.10.304. И в этой ситуации Джону осталось только одно — приказать отдать деньги из казны и еще объявить о дополнительном налоге для послевоенного восстановления. Истратить эти деньги предполагалось на сирот и вдов погибших южан, на восстановление Королевского тракта, но львиная доля уходила на поддержку северян и их возвращение домой. Хотя в отличие от самой эвакуации само по себе возвращение стоило дешевле, оно растягивалось на длительное время, не требовало такого количества зафрахтованных иноземных судов и шло не только морскими путями, но и по восстанавливаемому Королевскому тракту через недавний театр войны.

А южные лорды возмущались и негодовали. Они забрасывали Джона письмами, в которых перечислялись их воины, павшие смертью храбрых, Мейс Тирелл, Оберин Мартелл и даже Тирион Ланнистер, всегда ранее поддерживавший Джона, приезжали в столицу просить или даже требовать снижения налога. Джон ответно укорял их, говорил, что их воины видели опустевший Север, где нет ни зверей, ни скота, ни садов, где пусты кладовые не только крестьянских домов, но даже главных замков. «Неужели вам не было больно смотреть, как четвертая часть Королевства превратилась в безжизненную пустошь!» — восклицал он. Но им не было больно, они могли похвалить в частных разговорах северных командиров, но заботы о пустых кладовых и о восстановлении скотоводства на Севере не трогали их сердца. Они всегда считали Север пустошью, и превращение его в полную пустошь было для них лишь малым изменением, не стоящим их внимания. Еще хорошо, что они не видели уцелевших стеклянных садов Винтерфелла, иначе бы они не только не пожалели Север, а, позавидовали ему, потеряв половину своих виноградников.

Но и Джону тоже не было жалко приехавших просителей, он без представленных скрупулезных расчетов и доказательств необходимости льгот и задержек выплат не давал никаких налоговых поблажек никому. От самых настырных он требовал подробный подсчет, что у них было столь важное утрачено во время войны, что они не могут восстановить сами, и на что надо им надо выделить деньги из чрезвычайного налога. Но они, как правило, не могли ничего придумать, по их землям не прокатилась война, была лишь чрезвычайно суровая, хотя и не очень долгая зима. Они печалились о своих увядших виноградниках, оливах и яблонях, но реально погибла явно меньшая часть их садов и виноградников, даже если записывать в жертвы Долгой ночи все старые отжившие кусты и деревья. Эти траты не были столь велики для владельцев богатых южных замков, поэтому они больше говорили о своих погибших сильных и храбрых сыновьях, на что Джон отвечал, что он скорбит обо всех, южанах и северянах, но никакие деньги не позволят им вернуть погибших. Какому-то самому настырному лорду он сказал, что, если это не было кощунством и надругательством над памятью сына, то он предложил бы ему обратиться к Иным.

Вопрос о налогах занимал не только дни Джона, он продолжался и в его постели, его жены, повторяли слова своих родных о тяжести налогового бремени, которое ложится на лордов, с одной стороны, потерявших столько близких на войне, и лишившихся половины своих оливковых рощ и виноградников. Джон им отвечал, что северяне потеряли не меньше, а больше людей, их надо вернуть домой, но дома не обнаружат ничего, там совсем пусто — от пустых полок кладовых до лесов, в которых нет зверей. Он вроде бы уговаривал обеих, но назавтра или через несколько дней тот же самый разговор начинался снова. Это была какая-то бессмысленная дурная бесконечность, то он убеждал их, то верх брали их родные, и опять начинался спор.

Ночной спор заканчивался непременным сексом, в результате которого забеременели обе его жены, причем, как в первый раз, они забеременели почти в одно и то же время. О беременностях королев, которые могли на самом деле быть просто задержками, тем более, что Кригану исполнилось всего 8 лун, было торжественно объявлено великим мейстером и Верховным септоном (12.12.304). И беременности обеих его жен оказались спасительными для Королевства, так как споры, которые уже грозили перерасти в восстания наиболее рассерженных лордов, и стали захватывать не только лордов, но и простолюдинов, которые тоже потеряли сыновей, оливки и виноградники. Ибо беременности возродили отождествление короля с зеленоруким Гартом и породили слух, что его руки сами помогут зачать новых сыновей и восстановят виноградники и оливки. Многие хотели получить от короля и более интимную помощь в воспроизводстве сыновей, они просили его, чтобы он возложил руку на лона и чрева их жен, а другие, более практичные и менее ревнивые, хотели участия не только его рук для зачатия новых сыновей. Вопреки возражениям септонов, вторая поездка Джона с его королевами вдоль Мандера содержала немало непристойных сцен с подниманием юбок, в ходе которых Джон советовал мужьям после прикосновения его рук приложить старания для зачатия сыновей более традиционным способом, а также не забывать о своих виноградниках и оливах, не ожидая, что волшебство придет и очистит старые от мертвых ветвей и посадит новые без их участия. Но кроме этих символических и непристойных действий, Джон делал и другое — он забирал северян и отправлял их на имеющиеся суда на Север с запасом продовольствия, которое на радостях давали южане, забыв о своих рассказах том, что их кладовые опустели совсем как на Севере.

Эта недолгая поездка запустила сбор налога вопреки бунтарским разговорам южных лордов, которые затаили обиду, но не сопротивлялись, тем более, что пока все три дракона находились в руках короля и его самых верных людей. Они лишь давили на жалость королевских мытарей, доказывая, что у них больше нет ничего, что часть они уплатят потом, что они сами помогают вдовам и сиротам, а их жены давали просто слезливые представления перед сборщиками налогов. Сбор дополнительного налога шел плохо, но все же открыл возможность понемногу возвращать северян. Да и денег для этого требовалось меньше, чем он предполагал изначально. Еще во время эвакуации Джон с ужасом увидел, что эвакуировавшихся северян была на четверть меньше, чем они с Винафрид предполагали, а число возвращающихся было еще на четверть меньше. Конечно, не все сокращение означало гибель людей — часть северянок вышла замуж за южан, многие юные северяне нашли какую-то работу на юге, особенно в пору, когда началась весна и требовалась глубокая вспашка полей после длинной зимы. Кузнецы убирали обсидиановые вставки и превращали в обычное оружие то, что было сделано для борьбы с Иными, и восстанавливали крестьянские орудия. Гончары, ранее делавшие только ядра с забрасывания вихтов и Иных, теперь изготавливали горшки для мирной жизни и будущих урожаев. А ничего не понимающие в виноградарстве юные северяне под руководством опытных садоводов срезали подмерзшие молодые побеги, прорежали почки и подкармливали корни в виноградниках, и у них все это получалось не хуже и не лучше, чем у таких же молодых южан, ни разу не видевших зим и замерзших виноградников. Некоторые пожилые южане, потерявшие сыновей и уже неспособные родить новых, были готовы усыновить сирот с севера или выдать за них своих дочерей.

В этой очень неустойчивой обстановке Джон не решался лететь к Винафрид, один скандал, и хрупкий мир может рухнуть. Он только писал письма, едва ли не каждый день, но ничего не обещал про залив Драконов, и только спрашивал подробности про ее жизнь и про жизнь их детей, при том, что неделями не видел своих законных детей, да особо не интересовался ими, откладывая общение с ними до того времени, когда им потребуется отцовское поучение. Чтобы не сломаться и не устремить дракона на вожделенный остров, Джон отправляется с северянами на начавший заселяться Север. Сперва он навещает Мормонтов и Гловеров, вернувшихся с Кремниевого пальца, убеждаясь, что в лесах после таяния снега появилось немало мелких зверьков и даже не очень мелких вроде лисиц, рысей и росомах, но практически полностью отсутствуют олени, лоси, волки, кабаны, медведи, а также весь скот, от овец до лошадей.

Затем Джон летит к замкам Рисвеллов и Дастинов выяснить, как они выжили в своих запертых замках и узнает, что выжили-то они вроде бы неплохо, но их простолюдины, узнав, что лорды и леди бросили всех, кто на Севере, на растерзание Иным, да еще вдобавок и обокрали, ворвались в замки и перебили всех, кто там был, едва ли не до последнего человека. Говорят, что матери сумели спрятать и спасти от расправы несколько малолетних служанок и оруженосцев. Джон не знал, как лучше на это реагировать. С одной стороны, будь он среди этих простолюдинов, то сам бы принял участие в расправе, хотя слуги и гвардейцы, вероятно, заслуживали пощады, например, отправки в Ночной дозор. Но, с другой стороны, он не должен допускать безнаказанную расправу простолюдинов над лордами.

Для якобы справедливого решения он летит сперва в Барроутон. Пытается вести суд, выясняет, что некоторые гвардейцы присоединились к ворвавшейся толпе, другие стали в них стрелять из луков, а большинство просто сбежало, не желая участвовать в междоусобице. Внутри же замка толпа, вдобавок обнаружившая их украденные запасы, пришла в еще большую ярость, леди Дастин была выволочена из своих покоев, раздета догола, изнасилована всевозможными способами, измазана нечистотами и разорвана на куски. Джон пытался вести что-то вроде следствия, но быстро бросил это дело, понимая, что он все равно никогда не разберется, кто участвовал в расправе, кто не участвовал, кто убивал, а кто только прихватил что-то из вещей леди.

Тогда он собирает участников расправы и говорит, что леди заслуживала смерти, но судить лордов имеют право только сюзерен и король, а слуги и гвардейцы, не стрелявшие в толпу, вообще не заслуживали смерти, и уж подавно ее не заслуживали служанки. «Вы, — говорит Джон, — вели себя так, как ведут себя одичалые, поэтому я и буду с вами обращаться как с одичалыми, вы лишаетесь своих домов и отправляетесь в Новый дар к одичалым, там сейчас много свободного места, там вы получите помощь как одичалые, а здесь вы не получите ничего, кроме провизии в дорогу, я не дам вам даже права жить в прежних местах». Они просят, падают на колени, но на них видны украденные в замке вещи, и Джон продолжает: «Вы воры и убийцы, а не настоящие северяне. Леди Дастин бросила и обокрала вас, а изнасиловали, убили и обокрали ее. Я даю два дня на сборы и потом вы пойдете в дальний поход на самый север». Он приказывает гвардейцам следить, чтобы никто не разбежался (все равно разбегутся, думает он) и начать путешествие по известному образцу, только не на юг, а на север.

И потом Джон быстро улетает, он знает, что поступил несправедливо, но пропущенная расправа над лордами сломает любой порядок на Севере, он должен проявить безжалостность, иначе Севера не будет. И, закрывая глаза на страдания тех, кого он отправил в столь тяжелый и дальний путь, он отправляется повторять то же самое в замке Рисвеллов, вызвав туда отряд гвардейцев. Он заставляет себя не думать о тех, с кем он поступил так жестоко и несправедливо, но ощущение вины ложится камнем ему на сердце. Ведь на самом деле главным виновником произошедшего был он сам, не заставивший Рисвеллов любым способом, даже драконьим огнем, подчиниться общему правилу для всех северных лордов, предпочитая в тот момент мир на Севере, и думая больше о своих отношениях с Дейенерис и Винафрид, чем о Дастинах и Рисвеллах.