Вместо Ночного дозора (джен)

Положение в Миэрине оказывается не совсем таким или даже совсем не таким, как описывала Дейенерис со слов капитанов. Да, действительно там появились мягкие формы рабства, похожие на те, которые используют в Пентосе, чтобы назвать рабство нерабством. Но в Миэрине, в отличие от Пентоса, нет никаких ошейников и татуировок, штрафы не так велики, и обычно представляют собой не штрафы, а просто долги за кормежку и проживание во время долгих простоев из-за невозможности вывести накопившиеся изделия или невозможности продолжения работ ввиду отсутствия нужных материалов. После войн Дейенерис и прекращения производства покорных рабов залив Работорговцев/Драконов обеднел, но победы армии Джона сумели обеспечить им под слабым управлением Вилиса Мандерли довольно скудную и серую, но все же стабильную жизнь. Однако новые изменения — расплодившиеся пираты в Летнем море, наступающая Долгая ночь и разорение Лхазарских земель очень сильно ударили по заливу Драконов, жизнь стала еще скуднее и беднее, и многие люди теряли работу. Во многих случаях альтернативой этому мягкому рабству могло стать лишь бродяжничество почти без возможности найти себе пропитание. Если исключить те ужасные формы рабства, практикуемые дотракийцами, пиратами, а раньше рабовладельцами Залива, специально занимающиеся унижением людей, чтобы заставить их чувствами себя полностью бесправными рабами, вещами своего хозяина, то рабство включало и заботу хозяина о рабе. Да, это обычно было очень скудная и недобрая забота, сохранение своего инструмента в рабочем состоянии или хранение в теплом сарае инструментов, выработавших свой ресурс. Но все же старых, больных и ненужных рабов рабовладельцы редко убивали или выкидывали умирать на улицу.

Хорошо, если у стариков была семья, способная их содержать, хорошо, когда король мог на средства казны построить дома призрения для старых, бедных и больных. А если нету ни того, ни другого? Что тогда? Конечно, это неполный список, есть еще церковная и частная благотворительность, в городах встречаются цеха, берущие на себя заботу о своих состарившихся или временно лишившихся заработка членах. Но гискарская религия с их боевыми ямами, разноцветными грациями и храмовой проституцией не подразумевала заботу о старых и больных простолюдинах в отличие веры в Семерых, которая, как это обычно бывает, больше говорила, чем делала, но все же что-то делала. Впрочем, вера в старых богов, которой придерживался сам Джон, тоже не включала в себя помощь несчастным как какое-то обязательное деяние.

И организация цехов, которых отродясь не было в гискарских городах, и накопление золота в королевской казне, чтобы призреть несчастных и, главное, новая организация жизни города, всего залива Драконов и земель вокруг требовали немалого времени, поэтому Джон сперва лишь издал суровые указы о наказаниях за жестокое обращение с постоянными работниками (слова «раб» он избегал также, как господа Миэрина или Юнкая), а также восстановил, хотя и в уменьшенном размере, уже давно отмененные налоги на ношение токара. Пусть господа займутся наконец делом, а не будут использовать свои руки вместо завязок на одежде. Когда ему сказали, что это древняя традиция, он ответил, что он здесь король, а желающие поддерживать токар на худеющем от голода теле могут продать свои пирамиды тем, кто пытается что-то делать, ибо работы будет много, и в освободившихся пирамидах можно будет устроить мастерские.

Эти слова вызвали возмущение гискарской знати, но безо всяких действий, только слова, в отличие от времен Дейенерис о ночных убийствах шептались и не более того. Джон понимал, что такое отношение к гискарским традициям позволительно ему и только ему, даже Дейенерис не удавалось столь жестко ломать об колено местные традиции. Его армия, победившая всю коалицию рабовладельческих городов залива, его победа над Долгой ночью, походя одержанная победа над пиратами, так, между делом он справился с теми, с кем они боролись годами, пока пугали гискарскую знать. Он был для них не совсем человеком, а отчасти богом, которому позволялось то, что не позволялось смертным. Пока у него есть такая возможность, ей надо пользоваться. Чем глубже он будет вдаваться в местную жизнь, чем больше к нему будут привыкать, чем больше будут видеть его слабости, тем сложнее ему будет нарушать и разрушать древние обычаи. Надо хватать быка за рога, пока бык боится, пока он чувствует себя как на бойне. 

Не упуская благоприятного момента, он в первую же луну своего пребывания в Миэрине заключил официальный брак с Винафрид, не обращая внимание на наличие двух жен в Королевской гавани, причем никто не посмел сказать Винафрид, что какие-то женщины должны осматривать ее и кормить каким-то особым пирогом. Для демонстрации роли Винафрид, Джон и она омыли друг другу ноги и их сцепили золотыми за лодыжки и запястья, после чего Джон издал указ об узаконении их детей, и Королевская семья предстала перед жителями Миэрина в полном составе. Нестареющая Галацца Галар говорит Джону, что он и королева должны носить токар, но Джон смеется в ответ.

— Я разговаривал с богами и сражался с дьяволами, они мне не говорили, во что я должен одеваться. Если Миэрин хочет жить, а не выживать, то он должен делать то, что приказывает король. В первый раз я послал войско, чтобы спасти город и не навязывал своих обычаев, кроме отмены рабства, Дейенерис оставила вам в качестве правителей самых мягких и доброжелательных к вашим обычаям людей — родителей моей королевы. И вы сумели наладить жизнь? Нет, вы не жили, вы выживали, беднея с каждым годом. Теперь следуйте за тем, что говорит король.

Джон намеренно вел себя как полубог, он говорил о своем уважении к гискарским обычаям, но их не соблюдал, не демонстративно, а просто вел себя так. как будто он сам имеет право определять обычаи, которым он следует. Миеринцы, особо знатные господа из древних миеринский фамилиий, гордившиеся происхождением от давних гискарских королей, чью власть смели валирийцы с их драконами, относились к этому весьма настороженно. Они помнили, что присланная им шесть лет назад армия разгромила не только наемные отряды и трусоватых сынов Гарпии, но и настоящие гискарские легионы Нового Гиса, они знали, что именно он остановил Долгую ночь, и видели, что только что его драконы и его флот расправились с пиратами. Это был одновременно и прагматический и религиозный взгляд на нового правителя, ибо всегда находились люди, которые ставили под сомнение силу их Гарпии, пережившей некогда поражение от валирийских богов, но продолжавшей владеть умами гискарцев.  Многие коллаборационисты и прихлебатели Дейенерис оправдывали свое поведение тем, что, Матерь драконов, находится под покровительством валирийских богов, победивших гискарскую Гарпию. Но поведение самой Дейенерис, безусловно умной, потрясающе красивой и имеющей связь с магией драконов, было слишком порывистым и непоследовательным, все наблюдали быстроту ее ума и наглядно видели ее связь с великими силами, но она сама не была воплощением великой силы и великой мудрости. Слухи о ее красавчике-любовнике из числа самых переметчивых наемников, ее меняющиеся решения, неумение справиться со своими драконами подрывали ее авторитет, а ее колебания на тему гискарских обычаев — принимать или отвергать их, превращали ее в не в богиню, а лишь в претендентку на власть в Миэрине, женщину, чье королевское правление было лишь страничкой в многотомной гискарской летописи.

С Джоном все было сложнее. Его брак с покойной Дейенерис, использование ее драконов ставил его даже ниже ее. Но в то же время военная мощь и его победы наводили на мысль, она — предтеча, а он — настоящая новая инкарнация Валирии, которая сметет замшелые обычаи Гискарских земедь, уже нарушенных Дейенерис, но так и не нашедших нового образа жизни. Этот спор велся среди молодых знатных господ Миэрина до того момента, как Джон, взяв с собой двух драконов полетел к дотракийцам, кочующим около земель лхазарян. Он напугал огнем драконов несколько кхаласаров, собрал их вместе и сказал им, что его пока не интересуют их дела с Квартом, какие подарки они дарят Кварту и квартийским городам, и какие берут взамен. «Пока…», — многозначительно повторил он. Но Лхазарянские земли находятся под его защитой, и если какой-нибудь кхаласар зайдет еще в эти земли, то сгорит не только эти кхаласары, но и множество других, а хуже того — он спас Травяное море от начинающейся Долгой ночи, но он в силах и ее вернуть, все трава засохнет, и холодный колючий снег покроет огромные пространства Травяного моря, непривычные к снегу кони не смогут добывать себе достаточно пропитания из-под снежного наста, и дотракийцы исчезнут как народ также, как исчезали многие народы до них.

Дотракийцы не знали верить или нет, но по-настоящему напугались, таких угроз они не получали никогда, а что такое Долгая ночь, причем только начинающаяся, они совсем недавно испытали на своей шкуре, и она им она очень не понравилась. Они не знали возможностей Джона, но повсюду, в Волантисе, в Норвосе, Пентосе и даже Кварте, все говорили, что именно Джон остановил Долгую ночь. Поэтому его угроза не была пустым звуком. И самые смелые воины струхнули, от них требовали пока совсем немного, а угроза была слишком велика, и никакие мудрые старухи из Дош-Халин ничего не могли придумать. чтобы не сдаться. Впрочем, поражение в столкновение с богами было пережито легко, особенно по сравнению с поражением  в войне с Безупречными в Квохоре. Тем более, что пока бог просил такую мелочь.

Через несколько лун в Миэрин пришли лхазарянские старейшины и жрицы и сказали:

— Правящий Вами посланец Великого пастыря снял с нас проклятие и освободил нас от дотракийцев. За это мы приносим ему великие дары, тысячи тодов самой лучшей шерсти, десятки тысяч унций золота и серебра и впредь мы будем вам продавать шерсть, овощи и зерно за полцены.

И на этом спор в Миэрине кончился, как, впрочем, нехватка еды и даже рабство. Джон выкупил всех рабов и устроил дома призрения для старых и больных, которые, впрочем, сперва содержал на сохраненный им налог на токары, которые продолжала носить старая знать, говорящая о важности чтить и не забывать гискарские традиции. Но молодежь их забросила, перед ними был их новый кумир, который то побеждает Долгую ночь, то очищает моря от пиратов, то выгоняет дотракийцев и привлекает в город поток еды и шерсти из лхазарянских земель. Храм Благодати, который и раньше большинство посещало только дни торжеств, свадеб и похорон, теперь принимал только два потока людей, утром к голубым грациям шли старики и вдовы из знатных господ, жаждущие спасения от мучающих их болей, утешения и общения с грациями и друг с другом, а вечером к красным грациям шли мужчины, ищущие бесплатный секс.

Молодые мужчины из лучших семей стали носить черный шерстяной плащ, несмотря на миэринскую жару, и спрашивать Джона, как молиться его богам, видя, как на самом старом дереве он неумелой рукой вырезал человеческое лицо и проводит долгое время, сидя перед. Джон, несмотря на все разговоры с древовидцем, сам не знал, как молиться. Он и не произносил молитв, не просил ни о чем души древних древовидцев, он просто думал и вспоминал, где он ошибался, где он покривил душой, и планировал, что ему делать дальше. Подражая лорду Эддарду, которого он в своих внутренних монологах по-прежнему называл отцом, он при этом точил свой валирийский меч, не нуждавшийся в заточке. Он вспоминал лорда Эддарда, живо представлял его разговор с матерью Джона после схватки с Эртуром Дейном и помощи Рида, вспоминал Арью, похороненную рядом с его матерью, своего дядю Бенджена, бесследно пропавшего за Стеной, тысячи северян, погибших ради его матери, когда он еще не родился, и много позже, когда он их вел в бой в Вестеросе, или по его приказу здесь в Миэрине, за две тысячи лиг от родной земли, когда потребовались драконы. Он не мог пересказать свои мысли гискарской молодежи, шедшей за ним, только говорил, вспоминайте, где вы ошиблись, где вы поступили против своей совести, где струсили или сорвались в гневе, думайте о своем будущем, и о том, что не повторить впредь то, чего вы стыдитесь. Думайте долго, глядя на лицо, вырезанное на дереве, и не прячьте от себя и от божьего лица никакие тайные желания, постыдные мысли и заметные только вам промахи, и вам придут в голову правильные мысли.

С этого времени началась лучшая пора в жизни Джона, ему везло так, как везло в первый год его славы, и в отличие от тех дней ему не надо было искать признания или что-либо выбирать. У него была его главная и любимая жена в Великой пирамиде Миэрина и там же Брандон, Арья и последующие дети, которые должны были унаследовать залив Драконов. Своего третьего сына от Винафрид и его младшую сестру он назвал Теомор и Мара в честь дальних предков Винафрид, дал им фамилию Мандерли и отправил вместе с родителями Винафрид в Белую Гавань, чтобы они сделали вырастили внуков и сделали их своими наследниками, а, возможно, и Вендела Мандерли, если он так не женится, несмотря на строгое наставление Джона.

А в Красном замке у него его ждали другие нелюбимые, но все же еще желанные, и полузабытые жены. Он не знал, были они ему верны, получая удовольствие только друг от друга и от своих фрейлин, или, как говорили злые языки, к ним постель пробирались ночами молодые гвардейцы. Джон не задавал вопросов, у него не было желания их в чем-то обвинять, это он их бросил, и он не чувствовал права их стыдить. Внешне все было очень пристойно, они по-прежнему назывались королевами, входили в Малый совет, воспитывали принцев, и не рожали детей от тех реальных или мифических гвардейцев, а родили лишь еще одного сына и одну дочь, зачатых от Джона, который три раза приплывал на полгода к ним из своего далека.

Как ни странно, оказалось, что авторитет наезжающего раз в три года короля оказался выше, чем у короля, живущего в своем королевстве. Все лорды, купцы, мейстеры и септоны свои неразрешимые споры откладывались до его возвращения, и он решал их в ту, другую или даже третью стороны, и спорящие беспрекословно принимали его решения, ибо высшего авторитета у них не было. У него наладились отношения едва ли не со всеми лордами, если, конечно, исключить Флорентов и Фреев, но те молчали, зато в число его сторонников перешли многие западные лорды, основываясь на идее, что победить и казнить Тайвина мог только СуперТайвин, или просто привыкнув к тому, что королем является Джон Таргариен по праву завоевания и по праву крови, несмотря на сомнительную законность своего появления на свет.

Он учил править всех своих законных детей — Эддарда, Элию, Мирию, Кригана, и даже Дерию и Артоса, несмотря на их малый возраст, и собирался в следующие посещения начать учить зачатых в один из его приездов Мерию и Озрика. Он давал сложные задачи, описывающие очень трудные ситуации, а потом разводил всех по разным покоям, что они учились работать в одиночку. А иногда, наоборот, собирал всех вместе и предлагал принять правильное в обсуждениях друг с другом. Он практически их не учил боевым искусствам, не чувствуя в себе ни талантов, великого фехтовальщика, конного рыцаря-копейщика или умений мастера по оружию. Он говорил, что король не должен трусить, и быть готовым в самый решающий момент самому броситься в бой, воодушевляя других, но ненужных схваток, как боевых, так и турнирных надо избегать. Незачем лишний раз рисковать своей жизнью или позволять своим подданным повалять принца в грязи.

На свои уроки он нередко звал детей Робба и даже Сансы, после долгих колебаний согласившийся выйти замуж за Озрика Амбера, младшего брата своего покойного мужа и за пять лет родившая от него трех сыновей, один крупнее другого, к радости старого Джона. А на выездные уроки на Драконьем камне он приглашал детей Лиры Мормонт, приезжавшей посетить дом, где жила Арья, и в конечном счете, вышедшая замуж за Джендри, который водил ее по острову. Как они оба говорили, Арья одобрила бы их брак.

Появляясь на свои полгода в Королевской гавани, он видел, как тянутся к нему дети, как выстраиваются в ряд регенты, члены Малого совета и другие придворные. Но он совсем не думал, каково всем им жить без него остальные два с половиной года. Менее всего он думал о своих женах, о  том, как Маргери и Арианна переносят столь долгое отсутствие мужа. Он был счастлив, ему казалось, что он приносит благо другим, и в этом он как он как король не ошибался. Но он не думал, сколько страданий он приносит как муж и отец своим близким, особенно Арианне и Маргери. Не думал о том, что Эддард даже собирался плыть к нему к Миэрин, когда ответ на его вопросы мог дать только отец. Не думал, что и Винафрид, более счастливая, чем его вестеросские жены, почти целый год его ждет и волнуется, не случалось с ним что-то в пути, и вообще вернется ли он или застрянет в Вестеросе. Обо всем этом он лишь иногда вспоминал перед сердцем-деревом, но он был так счастлив в своей жизни, что редкие угрызения совести почти не мешали его счастью, и никакие правильные мысли в его голову не приходили.

Ему казалось, что он не нуждается в иных правильных мыслях, что всё и без них течет правильно. Соскучившись по Винафрид, он, возвращаясь в Миэрин, проводил целые ночи с вечером и вечером в придачу, не отрываясь от ее тела. Он часами говорил с ней, обсуждая все, от их детства на Севере до текущих проблем Миэрина и воспитания детей. Они говорили и о Дейенерис, Винафрид не ревновала к ней, а, наоборот, была ей благодарна за ее завещание. Винафрид заставляла себя не ревновать даже к Маргери и Арианне, уговаривая себя, что годовые отлучки Джона к ним — это непременное условие их брака.

Компенсируя пропущенное время, он еще больше занимался обучением своих наследников в Миэрине. А семья его росла, вскоре после брака в Храме граций Винафрид родила дочь Берену, а через год с небольшим — сына Эдрика, следующие их дети были отданы ее родителям и стали Мандерли, и последним уже совсем неожидаемым сыном родился Эдвил, на тринадцать лет моложе Брандона. Но все дети Джона, рожденные разными женщинами, были умными и здоровыми и не проявляли никаких признаков наследственного таргариенского безумия.

Ранее чужой и чуждый ему Миэрин стал основным местом жизни Джона, он объездил все города залива, велел восстановить Астапор и Юнкай, но при условии, что они забудут те искусства, которыми они жили долгие века, и займутся новыми, которых было немало — от самых разнообразных ремесел, изготовления изделий из меди, бронзы, стали, шерсти и стекла с помощью приемов, которые привезли мастера из Квохора, Браавоса, Пентоса, Мирра, Волантиса и Лхазарских городов до морских и военных навыков. Мастера, которых Джон пригласил из Браавоса, наладили скоростное производство одинаковых боевых галер, а привезенные Джоном пироманты и мастера — ядер с диким огнем, катапульт, баллист, скорпионов и арбалетов.

Практически каждое торговое судно, плававшее в Летнем и даже в Нефритовом морях, сопровождалось эскортом из залива Драконов, для удешевления плавания суда собирались в флотилии, но Джон тоже не позволял им сильно снижать цену, увеличивал эскорт и брал дополнительную плату за каждое судно. При этом Джон запрещал иметь на судах рабов, рабов он освобождал, а суда отправлял обратно в порт назначения, не отдавая аванса, и в следующий раз запрашивая с хозяев кораблей вдвое большую цену. Чтобы спрятать рабов, даже в Волантисе рабам перестали наносить татуировки, а поверх старых наносили новую — «свободен». Но со «свободными» рабами было сложно, им капитаны предлагали им как свободным людям забрать свою семью и перейти гребцами на галеры. Сложно было даже без татуировок, ибо на каждой галере Джона был специальный помощники капитана, которые только этим и занимались и за два-три года так набивали руку на распознавании рабов, чтобы их было сложно обмануть.

Некоторые особо желающие схитрить судовладельцы платили за эскорт по четверной цене, но без эскорта обойтись было затруднительно, дотракийцы наладили собственные связи с пиратами, каким-то образом обойдя свой же собственный запрет заниматься открытой торговлей, поэтому пиратские и контрабандистские логова обнаруживались в самых разных местах южных морей от Спорных земель между Мирроом, Тирошем и Лисом до империи Ий-ти. Джон не успевал уничтожить один меновый берег, как возникал новый в каком-либо другом месте. Джон не без оснований предполагал, что на самом деле за созданием многих пиратских мест стоят рабовладельческие города, которым был очень неудобен запрет Джона на нахождение рабов на сопровождаемых его галерами судах.

Потом сами же рабовладельческие города страдали от своей поддержки пиратов, но все они были на грани войны друг с другом, поэтому в своих страданиях обвиняли соседей, не обращая внимания на то, что у пиратов и наемников нет верности, и их вчерашние союзники теперь служат другим господам или пиратствуют на свой страх и риск, хорошо изучив основные пути своих бывших нанимателей. Но на суда Джона они не нападали, хорошо помня тот урок, который им преподнес Джон в свое первое появление в Летнем море, да и видя страх перед Джоном у своих торговых партнеров, включая дотракийцев, которые вообще считали Джона скорее богом, чем человеком.

Джон в глубине души понимал, что главную задачу, которую он поставил перед собой, он не решил, он не сумел создать пример жизни без рабства, который мог подвигнуть последовать ему другие рабовладельческие города. Он занял доходными и выгодными делами жителей своего королевства, обеспечив его процветание, но процветание его королевства зиждилось на его славе и его военных талантах и еще в большей мере — на тех подарках, добровольных или отданных от страха перед ним, которые он получил в Эссосе или на том, что он сам привез из Вестероса. Его государству, где без всякого рабства наблюдались процветание и порядок, где строились новые города и восстанавливались старые, его соседи-рабовладельцы завидовали, восхищались ими, но не могли повторить, даже если бы очень хотели.

Но эти мысли нечасто посещали его. Это были самые счастливые годы его жизни. Он жил с любимой и любящей его Винафрид, он воспитывал своих многочисленных здоровых и способных детей. Его государство процветало, его любили и уважали его подданные, многие из числа его подданных и даже из числа его врагов считали его полубогом.

Он каждые три года на год покидал Миэрин, правил других королевством, где воспитывал других своих детей и спал с другими женами. Хотя, конечно, Винафрид и Маргери с Арианной вопреки их собственным словам и даже собственным стараниям ревновали его друг к другу, но никто из них уже не требовал и даже не просил у него изменить свою жизнь. Ему иногда даже не верилось, как счастливо сложилась жизнь бастарда, некогда избравшего Ночной дозор как способ уйти от своих проблем и своего приниженного статуса в семье лорда.