Перстень царицы Ульяны (джен)

Мы с Еремеевым, не сговариваясь, рванули к выходу. Твардовский не пытался нас остановить — абсолютно невозмутимый, он остался сидеть в кресле, безразлично рассматривая трепещущее пламя свечей. Мы вылетели на крыльцо, промчались по аллее и остановились перед неподвижной громадой главных ворот. Сейчас, в темноте, мы могли даже не пытаться их открыть. Забор из плотно пригнанных досок возвышался перед нами метра на три.

— Митька! — в темноту заорал я.

— Туточки, батюшка-воевода! — немедленно отозвались с той стороны. — Вы живой ли?

— Живой. Мы выйти не можем. Хотя…

— Никита Иваныч, может, подсобить чем? — включились стрельцы. Мы с Еремеевым переглянулись.

— Ребята, сможете нам верёвку перебросить?

Подчинённые бравого сотника не задавали лишних вопросов. Через несколько секунд в опасной близости от меня пролетел тяжёлый моток верёвки. Не по голове — уже слава богу. Фома наклонился, подхватил свёрток с земли и стал разматывать.

— Никита Иваныч, я петлю сделаю да вон на трубу накину. По ней и полезем. Вверху вона полозья, видишь. От них оттолкнёмся да прыгнем. Ребята! Ловите нас внизу.

Смастерить петлю и набросить на торчащую вверх трубу ему удалось легко. Сначала, опираясь ногами на механизм ворот, наверх вскарабкался я. Не удержался и неуклюже перевалился на ту сторону, где меня подхватили руки наших стрельцов. Если бы не они, ей-богу, падая с трёх метров головой вниз, я сломал бы себе шею.

Еремеев, по-видимому, подобные операции проделывал чаще. Он появился наверху через пару минут, практически не запыхавшийся.

— Коней нам с участковым, живо! — скомандовал он, после чего подтянул верёвку, перебросил её наружу и бодро спустился. Ещё примерно с полминуты мы стояли, тупо глядя друг на друга. Одиночные выстрелы гремели где-то рядом. Похоже, поляк не соврал, — именно с Червонной площади. Вскоре вернулись двое стрельцов — очевидно, позаимствовали коней у ближайшего патруля.

Мы мчались на площадь так, что ветер свистел в ушах. Я подгонял коня, стараясь успеть за Еремеевым. Бодровское поместье располагалось в самом центре, до площади нам было максимум минут пять.

Мы едва успели затормозить, чтобы не врезаться в толпу на полном скаку. А на площади… на площади действительно была толпа. Я не умел их отличать, но откуда-то знал: большинство стоящих здесь — армия Ульяны. Невероятным усилием воли я взял себя в руки.

— Откуда стреляют?

— От терема государева, — сообразил Фома. — Пошли.

Мы начали протискиваться к царским воротам. Люди стояли настолько тесно, что нам это удавалось с трудом. Я не сразу понял, что кто-то трогает меня за рукав.

— Добгого здоговьичка, Никита Иванович! — дворник Сухарев одарил меня радостной и немного смущённой улыбкой. — И вы пгишли госудагыню почтить?

— Что?

Кажется, среди творящегося вокруг абсурда я стал медленнее соображать. И уже практически ничему не удивлялся. Невозможно сохранять способность удивляться, стоя среди оживших покойников. Люди как люди, подумаешь, умерли все в разное время…

— Меня, Никита Иванович, вот точно сила какая с кговати подбгосила, — сообщил дворник. — Должен я, думаю, на площадь идти, ибо ждёт нас всех госудагыня наша.

— Ульяна?

— Истинно так, Никита Иванович! Ибо ей мы все покогны.

— А где она сама-то?

— Полагаю, с госудагем, — развёл руками Николай Степанович. — Да вы идите ближе, милиции они завсегда обгадуются!

Мы с Еремеевым решили последовать этому мудрому совету и, усердно работая локтями, принялись пробираться к воротам. Неожиданно оттуда раздался новый залп в воздух.

— Ребята пытаются их отогнать, — сообразил Фома, кивая на окружавшую нас толпу. — Никита Иваныч, чой-то не по себе мне. Ить это ж… мертвецы! — и он перекрестился.

— Я тебе больше скажу, — вздохнул я. — Это её армия. Пока они просто стоят, но никто не знает, что будет дальше.

— Участковый, но ведь это ж Ульяна! — то ли меня, то ли самого себя попытался убедить сотник. — Она мухи в жизни не обидела!

— Ты сам слышал. Ей подчиняется вся эта братия, а сама она подчиняется Твардовскому. Причём сейчас я понимаю, что именно его голос я слышал в воспоминаниях отца Алексия.

— И что нам делать?

— Бабка говорит, я должен встретиться с Ульяной. Пока не знаю, как это сделать, но примем за рабочий план.

Я увидел её издали. Она стояла во дворе на высокой трибуне, с которой обычно толкал свои речи Горох. Площадь была освещена достаточно, чтобы я мог её разглядеть — женщину, с которой всё началось. По толпе пронёсся шёпот:

— Ульяна… мученица, храни её Господь…

Она просто стояла. Ветер играл с подолом её длинного платья и едва заметно шевелил концы толстых кос, спускавшихся из-под головного платка. Я зажмурился, потёр кулаками глаза, для верности помотал головой. Обычная, вполне миловидная женщина. Если бабка права и это всё-таки иллюзия, то сделано было качественно. Ничего в облике царицы не напоминало о том, что она покинула этот мир пять лет назад в замурованной комнате под Никольским собором.

Ульяна подняла руку и осенила толпу крестным знамением. Народ стал бухаться на колени. Кто-то крестился, кто-то бил поклоны.

— Мученица… — благоговейно неслось со всех концов площади. Если не считать предупредительных стрелецких выстрелов в воздух, никто не проявлял агрессии. Царицу приветствовали весьма своеобразно. Лидии до такого ещё далеко. Через несколько минут мы с Фомой одни стояли на ногах посреди целующих землю горожан. Её взгляд остановился на нас. Царица улыбнулась, приветственно нам кивнула, после чего начала спускаться с трибуны. Вскоре её тонкая фигурка скрылась за забором. Мы переглянулись.

— И что нам делать?

— Не знаю.

Последнюю фразу произнёс я. Не сговариваясь, мы попытались прорваться во дворец, но нам дали от ворот поворот.

— Утром приходите, государь вас примет.

Первый раз, кстати, меня не впускают в царский терем дежурные стрельцы. Сказать, что я был удивлён, — это ничего не сказать. Но выхода у нас не было. Мы с Фомой пожали плечами и принялись пробираться обратно, пришибленные увиденным. Вот и всё. Ульяна в городе.

* * *

Когда мы вернулись в отделение, было, по моим ощущениям, около двух часов ночи. Яга не спала, а вот Митька уже дрых в сенях. Мы пробрались мимо него и вошли в горницу.

Вид у Яги был вымотанный до крайности. Однако она нашла в себе силы заварить чай и даже выдать нам по большой ватрушке.

— Отдохните, ребятушки. Та ещё ночка выдалась.

— Спасибо, матушка, — Еремеев поклонился ей и сел на лавку. Я устроился на своём месте.

— Вы уж не серчайте, ребятушки, а токмо я вам обоим за шиворот незаметно иголку заговорённую пихнула, — несколько виновато улыбнулась Яга. — Посему в курсе я, что с вами на подворье бодровском приключилося.

— Ну и как вам пан Твардовский? — кисло поинтересовался я. — Не правда ли, очаровательный экземпляр? Мы половину следствия за ним гонялись, а он внезапно сам решил нам показаться.

— Страшный человек, Никитушка, — перекрестилась бабка. — Но не потому, что злодей там али убивец какой, нет на его руках крови.

— А почему? — я удивлённо приподнял брови.

— А потому, сокол ясный, что все его жизненные принципы смещены донельзя да с ног на голову поставлены. Нормально ль сие, что по заказу влиятельных господ он такую партию нам как по нотам разыграл? Прав ты был, Никитушка, бодровская рука за всем этим чувствуется. Бодровы его сюда вызвали, а он и рад стараться. Такой человек тебе ещё не то сотворит — не побрезгует. Ульяну, безгрешную душу, обрядом чёрным в наш мир вытащить! Никого не жалеет — ни её, ни государя, ни, прости Господи, Лидию… Я ить не видела его, токмо голос слышала, а и от голоса того холодок по сердцу. Молодой ведь он, а ни перед чем не останавливается.

— Бабуль, что нам делать теперь? Ульяна в царском тереме, Твардовский её руками контролирует армию воскресших. Я просто не подберусь к ней.

— Подумать надобно, Никитушка, — вздохнула бабка. — Они тебя к ней, вестимо, не подпустят, Ульяну сейчас пуще глаза стерегут.

— Но и сидеть сложа руки мы не можем. Ладно, давайте закругляться, утро вечера мудренее.

— И то верно, — одновременно кивнули Еремеев и Яга. — Пойду я, пожалуй, — сотник встал, надел шапку. — Ты к которому часу меня ждёшь завтра?

— Приходи часам к восьми, — подумав, предложил я. — Как раз к завтраку успеешь.

— Ну и договорились. Спокойной ночи вам, хозяева.

Еремеев ушёл, мы с Ягой остались.

— Бабуль, я ещё немного порассуждаю. Просто чтобы логически закончить день. Вся эта заваруха из-за того, что боярскую думу во главе с Бодровым не устраивает Лидия в качестве царицы. Вам это кажется достойным поводом?

— Кажется, — совершенно серьёзно кивнула бабка.

— А мне вот не кажется! В итоге мы имеем армию мертвецов и Ульяну на троне!

— Никитушка, при всей моей симпатии к Лидии, Ульяна… Она четырнадцать лет за государевым плечом стояла, и в горе и в радости с ним была. Хворых лечила, душу свою за народ русский на куски рвала. Церкви её именем строились, войны прекращались. Лишь мыслию единой она жила — Гороху нашему наследника подарить. Да вот не дал Господь. Мученица святая, на небесах ей место. Как она лечила — так даже я лечить не могу. Она лишь рукой касалась — и люди вставали, а мне для того живая вода да заклинания нужны, ибо грешная я. Ежели выбор перед народом встанет — дык лишь Ульяниным именем тут дела вершиться будут.

— Так Твардовский этим и пользуется, — хмуро буркнул я. — Я одного не понимаю, почему она ему подчиняется?

— Она пришла на зов мужа своего, — вздохнула бабка. — Он должен был лишь увидеть её, а он, страстию великой поглощённый, супостату дозволил её в наш мир вытащить. Любит она государя нашего, лишь рядом с ним да в молитве душа её спокойна. А иноземец, видимо, знанием тайным владеет, держит её чем-то. Не дай бог тебе такой любви, Никитушка.

— Да уж… бабуль, но ведь сама-то она думать может? Она же понимает, что эта армия опасна?

— Нет. Это обычные люди. Они вернулись к своим семьям, к детям, мужьям и жёнам. Нет в том ничего плохого и не будет, покуда намерения поляка на то не повернут. А тогда уже, Никитушка, поздно будет.

На этой унылой ноте мы с Ягой решили закончить обсуждение. Всё равно ничего нового не придумаем, да и настроение ниже плинтуса. Пан Матеуш Твардовский — незнакомый, непредсказуемый враг, автор сложной и какой-то очень подлой схемы по возвращению государя под власть боярской думы. Вот казалось бы, смертей в этом деле гораздо меньше, чем во всех остальных, что я расследовал. Народ воскресает, все радуются… а ощущение всё равно как от чего-то гадкого, холодного и скользкого. Так не должно быть. Если ты умер — то это навсегда. Нельзя так легко играть чужими судьбами, как это делал наш новый знакомый.

Спал я беспокойно. Мне снова снилась Ульяна — успокаивающе гладила меня ладонью по лбу. А ещё почему-то движущиеся ворота, абсолютно бесшумно — туда-сюда, туда-сюда на своих полозьях. Я проснулся совершенно разбитым ещё до того, как петух впервые за утро подал голос.

Яга не задавала лишних вопросов, молча сунула мне пузырёк с лечебной настойкой и мерную ложку.

— Токмо одну, Никитушка, ты и так зело часто его принимаешь. Любое лекарствие в великих дозах — яд.

Я кивнул, накапал себе настойки в ложку и выпил. Хорошо хоть руки не тряслись, а то половину бы расплескал. Минут через десять я уже смог разлепить глаза, избавившись от ощущения насыпанного в них песка.

Позавтракать нам не дали — примчался взъерошенный стрелец.

— Фома Силыч передать просили, Маргарита приехала!

— Откуда приехала? — ещё не особо соображая после сна, тупо спросил я. Хотя цепляться-то надо было за другое: она в городе.

— Через западные ворота верхом промчалась, сейчас у государя.

— Понял, — встряхнулся я. — Митька! Коня мне!

Я собрался с рекордной скоростью. Надел фуражку, сунул в планшетку блокнот, на ходу чмокнул бабку в щёку и вылетел за дверь. К государю я летел так, словно меня сам чёрт за пятки хватал. Мы с Фомой столкнулись у самого крыльца.

— Брать её надо, лису хитрую, — глухо, не терпящим возражений тоном сообщил сотник. После того, что нам вчера сообщил Твардовский, вина боярыни была практически доказана. Мы взлетели вверх по лестнице.

Горох не был любителем спать до полудня, как большинство бояр в думе, но и в восемь утра не поднимался. А сейчас и было от силы половина седьмого. И, что самое интересное: а сама боярыня-то? Хотя тут мне казалось более логичным, что она ещё не ложилась.

Дежурные стрельцы молча указали нам в сторону государева кабинета. Мы промчались по коридору, пинком вышибли двери и влетели в помещение. Повисла неловкая пауза. Мы остановились, пытаясь отдышаться. В кабинете находились четверо: Твардовский, Ульяна, боярыня Бодрова и не знакомый мне парень в форме стрельца еремеевской сотни. Фома взглянул на него и невольно сделал шаг назад.

— Игнашка!

Я застыл с разинутым ртом. Получается, это тот самый Игнашка Гришин, который бесследно исчез во время слежки за боярыней, оставив вместо себя чей-то обезглавленный труп? И что вообще простой стрелец делает в столь странном обществе? Мёртвая царица, колдун-иностранец, высокомерная супруга боярина Бодрова… и парень из сотни Еремеева. Странно как-то, не находите?

Игнашка, в свою очередь, на появление начальства отреагировал достаточно спокойно. Что эти четверо вообще здесь делают таким составом в несусветную рань? Напоминало по меньшей мере заговор. Если так, то я ждал чего угодно: что они испугаются, попытаются бежать, да хотя бы ругаться начнут…

Твардовский смотрел на нас с некоторым удивлением, Маргарита раздосадованно поджала губы. В её взгляде я ясно мог прочитать, что я тут некстати. Однако в целом эффект от нашего бесцеремонного вторжения был куда слабее, чем я ожидал. Они молчали. Мы тоже. Тишину нарушало лишь наше с Еремеевым сбившееся от бега дыхание.

Первым отреагировал поляк. Он удивлённо приподнял бровь и смерил нас снисходительным взглядом.

— Пан следователь, вы, надеюсь, понимаете, что вы здесь лишние? Можно попросить вас удалиться?

Я едва не расхохотался от общей абсурдности ситуации. Когда ещё преступник будет разговаривать со мной настолько вежливо? Светский раут, честное слово. Но если взглянуть на ситуацию в целом, мне быстро стало не до смеха. Я повернулся к боярыне.

— Мадам, я вынужден арестовать вас по обвинению в государственной измене. Фома!

Еремеев без труда понял, что от него требуется, и направился к Маргарите. Неожиданно на его пути возник Игнашка, в руке его блеснул нож. Фома вытаращил глаза.

— Ты белены объелся, что ли? — он не задумываясь отвесил парню звучную оплеуху. В тот же миг раздался крик Маргариты:

— Не сметь! — но она опоздала буквально на долю секунды: Игнашка хлестнул ножом по сгибу локтя правой руки сотника. Лезвие легко распороло ткань кафтана, рукав мигом окрасился кровью. В течение нескольких секунд, показавшихся мне бесконечно долгими, Фома переводил обалдевший взгляд с раны на руке на стрельца. Я думаю, он и в кошмаре не мог себе представить, что однажды на него нападёт его собственный подчинённый.

Опомнившись от шока, Еремеев выбил нож из руки парня, и они, мутузя друг друга кулаками, покатились по полу. Почему, чёрт возьми, стрелец из еремеевской сотни защищает Маргариту?! Ульяна смотрела на происходящее круглыми от ужаса глазами. Боярыня недовольно нахмурилась и подобрала шлейф платья — видимо, боялась, как бы его не зацепили.

— Вы действительно хотите, чтобы я поехала с вами? — спокойно поинтересовалась она. На шум примчалась дворцовая охрана.

— Будьте любезны, — в тон ей ответил я и сделал знак столпившимся в дверях ребятам, чтобы разняли наконец Еремеева и Игнашку. Гришину в драке досталось: у него был разбит нос и он прихрамывал, у сотника, кроме пореза на руке, серьёзных повреждений вроде не было.

— Хорошо, — Маргарита пожала плечами. Если бы я не был настолько ошарашен всем происходящим, я бы, наверно, почуял неладное. Она согласилась слишком легко. Но я обычный человек, я тоже могу ошибаться. Боярыня, в длинном платье и узорных башмачках, вряд ли могла от меня убежать, но на всякий случай я взял её под локоть.

— Ребята, и этого в отделение мне доставьте, — я кивнул в сторону Игнашки. — Я его допрошу. Пан Твардовский, а вас я бы попросил пока не уезжать из города. У меня есть к вам ряд вопросов.

— Как скажете, Никита Иванович.

Ну вы подумайте, и этот туда же! Какие все законопослушные, аж зубы сводит.

— Однако вы даже не представляете, пан следователь, насколько, мягко говоря, не там вы копаете.

— А это уже не ваше дело, — вспомнил я не единожды повторенную им ночью фразу. Он лишь безразлично покачал головой. Слишком просто. Я, в свою очередь, проявил осмотрительность и не стал даже пытаться заговорить с Ульяной в его присутствии. Она видит меня впервые и, думаю, даже не знает, кто я такой. Вряд ли при таком раскладе она поверит хоть одному моему слову.

Мы с боярыней вышли в коридор. Еремеев топал следом, на ходу перевязывая порез на руке платком. Внешне рана выглядела пустяковой, думаю, затянется быстро. Но с чего вдруг Игнашку переклинило настолько, что он решился напасть на своего начальника? В рядах стрельцов это вообще немыслимо. У меня уже голова трещала.

В сторону отделения мы выдвинулись вдвоём — Еремеев поехал проверять посты. Маргарита ездила в дамском седле и, похоже, не испытывала никаких неудобств от своего совершенно не подходящего для верховой езды наряда. Иногда я искоса её рассматривал. Боярыня выглядела задумчивой и вроде бы даже немного печальной.

— Скажите, зачем вам это? У вас есть всё, о чём многие женщины могут только мечтать. Теперь же вам грозит суд и как минимум ссылка.

— Мсье следователь, вы правда не понимаете? Моя дочь должна была царствовать, а не эта вот… — Маргарита не договорила, но брезгливое выражение её лица свидетельствовало о многом.

— Вы не можете навязывать царю невесту против его воли.

— Власть государева на боярах держится, — абсолютно серьёзно возразила она. — Как дереву без корней, так и царю без бояр его верных на земле не устоять.

Я снова натыкался на глухое непонимание ситуации. Похоже, все здесь, включая нашу бабку, уверены, что Горох должен был принять волю боярской думы и жениться именно на Лариске. А он, подлец, посмел сам себе выбрать невесту! Естественно, я был на стороне государя. Жениться нужно исключительно по любви. Нет, я понимал, откуда растут ноги у династических браков, но принять всё равно не мог. Собственно, именно поэтому я до сих пор не женат. Не нашёл ещё девицу по душе.

— Ладно, допустим. Но попроще как-то нельзя было? Без армии мертвецов хотя бы! Как вам вообще это в голову пришло?!

— А это и не нам. Это предложил пан Твардовский. Поймите, Никита Иванович, в выборе невесты государь не послушался даже моего мужа. Мы не могли поступить иначе. Ульяна — наш способ восстановить правильный ход истории. Если матерью наследников станет не моя дочь… что ж, тогда пусть их не будет вообще. Мы прервём династию.

Если бы я не держал повод коня, то схватился бы за голову. Господи, да она сумасшедшая!

— Вы хоть понимаете, чем это грозит? Что вы развяжете войну внутри страны?!

— Никита Иванович, мы предлагали государю мирный путь. Поверьте, я не сторонница бессмысленных жертв. Но он отказался.

— Да потому что он не любит вашу дочь! — я безуспешно пытался до неё достучаться.

— Мсье следователь, любовь имеет значение в браке простых людей. У нас всё совершенно иначе. Царь должен прежде всего думать о подданных.

Достучаться не получалось. У неё и впрямь в голове не укладывалось, что Горох посмел жениться не на Лариске.

— Не лезьте в то, чего не понимаете, — безразлично бросила она и замолчала, погрузившись в свои мысли. Я же пытался прикинуть, как с ней поступить. Держать её в тереме — у нас места нет. Отправить домой — там она вообще исчезнет, потом мы её в жизни не найдём. В царскую тюрьму… это повлечёт ответную агрессию со стороны её мужа. Оставался наш поруб. Там, конечно, дубак, но ради такого дела я выдам ей шубу.

Мы въехали во двор отделения. Прекрасная боярыня критически осмотрела открывшуюся картину и тяжело вздохнула. На крыльцо вышла Яга, смерила Маргариту долгим задумчивым взглядом.

— Мадам, вам придётся какое-то время подождать. После чего мы вернёмся к нашей беседе. Ребята, проводите даму в поруб.

Маргариту между тем со всем возможным почтением сняли с коня. Дежурные стрельцы поражённо воззрились на меня.

— Батюшка воевода, как можно!

Нет, чисто по-мужски я их понимаю: она красивая. Но! После того, что они с мужем придумали, её не то что в поруб — её из города выслать надо, и непременно с конфискацией имущества. И кстати, заметьте, я был прав в своих подозрениях относительно боярской четы. У истоков этого дела стояли именно они. Именно из-за их извращённой фантазии… стоп. Даже думать об этом не хочу.

Яга поманила меня в терем.

— Сокол ясный, давай-ка ты откушаешь наконец, — строго заявила она. — Боярыню изловил, вижу, но ить и о себе забывать не след. Исхудал вона весь!

— А вы хотите, чтобы я как Бодров — в двери через раз пролазил? — фыркнул я. Я мог себе позволить немного, самую малость порадоваться: я нашёл Маргариту и привёз её сюда. Теперь Яга сможет с ней побеседовать.

Яга выставила на стол тарелку блинов, мёд и сметану. На сметану немедленно приманился кот, но бабка грозно топнула ногой, и Василий, гордо задрав хвост, вышел вон. Мы уселись за стол. Первые минут десять я просто жевал — блины у бабки получаются отменные. Как ей это удаётся — загадка.

Мы заговорили, лишь перейдя к чаю.

— Ты где взял-то её, в тереме царском?

— Ага. И знаете, что ещё странно? С ней был Игнашка Гришин. Ну, тот, который вроде бы погиб… но не погиб.

— Помню, — кивнула Яга. — Так а что, небось, полюбовник ейный молодой. Мужу-то её лет вона сколько…

— Слишком просто — это во-первых. А во-вторых, не похоже на Маргариту. Она слишком высокомерна, чтобы с простым стрельцом в постель ложиться. Не знаю, не вяжется. Но он её почему-то защищает. И вообще, откуда он там взялся?

— А сам-то он где?

— Стрельцы привезут, заодно и его допросим.

Нас прервали — в горницу сунулся дежурный стрелец.

— Никита Иваныч, там это… государь!

Опа. Времени было часов восемь, может, начало девятого. Горох в это время ещё храпит вовсю! Мы с бабкой переглянулись. Отодвинув парня в сторону, из сеней шагнул царь.

— Здорóво, участковый! И ты здравствуй, матушка.

Яга поклонилась. Я встал и пожал царю руку.

— Садитесь к столу, у нас ещё блины остались, — предложил я. Горох кивнул, плюхнулся на лавку и положил корону рядом. Яга налила ему чаю.

— Никита Иваныч, дык что ж получается… это Игнатьич всё затеял, осёл старый?!

— По всему выходит, что да, он, — кивнул я. — Вы посмели сами выбрать себе невесту, вот они и…

— Скотина, — сквозь зубы процедил Горох. — Он ить мысленно уже со мной небось породнился, а тут я раз — и с Лидией под венец. Как его кондратий-то не обнял после такого!

— Ваше Величество, вы можете мне наконец ответить, почему вы от нас скрывали, что вам предложили встречу с Ульяной?

— Дык это… Никита Иваныч, оно всё как-то по-дурацки получилось. Я ж просто увидеть её хотел, одним глазком на неё глянуть. Вот токмо грех это.

— Ну так и я не ваш духовник, мне-то уж можно было бы сказать.

— Зачем? Я её в зеркале увидел, а дальше — всё, память ровно отшибло. Дальше и не помню, что было.

— Вы разбили зеркало, — услужливо напомнил я, мысленно сделав пометку: ему тоже вложили в голову мнимые воспоминания. Или, если быть точным, убрали ненужные. — И она оказалась в нашем мире. Вы не просто её увидели, вы, строго говоря, её сюда вытащили.

— Дык ить я ж не знал!

Мы с Ягой одновременно развели руками.

— Никита Иваныч! Ты ж как перстень ейный мне принёс — я и подумал: а ежели она и вправду тогда не умерла? Ить прав ты, я не видел её мёртвой.

— Нет, батюшка, — тихо ответила Яга. — Она действительно умерла. Грех сей ты долго замаливать будешь, перед ней — в первую очередь. Ибо покой ушедших на небеси тревожить… Ты её своей страстью безудержной поманил, вот и словил её поляк, аки голубку в силок.

Горох уронил голову на руки.

— Ежели б ты, батюшка, сразу сказал, что она здесь, дык мы её бы и искали. Уж коли кому неживых-немёртвых творить — то ей. А так токмо время потеряли, да ещё отца Алексия безвинно угробили…

Повисла долгая пауза.

— Но зачем она народ воскрешает?

— Потому что Твардовский приказал, — я пожал плечами. — Он ей обещал, что отведёт её к вам, вот она и… Сначала собаку, потом остальных. А уже когда она стала не нужна, её отдали вам. Вы рады?

Яга пнула меня под столом ногой. Видимо, чтобы так уж в открытую не смел иронизировать над государем.

— И кстати, теперь вся эта толпа в городе. Твардовский прикажет — они вам терем подожгут. Или ещё чего похуже. Ваше Величество, поговорите с Ульяной.

— Говорил. Ты думаешь, мне приятно среди мертвецов…

— А она что?

— Тут ить какое дело, участковый, — Горох поскрёб бороду. — Она это от чистого сердца делает. Людям их родню умершую возвращает. Радость в город пришла великая… Я и не соображу, как убедить её. Да и нужно ли?

— Вы не боитесь? Это не ваша армия и даже не совсем её. Это пятая колонна в городе!

— В смысле? — не поняли царь и бабка. Я только махнул рукой: долго объяснять.

— Внутренний противник. Абсолютно, кстати, непредсказуемый. Вы не боитесь, что мы окажемся в осаде? Их очень много, мы вчера через площадь еле пробрались!

Горох только безнадёжно махнул рукой:

— Войско наготове, в случае чего.

— Против своих ведь воевать будем, — уныло напомнил я.

— А что делать?.. — не менее уныло развёл руками государь. В какой-то мере он прав: всё, что можно, уже сделано. Им же самим, кстати. Бодров и этот ушлый иностранный чародей умело воспользовались его чувствами к покойной супруге. Нет, я не пытался перекладывать вину на Гороха, но… Здесь совершенно иное отношение к религии. Он как минимум должен был понимать, что, соглашаясь на обряд с зеркалом, совершает страшный грех. Потому и молчал, как партизан, когда я его спрашивал.

В горницу вновь сунулся стрелец, поставленный докладывать о посетителях.

— Игнашку Гришина привезли. Тебе его сразу на допрос подать, али бабу сперва?

Мы с Ягой переглянулись.

— Давайте сюда боярыню, а его — на её место, — распорядился я. Парень кивнул и исчез в сенях. Прошло минут пять. Мы с бабкой забеспокоились.

— Никитушка, ты уж пойди глянь, чего там у них приключилося…

Я вышел на крыльцо.

— Эй, орлы! Что там у вас?

— Дык это, воевода… — трое молодцов, застывших у входа в поруб, обернулись ко мне. — Баба-то пропала.

— Куда пропала? — спокойно поинтересовался я и спустился с крыльца. Я и правда уже ничему не удивляюсь, ну пропала и пропала… собственное безразличие к происходящему начинало меня пугать.

— А вот сам глянь, — они расступились. Я заглянул в полумрак поруба — там никого не было. Ну да, пропала. Я молча развернулся и ушёл обратно в терем.

— Маргариты там нет, — сообщил я, усаживаясь на своё место. Бабка и царь удивлённо воззрились на меня. — Не спрашивайте.

— Да чего ж тут спрашивать, — Яга подплыла и матерински погладила меня по голове. — Ну нет и нет, чего ж теперь. Помнишь ить, когда дело о мухах вели — то же самое было.

— Да, но пастор Швабс мёртв…

— Да как будто он один на это способен был. Штука сложная, конечно, на то силу великую иметь надобно. Это тебе не мертвячку поднять.

При этих словах Горох вздрогнул. До него, кажется, лишь временами доходило, что с Ульяной что-то не так. В остальное же время он полностью был во власти иллюзии, чувствуя себя окрылённым её возвращением.

— Мертвячку поднять просто, — невозмутимо продолжила бабка. — Ежели особенно её сюда поманит кто… — она выразительно посмотрела на Гороха. — И иллюзию на неё натянуть не проблема. Ить токмо я да иные, кто знанием владеют, простую мертвячку от воскресших отличат. Это для вас всё одно, а для меня они принципиально разные, царица и слуги ейные.

Тут она права, я абсолютно не видел разницы. Ни вчера, на расстоянии, ни сегодня — вблизи. Но раз бабка утверждает, что Ульяна принципиально отличается от своих творений, значит, так оно и есть.

— А вот прочие фокусы в этом деле куда сложнее, — продолжила ликбез бабка. — Морок с дорогой, на тебя, касатик, натравленный, да лабиринт движущийся, прости Господи. И вот теперь ещё и боярыня пропала…

— Слушайте, и всё это делает один Твардовский?

— Всё, кроме лабиринта, ибо чую, что к подвалам он отношения не имеет. Что с ними не так и как это вообще сотворено — про то с епископом Никоном говори. И кстати, батюшка, — она повернулась к государю, — епископ в этом деле тоже по маковку увяз.

— Я грамоту патриарху пошлю, — пообещал Горох. — Пущай тот с ним разбирается, ибо церковники высшие уже не в моей власти. И ежели прав ты и епископ, суда Божьего не убоявшися, с Бодровыми в одной упряжке, дык суд церковный его судить будет.

Я кивнул. Тоже вариант. В случае, если вина Никона будет доказана, ему грозит лишение сана и ссылка в какой-нибудь дальний монастырь.

— Ладно, давайте стрельца допросим, — решил я. — Ваше Величество, будете присутствовать?

— Отож! — обрадовался Горох.

Я постучал пальцем по стеклу, привлекая внимание дежуривших во дворе стрельцов.

— Ребята, давайте сюда Гришина.

Не прошло и минуты, как того поставили пред наши светлые очи. Парень хмуро смотрел на нас исподлобья.

— Так, давай я не буду терять время и сразу скажу, зачем тебя сюда привезли. Тебя обвиняют в двух убийствах через отсечение голов и нападении на непосредственное начальство в лице сотника Еремеева. Ты можешь хранить молчание, но тогда мы сочтём это сопротивлением следствию.

Гришин пожал плечами. После утренней драки его нос распух, а на скуле багровел синяк.

— Ты всё равно ничего уже не сделаешь, воевода.

— Давай рассказывай, каким боком ты вообще к этому делу. Кто тебе боярыня Бодрова, любовница?

— Сестра.

Мы вытаращили глаза.

— Как сестра?! — ахнул царь. Я мысленно сложил два и два: младший и единственный сын боярина Афанасьева, ещё в детстве отправленный к дальней родне в провинцию, вполне мог вернуться под другим именем.

— Ага… — я быстро записывал. — Она, стало быть, тебя к делу и привлекла. Как она тебя нашла вообще?

— Приехала за мной года два назад. В войско лукошкинское меня устроила. Фамилию другую взял, чтобы не заподозрили. Боярин хотел иметь уши в милицейской сотне.

— И что тебя подтолкнуло к столь активным действиям, что ты вдруг головы рубить начал?

— Ты когда за сестрой следить повелел, дык я сам в караул напросился, ибо знал, что ночью ей из города выехать надо. Воду заговорённую с собой взял.

— Где взял?

— Сестра дала. Она как из города выехала, дык мы с Ванькой за ней. Да токмо нельзя ему было видеть, куда она едет, дал я ему воды глотнуть — притомились мы. Ну его и повело.

— И ты отрубил ему голову.

— Было дело.

Мы беседовали так спокойно, будто об урожае яблок. Это дело точно сделает меня законченным циником.

— А кто второй, что там лежал?

— Откуда мне знать, мужик какой-то. На моё место привезли. Сам посуди, меня должны были считать мёртвым.

— Тебя и считали поначалу. Хорошо, теперь вот что мне скажи. У Маргариты с собой был сундук. Что за сундук и что она в нём держит?

— Это не её сундук.

— А чей?

— Пана Твардовского.

— Что в нём?

— Не знаю.

— Врёт, — вклинилась бабка. Парня аж передёрнуло.

— Ещё раз спрашиваю, что в сундуке?

На этот раз он промолчал.

— К этому вопросу вернёмся позже. С отцом ты виделся в ближайшее время? Я объявил его в розыск, но пока безуспешно.

— Один раз, вчера. Маргарита велела.

— Зачем?

Это, кстати, уже не первый мой допрос в подобном тоне. Короткие вопросы — короткие ответы. И все спокойные такие, аж зубы сводит!

— Она яду дала. Сказала, давно пора было старика устранить.

— Ты дал ему яд?

— Да.

Мне было холодно. Вот просто физически холодно от этого дела: от Маргариты, готовой развязать гражданскую войну из-за желания посадить дочь на трон, от её брата, который, не моргнув глазом, отравил старика. От толпы мертвецов, покорных заезжему гастролёру. Господи, помоги нам всем.

— За что?

— Он о Маргарите знал то, что никто не должен был.

— А именно?

— Не твоё дело.

Я встал.

— Афанасьев Игнат Гаврилович, вы обвиняетесь в убийстве троих человек и нападении на своего начальника. Вас отвезут в царскую тюрьму, где вы будете ждать суда. Последний раз спрашиваю: что в сундуке?

Он молчал. Я сделал знак Яге. Игнат поднял взгляд, медленно перевёл с меня на бабку. После чего едва заметно улыбнулся и хрустнул зубами. Я узнал бы этот звук из тысячи. Игнат постоял ещё с полминуты, и на этот раз я, уже понимая, что происходит, успел его подхватить. Глаза парня широко распахнулись, он захрипел и обмяк на моих руках. Я медленно опустил его на пол.

— Ещё один предусмотрительный, — пробормотал я себе под нос. — Бабушка, ну вот что это такое? Одна подозреваемая сбежала, другой умер… Ребята! — я высунулся в сени. — Забирайте труп.

Стрельцы, явившиеся на мой зов, посмотрели на меня крайне подозрительно. Я не стал ничего объяснять, только махнул рукой. Сел за стол, попросил у Яги чаю. В голове моей было пусто и абсолютно спокойно, а вот руки дрожали. Я заметил это, лишь ударившись пальцем о тарелку.

— Никита Иваныч, ты б водочки глотнул, — участливо посоветовал Горох, сам бледный, как полотно.

— На службе не пью, — машинально ответил я. Реальность куда-то предательски поплыла. Как сквозь слой ваты, до меня донёсся голос Яги.

— Никита! Никитушка!

Я очнулся — бабка хлопала меня по щекам.

— Уф! Живой.

— Не дождётесь, — буркнул я. Яга слабо улыбнулась. Мне даже не дали толком прийти в себя: в горницу вновь сунулся один из еремеевских ребят.

— Участковый, там Фома Силыч тебя требует. Токмо это… поскорее бы. К базару.

— А что с ним?

— Дык… — замялся стрелец. — Кажись, нож тот отравленный был.

В моей голове вихрем пронеслись воспоминания: Афанасьев-младший ранил сотника ножом. На первый взгляд пустяковая царапина, но… Господи, вот только Еремеева нам не хватало!

— Бабушка, вы мне нужны.

— Я с тобой, касатик, — Яга накинула на плечи платок. Она никогда на моей памяти не позволяла себе выходить на улицу в домашнем платье, но сейчас времени на переодевание не было. — Да токмо, Никитушка… ежели он ядом травленный, живая вода потребна, а у меня, как на грех, закончилась.

— Митька! Запрягай, живо! Как закончилась? — поперхнулся я. У живой воды один источник — на Смородине, а туда только в одну сторону больше часа дороги. Я могу не успеть. Господи, я не хочу терять ещё и Еремеева!

По-видимому, в критические моменты у меня открывается второе дыхание. Я соображал очень быстро.

— Ваше Величество! Сможете привезти Ульяну?

Он кивнул и, не задавая лишних вопросов, вышел во двор. Меньше чем через минуту государева карета рванула за ворота. Мы с Ягой тоже вышли. Митька вывел телегу, запряжённую нашей кобылой, мы уселись. Верхом быстрее, но я же не один.

— Давай к базару, живо.

— Ага, а бабуленька меня потом в сапог…

— Живо! — хором гаркнули мы с Ягой. Он стегнул кобылу.

До базара мы домчались минут за десять. Там нас уже ждали. Фома сидел на лавке в углу площади. Я не сразу его узнал — настолько он изменился за те пару часов, что мы не виделись. На бледном, без кровинки, лице неестественно блестели запавшие глаза. Вокруг столпились стрельцы. Судя по скорбным лицам, они уже смирились, что Фома умирает.

— Никита Иваныч… вот оно как. Нож-то непростой был…

— Ты помолчи, — мягко прервал я. — Вот бабушка сейчас тебя осмотрит.

Яга не осматривала, скорее обнюхивала. Ей было понятно что-то, чего я даже не замечал.

— Никитушка, живую воду надобно, — вздохнула она. — Заморский яд, не справлюсь я.

— На боевом посту, — стрельцы одновременно сняли шапки. — Упокой, Господи, душу раба Твоего…

— А ну отставить! — рявкнул я. — Вы ж живого хороните!

— Не жилец он, Никита Иваныч…

Яга опустила голову. Я слышал частое сбивчивое дыхание Еремеева. Если Горох не успеет… то всё.

По улице в сторону базара с грохотом неслась карета государя. Я замахал руками, привлекая внимание кучера. Кони встали как вкопанные, из кареты сначала вывалился царь, а потом, опираясь на его руку, спустилась Ульяна. Рядом с нашим Горохом она была как росток рядом с деревом. Мертвячка, всплыло в моей памяти. И косы, тяжёлые косы до самых колен. Я правда не видел разницы между ней и её творениями.

Она медленно подошла к нам и опустилась на колени перед Еремеевым. Косы свились кольцами на земле. Перекрестилась сама, перекрестила его, поцеловала висящий на груди крест. А потом взяла взяла обеими руками кисть сотника и застыла, закрыв глаза. Мы молчали, она, по-видимому, молилась, и я не сразу заметил, что по её щекам ползут слёзы. Я сам едва не взвыл. Господи, хватит!

Мне в голову лезли ненужные мысли. Что если бы не она, Фома был бы уже мёртв. Что если бы не она, ничего этого бы не было. Что нужно судить Бодровых за государственную измену… нужно прекратить всё это, нужно остановить Твардовского. Я невольно вскинулся, почувствовав на себе чей-то холодный взгляд.

С противоположного конца площади на меня смотрел Твардовский. Увидев, что я его заметил, он кивнул мне и неторопливо направился к нашу сторону.

— Боярыня передаёт вам привет.

— Вы..! — я даже не сразу подобрал нужное ругательство.

— Сегодня утром я снабдил нашу армию оружием. Они ждут моего приказа, — едва уловимо улыбнулся он. — Вы всё ещё жаждете крови?

Ульяна медленно поднялась с колен. Фома по-прежнему выглядел совершенно жутко, но дышал уже ровнее. Она повернулась к поляку и быстро заговорила по-французски. Я по-прежнему не понимал ни слова. Они спорили минут пять: теперь уже она нападала, он защищался, пытаясь её в чём-то убедить. Затем она взглянула на Гороха.

— Ты позвал меня, и я пришла. Мне сказали, что я смогу увидеть тебя. Эти люди поверили мне и пошли за мной. Грех на мне, кровь на моих руках…

— О чём ты? — государь положил руки ей на плечи. — Они несут радость.

— Если я не остановлю их, они принесут смерть. Будет война.

Она стояла перед государем — маленькая хрупкая женщина. Однажды потеряв её, он надеялся, что сможет её вернуть.

— Я хотела быть рядом с тобой.

— Я тебя больше не отпущу, — Горох попытался прижать её к себе, Ульяна мягко отстранилась.

— У тебя должна быть другая жена. Должны быть дети. Видно, грешная я… но я увидела тебя. Теперь я могу уйти.

— Ульяна, не смей! — я не сразу понял, что этот панический крик принадлежал поляку. С пальцев женщины, касавшихся груди государя, посыпался серый песок. Рассыпáлись её руки, рассыпáлось всё её тело. Иллюзия исчезала. На миг я увидел выбеленные временем кости, но рассыпались и они. Через пару минут на месте, где стояла Ульяна, осталась лишь горка серого песка. Горох по инерции сжал пальцы, словно всё ещё пытаясь её ухватить, и осел мимо лавки на землю.

Твардовский, белый, как бумага, беспомощно открывал и закрывал рот. Мы как-то забыли о нём. Первой опомнилась бабка — сложила пальцы, и с них сорвалась маленькая шаровая молния. Поляк легко отбил её, но в ответ нападать не стал — молча развернулся и ушёл. Стрельцы попытались было его схватить, но не смогли даже приблизиться. Через несколько минут он исчез из виду. Чёрт с ним, пусть убирается из города.

Еремеев открыл глаза и взглянул на нас уже более осмысленно. Это была, наверно, лучшая новость за сегодня. Мы не стали ни о чём его спрашивать, просто погрузили на телегу и отправили домой. Придёт в себя окончательно — тогда и поговорим.

Я уселся на землю рядом с государем. Говорить не хотелось. Да особо и не о чем было. Он только что второй раз потерял Ульяну. Слова тут были не нужны.

Примчались патрульные с Червонной площади.

— Воевода! Народ на площади в песок рассыпается!

— Знаю.

Внезапно я понял, что должен успел сделать ещё одну вещь. Просто потому, что, если не успею, не смогу себе простить.

— Бабуль, я скоро.

Думать будем потом. Я позаимствовал у одного из парней коня и сломя голову помчался в храм Ивана Воина.

Я успел. Пёс сидел у ворот и ждал. При виде меня он поднялся на лапы и завилял хвостом. Я спрыгнул на землю и рухнул перед ним на колени. Барбос поставил лапы мне на плечи и счастливо облизал лицо. Я сморгнул навернувшиеся слёзы.

— Спасибо, дружище. Спасибо…

На миг мне показалось, что движущийся лабиринт вновь окутал нас душной земляной тяжестью. Я не вышел бы оттуда, если бы не этот пёс, совершенно обычная дворняга. Я уверен, тебе там будет хорошо.

Я крепко прижал его к себе. Он в последний раз лизнул меня в нос, а потом тоже начал рассыпаться. Серый песок был почти неотличим по цвету от моей формы.

Не знаю, сколько я там сидел. Меня никто не трогал. Потом, собравшись с мыслями, встал, взобрался на коня и поехал в отделение.

Яга меня ждала.

— Кажись, всё, Никитушка… — она тихо подошла и перекрестила меня. Я обнял бабку в ответ.

— Всё. Их нет больше.

Потом мы сидели за столом и абсолютно пустыми глазами смотрели друг на друга. Не было сил не то что говорить — думать. Это дело высосало нас так, как ни одно из предыдущих. Мы безумно, совершенно не по-человечески устали. Не знаю, как Яга, а я не испытывал ничего — ни радости, ни облегчения. Мы прошли по краю пропасти.

* * *

Бодров в Лукошкино так и не вернулся. Они проиграли. План, выверенный до мелочей, направленный на разжигание гражданской войны и дискредитацию царской власти, провалился. Насколько я знаю, спустя пару дней Горох виделся с Маргаритой. Мы все были слишком вымотаны этим делом. Государь проявил неслыханное снисхождение и даже не стал пытаться их судить — просто велел уехать.

Свадьба Лариски получилась торопливой и скомканной. Венчали их в спешке, без особого застолья и гостей. Мне почему-то было перед ней стыдно: девушка наверняка ждала роскошное торжество, и, если бы я не влез в планы её родителей, всё прошло бы как надо. Но я как обычно влез некстати.

Она приехала ко мне на следующий день после свадьбы. Из огромного поместья вывозили вещи, руководила всем этим Маргарита. Новоявленная польская королевна оказалась временно не у дел.

Яга тактично удалилась в свою комнату, и мы остались в горнице одни.

— Поздравляю, Лариса Павловна.

— Спасибо, — она улыбнулась и опустила взгляд. Мне захотелось обнять её, но я не мог себе этого позволить. — Никита Иванович, обещайте мне…

— Да?

— … что у вас всё будет хорошо. Вы будете счастливы? Ради меня.

— Я постараюсь, Лариса Павловна.

Она подошла и поцеловала меня в щёку, после чего молча развернулась и вышла. Я застыл посреди горницы, не в силах сдвинуться с места. Лариска уехала. Больше я её не видел. Спустя ещё несколько дней уехала и боярыня.

Епископ Никон действительно оказался замешан в этом деле по уши. Именно он сообщил Твардовскому, где следует искать Ульяну. И именно его люди проводили поляка в подвал под собором. Епископ полностью поддерживал идею смены династии и ни единым словом не препятствовал обряду, в результате которого душа Ульяны вернулась в наш мир. За сокрытие страшного греха и сопутствующие действия патриарх лишил Никона епископского сана и повелел удалиться в монастырь для замаливания грехов.

Я встретился с ним накануне его отъезда. Я привык его видеть в расшитом золотом одеянии, а потому не сразу узнал в простой чёрной рясе. Епископ смерил меня обжигающим взглядом, но смолчал.

— Отче, у меня остался один вопрос. Как она попала в подвал?

Он ответил не сразу. Да, его лишили сана по моей вине. Но мне было абсолютно не стыдно.

— Сама о том попросила.

— Что?!

— Четырнадцать лет Ульяна на троне была. О наследнике молилась ежедневно и еженощно, а токмо не дал Господь… не могла она так боле. Пришла ко мне исповедаться. Да и попросила замуровать её в подвале, дабы остаток жизни своей грехи замаливала, чтобы новую супругу Господь государю нашему послал. Любила она его.

— И вы её послушали?!

— Да. Я отвёл её в подвал, там же мои люди её в комнате тайной заперли, как она того просила. Она мученица святая, участковый, она в молитве ни боли, ни голода не чувствовала. Я не мог ей отказать.

У меня похолодело в груди. Я выходил из Никольского собора на ватных ногах.

Спустя примерно месяц царица Лидия лично заложила первый камень в фундамент часовни при царском тереме. Я не сомневался, что отец Кондрат в скором времени будет добиваться, чтобы Ульяну причислили к лику святых. И на иконах её будут изображать непременно в окружении детей, которых она так любила. Кажется, и у меня в городе скоро появится ещё одно место, где я буду отдыхать душой.

Единственное, что в деле по-прежнему осталось для меня загадкой, — так это содержимое таинственного сундука. Спросить мне больше было не у кого. Впрочем, я не сомневался, что рано или поздно узнаю, вот только это будет уже другая история.