Потерянная — незнакомая себе (гет)

На следующей неделе и мистер Уизли, и Перси дома почти не бывали. Каждый день начинался с того, что оба ещё до первых проблесков рассвета уже были на ногах, торопливо собирались и уходили в Министерство. Они старались быть как можно тише, чтобы не разбудить остальных, но Ева всё равно слышала, как хлопает входная дверь, как скрипит лестница под ногами — она каждое утро просыпалась рано, не давая себе расслабиться. По вечерам мистер Уизли и Перси возвращались измотанными, молчаливыми, едва притрагивались к еде и почти сразу поднимались наверх, чтобы лечь спать.

Ева всё это время старалась быть рядом с миссис Уизли. Она помогала на кухне, накрывала на стол, мыла посуду, подметала, перебирала бельё и просто находилась рядом, когда той было тревожно. Молли не всегда говорила вслух, что беспокоится, но это было видно: по напряжённым губам, по тому, как она вздрагивала от громких звуков, по тому, как чаще обычного стирала уже чистую скатерть или начинала без нужды проверять закваску для хлеба.

Ева старалась поддерживать спокойствие. Но внутри у неё клокотала тревога. Она не показывала этого, но ощущение приближающейся беды почти не покидало её. Она чувствовала это всей кожей — как будто воздух становился гуще, тяжелее. Мир вокруг медленно, но неотвратимо начинал менять цвет: от мягкой золотистой теплоты августовских дней — к холодной серой неизвестности.

Она пыталась убедить себя, что это просто волнение. Но сердце подсказывало другое.

Тем временем, остальные готовились к новому учебному году. Возня с учебниками, новыми мантиями, списками ингредиентов для зелий и домашними животными заполняла большую часть времени. Только Гермиона, когда оставалась наедине с Евой, говорила почти исключительно о деле эльфийки. Или, если быть точной, о другой эльфийке, которую, как утверждал мистер Крауч, якобы поймали на месте преступления. Гермиона была глубоко потрясена всей ситуацией.

— Это чудовищно, Ева! — возмущалась она, шагая из угла в угол в комнате и держа в руках свежий номер «Ежедневного пророка». — Никто даже не захотел выслушать её. Она всего лишь оказалась там, где была запущена Тёмная метка, и её сразу обвинили. Как будто эльф вообще может осмелиться сделать такое!

Ева слушала, но не всегда могла полностью согласиться. Она прекрасно понимала чувства Гермионы — девочки, выросшей в мире магглов, где понятие рабства казалось диким и бесчеловечным. Гермиона воспринимала весь магический мир через призму справедливости и равенства. И с одной стороны, в этом было что-то благородное. Но с другой — это был взгляд, который видел только часть картины.

Ева молчала. Ведь она знала другое.

Она жила в доме Малфоев. Слишком долго. И видела, как Нарцисса обращалась с домашними эльфами. Не видела страха в их глазах, покорности, доведённой до автоматизма.Она видела, как в этом доме к ним относились как к разумным существам (ну, по крайней мере, сама Нарцисса), а не как к живому инвентарю, которому можно приказывать, который можно наказать, который нельзя пожалеть.

Но она ничего не могла сказать об этом Гермионе. Слишком много бы открыла. Слишком многое пришлось бы объяснять: почему она жила у Малфоев, почему скрывает это, и как много она знает. Если бы она допустила хоть малейшую оплошность, Гермиона — умная, внимательная, любящая разгадывать загадки — обязательно начала бы копать. А если бы начала копать, то рано или поздно добралась бы до самой сути. До той тайны, которую Ева охраняла из-за ограничений контрактом и не могла полноправно свободно объяснить это.

За годы дружбы она изучила Гермиону лучше, чем кого-либо. Её ум не знал покоя, и в любой детали она видела цепочку, ведущую к истине. Даже если сама Ева недоговаривала, Гермиона бы поняла. А если поймёт — значит, всё будет разрушено.

Поэтому Еве оставалось только кивать и поддакивать, делая вид, что полностью разделяет возмущение подруги. Хотя внутри неё всё сжималось от желания, наконец, рассказать, как всё на самом деле. Как тяжело иногда бывает молчать, когда знаешь правду — и не можешь ею поделиться.

Но ради «безопасности» — из-за тех несправедливых наказаний, которые она обрела в этом мире, чтобы быть «целой и невредимой» — ей приходилось быть осторожней.

Что до Гарри, то он, в отличие от остальных, особенно усердно готовился к новому учебному году. Лето у Дурслей, как всегда, прошло в духоте, тишине и ограничениях. Там никто не заботился о его образовании, никто не напоминал, что скоро начнётся школа. И, конечно, никто не интересовался, есть ли у него все нужные учебники, перья, чернила и ингредиенты для зелий.

Потому, оказавшись в Норе, Гарри почти с облегчением окунулся в рутину подготовки — пусть хоть здесь он мог быть частью чего-то нормального.

Ева с сочувствием наблюдала за ним. Каждый раз, когда она видела, как Гарри по нескольку часов сидит над домашними заданиями, лоб нахмурен, глаза усталые, рука обессиленно чертит строки — в её сердце что-то сжималось. Ему приходилось навëрстывать слишком многое, и Ева, зная, через что он прошёл, не могла просто остаться в стороне.

Иногда, когда она была свободна от дел по дому, она тихонько садилась рядом с ним и начинала помогать. Подсказывала, объясняла, проверяла, искала примеры в учебниках. Гарри всегда принимал её помощь с улыбкой — не из вежливости, а искренне, по-дружески, с теплом. Его глаза при этом мягко светились благодарностью. И каждый раз, когда он улыбался ей в ответ, сердце Евы наполнялось особенным светом. В те моменты всё мрачное, всё тревожное отступало.

Кроме учёбы, были и другие занятия. Иногда, особенно по вечерам, Еве удавалось попасть в оживлённые споры с Чарли и Биллом. Темой, конечно же, был квиддич. Ева, хоть сама и не могла участвовать в игре, по-прежнему с увлечением следила за новостями мира квиддича. Спортивные команды, трансферы игроков, обсуждения стратегии — всё это волновало её не меньше, чем сама игра. Спорить с Чарли, страстным поклонником «Кардиффских великанов», или с Биллом, болеющим за «Святош из Святого Освальда», было весело и захватывающе. Они не щадили аргументов, шутили, спорили до хрипоты, и в этих разговорах Ева чувствовала себя частью семьи.

А ещё были домашние дела.

Помощь миссис Уизли на кухне постепенно стала для Евы чем-то большим, чем просто обязанностью. Вкус домашнего хлеба, запах специй, пар от кипящего котла — всё это действовало на неё успокаивающе. Это была своего рода терапия. В те часы, когда она стояла с Молли бок о бок, резала овощи, месила тесто, наводила порядок, она ощущала странное и приятное чувство внутреннего покоя. Как будто за этими простыми действиями пряталась защита от всего страшного и непонятного.

Молли Уизли, в свою очередь, всё прекрасно видела и чувствовала. Она не спрашивала напрямую, но понимала, что девочка ищет в делах спасение от тяжёлых мыслей и кошмаров, которые не дают ей по ночам нормально спать. И тогда, мягко, по-матерински, предлагала Еве заняться чем-то новым — тем, что могло бы не просто отвлечь, а стать её маленьким уютным мирком.

Так в жизни Евы появилось вязание.

Сначала ей казалось, что у неё ничего не получится: нитки путались, спицы ускользали из рук, петли были слишком тугими или наоборот — слабыми. Но миссис Уизли терпеливо, шаг за шагом, объясняла, показывала, поправляла. И вскоре, к удивлению самой Евы, дело пошло. Её пальцы запомнили движения, её руки начали слушаться. Она научилась вязать простые шарфики, потом — шапочки, даже варежки.

Каждое изделие, пусть и не идеально ровное, давало ей чувство радости и гордости. Она могла создавать что-то своими руками. Тёплое, уютное, настоящее.

Молли с удовольствием наблюдала за её прогрессом, иногда подкидывая новые узоры или предлагая нитки поярче. Ева чувствовала: миссис Уизли по-настоящему заботится о ней. Несмотря на усталость, тревогу за мужа и детей, она всегда находила время и доброту — для неё.

И Ева была за это безмерно благодарна. Молли стала для неё не просто хозяйкой дома — она стала тем, чего Еве так давно не хватало в жизни: настоящей, тёплой, заботливой матерью.

Своим первым удачным рукодельным творением Ева не смогла не поделиться. Её переполняла радость, и она с гордостью вручила свои первые вязаные шарфики Гермионе и Джинни. Оба были аккуратно сложены, перевязаны ленточкой, и выполнены из мягкой пряжи тёплого бордового цвета.

— Это что? — удивлённо спросила Гермиона, осторожно развязывая ленту и разворачивая шарф.

— И мне? — Джинни с нетерпением взяла свою вещицу и сразу же поднесла к шее, примеряя перед зеркалом.

— Я сама вязала, — с довольной улыбкой сказала Ева, присаживаясь рядом с подругами. В её голосе звучала лёгкая гордость и тихое счастье. — Для вас.

— Ого! — воскликнула Джинни с весёлым восхищением, поворачиваясь из стороны в сторону, наблюдая в зеркале, как шарф красиво ложится на плечи. — Да ты, гляди-ка, за одно лето у нас в доме превратилась в примерную домохозяйку!

Она хихикнула и повернулась к Еве с озорным взглядом.

— В такие холодные зимние вечера в Хогвартсе я теперь точно не замёрзну. В любой момент могу обратиться к своей сестрёнке за тёплыми шмотками, — с улыбкой проговорила Джинни.

— Конечно, для тебя — всё что угодно… Сестра, — тихо, но с такой искренностью ответила Ева.

Слово «сестра» прозвучало для неё особенно. В груди у неё всё сжалось, сердце затрепетало, как будто что-то давно забытое и тёплое проснулось внутри. Это слово, для Джинни сказанное легко и почти неосознанно, для Евы было как солнечный луч сквозь тяжёлые облака.

Она вскочила и с неожиданной для самой себя силой крепко обняла Джинни. Глаза Евы защипало — в них стояли слёзы, но это были слёзы счастья. Простое слово стало для неё настоящим даром. Она больше не чувствовала себя чужой.

Джинни сразу поняла, насколько важным был этот момент для Евы, и тоже крепко обняла её в ответ, не отпуская.

— Ну всё, девочки… Сейчас и я расплачусь, — полушутя, но с искренним теплом в голосе сказала Гермиона, вставая и присоединяясь к объятиям.

В этот момент в комнате витала такая уютная, женская, почти волшебная атмосфера, что казалось, будто весь мир замер — чтобы не потревожить это маленькое счастье.

Но, как водится, долго этот момент длиться не мог.

— Ой-ой-ой! Что тут у вас происходит? — раздался насмешливый голос от двери. — Какой-то ведьмин круг, не иначе. Неужели Гермиона вычитала в одной из своих книжек «для лёгкого чтения» ритуал для трёх ведьм и вы теперь пытаетесь его провести? Кого же вы собрались проклинать, а? Мамочке-то как интересно будет узнать про ваши девчачьи делишки!

В комнате все обернулись одновременно.

На пороге с широкой ухмылкой и хитрым прищуром стоял Фред.

— Фред Уизли, ты сейчас серьёзно?! — фыркнула Джинни, закатив глаза. — Даже если бы у нас и был какой-то ритуал, тебя он точно не касался бы! И вообще, нечего заглядывать в комнату девочек! А то мне, может быть, придётся заглянуть в вашу с Джорджем — и, уверяю, я там точно найду что-то, что сильно заинтересует маму!

Ева и Гермиона хихикнули, прикрывая рты ладонями. Джинни была беспощадна, когда дело касалось старших братьев.

Фред, однако, и бровью не повёл. Он продолжил в том же тоне, лишь немного сбавив напор:

— Да ладно вам, это была просто шутка. Мама попросила позвать вас к ужину — вот и пришёл. Дверь, к слову, была открыта… — он многозначительно подмигнул Джинни.

— Была открыта? Сейчас будет закрыта! — буркнула она, прошла к двери и с видимым удовольствием захлопнула её прямо перед носом брата.

Фред с другой стороны двери только хмыкнул и ушёл по лестнице вниз.

Девочки переглянулись и рассмеялись.

Джинни всегда была весёлой, дружелюбной, уверенной в себе девушкой. Она легко шутила, поддерживала разговор, всегда умела поднять настроение, но при этом чётко знала свои границы. Никогда не позволяла другим нарушать их и сама тоже не лезла в чужие дела без необходимости. Однако, если к ней кто-то обращался за советом или поддержкой, она никогда не отказывала — выслушивала внимательно и помогала искренне, от чистого сердца.

Ева восхищалась Джинни. Особенно её природной самоуверенностью, тем, как она держится, как умеет быть и сильной, и доброй, и справедливой. Джинни словно излучала уверенность в себе — ту самую, которой Еве не хватало. Смотреть на неё было как на свет.

— Такой момент испортили… — с лёгким раздражением пробормотала Джинни, бросив взгляд на дверь, которую только что с шумом захлопнула. Но заметила взгляд Евы, и её лицо смягчилось, и она уже более тепло добавила:

— Спасибо, Ева. Я… правда тронута. Это очень мило.

Она сняла шарф, аккуратно сложила его и собиралась положить в шкаф, когда вдруг остановилась, будто о чём-то резко вспомнив.

— Подожди! — прошептала она, резко повернувшись и подойдя к своему шкафу. Ева с удивлением наблюдала, как подруга начала перебирать свои вещи, будто что-то искала. Через несколько мгновений Джинни вытащила из-под сложенных свитеров небольшую коробочку.

С коробочкой в руках она подошла к Еве и протянула её, немного смутившись.

— Я должна была вернуть это тебе давно… Прости, что не сделала этого раньше, — сказала она тихо, почти виновато.

Ева с недоумением взяла коробочку, сжав её в ладонях, и осторожно открыла. Внутри лежал её медальон — знакомый, дорогой сердцу, почти забытый… Этот талисман она однажды, в самом конце второго курса, в подземельях Тайной комнаты, сняла с себя и надела на Джинни, чтобы защитить её. Тогда Джинни была в опасности, одержима дневником Риддла, и Ева передала ей оберег, не думая ни о чём, кроме того, чтобы помочь.

И рядом в коробочке лежала ещё одна вещица — кольцо с древними рунами, подаренное Еве кентавром Флоренцем. Тот артефакт она тоже, не задумываясь, отдала Джинни в те тяжёлые дни. И вот теперь эти вещи вернулись к ней.

— Спасибо… — прошептала Ева, удивлённая и растроганная. Она не ожидала этого. Глубоко внутри всплыли воспоминания о той ночи в Тайной комнате, о том, как сильно она тогда боялась не справиться. Это было как напоминание, что их дружба прошла огонь, воду и… тьму.

Но прежде, чем они успели что-то ещё сказать, в дверь вновь постучали.

— Ну сколько можно? — проворчала Джинни, но открыла дверь.

На пороге, как ни в чём не бывало, вновь стоял Фред.

— Мама сказала, что ужин уже готов и ждёт не дождётся своих любимых девочек, — с нарочитой вежливостью сообщил он, хихикая.

— Да-да, уже идём! — отрезала Джинни, и на этот раз, сдержав раздражение, просто кивнула брату. Тот, довольно ухмыляясь, скрылся в коридоре.

Гермиона, сложив шарф в чемодан, подошла к Еве и обняла её.

— Спасибо тебе. Он чудесный. Мне будет особенно приятно носить его зимой — ведь он связан с теплом — не только настоящим, но и душевным.

— Я рада, что вам понравилось, — с улыбкой ответила Ева, всё ещё держа в руках коробочку.

Она быстро спрятала её в свой маленький волшебный мешочек, где хранились самые личные и ценные вещи, и вместе с подругами вышла из комнаты.

Внизу, как всегда, пахло вкусно. Миссис Уизли накрыла на стол, и дом наполнился уютом. За ужином было шумно, весело, все делились историями, спорили, смеялись. Ева, сидя между Гермионой и Джинни, чувствовала, как к ней возвращается то самое чувство уюта и защищённости. У неё было место за этим столом. У неё были друзья. У неё была семья.

И пусть впереди ещё будет много трудностей, этот момент был её маленьким счастьем.