Пора возвращаться домой (джен)

Бывают дни, когда мои сны, обычно довольно светлые и яркие, становятся совсем другими. Сегодня один из таких дней. Может, я просто сильно вымотался за день, или слишком много разных впечатлений одно за другим, без передышки, сделали своё дело.

Сначала мне снится Сириус. Несмотря на всё происходящее и там, и наяву, — это хороший сон. Потому что дядя в нём визжит как боров и пытается отмахаться от почти волчьего оскала и шуточного лая кипой каких-то бумаг и папок. Сомнительный повод радоваться, конечно, но мне всё равно весело.

Жаль, правда, что меня на самом деле нет в этом сне, я будто смотрю фильм; тем не менее, перед тем, как исчезнуть, Сириус поворачивается ко мне и подмигивает.

Затем фон быстро и неуловимо меняется, теряет краски, и в итоге через какое-то время я обнаруживаю себя бегущим через тёмный, сырой смешанный лес. Как ни странно, не за кем-то, а просто так, будто без цели.

Перепрыгивать поваленные деревья, корни и ямы получается не слишком хорошо, пару раз я зацепляюсь за них и едва не падаю лицом в холодную грязь. Зато на этой грязи я в конце концов поскальзываюсь и кубарем лечу вниз с холма, чудесным образом не впечатавшись по дороге ни в одно дерево или валун. Мой полёт заканчивается в неглубокой, но очень мерзкой луже, я почти физически чувствую расползающуюся под пальцами и дождём жижу.

Ещё никогда такие реалистичные сны не снились. Или, может, я их просто не запоминал…

Насквозь мокрая и местами порванная одежда висит на мне неудобным, стесняющим движения мешком. Откуда-то я знаю, что это не моя одежда — я отобрал её… Нет, не совсем так. Я взял её у того, кому она уже не понадобится. У мертвеца… Но убил его не я. Этому человеку просто повезло в данной ситуации меньше, чем мне.

Свист ветра переходит во что-то, до боли напоминающее вой. Поэтому я вскакиваю на ноги и снова бегу. Ужасно хочется оглянуться, но тело не подчиняется мне — я в нём только наблюдатель.

Зато теперь вдруг становится понятно, почему именно я бегу: сзади с непередаваемо жутким звуком приземляется что-то, от чего я убегаю. Я уже знаю, что у этого существа толком нет ни лица, ни тела, но всё равно оно смертельно опасно. Некоторое время назад я видел, как оно убивает. Оно будто становится для тела жертвы второй душой, а затем сжирает его изнутри.

Я знаю это, потому что владелец нашего тела это знает. Он видел своими глазами, и эта жуткая картина до сих пор не покидает его мысли.

Но ещё я знаю, что на самом деле я сплю в своей кровати, в запертом на ночь доме, за тысячи миль от этого места. Поэтому я не слишком боюсь. А вот его колотит крупная дрожь, от холода, нервного напряжения и страха одновременно, и поэтому его руки нетвёрдо опираются на коряги, а его ноги подворачиваются и цепляются за всё, имеющее хоть какой-то выступ.

Мы бежим довольно долго. Рано или поздно моё настоящее тело начинает дрожать вместе с этим — далёким, чужим, но точно не выдуманным. Это ещё один факт, в точности которого я могу быть уверен на сто процентов: где-то далеко-далеко в самом деле бежит по лесу человек, которому грозит смерть. Понятия не имею, почему так в этом уверен.

Мы бежим изо всех сил, и однажды силы кончаются. Вместе с этим кончается и дорога через лес: мы бросаемся на очередное бревно, но запрыгнуть на него нормально не выходит, и мы кулем валимся в грязь. На то, чтобы встать, уходит драгоценное время, которого у нас нет.

Поэтому, с трудом поднявшись на ноги, мы почти сразу же чувствуем удушливую волну, накрывающую нас с головой. А затем жгучую боль, будто жидкий раскалённый металл, текущий по всем венам одновременно.

Так выглядит смерть, думаем мы. Она не слишком-то добра, думаем мы. После мы думаем что-то ещё, но эта мысль захлёбывается новым потоком нестерпимой, невероятной боли, наполняющей каждую нашу клетку.

Я подскакиваю на чем-то довольно жестком, запутавшись в ткани и не видя ровным счётом ничего. Сон никак не хочет меня отпускать — о том, что я лежу в кровати, под одеялом, а свет включается справа, в пятнадцати дюймах от меня, вспомнить получается с трудом и далеко не сразу. Для того, чтобы сесть и нашарить очки, мне требуется почти вся имеющаяся храбрость, и в конце концов я дохожу до того, чтобы посмотреть на часы.

Ничего не произошло. Я дома. Вернее, я в доме.

По крайней мере, надо мной не шелестит на ветру полог из мокрой листвы.

Кстати сказать, удачно проснулся — пятнадцать минут до будильника. Если бы не насквозь мокрая от пота футболка и колотящееся сердце, можно было бы даже считать это плюсом. В конце концов, иногда, несмотря на все предосторожности, дядя слышит звон будильника, и тогда мне снова достаётся. Проще перечислить моменты, когда я ни за что не получал.

Я отключаю устройство и ещё некоторое время лежу в темноте, медленно перетекающей в предрассветные сумерки. В конце концов дыхание выравнивается, и руки всё-таки перестают дрожать.

Дрожь… Что-то там такое было с ней связано. Но вспомнить тяжело, да и не особо хочется.

Время идёт. Приходится вставать, переодеваться и спускаться вниз, потому что сегодня семейка упырей вынуждена будет вставать раньше — а значит, и мне придётся поторопиться с возложенными на меня обязанностями. Проходя мимо приоткрытого окна, я слышу запах пыли и озона, будто начинается гроза. Но снаружи сухо и уже почти совсем светло.

Показалось, наверное.

… Дядя, может, не хотел бы брать меня в поездку не то что до вокзала в Лондоне, а даже до соседней улицы. Не будь на то объективной причины: кто, если не я, будет сначала заталкивать вещи в машину, а затем выгружать их и тащить до поезда. На дяде после таких упражнений расползаются по швам рубашки, и, начиная с прошлого года, он ожидаемо спихнул это развлечение на меня.

Именно поэтому после завтрака я не иду застилать кровати и убираться наверху. Мне приходится переодеться в единственные приличные джинсы и футболку, имеющиеся у меня исключительно на случай вот таких «выходов в свет». Честно говоря, раньше я бы обрадовался любой возможности посмотреть на что-то кроме надоевшего до зубовного скрежета десятка улиц.

Но сегодня я не рад. Мне было бы намного лучше, останься я здесь. Тогда я смог бы снова увидеть Блэка. После таких снов нужно хоть что-то хорошее.

Ожидаемо, выбора мне не оставляют. Я загружаю чемоданы, дядя садится за руль, тётя вперёд, а мы с ублюдком — на заднее сиденье. Догадываюсь, что все трое с огромным удовольствием возили бы меня в багажнике, да вот только по многим причинам не могут. Поэтому, когда машина трогается с места, я отворачиваюсь к окну. Если косые взгляды не замечать, их как будто и нет. Может, мне повезёт, и Блэк окажется в поле зрения хоть на секундочку… Потому что мне до сих пор всё происходящее кажется сном.

Сегодня солнечный тёплый день, так что от ярких лучей, бьющих в лицо, приходится зажмуриться. Я прикрываю глаза и в данный момент ровным счётом ничем не отличаюсь от других, нормальных подростков, едущих с родителями куда-нибудь. На пикник, например. Я ведь так никогда и не был на пикнике. И вряд ли буду…

Я открываю глаза ровно настолько вовремя, чтобы увидеть исчезающую за забором на повороте тень. Интересно, был ли это Блэк? Я не разглядел, может, вообще показалось, но всё равно от этого мгновения внутри становится теплее. Самое забавное, что я действительно привязался к нему. Сильнее, чем к кому-либо за всю свою жизнь. Это слегка пугает.

Погрузившись в невесёлые мысли, я даже не замечаю, как машина останавливается в тени. Нужный поезд отходит в десять, через час. Этого времени достаточно, чтобы выгрузить и снова погрузить вещи, накормить ублюдка булочками в пятый раз за утро и даже расцеловать его в обе щеки по триста пятьдесят раз. Ну, ладно, может, они и правда будут по нему скучать, но с моей стороны это выглядит довольно мерзко.

С другой стороны, у драгоценного братца на лице написана чёрная зависть в мой адрес. Он бы душу продал за то, чтобы не ехать в школу: здесь-то всё вертится вокруг него и его желаний, какими бы они ни были. А я, напротив, продал бы душу за школу, но только нормальную, где надо мной хотя бы треть учебного времени не будут издеваться.

Забавно, насколько любовь этих людей может испортить человека, а ненависть — наоборот… Чтобы дядя случайно не прочитал эти мысли у меня на лице, я отворачиваюсь, хватаясь за ручку сумки.

Сзади тётя начинает причитать на тему слишком плотно сидящей школьной формы. Это будет очень длинный час. Очень.

* * *

Первую половину дня я провожу, бесцельно слоняясь по местам, где мы с Гарри обычно видимся. Поскольку таких мест немного, к полудню выходит, что я оббегал их все уже раз двадцать по очереди, но мальчика всё ещё не увидел. Никакого повода для волнений это вроде бы давать не должно. Его отсутствие даже толком ничего не означает. В конце концов, сегодня первое сентября. Его могли припахать эти его уродственники. Или всё-таки отправить в школу…

Нет, вроде вчера об этом речи не шло. Иначе Гарри рассказал бы мне. При мысли об этом хочется завилять хвостом… Ладно. Если свободное время есть — надо провести его с пользой. А единственное из приходящих мне в голову дело, от которого будет польза, это поиск укрытия.

С одной стороны, за свою жизнь, особенно за отдельные её периоды, где я только не ночевал — матушка со своей манией на поддержание определённого уровня жизни, лишь бы соответствовать фамилии, удавилась бы на месте. С другой… Раньше мне не было настолько принципиально оставаться на одном месте. Я мог перемещаться, как мне вздумается. Ну, ладно, всё было не так оптимистично, но всё-таки суть остаётся верной.

Сейчас что-то стабильное просто жизненно необходимо. И искать это мне придётся самому — Снейп никак не мог бы поспособствовать. Впрочем, это и хорошо. Нельзя же жить только по его указке. Я вообще надеюсь, что, как только мы вытащим Гарри, с ним больше не придётся общаться. И даже думать о нём.

На улице, по которой я бегу сейчас, я не был ещё ни разу. Но это не так уж важно. Больше беспокоит то, как дома стоят один к одному, без самых узких проходов, и лужайки перед ними идеально выстрижены. В смысле, спрятаться здесь негде даже на короткое время, не говоря уже о постоянном укрытии. Сперва я думаю о том, что это может быть только тут, но и две следующие улицы являют собой ровно то же самое. Как две капли воды, разве что цвета редких припаркованных машин отличаются.

Ну не в лесу же мне жить, честное слово. Я оттуда бегать буду по полчаса, а это не сказать чтобы очень поможет делу — в случае чего я буду на месте сильно позже того, как там будет требоваться моё присутствие. Ну, это крайности, конечно, но в целом хотелось бы что-нибудь ближе. Да и зубами перетаскать неизвестно откуда доски, украсть молоток и гвозди, сколотить их в единую конструкцию… С такими навыками можно будет в маггловском цирке выступать. С аншлагами.

На углу одной из улиц, считать которые я уже перестал, я встречаю другой дом — не однотипный и банальный, а старинный, из камня, больше похожий на маленький замок. Его стены обнимает полотно плюща, и, с восхищением разглядывая это великолепие, я натыкаюсь взглядом на выступ стены под растением, совсем низко, у самой земли. Подвал! Было бы неплохо. Правда, когда я подбегаю и раскидываю носом зелёные лозы, на дверцах подвала обнаруживается массивный замок. Можно, конечно, дождаться ночи и сбить его простеньким заклинанием. Но я уже пообещал больше не рисковать, потому этот вариант приходится оставить на крайний случай.

Обежав половину города, я, видимо, сворачиваю куда-то не туда, потому что в итоге обнаруживаю себя стоящим у поворота на Тисовую улицу. Появляться на ней мне не то чтобы нельзя, но это будет совсем уже подозрительно. Да и Гарри неоднократно говорил, что его дядя не совсем психически здоров и вполне может воспользоваться огнестрельным оружием.

Но возвращаться назад просто неспортивно. Поэтому я сворачиваю за первый дом на улице и протискиваюсь через кусты, не слишком подходящие для массажа шкуры.

Первый дом… третий… Избегать нужно шестого. Ну, ладно, не избегать, но на глаза показываться точно не стоит. В изгороди пятого почему-то растёт колючка, и, продираясь через неё, я проклинаю всё на свете. Теперь надо оббежать небольшую территорию по дальнему краю, на случай, если кто-нибудь из них сейчас дома и смотрит в окно… Выпутавшись из изгороди, я падаю мордой на землю.

Прямо перед носом возвышается какое-то старое деревянное строение. Если бы я бежал с прежней скоростью, я бы непременно в него врезался. Вообще осмотреться не помешало бы, может… Нет, но это будет совсем уже смешно.

Я осторожно заглядываю за угол — отсюда меня уже могут увидеть — и прямо перед носом вижу чуть приоткрытую дверь. Ровно настолько, чтобы я — прямо скажем, довольно сильно отощавший за некоторое время — смог проскользнуть внутрь.

Если бы собаки умели смеяться, я бы рассмеялся. Искренне, безо всякой иронии. Потому что деревянное сооружение оказывается дровяным сараем, не слишком большим, но достаточно просторным для того, чтобы я мог здесь спать. Под носом у того, кому ни за что не должен показываться… Впрочем, я уверен, что заглядывает сюда только Гарри, так что опасности на первый взгляд никакой нет.

Я забираюсь наверх, сворачиваюсь калачиком на небольших поленьях и закрываю глаза. Тут не так уж и плохо. Даже немного напоминает Воющую хижину — тоже пахнет пылью и землёй и сквозь щели пробиваются тонкие острые лучи, только места намного меньше.

Я бы даже сказал, подозрительно хорошо — во всех смыслах. Недавно уснувшая тревога пополам с паранойей снова поднимают голову внутри меня, но я безжалостно давлю их в зародыше.

Всё может быть хорошо. Всё будет хорошо. Скорее всего, не прямо сейчас, но однажды — точно.