Покинутый (джен)

Я впервые мог посмотреть на себя своими же глазами. И с безудержной тоской я вновь и вновь спрашивал себя: «что же могло произойти со мной, что я довёл себя до такого». В страхе я крался к собственному телу, оглядывая изломанные линии. Крови не было, и почему-то именно это пугало меня. Я никогда не сомневался в своей гибели. Но здесь, будто поставленный перед фактом, почувствовал себя заложником своих же сетей. У меня не было сомнений. Я сам оборвал свою жизнь. Но что же всё-таки произошло?

Воспоминание начинало рассеиваться. А я впервые, захваченный паникой, не хотел покидать его пределы. Не хотел оставлять самого себя на том столе, будто бы ещё тешил надежду слиться воедино. Я кричал, умолял, но всё было тщетно.

Меня выбросило обратно. А я всё не мог свыкнуться с тем, что обрёл своё имя. И никак не мог понять — рад я этому, или нет. Слишком велико было потрясение. Да, я знал, на что иду, знал, что это будет больно. Но мне казалось, что я готов к этому. А теперь же горько терзал себя за поспешность и бездумье. Казалось, что у меня нет сил даже на то, чтобы существовать, настолько я был истощён этим ужасным воспоминанием. И всё, что я мог, лишь без конца шептать «прости».

Яков. Конечно же, Яков, вне всяких сомнений. По-другому моё имя и не могло звучать. И я даже вспомнил, почему. Имя означало «следующий по пятам» из-за предания, что Иаков при рождении схватился за пятку старшего брата. И меня назвали в его честь из-за подробности моего рождения. Память постепенно возвращалась. Она навалилась на меня тяжким грузом, отчего колени подгибались в бессилии. Я вспомнил многое. Своё детство. Своих друзей. Мечты… Я всегда мечтал побыть один. Каким же идиотом надо быть, чтобы желать чего-то подобного. И даже отца. Я был настолько ошеломлён тем, что узнал, что до конца не мог поверить в это. Что он действительно безвинен.

— Лёша… — вдруг озарило меня. Всё существо охватило беспокойство. — Если я мёртв, то… и ты тоже? Тогда где же он? — злость, граничащая с решимостью, медленно заполняла меня, придавая мне сил, разливаясь приятным огненным теплом. — Я должен найти его, должен вспомнить! Давай, Яша, думай! Где я мог быть в тот день?

Воспоминания наваливались на меня одно за другим, каждый раз вынуждая меня кричать от резкой боли, будто мне вкручивали их в голову без наркоза. Они были обрывочны и настолько похожи на отдельные несвязные фразы, что я не мог выловить из них никакой полезной информации. И всё, что я видел — это себя. Яростного, влезающего в драки с друзьями, что оттаскивали меня от кого-то. Как разбивал кулаки в кровь об асфальт, раздирая глотку ядовитыми словами о предательстве. Но я ясно понимал, что эти события уже являлись реакцией на то, что случилось с братом. И единственным выходом, который я видел из этой ситуации, было найти его могилу. Только там я мог узнать, отчего он погиб, и, возможно, что стало с ним дальше. Может, он тоже покинутый?

Но в городе было чёрт знает сколько кладбищ. И не было никакой гарантии, что нужное мне расположено где-то рядом. Так это и оказалось. Даже несмотря на то, что я мог вольно перемещаться усилием мысли с любой скоростью, я был слишком измождён. Уйма времени уходила на скорое рассматривание могильных плит, но каждый раз меня вновь и вновь ждало разочарование. И ближе к концу поисков я начал опасаться, что что-то проглядел, и придётся начинать всё заново. Но, наконец, взгляд зацепился за нечто знакомое, хоть вовсе не за то, что я ожидал.

Однако я остановился и замер на месте. Лёгкий холодок тонкой иглой пронзил меня насквозь. Надпись гласила: «Дмитриев Николай Михайлович». Старая фотография в привычных жёлто-серых тонах. Молодой парень военной выправки. С невероятным, глубоким взглядом, который вызывал у меня дрожь. Вот тот, кто мог по праву называться отцом Анисия. Здесь были свежие цветы. А у самого подножия модель самолёта. Я встал на одно колено, чтобы не брать её в руки, догадываясь, какую реакцию будет наблюдать смотритель кладбища, когда какая-нибудь старушка скажет ему, что по воздуху летает игрушечный самолётик.

— По-2, — прошептал я, вглядываясь в немного помятый винт, который, по-видимому, пострадал с моего последнего ухода. — Значит, ты его всё-таки доделал?

Я старался не думать о том, как поступил с Анисием. Но сейчас это догнало меня и будто придавило. И сколько бы я не убеждал себя, что поступил правильно, сердце словно обливалось кровью. Но всё же я был уверен, что эта ложная надежда не принесла бы ему счастья. Более того, если бы обман раскрылся, что однажды всё равно бы случилось, он бы никогда не простил мне этого. Таким образом, я жалко сбежал, поджав хвост, думая, что это ему во благо.

Тяжко выдохнув, я собрал все свои силы и прислонился к монументу. Яркая вспышка. Его отец — бодрый и весёлый — шутит во всю, в чём-то действительно похожий на меня. Это были простые учения. И всё шло под контролем, он покорял небо и был явно горд этим. Пока не наступил перегруз, и двигатель не отказал. Я видел его лицо. Спокойное и сдержанное, взгляд ищет решение, но я чувствую его страх, отчаяние, нарастающую панику. Его мучает мысль, что он никогда больше не увидит свою семью. Своего сына. Но было слишком поздно. Прогремел взрыв, что ослепил меня и стёр последнее видение его хозяина.

— Ощущение ветра и сломанные кости… — прошептал я. — Прыгун. Значит, я действительно самоубийца… — взгляд снова упал на снимок, что будто бы разглядывал меня с грустью, смирением и каким-то немым укором в глазах. — Requiescat in pace.

Неожиданно я услышал позади голос. Голос, не принадлежавший никому, что будто звал меня отдельными словами. В непонимании, я поднялся на ноги и уставился вдаль, в надежде что-то увидеть. Вечерело, дорожку затягивало туманом. Мои шансы найти нужную могилу самостоятельно стремительно сокращались. Наверное, поэтому я и решил последовать за иллюзией, что вела меня голосами, отдававшимися в голове гулким эхом.

«Пойдём, Яков». — «Куда?» — «В морг…» — «Вы не понимаете! Он не мог покончить с собой, я не верю в это!» — «Как ты мог?! Как ты мог оставить меня! Ты говорил, что мы всегда будем вместе! Как ты мог?..» — «Я так скучаю… Я не хочу оставлять его». — «Я так больше не могу».

Голоса вели меня всё дальше, в самые глубины этого кладбища. Я начинал чувствовать собственную беззащитность, ощущая присутствие других душ, которые хоть и были ко мне абсолютно равнодушны, но явно не хотели, чтобы я надолго здесь задерживался. И в этом я был абсолютно солидарен с ними. Не хотел оставаться тут и на минуту дольше нужного. Но вот, наконец, эти странные воспоминания затихли. И, оглядевшись, я увидел то, что искал.

Здесь тоже были цветы, совсем свежие. Белые лилии... И этот знакомый сладковатый запах, который я впервые почувствовал в Париже. Неужели мама была здесь сегодня? Она всегда любила лилии, которые было так сложно достать. Видимо, некоторые запахи тоже могли стать источником воспоминаний, поэтому я чувствовал их. Сквозь туман я стал всматриваться в надпись на камне. «Савельев Алексей Андреевич & Савельев Яков Андреевич — любящие сыновья и верные братья». Почему-то я улыбался…

— А вот и мы, братишка, — усмехнулся я. — Но где же ты сейчас?

Коснулся камня, тут же переместившись в воспоминание. Но на сей раз всё было по-другому. Я будто бы наблюдал всё своими глазами, хоть и не мог ничего изменить или на что-либо повлиять. Я сидел рядом с могилой, облокотившись о неё спиной. Гремел гром, ливневые потоки заливали кладбище своими ручьями. Я и сам был весь мокрый, в грязи. Но меня это нисколько не волновало. Будто отключённый от мира, я часто бывал в таком состоянии. Ценил тишину. Лишь сейчас я понимаю, что тогда был уже почти мёртвым.

Мимо шёл, сильно покачиваясь, какой-то пьяница и пинал бутылку перед собой. Не поворачивая головы, на несколько секунд перевёл на него взгляд, но затем снова уставился в землю. Но с последним ударом синяк явно переборщил, и стекляшка прилетела точно в могильный камень брата. Я чувствовал собственную злость. Очень отдалённую, пассивную, будто я уже не был способен на какие-то сильные переживания.

— Подними, — приказным тоном скомандовал я.

— Чего тявкнул? — весьма неразборчиво и развязно отозвался мужчина, неуклюже пытаясь развернуться. — Пошёл отсюда, щенок.

— Подними, — вновь повторил я.

— Да ты вообще знаешь, кто я? — тыкал в себя пальцем он. Затем замер, будто сам пытался вспомнить это. — Не лезь, козявка, а не то… Фьють, и в ухо получишь.

Ярость во мне кипела. Но, не поддаваясь ей, я поднялся на ноги, взяв в руки бутылку. Рассмотрев её с полсекунды, принял быстрое и опрометчивое решение, а именно: запустил стеклотару прямиком в голову пьяницы. Тот вскрикнул, выругался, используя весь свой скудный словарный запас, усугублённый алкогольным опьянением, и попёр на меня с кулаками. Но, воспользовавшись его предложением, сам нанёс упреждающий удар в ухо, а затем, повалив наземь, сломал нос. Раздражённо плюнув ему в лицо, начал удаляться к выходу…

И на этом воспоминание оборвалось, меня вернуло назад. Таким образом, я узнал, что часто бывал на кладбище, хоть это, по сути, являлось абсолютно бесполезной информацией. С каким-то разочарованием и негодованием оглядел камень сверху донизу и выпалил:

— И это всё, что ты можешь мне показать? — моему возмущению не было предела. — И как мне узнать, почему ты свалился с крыши?

Неожиданно для себя самого я замолчал от собственной глупости. Готов поклясться, минуту назад я не знал ответа, а сейчас сам произнёс его. Как такое вообще возможно? Но, так или иначе, я всё вспомнил. В тот день я крепко выпил перед тем, как вернуться домой, как всегда поздно. Я был обеспокоен, даже не мог нормально играть, а потому пошёл развеяться. А когда вернулся, то сразу получил новость о твоей смерти. А до этого…

Мы сидели на крыльце школы. Тогда-то я и видел тебя в последний раз. Ты стал часто пропадать, тоже возвращался поздно, но на тот момент я не замечал этого. Ты был расслаблен и решителен, абсолютно спокоен. Меня это насторожило. И я думал вечером поговорить об этом… Но так и не успел.

— Братишка, ты в порядке? — я мягко стукнул его по плечу и присел рядом.

— О, не слышал, как ты подошёл, — украдкой взглянул на меня он и закурил. — Да, всё хорошо.

— Наш образец для подражания и курит? — протянул я.

— Сам-то. Ещё тапочки не надеваешь перед душем, а уже сигарета в зубах.

— И то верно. Можно стрельну?

Он молча отдал мне пачку и вскрыл ещё одну. Как всё серьёзно.

— Что-то ты мне не нравишься сегодня. Уверен, что не хочешь поговорить?

Он улыбнулся… Так тепло, что я сразу повёлся на этот трюк.

— Всё в порядке, брат. Просто… хочу немного побыть один.

— Мы ещё вернёмся к этому вечером, — я поднялся и потрепал его за волосы. — Но чтоб убрал к моему приходу эту кислую мину, понял? А вообще, я буду ждать тебя дома. И чтоб без опозданий.

— Понял, — засмеялся он.

А затем растворился в моей памяти навсегда. Упал с крыши, суицид. Свидетели говорили, что ты отчаянно цеплялся за выступы, но из-за дождя тебе это так и не удалось. И, несмотря на то, что к приезду скорой ты был ещё жив, спасти тебя не сумели. А я не верил в это, не хотел. Не мог даже думать, что ты действительно способен на такое. Настолько, что даже в школе не говорил правду. Врал, что болеешь, но скоро вернёшься. Набросился на какую-то дуру, которая хвастала, что бросила тебя. Начал душить, кричал, что убью её. И, наверное, в первый раз это была не просто угроза, ибо меня оттаскивали от неё трое. Я злился. Чувствовал огромную пустоту; мне казалось, что ничто в жизни не восполнит её. Будто вырвали кусок. И я нашёл то же место, с которого ушёл ты, и поднялся наверх.

— Та улица, — осенило меня. — Как раз около школы. Там я и очнулся.

Мои раздумья нарушил нарастающий звук монотонно-бьющих капель о каменные плиты вокруг. Дождь набирал силу и не собирался утихать. Всё, как тогда. И это последнее недостающее звено в цепи. Но я не знал, где мне найти силы, чтобы снова пройти через это. Ведь я знал, если тогда мне казалось, будто это станет избавлением от нестерпимой муки, то сейчас это будет агония похуже адского чистилища. Ведь, чтобы узнать всё, я должен был заново умереть. Вновь пережить то, от чего пытался сбежать, и встретиться лицом к лицу со смертью.

Зная это, я старался максимально отсрочить это мгновение. Поэтому шёл пешком, вглядываясь в засыпающий город. Как все спасаются от дождя под навесами, забегают в магазины и парадные. А я просто продолжаю идти дальше, будто стараясь напоследок запомнить всё. Будто бы снова никогда этого не увижу. Как тогда… Но у любой тропы есть конец, и не бывает другого исхода. Вот она. Эта улица. Те же ясени, что укрывали меня от дождя, когда я был напуган и не понимал, что происходит. Та же дверь, что не пускала меня в дом, которую я легко преодолел сейчас. Тот же чердак. На котором я «жил» всё это время, даже не догадываясь о том, как близко был к разгадке. И та самая ненавистная мной сейчас крыша, на которой я встречал столько рассветов и закатов, не подозревая, какое значение она будет иметь для меня после.

Я застыл перед оградой. Нерешительный и напуганный. Мне казалось, что я дрожал. Как перед прыжком в неизведанное. Всю жизнь я боялся того, что неизвестно мне. И вот теперь боялся того, что знаю, что меня ждёт.

Я вижу, как вышибаю с плеча дверь на чердаке, которая была закрыта после несчастного случая, во избежание его повторения. Как подбегаю к решётке, хватаю её побелевшими замёрзшими пальцами. Дождь так и хлещет по лицу, сердце бешено стучит в ушах, а дыхание сбивается от волнения и страха. Замер. Зачем-то снял куртку и скинул её, вглядываясь, как она камнем летит вниз. Немного отошёл назад, поняв, что высота здесь не такая уж и большая. Нервно сжав кулаки, решительно подошёл к ограде и одним движением перемахнул, вцепившись в край, в последний момент засомневавшись. Пальцы будто окоченели, разжать их так трудно, будто бы всё внутри протестует о решении и умоляет о помощи. И я кричу безумцу: «Стой! Я не хочу умирать, я хочу жить!» Но тот лишь сглотнул в последний раз, выпрямился, расправил руки в стороны, и соскользнул вниз.

Полёт бредится бесконечным. В ужасе я жду удара, который всё никак не наступает. Уже кажется, что это просто отвратительный и жуткий кошмар, что сейчас кто-нибудь разбудит тебя от чёрного сна, разомкнёт объятья тьмы, что захватила всё твое сознание, упиваясь болью. Но именно в этот момент всё завершается. И для него эти металлические стрелки времени уже окончили свой бег. А я продолжаю кричать от чувств и невыносимой боли. Чувствую удар головой, слышу, как трескаются и ломаются мои кости, как по спине течёт жидкость, как я будто бы тону в собственной крови. Я ослеп, боль в глазах непередаваемо мучительна. Не могу пошевелить даже пальцем; всё тело парализовало. Ощущаю внутри себя мелкие осколки, которые врезаются в лёгкие, не давая мне дышать, как разом ломается хребет. И эта агония не прекращается. Я чувствовал её даже после смерти… И чувствую до сих пор. Страдания никогда не прекратятся, что бы ты ни делал. И кончатся только в веленый им час.