Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

В этом повествовании я, разумеется, опускаю множество событий — хотя на тот момент они казались значимыми, и воспоминания о них до сих пор мне дороги, но сейчас я понимаю, что они не влияют на общую историю. Поэтому о весне 1996 года скажу немного.

Бедняга Перси Уизли оставался боксёрской грушей на нашем факультете. Он больше не убегал из класса, но каждое занятие было для него испытанием. Даже Гриффиндор успокоился и принялся поддерживать его — всё-таки свой. С Роном они не помирились, но и не разругались окончательно. В основном Рон делал вид, что старший брат вовсе и не преподаёт на его курсе. Гарри считал это положительной динамикой, а я в чужие отношения не лез. Чем меньше времени оставалось до экзаменов, тем спокойнее становилось в школе. Никому больше не было дела до борьбы с Амбридж — всех интересовала сессия. Особенно, конечно, переживали мы и семикурсники — от двух главных аттестаций зависело будущее. Кто-то от волнения падал в обморок, другие принимались вдруг рыдать в гостиной или в классе.

Эрни завёл омерзительную привычку подходить и спрашивать: «А ты сколько часов в день готовишься к экзаменам?» Я растерялся, а Джастин, который был свидетелем нашего разговора, закатил глаза. Осчастливив меня информацией о том, что он выкраивает до девяти часов каждый день, Эрни ушёл в угол и спрятался за справочником по гербологии.

— Так-то он нормальный, — заметил Джастин. И тут же спросил, помню ли я, в каком году подписали декларацию о независимости кентавров.

— Тысяча восемьсот тридцать четвёртый, — машинально ответил я. Джастин уставился на меня с недоумением.

— Как? Не семьсот семидесятые?!

— Точно нет.

— Господи! Ненавижу даты! — и он в панике принялся искать в сумке учебник, чтобы проверить ещё раз.

— Семьсот восьмидесятые — это разрешение вейлам использовать волшебные палочки и право домовых эльфов на оплачиваемый труд, — подсказал я. — А семидесятые — это образование независимой магической Баварии.

— Точно, — слабым голосом пробормотал Джастин. — Куда я дел учебник?

В общем, как собеседник он тоже был потерян. Гермиона и Драко поспорили, кто получит лучшие результаты за СОВ. Гермиона считала, что важнее глубокое понимание общих процессов, а не зубрёжка. Драко же гордился великолепной памятью. И вообще, он лучший студент курса, какие тут могут быть вопросы. В общем, и от них лучше было держаться подальше.

Прошёл матч Гриффиндора против Рейвенкло. Джинни играла за ловца и поймала снитч великолепным даже на мой дилетантский взгляд приёмом, но положение это не спасло — несыгранная команда, состоящая из новых людей, без опытного капитана, проиграла по очкам. Гарри и Рон ходили после этого, как в воду опущенные.

Многим не хватало Хагрида. Даже я, видя пустую избушку, чувствовал странное одиночество — как будто из общей картины убрали обычно незаметный, но важный элемент. Впрочем, Хогвартс вообще мало походил на себя в этом году. Амбридж, опять же, никуда не делась. Я сам называл это паранойей, но мне иногда казалось, что она следит за всей школой. Такое липкое отвратительное чувство чужого взгляда в спину.

Голова продолжала болеть. Казалось, что видения бьются в какой-то барьер, который я выстроил в своём сознании. Каждый удар отдавался ломотой в висках.

Потеплело. Пришла весна — сначала осторожно заглянула, а потом развернулась во всю ширь, одним днём. Наступили пасхальные каникулы. И прежде, чем перейти к описанию всего того, что случилось во время СОВ, я расскажу о двух эпизодах этих каникул. Первый — глубоко личный и слишком мне дорогой, чтобы его пропустить. Второй — значимый.

На третий день каникул мы со Сьюзен выбрались на улицу. Конечно, не погулять, а сделать хотя бы кусочек неподъёмного домашнего задания. И всё же оказалось удивительно приятно устроиться под деревом чуть в стороне от озера, развернуть шерстяной плед, разложить яблоки, сэндвичи и булочки, прихваченные с завтрака. Мы, честно, звали ребят присоединиться, но у всех нашлись свои дела, поэтому мы оказались вдвоём. Лёжа на животе, я мучительно пытался постичь суть длинных формул по трансфигурации. Если верить теме эссе, правильное решение такой формулы должно было улучшить понимание процесса превращения, но для меня это всё было не проще строения атомной бомбы. Сдавшись, я принялся выписывать на пергамент тезисы, которых не понимал. Всё равно я не планировал заниматься трансфигурацией после СОВ. Явно не моё. Было скучно. Мне хватало самодисциплины, чтобы не отвлекаться совсем, но я то и дело поглядывал на Сьюзен, которая пыхтела над астрономической картой с видом человека, обнаружившего второй Марс. И — вот фокус! — каждый раз, взглянув на неё, я терял немного концентрации. И с каждым разом возвращаться к формулам становилось всё труднее. Я хотел смотреть на Сьюзен — сам не знал толком, зачем. А ещё вдруг захотелось, чтобы она тоже посмотрела на меня, хоть мельком, краем глаза.

Но она была слишком занята работой. Вот, прочертила линию на карте и заправила свободной рукой локон за маленькое, слегка оттопыренное, покрытое коричневыми веснушками ухо. Мои пальцы, всё ещё державшие перо, заныли. Я зажмурился. Сердце забилось в ушах и в горле, то есть совершенно не там, где положено. Я внезапно заметил, насколько близко Сьюзен. Может, чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, всего лишь. В тот момент, когда я уже практически возненавидел астрономию, укравшую её внимание, Сьюзен подняла голову от карты, обернулась и посмотрела на меня. Я смутился, не успел отвести взгляд, оказался пойман с поличным. Нужно было срочно придумать объяснение, я выпалил первое, которое пришло в голову:

— Не хочешь немного пройтись вдоль леса? Отвлечься?

Сьюзен вместо ответа покивала, я встал и помог подняться ей. Помню, в то время я особенно любил эти осколки светских условностей, которые позволяли мне лишний раз коснуться руки девушки. Как будто наличие повода делало эти прикосновения официально дозволенными. Теперь Сьюзен стояла рядом со мной, глядя практически прямо в глаза, очень близко. Я должен был отступить назад, разумеется, но не сделал этого — не смог. Несмотря на прохладу, мне было жарко, внутренности будто бы сдавливало и выкручивало. Даже зрение сделалось нечётким, и в фокусе оставалась только сама Сьюзен и цветочно-медовый запах её волос.

Я представлял подобную сцену много раз, но оказался к ней не готов. Вокруг не было никого постороннего, на этой полянке за зарослями шиповника и ракитника никто нас не видел. Те, кто дразнил кальмара на другой стороне озера, были слишком далеко. Никакой публичности. И всё равно я, продолжая держать Сьюзен за руку, сделал два шага назад и влево, в тень, под защиту нестриженных веток. Мысль, которую требовалось озвучить, я сформулировал давно, только боялся, что не выговорю. Я терялся и трясся. Сьюзен слегка улыбнулась — и я решился. Откашлялся и заметил:

— Ты, конечно, мисс Пуаро и всё знаешь…

— Не всё!

— Почти. Но мне надо сказать. Я… Ты… — конечно, я сбился! Но Сьюзен не торопила меня, так что я всё же собрал слова горстью и осторожно выпустил: — Ты мне нравишься. Очень.

— Ты мне тоже, — шепнула, словно опасаясь чужих ушей, Сьюзен, чуть наклонилась и поцеловала меня в щёку. Кожа в этом месте загорелась, запульсировала, я пошатнулся и, честное слово, едва не упал. Сьюзен покраснела. Вроде бы тоже рыжая и белокожая, но краснела совсем не так, как Уизли — не ровным тоном до корней волос, а слегка, двумя яркими пятнышками на щеках. Господи, ну причём тут Уизли?! Я кое-как выкинул сравнительный анализ румянца у рыжих людей из головы, набрал воздуха в грудь и быстро, пока не передумал, коснулся губами её губ. Может, слишком поспешно и неловко, но на большее меня бы не хватило. Сьюзен ойкнула и зажмурилась. А я, взяв её за руку, потянул в сторону — пройтись, как и собирались.

Потом ещё час мы исправно делали вид, что занимаемся, то и дело поглядывая друг на друга. А вечером, лёжа в постели, я думал о том, что ничего противного в поцелуях нет. Это только в рассказах у Блейза вечно какая-то гадость выходит.

* * *

Таков был первый эпизод. Он окрасил эту весну в яркие, совершенно особые краски. И, думаю, читатель поймёт меня, если я скажу, что зачастую Сьюзен занимала мои мысли даже прочнее, чем СОВ, что уж говорить о далёких, не касающихся меня напрямую проблемах. Я едва помнил о них, растворившись в экзаменационной подготовке и первой любви.

Незадолго до конца каникул я сам повесил на доску в гостиной выданное деканом объявление: «КОНСУЛЬТАЦИЯ ПО ВЫБОРУ ПРОФЕССИИ. В течение первой недели летнего семестра всем пятикурсникам надлежит пройти краткое собеседование с деканом своего факультета на предмет выбора будущей профессии. Дата и время собеседования для каждого ученика указаны ниже».

Мне было назначено на первый же понедельник, на девять утра. Это значило, что я пропущу первую часть древних рун, и стало обидно. Лучше бы я прорицаниями пожертвовал, честное слово! Толку от них никакого, а мадам О’Хейз меня раздражала и пугала. На выходных мы изучали разложенные в гостиной брошюры по профориентации. Учитывая, что Перси пока не нашёл способа доносить до нашего курса полезную информацию, в них было много нового. Не то, чтобы у меня действительно был выбор. Но я с интересом пролистал буклет госпиталя св. Мунго, посмотрел красочную листовку департамента по связям с магглами, небольшой гайд по Департаменту магического правопорядка и даже рассмотрел таинственную белую визитку. На одной стороне красовалась большая буква «Т», а на другой — очень мелко втиснутая формула. Лично мне она ни о чём не говорила, но после знака «равно» оставалось немного места, как будто ответ предполагалось вписывать прямо на карточку. Я решил, что это от Отдела тайн.

Блейз, по-американски закинув ноги на столик, листал что-то толстое и без картинок. На мой вопросительный взгляд пояснил:

— Гильдия зельеваров. Не, скучно, не пойду.

Драко отобрал у меня буклет Мунго и теперь что-то высчитывал, сверяясь со списком необходимых ЖАБА. В принципе, мало кто действительно обсуждал будущую профессию. За одних давно решили родители (той же Милли Булстроуд было подготовлено место в департаменте международного магического сотрудничества), другие планировали не столько работать, сколько управлять семейным имуществом. Третьи — я взглянул на Теодора Нотта, который сидел в углу и бездарно притворялся, что читает газету, — третьи не планировали ничего вовсе.

Я зашёл в кабинет к декану ровно в девять, без опозданий. Снейп смерил меня недовольным взглядом и спросил:

— Возможно, мистер Маунтбеттен-Виндзор, мы не будем тратить ваше и моё время на эту профанацию? Я вас отпущу, на урок можете не возвращаться.

Я заметил, что декан выглядит уставшим, каким-то серым, что ли. Он сидел за письменным столом, перед ним лежали свитки пергамента. Один оказался развёрнут, и я заметил красные исправления в чужой домашней работе.

— Простите, сэр, но мне нужна эта консультация, — ответил я. Над разговором я думал два дня. Придумал немного, но хотел выжать из выпавшего шанса максимум.

— Вот как, — мрачно пробормотал Снейп, достал палочку из-за пазухи, взмахнул ей и произнёс негромко: — Муффлиато.

Усилием воли я удержался, и глаза не вылезли на лоб. Но, кажется, все мои планы на разговор только что стремительно рухнули. Надо было спешно выстраивать новые.

— Что это за заклинание, сэр? — спросил я, получив разрешение сесть и занимая жёсткий неудобный стул напротив декана.

— От чужих ушей.

— Никогда такого не встречал, — почти дословно повторил я слова Сьюзен, адресованные Паркеру.

— И не встретите. Приступайте, раз уж решили потратить моё утро на пустую болтовню, — оборвал меня Снейп. «Авторская разработка одного талантливого волшебника», — так Паркер сказал. Заклинание не из общего доступа, что-то вроде тех, которым делятся исключительно со своими. И всё же декан его знает. Откуда?

— Я понимаю, почему вам кажется это пустой тратой времени, сэр, — заговорил я, — мой титул подразумевает государственные обязанности. Но я всего лишь седьмой в линии наследования и, дай Бог, никогда не займу трон. Это оставляет мне некоторую свободу в выборе занятий. В маггловском мире, вероятно, я последовал бы примеру своего дяди и поступил бы в Кембридж на направление истории. Мой отец также учился в Кембридже, но на политологии. Учитывая мой характер, едва ли кто-то стал бы настаивать на военном образовании, — я слегка улыбнулся. — Получив степень хотя бы нижнего уровня, я, вероятно, занялся бы общественной деятельностью. Но это в маггловском мире. В магическом… возможностей больше.

— Что вы имеете в виду?

— Формально мне нельзя работать в офисе. Но едва ли этот запрет распространяется на Министерство магии. Мне нельзя заниматься политикой — но не магической. Сэр, я пока не определился со своим будущим, но, выбирая предметы, не хотел бы допустить ошибку и закрыть себе одну из возможных дорог. Что бы вы посоветовали?

Декан смотрел на меня долго. Я давно заметил, что выдерживать его прямой взгляд глаза в глаза очень некомфортно, поэтому уставился на его переносицу. Не обманул.

— Выкладывайте.

— Что, сэр? — переспросил я. Снейп прищурился. Я вздохнул и озвучил вопрос, который бился в голове:

— Вы связаны с маггловскими спецслужбами?

Кажется, это не то, что Снейп ожидал услышать. Однозначно нет. Он великолепно владел собой, но в глазах на мгновение появилось что-то, очень похожее на настоящий шок.

— Это вас не касается! — рявкнул он. — Берите историю магии, маггловедение, заклинания и прорицания на ЖАБА. Консультация окончена, проваливайте из кабинета!

Я случайно встретился с его взглядом. Влип в него — в чёрные глубокие тоннели. Поймал отсвет свечи, маленький жёлтый блик. Кто-то падал. Медленно и неотвратимо. Ничего нельзя было сделать. Поздно останавливать. Слишком поздно. Белая вуаль качалась, но ветра не было. Кто-то падал спиной назад. Улыбка. Я видел улыбку на лице, она потухала, как вылетевший из камина уголёк.

—...зор?! Альберт! Мордред вас подери!

— Не нужно… — помотал я головой, осознавая, что Снейп стоит передо мной, наклонившись, и тычет палочкой в лицо. — Сириус Блэк умрёт в Отделе тайн.

Я бы зажал рот руками, если бы мне хватило сил. Эти слова сорвались сами собой, против воли, я не успел их удержать.

— Повторите.

— Сириус Блэк умрёт в Отделе тайн, — послушно сказал я, опуская взгляд в пол, и тут же воскликнул: — Ему нельзя туда! Пожалуйста, сэр, скажите…

Мгновение возбуждения и надежды прошло. Разве я не говорил того же самого о мистере Артуре Уизли?!

— Что вы видели? Опишите.

— Огромный зал, каменные стены. Потолок так высоко, что его не видно. В центре на постаменте стоит арка, совершенно пустая, завешенная тюлем, но в неё нельзя заходить. Он упал. Его оглушили, и он упал.

— Когда это произойдёт? — очень спокойно, отстранённым тоном спросил Снейп, я поднял на него взгляд и пробормотал:

— Разве вы не понимаете? В этом и проблема. Я не знаю, когда. Только как. И где. И кто. Но это бессмысленно, потому что нет главного. Мадам О’Хейз говорит, что прорицатель видит только возможности, но я ей не верю. Мои пророчества сбываются. Всегда!

— Ненавижу прорицания, — вдруг сказал Снейп, и я подумал, что, вероятно, это самое личное, что я слышал от него. Как будто прорицания однажды сломали что-то важное в его жизни, и это важное нельзя починить.

— Я тоже, сэр.

— Вас отвести в Больничное крыло?

— Не нужно. Эти приступы, они короткие. Уже всё хорошо, только тошнит. Нет, сэр, пожалуйста, не надо зелий! Я схожу на кухню и что-нибудь съем, это помогает.

Снейп проводил меня долгим взглядом, но отпустил. Сначала я думал всё же отправиться в спальню, а потом вспомнил, что толком не завтракал, прислушался к себе и решил, что кусочек пирога с яблоком или тарелка каши мне не повредят. Дверь кухни открылась без проблем. Я вошёл, вдохнул тёплый аромат будущего обеда — и вдруг с изумлением увидел Гермиону. Она сидела на полу, подложив сумку, а вокруг неё сгрудилось шестеро домовых эльфов. У всех в руках были небольшие досочки и кусочки мела.

— Фрукты, — сказала Гермиона. — Так пишется слово фрукты. Тилли, ты пропустил «к». Да, теперь хорошо. Идём дальше. Фрукты и овощи лежат в корзине.

Не сразу, но я понял, что она диктует им предложения, а потом проверяет ошибки. Домовики старательно водили мелками по чёрным графитным досочкам.

— К-О-рзине.

Я замер в уголке, засмотревшись на эту удивительную сцену. Но меня, конечно, заметили. Домовики повскакивали с мест, прижимая досочки к груди, и принялись кланяться.

— Сядьте обратно! — строго велела Гермиона. — Урок ещё не закончен. Я уверена, что Берти обойдётся без вашего внимания несколько минут.

— Конечно, обойдусь, — быстро нашёлся я. — Можно я послушаю, как вы занимаетесь?

— Если не будешь мешать, — разрешила Гермиона. — Все готовы? Тогда давайте дальше. Корзина стоит на столе. Стол сделан из дерева. Его сделали тру-до-лю-би-вы-е эльфы.

Они учились ещё двадцать минут. Морщась от напряжения, эльфы неловко, неуклюже писали на своих досках, показывая Гермионе результат каждую минуту. Она кивала, хвалила и диктовала дальше, слово за словом. И я готов был держать пари, что это далеко не первое занятие. Во всяком случае, буквы у эльфов выходили довольно-таки чётко.

— Давно ты?.. — спросил я, когда мы вышли из кухни, жуя на ходу рулетики с орехами и корицей.

— С осени. Ну, Амбридж запретила агитировать, и на кухню ходить нельзя. Но все ходят. Я тоже хожу. Их очень мало, — поделилась Гермиона со вздохом. — Сначала вообще двое было, потом четверо. Теперь, вот, шестеро. Зато они знают алфавит и начальные правила орфографии, могут читать простые книжки.

— Откуда у тебя простые книжки?

Гермиона посмотрела с удивлением:

— Из дома. Я попросила маму выслать несколько штук, забрала на почте в Хогсмиде. Там же учебники по преподаванию английского языка в младших классах. Пришлось поколдовать над книгами, конечно, чтобы получились истории про эльфов. Но, кажется, это работает.

— Я думал… — начал я и устыдился. Гермиона вздохнула:

— Мне иногда кажется, что я порвусь. Вокруг столько всего важного. Как выбрать? Что важнее — борьба с Риддлом или борьба против рабства?

Я ничего не ответил, только предложил взять из бумажного свёртка ещё рогалик, Гермиона тоже выбрала небольшой, но с коричневой корочкой запёкшегося сахара. О своём видении в кабинете Снейпа я ей не рассказал.